Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

34

Громов встретил Трофимова и Бражникова с радушием хозяина, у которого припасено для дорогих гостей нечто такое, что должно удивить их и обрадовать.

От его обычной неторопливости не осталось и следа. Он и по селу-то шел не как приезжий человек, а с этаким хозяйским оглядом, то и дело отвечая на приветствия проходивших мимо колхозников.

– Вы тут, Василий Васильевич, видно, со всем селом перезнакомились, – смеясь сказал Бражников.

– Знаком со многими, – самодовольно улыбнулся Громов. – Это – у меня первое дело: приехал на работу – знакомься с народом. Сам недодумал – народ подскажет. Так-то вот, товарищ младший юрист.

– Что-то уж больно долго подсказывают, – насмешливо сказал Бражников.

– А ты не спеши, не спеши. Вот я в прошлый раз поспешил и людей насмешил. Учись на моем опыте. Ну, скажем, знаешь ли ты науку, именуемую бухгалтерским учетом в колхозе?

– Нет, не знаю.

– А я вот начинаю ее постигать. Или, например, что ты можешь оказать о парниковом хозяйстве?

– Ничего.

– А я кое-что могу. Милости прошу, товарищи! – Громов остановился возле дома, на котором красовалась большая вывеска «Гостиница „Искра“». – Здесь вы сможете отдохнуть. Чистота и порядок образцовые.

– А где вы работаете? – спросил Трофимов.

– Работаю в правлении колхоза. Там мне Осокина специальную комнату отвела.

– Вот туда мы и пойдем.

– А отдохнуть с дороги?

– Мы не устали, Василий Васильевич. Пойдемте, мне не терпится узнать, как далеко вы продвинулись в изучении колхозной бухгалтерии.

– Не одобряете?

– Наоборот, очень одобряю. Оттого и отдыхать отказываюсь, что одобряю, – рассмеялся Трофимов. – Да ведь и вам, Василий Васильевич, не терпится поделиться с нами своими открытиями. Зачем же откладывать?

– Угадали, не терпится! – признался Громов. – Хотел было для пущего эффекта оттянуть с докладом, да вас не проведешь. Пойдемте.

Первый, кого увидел Трофимов, войдя в правление, был парторг колхоза Антонов.

– Выполняю наш наказ, – здороваясь с ним, сказал Трофимов. – Вот уже вторую неделю езжу по району и знакомлюсь с народом.

– Да и мы с вами понемногу знакомимся, – добродушно отозвался Антонов. – А, видно, задел я вас тогда за живое – до сих пор помните!

– Помню, помню и не собираюсь забывать…

– Ну, пойдемте, злопамятный вы человек, к нашему председателю.

Антонов осторожно постучался в дверь председательского кабинета и, пропуская вперед Трофимова и следователей, торжественно объявил:

– Сам прокурор района, Анна Петровна, прибыл!

Из-за стола навстречу Трофимову поднялась невысокая, по-девичьи хрупкая женщина с гладко зачесанными и собранными на затылке в узел седеющими волосами. На лацкане ее жакета рдел маленький, будто застывший на стремительном ветру флажок депутата Верховного Совета страны.

– Вот какой гость к нам пожаловал! – весело сказала Осокина. – Сам районный прокурор! И строгий! Сразу видно, что прокурор.

Осокина улыбнулась. Улыбка у нее была чудесная. Немолодое лицо ее вдруг помолодело и похорошело.

– А у меня к вам просьба, товарищ Трофимов, – сказала она.

– Какая?

– Отдайте мне вашего Громова. Что он за следователь, судить не могу, а бухгалтер колхозный из него бы вышел стоящий.

Все рассмеялись.

– Сейчас мы и решим, какой он следователь и какой бухгалтер, – сказал Трофимов. – Прошу, товарищи, – он посмотрел на Осокину и Антонова, – принять участие в нашем разговоре. Докладывайте, товарищ Громов.

