Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"
Автор книги: Лазарь Карелин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
31
Швецов и Глушаев вошли в небольшой белый домик, стоявший неподалеку от копра, в котором помещалась шахтная раздевалка и душевая. Здесь было сейчас безлюдно и тихо. Лишь изредка проникал сюда, идущий из далекой глубины шахты, то стихавший, то нараставший гул. Это двигалась по шахтному стволу клеть. Где-то далеко-далеко перекликались между собой сигнальные звонки.
– Клеть пошла наверх, – сказал Швецов Глушаеву и обернулся к старичку-коптеру, торопливо шедшему им навстречу. – Здравствуй, Федор Пантелеевич. Когда это ты успел на шестую перебраться?
– Здравствуй, здравствуй, Леонид Петрович, – приветливо кивая головой, сказал старик. – Когда на шестую-то перебрался? А как новые машины в нее спустили, так и перебрался. Я, слышь, старик любопытный. Дай, думаю, на старости лет поближе к новой технике присмотрюсь. Вот и упросил Ларионова, чтобы сюда поставили. – Старик озабоченно глянул вокруг и, довольный своим осмотром, ревниво спросил: – Али порядка у меня тут нет? Замечания какие имеете?
– Замечаний не будет, – сказал Швецов. – Все в порядке, Федор Пантелеевич.
– То-то! – самодовольно ухмыльнулся старик и вдруг, схватив Швецова за рукав пиджака, смущенно и тихо попросил: – Мне бы, Леонид Петрович, хоть разок вниз бы спуститься, а? Всех провожаю, а сам не могу. Правда, ребята рассказывают, как там у них дела идут, а все же посмотреть-то своими глазами куда как лучше. Уж уважьте старика, дозвольте хоть глазком одним глянуть на те, на новые машины.
– Вот так так! – искренне удивился Швецов. – Человек специально на шестую шахту перешел, чтобы поближе к новым комбайнам быть, а в работе их еще не видел.
– Не видел, не видел, – печально сказал старик. – Я сунулся было с просьбой своей к сменному, а он только рукой махнул: некогда, мол, экскурсии мне в шахту водить. Это я-то – экскурсия! – старик возмущенно прихлопнул себя ладонями по коленям. – Да я на комбинате-то с первых дней, с первой лопатки работать начал. Я в лучших забойщиках почитай двадцать лет ходил. – Федор Пантелеевич попытался было разогнуть свою согнутую временем спину, но не смог и, охнув, ухватился рукой за поясницу. – Эх, да что там вспоминать! – переведя дух, уныло сказал он. – И верно, куда мне, старому, в шахту! Раздевалкой заведовать, и то сын запрещает. Обижается: мало тебе, что ли, моего заработка, мало пенсии – чего дома не сидится? – Старик виновато глянул на Швецова. – Ты уж прости меня, Петрович, за разговоры мои. Тебе, небось, костюм да сапоги нужны, а я болтать начал. Я – мигом! – Он заспешил к дверям раздевалки. – Вам два, что ли?
– Два, два неси, – сказал Швецов и, когда старик вернулся, неся в руках ворох брезентовых курток, штанов и резиновых с высокими голенищами сапог, как бы о совсем обычном деле, добавил: – Ну, вот что, передай ключ от раздевалки уборщице, а сам одевайся – и со мною вниз. Ясно?
– Как? – опешил старик. – Мне с тобой в шахту?
– Ну да, – рассмеялся Швецов. – На экскурсию.
– Так я же мигом! – запинаясь от радостного волнения, крикнул старик и опрометью бросился к раздевалке. – Эй, Нюшка! – послышался его оживленный голос. – Принимай ключи! Да смотри у меня, чтобы в аккурате было! А я – в шахту. Чего глаза вылупила? В шахту, говорю. Вместе с товарищем Швецовым, ясно?
– А мне разрешите идти? – спросил Швецова Глушаев.
– Идите, но будьте где-нибудь поблизости. После шахты я поеду с вами на строительство домов.
