Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"
Автор книги: Лазарь Карелин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
24
Через несколько дней после ночного разговора с Трофимовым Марина по телефону условилась с Рощиным о встрече и вечером прямо с работы пошла в райком.
Рощин принял Марину точно в условленное время, сам вышел ей навстречу и, дружески взяв под руку, ввел в кабинет.
– А у меня для вас сюрприз, Марина Николаевна, – сказал он по обыкновению негромко и так приветливо улыбнулся, что Марина сразу почувствовала себя просто и хорошо.
– Какой же, Андрей Ильич?
– А это уж вы сами решайте, какой, – рассмеялся Рощин. – Может быть, по душе, а может быть, и нет. – И он указал Марине на сидевшего в кресле у стола Степана Чуклинова.
– Степан Егорович? – Марина вопросительно взглянула на Рощина.
– Разве вы не по городским делам ко мне? – спросил тот ее.
– По городским, но… – Марина замялась, не зная, что сказать.
– Небось, опять с жалобой на меня, – добродушно сказал Чуклинов, поднимаясь навстречу Марине. – Здравствуйте, Марина Николаевна.
– Здравствуйте… Нет, на этот раз вы не угадали, Степан Егорович. – Марина обернулась к Рощину. – Я к вам по личному делу, Андрей Ильич, но это даже хорошо, что здесь товарищ Чуклинов.
– Выходит, пригласив председателя горсовета, я не ошибся? – спросил Рощин. – Вы же с ним неразлучные друзья…
Он усадил Марину в кресло и уже серьезно сказал:
– А теперь рассказывайте нам, Марина Николаевна, о своем деле.
– Вот. – Марина протянула Рощину бумаги и чертежи. – Это работа моего отца: проект Ключевого, каким представлялся ему наш город лет через десять-пятнадцать.
– Проект Николая Николаевича Белова? – бережно принимая из рук девушки чертежи, сказал Рощин. – Вот за это спасибо. Уверен, что мы найдем тут много ценного.
– Почему вы так думаете? – спросила Марина. Ее обрадовало, что Рощин сразу заинтересовался проектом. Ведь то же самое говорил и Швецов, когда Марина рассказала ему о работе отца.
– Я, Марина Николаевна, не привык да и не люблю расточать ненужные похвалы, – пристально взглянул на девушку Рощин. – А думаю я так потому, что вашего отца хорошо знал.
– Проект не закончен, – неуверенно заметила Марина. – И все же я решила, Андрей Ильич, что…
– И правильно, – Рощин поднялся и подошел к Марине. – Жаль только, что слишком уж долго раздумывали. Город строится, растет, а вы колеблетесь – нести или не нести эту работу в райком партии. Ведь нам теперь каждый добрый совет вот как дорог!
– Признаю, это моя ошибка, – виновато улыбнулась Марина. – Спасибо Трофимову за совет, а то я бы так и не решилась.
– Так это Трофимов вас надоумил?
– Он.
– Смотри ты! – одобрительно покачал головой Рощин и, видно, вспомнив свой разговор с новым прокурором, добавил: – Быстро, быстро осваивается…
– Когда же, Андрей Ильич, я смогу узнать ваше мнение? – спросила Марина.
– Мое мнение? Дело не в моем мнении, Марина Николаевна, а в мнении народа… Вот почитаем в райкоме, в горсовете, а там и на общественное мнение вынесем. – Рощин оглянулся на Чуклинова. – Я думаю, Степан Егорович, что настало время обсудить наши планы городского строительства с жителями города и поселка.
– Верно, Андрей Ильич, – согласился Чуклинов. – У меня даже и докладчик для такого обсуждения намечен.
– Кто же?
– Инженер Острецов.
– А справится? Ведь это должен быть не простой доклад.
– Понимаю, Андрей Ильич. Разговор так надо повести, чтобы люди поняли: не о новом доме и даже не о новой улице идет речь, а о будущем нашей районной столицы.
– Да, о том, каким станет наш Ключевой к исходу второй послевоенной пятилетки, – сказал Рощин. – Потому-то я и спрашиваю: справится ли Острецов с таким делом?
– Олег Юрьевич помогал отцу в его работе над проектом, – сказала Марина. – Я помню, с каким увлечением принялся он тогда за дело. Острецов – очень знающий инженер, – добавила она и, прощаясь, протянула Рощину руку.