– Готов. – Громов подождал, пока все уселись. – Товарищ младший советник юстиции, – начал он и, не спеша раскрыв свою папку, достал из нее какую-то бумагу. – Вот обыкновенная выписка из бухгалтерской книги бывшего колхоза «Огородный» о продаже двух тонн ранних овощей. Тут у меня копия наряда, счет, – словом, все, как полагается. – Громов снова порылся в своей папке. – А вот акт о порче двух тонн ранних овощей в искровском сельпо. – Громов чуть помолчал, обвел всех присутствующих вопросительным взглядом и спросил: – Какой отсюда напрашивается вывод?

– Вывод ясный, – сказала Осокина. – Колхоз по договору отпустил нашему сельпо две тонны ранних овощей, а там замешкались, не обеспечили хранением, – вот овощи и испортились.

– Верно, – согласился Громов. – Такой именно вывод и напрашивается, но…

– Плох тот следователь, который торопится с выводами, – сказал Антонов.

– И это верно, – согласился Громов. – А еще хуже тот бухгалтер, который забывает про числа месяца, что проставлены у него на бумажках. – Громов подошел к Трофимову и положил перед ним на стол свои документы. – Ведь что, товарищ Трофимов, любопытно: наряд об отпуске колхозом двух тонн ранних овощей помечен двадцатым апрелем, а акт магазина о порче – двадцать третьим апреля. Скажите, Анна Петровна, могут ли овощи, пусть даже парниковые, испортиться за три дня, да так, чтобы их надо было списывать по акту?

– Нет, не могут, – ответила Осокина.

– Какой же вывод напрашивается теперь? – спросил Антонов.

– А вывод таков: две тонны овощей, проданные колхозом, испортились в неправдоподобно короткий срок. А если бы вам сообщили, что эти же самые две тонны овощей уехали из колхоза в город? Что бы вы на это сказали, товарищ Антонов?

– Сказал бы, что чудес не бывает.

– Правильно. Не бывает. – Громов достал из своей папки еще один документ. – Вот, товарищи, выписка о продаже «Огородным» ранних овощей в прошлом году. Читаем: в апреле продано ранних овощей две тонны. Отступаем еще на год – та же цифра. Как будто бы все правильно: каждый апрель в течение трех последних лет колхоз «Огородный» продавал по две тонны парниковых овощей. Отлично! Но что интересно?.. Мой хороший знакомый и тезка, здешний пасечник и огородник Василий Алексеевич Зачиняев, рассказал мне, что в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля к его парникам была подана грузовая машина, на которой приехал неизвестный ему человек, и те самые две тонны овощей, что были проданы искровскому сельпо, уехали в город.

– Те самые? – удивился Антонов.

– Да, те самые!

– А доказательства? – спросил Трофимов.

– Доказательства в расписке, которую потребовал Зачиняев, когда выдавал овощи.

– Где же она?

– При погрузке овощей присутствовал бухгалтер «Огородного» Кочкин. Он взял эту расписку у Зачиняева, и она исчезла.

– Исчезла?

– Да. Спрашиваю у Кочкина, где эта расписка, а он отвечает, что расписки, о которой говорит Зачиняев, вовсе и не было. «Что ж, – спрашиваю, – выходит, Зачиняеву все приснилось?» – «Нет, – говорит, – не приснилось. Машина, действительно, была, ее завмаг нанял, овощи увезла, но не в город, а в искровское сельпо. Пожалуйста, вот расписка от завмага». Хорошо. Вызываю его. «Давали, – спрашиваю, – вы эту расписочку Зачиняеву?» – «Давал, – говорит, – при Кочкине давал, он это хоть сейчас подтвердит». – «А как могло случиться, что Зачиняев вас не признал? Вы же друг друга много лет знаете?» – «В плаще был, – отвечает, – в капюшоне – вот ночью и не признал». – «А по голосу, неужели и по голосу не узнал?» – «Мы с ним не разговаривали, – отвечает, – погрузились – и все». Так правды я и не добился. Зачиняев же клянется и божится, что человек, который дал ему расписку, был не завмаг. Хорошо. «А какие, – спрашиваю, – приметы у этого человека?» – «Клеенчатый плащ, капюшон – вот какие приметы. Лица в темноте не разглядел».