– Да вы бы хоть отдохнули с дороги, Леонид Петрович, – участливо сказал Глушаев, тревожно вглядываясь в его нахмуренное лицо.
– Ничего, ничего, – сухо отозвался Швецов. – Я не устал.
В шахту Швецов и Федор Пантелеевич спускались молча. Клеть, подрагивая и гудя, с огромной скоростью проносилась мимо сигнальных ламп и цифровых отметин глубины, мимо зарешеченных выходов в горизонты и бесконечного сплетения забранных в трубы проводов.
Спуск в шахту всегда захватывал Швецова своей стремительностью и тем волнующим ощущением легкости, которое неизменно приходило к нему в эти короткие секунды спуска-полета.
С удовольствием вдыхая в себя пресновато-горький, сухой воздух шахты, Швецов подтолкнул под локоть притихшего старика и, ничего не говоря, показал лишь глазами на промелькнувшую за решеткой цифру пройденной глубины.
Оглушенный и спуском и внезапной радостью оттого, что снова попал в шахту, старик только удивленно ахнул.
– Да, глубина солидная, – сказал Швецов. – Ну, что, Федор Пантелеевич, рад?
– А как же, – шепотом откликнулся старик. – Вот слушаю, что шахта говорит…
Он стоял, широко, по-шахтерски, расставив ноги, чуть склонив голову к плечу, и чутко вслушивался в несшиеся со дна ствола навстречу клети разноголосые звуки.
– Подходим! – вдруг возбужденно крикнул он.
Внезапно яркий свет ворвался в клеть. Громко зазвонили сигнальные звонки, и клеть остановилась.
Пока Швецов выслушивал рапорт сменного инженера и диспетчера, старик двинулся в глубину основного откатного штрека, а иначе – квершлага, такого широкого и с такими высокими сводами, что у ствола он походил скорее на зал, чем на штрек.
Весь квершлаг был залит ярким электрическим светом, и его высокие стены и потолок из пластов сильвинита и карналлита переливались на свету красными, белыми и синеватыми огнями.
– Ты смотри, ты смотри! – вслух выражал свое удивление Федор Пантелеевич. – Ты смотри, какую они тут залу отгрохали! Батюшки мои! Да что же это? По прежним временам тут площадке небольшой быть, а теперь!..
И он все шел и шел вперед, спотыкаясь о рельсы, шарахаясь в сторону от проносившихся мимо электровозов, восторженно замирая перед входами в штреки, которые, как огромные лучи, проникали в глубину шахты яркими рядами ламп.
– Вот это шахта! – вернувшись наконец к Швецову сказал старик. – Я такой и во сне не видывал!
– Сейчас поедем к комбайну, – поднял руку Швецов, останавливая проезжавший мимо электровоз с порожними вагонетками. – Здравствуй, Кузнецов, – обратился он к машинисту. – Подвезешь?
– Здравствуйте, Леонид Петрович, – приветственно приподняв свою фибровую шахтерскую шляпу и залихватски посадив ее на затылок, сказал Кузнецов. – Кого-кого, а уж вас в первую очередь подвезу.
– Еще бы! – усмехнулся Швецов. – Я ведь не один, а с отцом твоим еду.
– С кем? – удивленно переспросил машинист и, не веря своим глазам, уставился на приосанившегося и ставшего как будто даже выше ростом в шахтерском костюме Федора Пантелеевича. – Отец?
– Я. Что кричишь-то? Ведь еще утром с тобой виделись, – важно кивнул сыну старик.
– Да как же ты сюда попал?
– Как, как! – рассердился Федор Пантелеевич. – Взял да вот с директором комбината и спустился. Оно ведь известно, – насмешливо покосился он на подошедшего сменного инженера, молодого человека в щеголеватой замшевой куртке на молнии, – чем человек повыше да постарше, тем с ним нашему брату – старику и разговаривать легче. Ну, дай руку-то! Помоги отцу! – властно приказал он сыну, подходя к электровозу. – Поехали!