– Ну, тогда лучшей кандидатуры и не найти! – Рощин крепко пожал Марине руку и с лукавым удивлением спросил: – Вы не уходить ли надумали?
– Уходить.
– А как же наши санитарные дела? Я как раз собирался с вами и с Чуклиновым побывать в общежитии молодых рабочих.
– Правда? – обрадовалась Марина.
– Правда. Сейчас прямо и отправимся.
25
Большой трехэтажный дом общежития молодых рабочих стоял на окраине, у самого шоссе, соединяющего город с комбинатом.
Строили этот дом еще при Белове, строили красиво, добротно. Белову хотелось, чтобы молодые бессемейные рабочие чувствовали себя в общежитии удобно и хорошо, чтобы оно не превратилось для них лишь в место ночлега, а по-настоящему стало их домом. Ключевцы, говоря о достопримечательностях своего города, никогда не забывали упомянуть и про молодежное общежитие. Многие даже утверждали, что здание это ничем не хуже семиэтажной гостиницы в Молотове.
И так случилось, что со временем общежитие молодых рабочих комбината превратилось для молодежи города и поселка в своеобразный клуб.
Часто бывало, что в общежитии, в просторной комнате отдыха, справлялись праздники, даже свадьбы, а еще чаще происходили здесь импровизированные комсомольские собрания. Это были не обычные собрания с президиумом, с повесткой дня и докладом. Собирались просто так, не сговариваясь. Собирались, чтобы обсудить какой-нибудь важный вопрос, решить который в одиночку было невозможно.
Вот и сегодня, накануне суда над Лукиным, в комнате отдыха собрались друзья Константина и Тани. Многим из них предстояло завтра выступать на суде в качестве свидетелей. Дело это было не простое. Редко кто из них заглядывал в суд, а уж свидетелем выступать не приходилось никому.
В комнате отдыха, где обычно стоял несмолкаемый гул голосов, на этот раз было тихо и сумрачно, хотя сегодня здесь собралось человек двадцать. Все в молчании ждали Бражникова: ведь он был следователем, имел звание младшего юриста. Все это сейчас в глазах его друзей приобрело неожиданно большое значение.
Бражников пришел последним. На нем был парадный форменный костюм, маленькие звездочки на погонах ослепительно сверкали. Бражников был необычайно серьезен и важен. В другое время друзья обязательно подшутили бы над ним за его несколько напыщенный вид, но сейчас им было не до того.
– Я, кажется, немного запоздал? – спросил Бражников, окидывая собравшихся медленным взглядом, совершенно так же, как это делал Трофимов на совещаниях в прокуратуре.
– Ничего, ничего, – подошел к нему Василий Краснов, высокий вихрастый парень, комсорг гаража, где работал Лукин. – Хорошо сделал, что пришел. Надо с тобой посоветоваться…
– Ну что ж, докладывайте, – делаясь серьезным, кивнул Бражников. И опять это «докладывайте» прозвучало у него совсем, как у Трофимова. – Только учтите, товарищи, я, как работник следственных органов, подсказывать вам, что вы должны говорить на суде, не имею права.
Бражников присел на пододвинутый ему стул и вопросительно посмотрел на Краснова, точно ждал возражений.
– Это мы понимаем, – сказал Краснов. – Зачем Же подсказывать?
– Ладно бы еще выступать по производственному делу, – поднялась со своего места звонкоголосая девушка, подруга Тани Лукиной. Ее круглое смешливое лицо было сейчас серьезно. – Там все ясно: говори, что знаешь, критикуй. Ну, а завтра? – Она задумалась и, вдруг шагнув на середину комнаты, решительно сказала: – Я, товарищи, вот что предлагаю… Я предлагаю всем нам завтра прийти на суд и вместе всем заявить, что мы считаем поступок Лукина позорным, постыдным и… и я даже не знаю, какими еще словами можно его назвать! – Она замолчала, и глаза ее вдруг наполнились слезами.
Все поняли, что плачет она от горькой обиды за подругу, и никто ни словом, ни взглядом не показал застыдившейся девушке, что слезы ее заметили.