– Но почему же Зачиняев решил, что машина уехала в город? – спросил Трофимов.

– А вот почему… Когда овощи были уже нагружены, Зачиняев услышал, как шофер спросил у того человека, что был в плаще, какой дорогой им ехать: прямо к переправе или в объезд к мосту? Ну, а известно, что на пути от парников до искровскою сельпо нет ни переправ, ни мостов. Прямая дорога метров триста – и все.

– Как объясняет этот случай бывший председатель колхоза «Огородный»? – спросил Трофимов.

– Разводит руками. Вообще, товарищ Трофимов, у меня сложилось впечатление, что Стрыгин, если и виноват в чем, так только в том, что слепо доверился Кочкину. Сам он в хищении участия не принимал.

– Я такого же мнения, – сказала Осокина. – Стрыгина я знаю давно и могу оказать, что он всегда мне казался человеком честным, советским, но… вот в председатели колхоза выдвигать его не следовало. Слишком уж он мягок, покладист. Нет чтобы спросить, потребовать отчета. А ведь в нашем деле без этого нельзя. И опыта у него было маловато. Десять лет с молочной фермы не выходил, и вдруг на тебе – председатель большого колхоза. Поторопились…

– Помнится, на докладе в прокуратуре, – сказал Бражников, – товарищ Громов утверждал, что вина Стрыгина им установлена.

– Я и теперь говорю, что Стрыгин виноват, – Громов замялся. – Но не в хищениях колхозного добра, а в том, что поддался обману.

– Значит, раньше вы ошибались? – спросил Трофимов.

– Ошибался, товарищ младший советник юстиции, кое в чем ошибался.

– А теперь?

– Теперь уверен, что прав.

– Твердо уверены?

– Твердо уверен.

– Хорошо, допустим, что у вас есть основания не верить завмагу и Кочкину, но какие у вас основания верить Зачиняеву?

– Очень большие, товарищ Трофимов. Я верю Зачиняеву потому, что вижу и всем сердцем чувствую, что он честный человек.

– Да… – Трофимов в раздумье смотрел на Громова. – Согласен, следовательская интуиция – вещь серьезная, но все-таки именно на Зачиняеве у вас, товарищ Громов, расследование и обрывается. Мы не можем строить обвинение на одной интуиции. Почему вы уверены, что как раз те самые две тонны овощей, которые колхоз продал в сельпо, попали вдруг в город?

– В этом-то все дело, – оживился Громов. – Помните, товарищ Трофимов, я говорил, что плох тот бухгалтер, который забывает о числах на документах?

– Помню.

– Вот Кочкин-то и оказался таким плохим бухгалтером. Что у него получается? Двадцатого апреля две тонны овощей продаются в сельпо. Двадцатого же апреля, если, конечно, верить Зачиняеву, две тонны овощей отправляются в город. Ну, а скажите, Анна Петровна, могут парники «Огородного» дать в один день четыре тонны овощей?

– Нет, не могут, – ответила Осокина. – И за неделю больше двух тонн не дадут. Я те парники хорошо знаю.

– И я знаю. Изучил! – торжествующе сказал Громов. – Не поленился и целую лекцию прослушал о парниковом хозяйстве.

– Еще одну науку решили освоить? – рассмеялся Бражников. – Мало вам быть бухгалтером, решили стать по совместительству огородником?

– Решил, – серьезно ответил Громов. – На старости лет к счетным книгам да на грядки потянуло. И вот результат… Связь, как это и предполагал товарищ Трофимов, между хищениями в колхозе и в сельпо мною установлена. Раз! – Громов загнул один палец. – Думали, что завмаг сгноил овощи по халатности, а он их и не получал. Два! – Громов загнул второй палец. – Установил, что Кочкин и завмаг продавали овощи на сторону. Три! Уверен, что Стрыгин в этих делах не участвовал. Четыре! А главное, нашел конец веревочки, которая, если по ней идти, приведет нас в город, к соучастникам Кочкина и завмага. Пять! – Громов сжал все пальцы в кулак.