Всю дорогу от ствола до камер, где были установлены новые комбайны, Федор Пантелеевич не уставал удивляться и по-хозяйски придирчиво расспрашивать сына обо всем, что привлекало его внимание.
– Да ты хуже всякой комиссии, – взмолился наконец сын. – Будет тебе выспрашивать-то. Или ты сюда спустился шахту принимать?
– А что же ты думаешь? – серьезно ответил старик. – За тем и спустился. Принимаю. Смотрю, как вы – молодежь – наше дело продолжаете.
– И что скажете, Федор Пантелеевич? – нагибаясь к нему и тоже храня на лице серьезное выражение, спросил Швецов. – Али порядка у меня тут нет? Замечания какие имеете?
– Замечаний не будет! – смущенно кашлянув, тихо сказал старик. – Все в порядке, Леонид Петрович…
Электровоз въехал в узкий, с нависшими сводами штрек, и в воздухе потянуло сладковатым запахом, который шел сюда из дальних выработок, где, видно, совсем недавно рвали динамитом калийную соль.
Федор Пантелеевич принюхался и, указывая Швецову на не потускневшие еще в срезах бревна креплений, озабоченно спросил:
– А как крепь-то, сдюжит? Рвете-то, видать, совсем близко.
– Рвем так, чтобы сдюжила, – ответил ему за Швецова сын. – Ты, отец, не сомневайся. У нас здесь все по науке.
– Так-то оно так, а только в шахтерском деле на одной науке не выстоишь, – ворчливо заметил старик. – Тут, Саша, еще и чутье нужно. Нюх! Понял?
– Как не понять, – передразнивая отца, принюхался к воздуху сын и вдруг, посерьезнев, глянул на ручные часы. – А ведь мне поспешать надо, товарищ Швецов, – сказал он и стал набавлять скорость. – Мы сейчас на четырех составах карналлит от комбайна берем. Только поспевай!
– Укладываетесь? – спросил Швецов.
– Все бы хорошо, Леонид Петрович, да вот на съездах иногда простаивать приходится. Не проскочил и стоишь, как у парома – ждешь, когда другой проедет.
– А почему так получается? – насторожился Швецов.
– По-разному мы составы водим – вот почему.
– А ты бы не спешил, не забегал вперед других, – рассудительно заметил Федор Пантелеевич. – Тебе завсегда первым надо быть.
– Нет, это не совет, Федор Пантелеевич, – сказал Швецов. – Правильно делает, что спешит. Надо только, чтобы и график движения за такими, как ваш сын, поспешал. Верно, Александр?
– Вот-вот! – обрадовался Кузнецов. – Все дело в графике. На второй шахте даже регулировщиков в штреках поставили, а у нас…
– Будут и здесь, – сказал Швецов. – Диспетчер уже докладывал мне об этом. Но новые комбайны каждый день вносят свои коррективы в план добычи. Значит, надо нам ставить дело с транспортом так, чтобы лишняя сотня тонн в смену не путала нам всякий раз весь наш график.
– Как же придумать такой гибкий график, Леонид Петрович? – призадумался Кузнецов. – Ведь шутка сказать – сотня тонн!
– Придумаем. Регулировка движения по штрекам – уже шаг вперед. Ну, а если перепланировать кое-какие маршруты да проложить новые пути, как думаешь, поможет это нам или нет?
– Еще бы! – оживился Кузнецов. – Мы тут с ребятами прикинули. Если, к примеру, по пятому штреку только порожняк гонять, а по третьему – вывозить, то одно это большой выигрыш во времени даст.
– В том-то и дело, – сказал Швецов. – После смены приходите ко мне со своими предложениями – потолкуем.
Электровоз шел сейчас по штреку, в глубине которого, все нарастая, стоял несмолкаемый мощный гул работающей машины.
– Что это? – прислушался Федор Пантелеевич. – На врубовку вроде не похоже.
– А это и не врубовка, – сказал Швецов. – Это новый комбайн трудится, Федор Пантелеевич.