– Нельзя всем сразу, товарищи. Вот беда – нельзя! – взволнованно сказал Бражников. Важность с него точно рукой сняло, и он опять стал самим собой – простым и хорошим парнем, так же, как и все его друзья, глубоко обеспокоенным исходом завтрашнего суда. – Свидетели не могут выступать все вместе, – пояснил он. – Свидетелей сначала и в зал-то не впускают, а вызывают по одному.
– По одному? – спросил какой-то паренек испуганно. – Что же это, выходит, в одиночку перед всем судом выступать?
– Да, по одному.
– А как-нибудь иначе нельзя?
– Невозможно! – с искренним огорчением сказал Бражников. – Такой порядок. Но ты не робей, я же буду в зале с самого начала.
– А я не робею! – гордо сказал паренек. – Просто спросил и все.
– Не в том дело, будем мы робеть перед судом или нет, – сказал Краснов. – Важно другое. Важно, товарищи, наконец решить для себя, как мы сами относимся ко всему, что случилось.
– Как относимся? – сказал плечистый, с сильными шахтерскими руками парень, поднимаясь и выходя к столу, который стоял посреди комнаты и поэтому заменял трибуну. – Константина проучить надо, вот как относимся. Но губить парня нельзя. Я лично так и скажу. Ну, ошибся, верно. А парень он хороший, стоящий.
– Если ты, Михаил, это скажешь, – подбежала к столу девушка с ямочками на щеках, – значит ты ничем не лучше Лукина! Значит, ты тоже способен ударить свою жену!
– Варя! – с укоризной сказал Михаил.
– Ну что «Варя»?
Она презрительно посмотрела на Михаила и, гордо тряхнув головой, пошла от стола к окну, где сидели ее подруги.
– Товарищи! Товарищи! – поднял руку Бражников. – Все не так, все не так! И ты, Миша, не прав, и ты, Варя, не права.
– А вот и права! – крикнула с места Варя. – А ты, Петя, хоть и следователь, а тоже, наверно, за своего милого дружка горой стоишь. Нет у вас, у мужчин, честности! Нет и нет!
– Варя, как тебе не стыдно? – пытаясь быть серьезным, но невольно улыбнувшись, сказал Краснов. – Мы же не ругаться сюда пришли.
– Нечего мне стыдиться! Нет, девушки, – обернулась Варя к подругам, – я так прямо на суде и скажу: судите Лукина, товарищи судьи, строго-настрого. Ведь он не одну Таню, он нас всех оскорбил!
– Верно! Правильно! – послышались девичьи голоса.
– Тише! Тише! – умоляюще сказал Бражников. – Все не так, все не так!
– Почему же не так? – спросил его Краснов. – Пусть каждый выскажет свое мнение. Мы ведь для этого и собрались.
– Нет, не для этого! – с досадой сказал Бражников. – А если для этого, то нечего было меня и звать.
– Ладно, ты не обижайся, а объясни, в чем мы ошибаемся, – примирительно улыбнулся Краснов.
– Да ни в чем вы не ошибаетесь, – сказал Бражников.
Все рассмеялись, а Краснов в недоумении взглянул на приятеля:
– Ну вот пойми тебя. То неверно, то верно, а еще юрист.
– Погодите, погодите, сейчас объясню! – расстегивая тесный ворот кителя, сказал Бражников.
– Бедненький! – послышался насмешливый девичий голос. – Даже вспотел в своем кителе, а снять неохота.
– Не имеет права, – сказала другая девушка. – У него теперь все по правилам.
– Да, по правилам! – запальчиво выкрикнул Бражников. – Разве я против того, чтобы каждый высказал свое мнение? Совсем даже не против! Но ведь вы собираетесь и на суде так же говорить, собираетесь спорить, советовать! С кем спорить? Кому советовать? – Бражников замолчал и с возмущением пожал плечами. – Спорить с народным судом! Советовать народному суду! Да кто вам позволит?
– А мы и не думаем этого делать, – спокойно сказал Краснов.
– Как не думаете? А весь этот шум-гам тогда зачем? Ведь вы хотите и на суде так себя вести! – Бражников выпрямился, застегнул ворот на все крючки и сказал четко и медленно: – Народный суд не собрание, и вы там будете не ораторами, а свидетелями. Понятно? К делу относится только то, что вы, как свидетели, знаете о случившемся, что вы видели, что слышали. Вот о чем вас будут спрашивать на суде. Ясно?