– Все это при одном лишь условии, товарищ Громов, – сказал Трофимов, – при условии, что Зачиняев говорит правду. – Он поднялся из-за стола. – Что ж, попробуем пойти по этому пути. Будем считать, что Зачиняев говорит правду, одну только правду.

– Интуиция? – спросил Антонов.

– Да. Не одобряете?

– Зачиняева я знаю давно, – задумался Антонов. – С детских лет знаю. Не верить ему трудно. Стоящий дед. – Антонов подошел к Трофимову. – Простите, товарищ прокурор, что вмешиваюсь в ваши дела, но… хочется мне дать вам один совет.

– Слушаю вас.

– Зачиняев – старик. Человек не легкий. Если хотите дознаться от него правды, на допрос его не вызывайте. Попробуйте как-нибудь подойти к нему иначе, расположите его к себе… Вот и весь мой совет.

– Совет для меня очень ценный, – сказал Трофимов. – Благодарю. – Он обернулся к Осокиной. – Так как же, Анна Петровна, мы решим насчет Громова? Где он лучше себя проявил: как следователь или как бухгалтер?

– Затрудняюсь сказать, товарищ Трофимов, – рассмеялась Осокина. – Он и бухгалтер и огородник, а как начал все распутывать, так и вышло – не бухгалтер и не огородник, а следователь.

– И не плохой следователь, – сказал Трофимов, – протягивая Громову руку. – Благодарю вас, Василий Васильевич!

– Так за что же, Сергей Прохорович? – смутился Громов. – Нить-то оборвалась…

– А мы ее свяжем, Василий Васильевич. Главное вы сделали.

35

Разъезжая по району, Трофимов всюду, где приходилось ему останавливаться, не упускал случая потолковать с народом о том или ином законе, о задачах прокуратуры и народного суда. Необходимость в таких беседах была очевидна. Трофимов знал, что, разъясняя закон, рассказывая о своей работе, он не только выполняет свою прямую обязанность пропагандировать среди населения советское право, но и помогает самому себе в повседневной прокурорской деятельности.

Не только наказывать за нарушения законов, но и предупреждать эти нарушения – вот в чем заключалась его работа. И Трофимов отлично понимал это.

Но ведь в селе идет следствие сразу по двум уголовным делам. Может ли он, прокурор, говорить об этом на собрании колхозников? Конечно, нет, так как неизбежно коснется вопросов, которые еще нуждаются в проверке, и уж, во всяком случае, до суда их не следует предавать гласности. А не говорить об этом тоже невозможно. В Искре, пожалуй, не найти сейчас человека, который не переживал бы случившееся, как событие, порочащее добрую трудовую славу всего села.

Вечерело, когда Громов, зайдя за Трофимовым в гостиницу, повел его в клуб, где уже собрались колхозники, чтобы послушать выступление районного прокурора.

Хорошо было сейчас на тихой, будто задремавшей после шумного дня сельской улице. Далекие звезды рассыпались по небу холодной снежной пылью, а на земле было тепло и безветрено, пахло зацветающей акацией, конской сбруей, дегтем и сладким, с детских лет памятным запахом домашнего хлеба.

Трофимову вспомнилась неведомо от каких времен сохранившаяся в памяти картина, как сидит он, мальчишка, на скамье перед большой, жарко дышащей русской печью, а в глубине ее, томясь на жару, доходят сладко пахнущие высокие караваи. Когда и где это было, Трофимов не помнит, но не в этом сейчас дело.

У него вдруг потеплело на сердце, и все в этом незнакомом селе стало понятным и родным, точно давным-давно, в детстве, он уже был здесь: ходил мимо вон той старенькой колокольни, ступал по мягкой от сена и соломы площади перед амбаром, вдыхал запахи кожи и печеного хлеба.

Рядом с домами колхозников двухэтажное, с колоннами у входа, здание клуба казалось особенно приметным. Множество фонарей освещало его фасад. И было ясно, что зажжены они все лишь для пущей торжественности.

Перед входом в клуб Трофимов остановился. Из распахнутых окон слышался гул переполненного зала.

Какая-то девушка, увидев Трофимова, со всех ног бросилась в двери.

– Пришел! Пришел! – услышал Трофимов ее громкий, возбужденный голос. И сразу, точно слова эти были командой, призывавшей к тишине, в клубе унялся шум.

– Ждут! – сказал Громов, невольно поднося руку к козырьку фуражки. – Прошу, товарищ младший советник.

По тому, как тихо стало в клубе, по напряженной этой тишине Трофимов понял, с каким нетерпением ждут сейчас колхозники села Искра встречи с районным прокурором.

– Идемте! – сказал он и решительно вошел в зал.

Здесь было светло и многолюдно.

На сцене, за столом, покрытым кумачовым полотнищем, сидели Осокина, Антонов и члены колхозного правления.

Двигаясь по проходу, Трофимов встретился глазами с приветливым, словно ободряющим взглядом Осокиной и легким уверенным шагом взошел на сцену.

Маленький столик, заменявший трибуну, с непременным графином, показался ему ненужным. Он отодвинул его в угол сцены, налил в стакан воды, но не стал пить, а, обернувшись к залу, громко сказал:

– Товарищи!..

Еще у входа Трофимов заметил афишу, извещавшую жителей села о том, что в воскресенье в клубе состоится доклад о странах народной демократии. Обыкновенная афиша, написанная старательной рукой местного художника. Но сейчас она неожиданно пришла Трофимову на помощь.

– Товарищи! – повторил он. – В вашем селе случилась большая беда. Люди, которым вы верили, обманули ваше доверие. Не щадя ни своей, ни вашей чести, подняли они руку на колхозное добро, на народное достояние, на плоды вашего коллективного труда. Стыдно, больно говорить об этом.

Трофимов замолчал, а по залу прошел шум, как от ветра в лесу, тревожный и глухой.

– Сегодня мы только начинаем распутывать клубок отвратительных дел, которые творились в колхозе «Огородный» и в вашем сельпо, – продолжал Трофимов. – Сегодня ни я, ни вы еще не знаем истинной меры виновности участников этих дел. Измерит эту вину и покарает виновных народный суд. Он, наш народный суд, будет заседать при открытых дверях. За судейский стол, рядом с избранным народом судьей, сядут два достойнейших ваших представителя, наделенных равными с ним правами. И я уверен, что процесс этот будет происходить не в городе, а здесь в этом клубе, чтобы все вы, колхозники села Искра, могли стать участниками суда над людьми, так тяжко оскорбившими и обманувшими вас… Мы все придем сюда, и каждый скажет то, что думает, что знает, чтобы помочь суду вынести справедливый приговор виновным. Но… только ли мы придем на этот суд? Ведь двери его будут открыты для всех, а путь в село Искра никому не заказан…

Трофимов умолк и оглянулся на Осокину. Она смотрела на него с тревогой, не понимая, что он собирается сказать. И эта же тревога перекати-полем двигалась сейчас по рядам колхозников.

– Все мы, товарищи, внимательно читаем газеты, – опять заговорил Трофимов, и в напряженной тишине зала голос его прозвучал неожиданно отчетливо. – И вот рядом с сообщениями о стройках коммунизма, о наших трудовых успехах на заводах и колхозных полях, рядом с сообщениями об упорной борьбе, которую ведет Советский Союз за мир, часто встречаются коротенькие заметки о том, что к нам в гости приехала еще одна делегация крестьян из стран народной демократии. С гордостью читаем мы такие заметки, хорошо понимая, зачем приезжают к нам наши зарубежные друзья. Мы знаем, что крестьяне Румынии, Болгарии и Венгрии, Чехословакии, Польши и демократической Германии, вступившие на новый, светлый путь, едут в страну социализма, чтобы поучиться передовым методам работы, чтобы перенять у наших колхозников более чем двадцатилетний опыт коллективного труда. Да, к нам едут учиться, и мы по праву гордимся этим…

По мере того, как Трофимов говорил, в зале нарастало беспокойство. Многие колхозники поднялись со своих мест. Теперь не было, наверно, здесь человека, который бы не понимал, что скажет сейчас прокурор. И дорого дал бы Трофимов, чтобы не говорить этих прямых, суровых слов, но он не мог не сказать их.