– А если я и вовсе ничего не видела? – тихо спросила Варя. – Если я даже и не была там, когда это случилось, так, выходит, мне нельзя и слово сказать?
– Можно. Но опять же по существу дела. – Бражников неожиданно подошел к Варе и, глядя на нее в упор, заговорил с интонациями судьи: – Скажите, свидетельница, что вы знаете об отношении Константина Лукина к своей жене до того, как он ее ударил? Ссорились ли они? Может быть, Татьяна Лузина делилась с вами своими домашними неприятностями? Отвечайте!
– Нет, не делилась. И ничего я не знаю – испуганно сказала Варя. – Честное слово, не знаю!
– Не знаешь? – рассмеялся Бражников. – А еще в свидетели просишься!
– Да ну тебя! – смущенно отмахнулась от него Варя.
– А если я хочу за Константина голос подать? – спросил Михаил, косясь в сторону притихшей Вари.
– Как так голос подать? – усмехнулся Бражников. – В суде не голосуют.
– Да ты не смейся, знаю, что не голосуют. Я же ясно спрашиваю: могу я за него заступиться или не могу?
– Можешь.
Бражников подошел к Михаилу и, положив руку ему на плечо, тихо сказал:
– Если ты, Миша, уверен, что Константин не виноват, если ты так думаешь, то сказать об этом сумеешь…
Прошло несколько томительных секунд, прежде чем Михаил ответил Бражникову.
– Нет, против совести я не пойду, – сказал он. – Но только нельзя так: виноват и все. Ведь я как-никак ему друг. Да и не я один. Все здесь ему друзья. Что ж, нам теперь отказываться от него, что ли?
– Виноват он, – опуская голову, сказал Бражников. – Костя в последнее время как-то отошел от нас, начал пить, часто не ночевал дома…
– Правильно, виноват! – раздался вдруг негромкий голос от дверей.
Все оглянулись. В дверях стояли Рощин, Чуклинов и Марина.
Комсомольцы повскакали со своих мест и окружили пришедших.
– Да, Лукин виноват, – повторил Рощин. – Но виноват не один. – Он взглянул на Михаила. – Вот вы только что говорили, что Лукин – ваш друг. Верно?
– Верно, – посмотрев в глаза Рощину, подтвердил Михаил. – Я от своих слов и не отказываюсь. Друг с детских лет.
– Так… Дружба с самого детства… Настоящая? Большая?
– Куда же больше? – сказал Михаил.
– А на поверку вышло, что дружба эта пустяком оказалась. – Рощин обвел комсомольцев внимательным взглядом. – Ну что вы так на меня смотрите, будто я вам нивесть какие загадки загадываю? Конечно, пустяковая, несерьезная дружба… Разве случилось бы в семье Лукиных это несчастье, если бы вы были для Константина настоящими друзьями? Не случилось бы. Друг – это очень много, товарищи! Друг должен, когда надо, – помочь, когда надо, – посоветовать, а иной раз и поругаться. А вы? Где вы были, когда Лукин стал сбиваться с верного пути в жизни? Почему не удержали его от пьянства? Почему не спросили, где он пропадал, когда не ночевал дома?
– Я спрашивал, – сказал Михаил, – да он не стал говорить.
– Не стал говорить? Значит, плохо спрашивали. Надо было не спрашивать, а потребовать от него ответа. Сам не справился, тогда спроси его не в одиночку, не при случайной встрече, а со всеми вместе на комсомольском собрании.
– Лукин не комсомолец, – сказал смущенно Краснов.
– Не комсомолец? – удивился Рощин. – Вот видите, а вы еще говорите, что были ему друзьями… Друг, который стоит в стороне от ваших дел. Друзья, которые не пытаются увлечь товарища своими комсомольскими интересами… – Рощин повел глазами в сторону Марины и Чуклинова, как бы приглашая их присоединиться к тому, что он собирался сейчас сказать. – Да, Лукин виноват, но виноваты и вы, товарищи комсомольцы, виноваты в том, что были ему плохими друзьями.
– Что ж теперь делать? – тихо спросила Варя. – Его же теперь засудят!
Рощин сочувственно посмотрел на Варю, на притихших комсомольцев и, помолчав, ответил:
– Не засудят, а осудят… А вам придется позаботиться о его будущем. Ведь судом жизнь Лукина не кончается.
– Вот видишь! – с укором взглянул на Варю Михаил. – А еще кричала да ногами топала, чтобы покрепче засудили.
– Ничего я не кричала и не топала, – смутилась Варя.
– Может быть, много и не дадут, – попытался успокоить ее Бражников. – Плохо, правда, что он не хочет признать свою вину. Это ему повредит.
– А ты посоветуй ему, чтобы не упирался! – горячо сказала Варя. – Другом называешься, а посоветовать не можешь!
– Советовал. Да его, видно, кто-то научил, уперся – и все.
– Так вот что, товарищи комсомольцы, – сказал Рощин. – Не нам решать, какого наказания заслуживает Лукин. Дело сейчас не в этом. Нужно подумать, как помочь Лукину взяться за ум.
– Просто надо их помирить! – уверенно сказала Варя и посмотрела на Михаила.
– Сразу и помирить? – улыбнулся Рощин. – В таких делах с плеча не рубят. Подумайте, поглядите, что будет на суде, а уж потом и решайте. – Он обернулся к Марине и Чуклинову: – Ну что ж, теперь займемся-ка санитарными делами. Рассказывайте, Марина Николаевна: какие у вас претензии к нашему председателю горисполкома?
– К Чуклинову? – удивилась Марина. – Честно говоря, я не совсем понимаю… Ведь общежитие принадлежит комбинату.
– Значит, и у вас появился ведомственный подход? – рассмеялся Рощин. – Да велики ли здесь непорядки?
– В том-то и дело, что нет, – сказала Марина. – Речь идет о ремонте имеющихся в общежитии душевых.
– И только?
– Хорошо бы еще сушилки для рабочей одежды расширить, – сказал Краснов.
– И все?
– Все, – кивнула Марина.
– Как, по-твоему, Степан Егорович, – обратился Рощин к Чуклинову: – Большая тут работа или нет?
– Какая же это работа? – усмехнулся Чуклинов. – Я был в этих душевых, осматривал. За три дня можно управиться.
– А дорого будет стоить ремонт?
– Пустяки.
Рощин с заговорщицким видом подмигнул комсомольцам:
– Ну, а коли так, то, выходит, через недельку я к вам, товарищи, приеду душ принимать. Разрешаете?
– Приезжайте, товарищ Рощин! Приезжайте! – отозвались веселые голоса.
– Минуточку, Андрей Ильич, а почему этот ремонт должен делать я? – возмущенно спросил Чуклинов. – Ведь общежитие-то комбинатское!
– Да какой это ремонт? – удивился Рощин. – Сам же говорил – пустяки. Так неужели из-за пустяков станем мы препираться и друг на друга кивать, кому эту работу делать? Неужели из-за пустяков позволим, чтобы в нашем замечательном общежитии негде было помыться? Ну-ка, отвечай, председатель!
Чуклинов пожал плечами и, взглянув в смеющиеся глаза Рощина, решительно сказал:
– Конечно, не позволим, Андрей Ильич. Принципиально в один день весь ремонт проведу. Пускай Глушаеву стыдно будет!
– Вот это ответ! – одобрительно кивнул Рощин. – Довольны, Марина Николаевна?
– Очень, – весело сказала Марина. – Спасибо за науку, Андрей Ильич. Теперь-то уж я знаю, как нужно с нашим председателем разговаривать.
– А как, Марина Николаевна? – полюбопытствовал Чуклинов.
– Ласково – вот как! – рассмеялась Марина.
– Верно! Ох, пропала моя головушка! – и Чуклинов с шутливым отчаянием схватился руками за голову.
26
И вот снова в зале суда, с застывшим от нестерпимого стыда лицом, стоял у барьера Лукин. Снова, почти невидимый за пухлым портфелем, сидел у своего стола защитник Струнников. Снова неторопливо и методично задавал вопросы судья.
Зал был переполнен. Даже из коридора сквозь приоткрытую дверь доносился гул голосов.
Трофимов поднял глаза от разложенных перед ним бумаг и посмотрел в глубину зала. Оттуда на него смотрели сотни внимательных, ожидающих глаз. Не Михайлов, а он, Трофимов, сидел теперь на прокурорском месте. Михайлов же, если он еще не уехал, наверное, был сейчас в зале и, как Трофимов когда-то, требовательно вслушивался в каждое сказанное прокурором слово, критически оценивал ход его мыслей, его план ведения дела.