– Товарищи!.. – Трофимов обвел взглядом первые ряды и заметил стоявшую у окна девушку, удивительно похожую на Осокину, совсем юную, стройную и хрупкую девушку, которая по-взрослому строго и прямо глядела на него, готовая услышать всю правду. – Представим себе, товарищи, что в день суда вдруг откроется дверь и в зал войдет делегация крестьян из Польши или Румынии, из Венгрии или Чехословакии…

Трофимов таким естественным движением протянул руку в сторону дверей, что все, кто был в зале, невольно оглянулись.

– Что скажем мы им? Разве этому приехали они учиться у нас? Разве на суд спешили они за тысячи километров от своего дома, когда ехали в прославленное колхозным трудом уральское село Искра? Нет, не на суд ехали они к нам, не этому хотели поучиться они в нашем селе… И стыдно будет нам смотреть им в глаза!..

Долго молчал Трофимов, а когда заговорил снова, голос его уже звучал спокойно, как у человека, решившегося высказать горькую правду и исполнившего этот свой трудный долг.

– Уверен, товарищи, – сказал Трофимов, – что печальные события в вашем селе могли бы и не произойти, если бы вы серьезнее отнеслись к защите своих колхозных прав, если бы малейшее нарушение Устава сельскохозяйственной артели вызывало ваш решительный протест. Интересы советского правительства полностью совпадают с вашими личными колхозными интересами. Интересы советского правительства всегда и во всем полностью совпадают с интересами советских граждан, ибо власть у нас – подлинно народная власть. Вам ли этого не знать, когда ваш председатель колхоза Анна Петровна Осокина – член правительства. Так почему же вы по-настоящему не задумались над смыслом постановления Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) «О мерах ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели в колхозах»? Почему, недовольные положением дел в «Огородном», вы не пришли поделиться своими сомнениями к прокурору, призванному стоять на страже наших народных законов? Почему забыли вы о своем гражданском долге – помогать прокурору в справедливом деле охраны народного достояния?

Трофимов достал из кармана записную книжку, перелистал ее и, найдя нужную страничку, посмотрел в глубину притихшего зала.

– Товарищи!.. Вот что говорил еще в 1933 году товарищ Сталин: «Революционная законность нашего времени направлена своим острием… против воров и вредителей в общественном хозяйстве, против хулиганов и расхитителей общественной собственности. Основная забота революционной законности в наше время состоит следовательно в охране общественной собственности, а не в чем-либо другом».

Трофимов подошел к столу президиума.

– Теперь уже сделанного не воротишь, – заключая свое выступление, сказал он. – Но пусть то, что случилось, послужит вам, товарищи, хорошим уроком на будущее…

– Товарищ прокурор! – послышался голос из задних рядов. – Раз уж начали напрямки говорить, так позвольте и мне…

По проходу не спеша, с решительным выражением на нахмуренном лице, шел коренастый, в распахнутом матросском бушлате, парень. За воротом его рубахи Трофимов увидел узенькую полоску тельняшки. Но и без того, по раскачивающейся походке в нем сразу можно было угадать бывшего моряка.

– Я вот о чем, – сказал он, подойдя к сцене. – Я спросить: на восьмом лесоучастке вы были, товарищ прокурор?

– Нет, не был.

– А жаль, что не были. Там безобразия творят.

– Какие же?

– Большие, товарищ прокурор. Посудите, валят лес без всякого учета науки. Губят молодняк – вот какие безобразия, товарищ прокурор…

– Да, дело серьезное, – насторожился Трофимов. – Обязательно побываю на вашем участке. Скажите, кем вы там работаете?

– А я там не работаю, – усмехнулся парень. – Просто душа болит на ихние порядки глядеть, вот я и рассказал. Я мотористом на катере работаю. Временно… до возвращения на флот…

Неожиданно в зале грянули аплодисменты – горячие, дружные, оглушительные. Парень растерянно оглянулся, не понимая, кому устроена эта овация, не веря, что аплодируют ему.