Трофимов знал, что на суд приехали многие работники комбината. Рядом с Таней и ее отцом сидел Оськин. В глубине зала Трофимов увидел Марину и Евгению Степановну, а в первом ряду – Власову, Находина и Бражникова.
Нет, не боязнь за себя, за свой прокурорский престиж, не опасение, что его обвинительная речь окажется бледной, – нет, не это сейчас тревожило Трофимова. Главное для него было в том, чтобы перед лицом общественности всего города, перед лицом народного суда ясно и громко прозвучал ответ на вопрос: «Почему Лукин ударил свою жену?»
Именно этот ответ был нужен суду, прокурору, Татьяне Лукиной. Нужен он был и самому подсудимому. Так думал Трофимов в первый день суда, так думал он и теперь. Но теперь – и Трофимов был твердо убежден в этом – суд над Лукиным перерастал в суд над тем, что неуловимо тревожило город, как запах вековой плесени, сохранившийся еще кое-где в темных углах его монастырских строений и купеческих лабазов.
Между тем Лукин стоял на своем. Избегая прямо отвечать на вопросы судьи и прокурора, не решаясь поднять глаз, твердил он заученные фразы о том, что был пьян, что ничего не помнит.
Перед судом один за другим проходили свидетели, друзья Лукина и Тани. Они говорили почти одно и то же – с горечью, с возмущением, недоумевая. Костя Лукин, которого они любили и уважали, поднял руку на свою Таню, на их Таню! Лукин, которого они знали как честного и правдивого человека, путаясь и запинаясь, отрицал свою вину.
Перед судом выступил отец Лукина. Сгорбившись, подошел он к столу судьи и оглянулся на сына, очень похожего на него, особенно теперь, когда тот стоял за барьером, постаревший и сутулый. Словно стыдясь этого сходства, старик по-молодому выпрямился.
– Как сын руку на жену поднял, этого я не видел, – твердо сказал он. – Знаю только одно: виноват Константин. По глазам опущенным вижу: виноват!
– Скажите, товарищ Лукин, – спросил Трофимов, – где мог научиться ваш сын тому, что он сделал?
– Не знаю. Мы с матерью этому его не учили.
– Скажите, в каких отношениях он был с Глушаевым?
– Глушаев не нянька ему. Константин – шофер, Глушаев – начальник.
– Так. Вы, я слышал, часто охотились с Глушаевым, верно?
– Часто не часто, а охотиться вместе приходилось.
– Скажите, может быть, Глушаев дурно влиял на вашего сына?
– Григорий Маркелович в люди вышел, когда сына моего еще и на свете-то не было.
– Значит, не влиял?
– В плохом смысле, думаю, нет.
– А в хорошем?
– Глушаев – охотник. Сын при нем и охоту полюбил.
– Так, – сказал Трофимов. – Больше вопросов к свидетелю не имею.
– А у вас, товарищ Струнников, есть вопросы? – обратился Новиков к защитнику.
– У меня есть, – приподнялся Струнников. – Скажите, товарищ Лукин, что ваш сын… был ли он хорошим, добрым сыном?
– Примерный сын! – с горькой усмешкой сказал старик.
– Примерный! – торжествующе повернулся Струнников к председательствующему и народным заседателям. – Вопросов больше не имею.
– Сколько у вас детей? – спросил Лукина один из народных заседателей.
– Единственный! – хмуро ответил старик и пошел от стола.
– Попросите свидетеля Глушаева, – сказал Новиков.
По рядам прокатился приглушенный говор. Дверь отворилась, и в зал широкими легкими шагами вошел Глушаев. Лицо его сияло неизменной улыбкой. Приближаясь к судейскому столу, он поглядывал по сторонам, добродушно кивал головой, пожимал руки знакомым. Казалось, весь зал был заполнен его друзьями.
– Ваше имя, отчество? – приступил к обычному опросу свидетеля Новиков.
– Мое? – Глушаев с комическим недоумением оглянулся на публику. – С утра был Григорием Маркеловичем.
По залу пронесся смешок.
– Свидетель, ведите себя серьезно! – строго предупредил его Новиков. – Вы перед народным судом.
– Виноват, – покорно склонил голову Глушаев.
– Где проживаете? Где работаете? Кем? – спрашивал Новиков.
Глушаев отвечал. Внешне он был серьезен, но едва заметные жесты и подчеркивание слов, которыми он сопровождал свои ответы, неизменно вызывали в зале смех.
– Расскажите суду, что вам известно по существу разбираемого дела, – сказал наконец после предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний Новиков.
– Извольте… Товарищи судьи! – Глушаев изобразил на лице печаль. – Костя Лукин… Да кто в городе и в поселке не знает Костю Лукина? Что в работе, что в веселье – не было у нас лучше парня. Нам, старикам, – Глушаев расправил плечи, – любо-дорого было смотреть на этого молодца. Уралец! Как отец его, как дед, как прадед! И вот где он теперь оказался… – Глушаев указал рукой на Лукина и, соболезнуя, покачал головой. – И за что же, за что мы его здесь судим?
– Товарищ Глушаев, не вы судите здесь Лукина, а народный суд, – прервал Глушаева Новиков.
– Виноват. За что его здесь судит народный суд? – поправился Глушаев. – Совершил ли он тяжкое преступление?
– Гражданин свидетель, ваша задача не речи произносить, а дать характеристику подсудимому, – снова прервал Глушаева Новиков.
– Характеристику? Извольте. Скажу коротко: был человек, а стал… – Глушаев выразительно помолчал, как бы не находя слов для того, чтобы определить, кем же стал Лукин. – И почему, позвольте вас спросить?
– Да, почему? – негромко произнес Трофимов.
– А потому, Сергей Прохорович, – улыбаясь Трофимову, как самому лучшему другу, ответил Глушаев, – что в один прекрасный в кавычках вечер он позволил себе чуть-чуть поучить свою молодую супругу.
– Прошу выбирать выражения, – сказал Новиков.
– Я и выбираю. Именно, чуть-чуть поучил. Мы на Урале, на северном, на суровом… У нас еще традиции живы…
В зале возник приглушенный шум.
– Конечно, – сокрушенно развел руками Глушаев, – хвалить Лукина не следует, но виной всему опять же наш уральский простой и суровый нрав. Гордость наша уральская – вот в ней-то все дело!
– Прошу присутствующих соблюдать тишину, – сказал Новиков. – Скажите, свидетель, что это за нрав такой уральский? Как вас следует понимать?
– Строптивость, гордость наша – вот что это такое, – пояснил Глушаев. – Ну, выпил, запоздал к обеду. Эка беда! Поверьте, все бы чудесно обошлось, не случись рядом посторонних свидетелей. Почему? А потому, что при людях мы горды очень. Жена с вопросом: где был? Муж с ответом: не твое дело. Жена: зачем пил? Муж: замолчи! Слово за слово, никто не уступает, – как же, станет вам уралец на людях жене уступать! А в результате – затрещина семейного типа.
– Как не стыдно! Заставьте его замолчать! – раздались в зале возмущенные голоса.
– Товарищ председательствующий, разрешите задать свидетелю вопрос, – приподнялся Трофимов.
– Пожалуйста.
– Скажите, свидетель, зачем вы все это нам сейчас говорили?
Трофимов насмешливо в упор смотрел на Глушаева.
– Зачем говорил? – гордо выпрямился Глушаев. – А затем, что я защищаю хорошего молодого человека.
– Вы действительно хотите ему добра?
– Конечно.
– Тогда ответьте мне: почему вы научили Лукина пить? Почему заставляли принимать участие в своих охотничьих поездках, которые начинались и кончались попойками?
В зале стало тихо.
– Лукин не маленький, – обошел вопрос Глушаев. – Не красная девица.
– Отвечайте, почему, работая у вас, он стал пить?
– Возраст подошел. Мы – уральцы…
– Ну и что же?
– Я хотел сказать, что от водки да от честной компании нос не воротим.
– Одно, – что вы хотели сказать, а другое, – что у вас получается.
– Что же у меня получается?
Под суровым взглядом Трофимова выражение лица у Глушаева начало меняться. Улыбки как не бывало, глаза стали внимательными, колючими.
– Мы, уральцы, пьем. Мы, видите ли, учим наших жен кулачной расправой. Мы на людях от гордости теряем всякое человеческое достоинство. Вот что у вас получается, гражданин Глушаев. – Трофимов перелистал лежавшие перед ним на столе бумаги. – Скажите, свидетель, где вы были в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля?
– Когда? В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля? Не помню…
– Хорошо, я вам напомню. Вечером пятнадцатого апреля вы выехали из города. С вами был Лукин. Рано утром шестнадцатого вы вернулись. Куда вы ездили?
– Я могу и не отвечать вам, товарищ прокурор. Вопрос этот к делу не относится. – Глушаев улыбнулся, но улыбка у него на этот раз получилась какая-то принужденная.
– Мой вопрос имеет прямое отношение к делу, которое мы слушаем. Отвечайте, где вы были?
– Хорошо, отвечу… Ездили на охоту.
– И пили всю ночь, так?
– Откуда вы знаете, товарищ Трофимов, пили мы или нет?
– Здесь спрашиваю я, а не вы. – Трофимов снова заглянул в лежавший перед ним листок. – Где вы были вместе с подсудимым в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля?
– На охоте.
– И снова пили?
По залу прошел удивленный, неодобрительный ропот.
– А если я задам вам этот же вопрос, только с иными числами, еще пять раз? – спросил Трофимов. – Ответите вы мне, где вы провели все эти семь ночей или нет?
Трофимов положил руку на лежавший перед ним листок. В движении этом было столько уверенности, что каждому стало ясно: прокурор знает все. На самом же деле прокурор знал только то, что рассказала Власовой Таня Лукина: о ночах, которые она провела без сна, ожидая мужа, о горьких думах, которые она передумала, одиноко встречая рассвет на ступеньках своего дома. Вот и все, что знал прокурор. Но Глушаев, точно изобличенный в чем-то, растерянно молчал.
– Отвечайте, свидетель, – спокойно сказал Новиков.
– Говорю вам, были на охоте! – нервно дернул плечом Глушаев. – Ну, выпивали, признаюсь… Что ж тут такого?
– И много пили? – спросил Трофимов.
– Порядочно, признаюсь…
– Признавайтесь, признавайтесь, – негромко сказал Трофимов.
– В чем? – крикнул Глушаев. – Что это? Да уж не меня ли здесь судят?
– Нет, вы только свидетель.
– Вот именно. Вы же сами вызвали меня в качестве свидетеля.
– Не я вызвал вас, гражданин Глушаев, а суд, – возразил Трофимов, – и не по моей просьбе, а по просьбе защитника товарища Струнникова.
– Совершенно верно, – привстал Струнников, – совершенно верно: гражданин Глушаев вызван в суд по моей просьбе.
– Да не все ли равно, кто меня вызвал – защитник или прокурор? – раздраженно сказал Глушаев. – Я – свидетель. Меня просили дать Лукину характеристику, и я дал ее. Что же еще нужно от меня товарищу прокурору?
– Только то, что вы можете сказать суду, как свидетель по делу Лукина. Только это. – Трофимов обернулся к председательствующему. – Прошу, товарищ Новиков, учесть показания свидетеля о том, что он в течение месяца семь раз вовлекал своего подчиненного в ночные попойки…
– Да на охоту же ездили, на охоту! – крикнул Глушаев, теряя самообладание.
– …под видом охоты, – спокойно докончил Трофимов. – Теперь я хочу задать несколько вопросов подсудимому.
– Подсудимый, встаньте, – сказал Новиков.
Лукин встал. В первый раз за все время суда он поднял голову. Трофимов увидел, что Лукин смотрит на Глушаева. Увидел, как Глушаев отвел глаза, как забарабанил беспокойными пальцами по столу защитника.
– Скажите, Лукин, – негромко, точно задавая ничего не значащий вопрос, спросил Трофимов: – Где вы проводили со своим начальником ночи, о которых идет здесь речь?
Лукин молчал. Глушаев быстро, предостерегающе поднял руку.
– На пасеке, в лесу! – торопливо ответил он. – Там, у деда, многие охотники ночуют.
– Я спрашиваю не у вас, а у Лукина, – перебил его Трофимов. – Отвечайте, Лукин, где вы проводили эти ночи?
– Он правду сказал, – глухо отозвался Лукин.
– И пили там?
– Пили.
– А приходилось вам говорить Глушаеву, что дома у вас из-за этого неприятности, что ваши частые отлучки обижают жену?