В камере, где был установлен комбайн, ослепительно горели два небольших прожектора. Их упругие, точно спрессованные, лучи били в глубину пластов и, казалось, намечали своими прямыми огненными стрелами путь для стальной громады, содрогавшейся всем своим длинным, вытянутым телом. Машина вгрызалась в пласты прозрачно-золотого на свету карналлита и с веселым неистовством дробила и резала его лопастями-ножами, отваливая глыбу за глыбой на ленту транспортера.
Машинист комбайна, ухватившись за рычаги управления, ничего не видя, кроме своей машины, и слыша лишь ее могучий голос, коротко, с азартом что-то выкрикивал находившимся в камере крепильщикам, и те, с полуслова понимая его, быстро и споро ставили свои пахнущие лесом и солнцем сосновые крепы.
Кузнецов вывел состав на погрузку, а Швецов и Федор Пантелеевич пошли в камеру.
Обгоняя Швецова, старик, спотыкаясь о рельсы, подбежал к комбайну и замер, уставившись на его огромные лопасти и на непрерывный поток карналлита, который шел и шел по ленте транспортера, пока не достигал закраин медленно движущихся ему навстречу порожних вагонеток.
В камере все было в движении – комбайн, транспортер, крепильщики, вагонетки. Да и сама стена выработки точно все отступала и отступала перед неумолимой силой машины.
Возле машиниста, неуклюжий и толстый в брезентовом костюме, стоял Оськин. Он первый увидел Швецова и быстро подошел к нему.
– С приездом! – крикнул он. – Как в Москве? Как с осушкой болот? А у нас тут!.. – и Оськин горделивым взмахом руки указал Швецову на комбайн.
– Да-да! – тоже стараясь перекричать шум, отозвался Швецов. – Здорово! Как добыча?
– Сто пятьдесят!
– Сколько? – не расслышал Швецов.
– Сто пятьдесят, говорю! – увлекая его за собой и выходя в штрек, сказал Оськин.
Здесь, всего лишь в нескольких метрах от камеры, было сравнительно тихо и можно было разговаривать, не повышая голоса.
– А ведь мне, Леонид Петрович, с вами о многом поговорить надо, – сказал Оськин. – Да и не мне одному.
– Знаю, товарищ Оськин, – озабоченно поглядел на него Швецов. – С чего же начнем – с жилищного строительства?
– С него, – кивнул Оськин.
– Хорошо, – сказал Швецов. – Но прежде я должен разобраться кое в чем сам.
И он снова вошел в встретившую его несмолкаемым гулом камеру.
– Ну, как? – крикнул он, подходя к Федору Пантелеевичу.
– Молодею, Леонид Петрович, право слово, молодею! – расплылся в улыбке старик. – Сашка-то уж уехал! Торопыга! Молодец!
– А как у вас с новым домом? – неожиданно задал старику вопрос Швецов. – Помнится, вы собирались строить новый дом.
– Что? С домом? – мрачнея, переспросил старик. – Намучились мы с ним – дальше некуда. Вот только недавно фундамент осилили. – Старик обиженно пожевал губами и вдруг, лукаво подмигнув Швецову, широко повел вокруг своей сморщенной, сухонькой рукой. – Разве сравнишь? Тут тебе шахта – тут и заботы все и начальство все, а на моем-то участке одни куры соседские гостюют.
Федор Пантелеевич с неожиданным для его лет проворством сорвался с места и, подбежав к споткнувшемуся крепильщику, помог ему удержать бревно.
– Подсоблять надо! – озабоченно крикнул он.
И Швецов так и не понял, о чем подумал сейчас старик, – о бревне ли, которое благополучно встало в гнездо, или же о своем новом доме, в строительстве которого, судя по всему, не очень-то ему подсобляли.
32
Марина и Степан Чуклинов вошли в большую светлую комнату, уставленную детскими кроватками.
– Тише! – сказала Марина. – Ребята спят!
Высокий Чуклинов, в коротеньком, как пиджак, халате, робко остановился в дверях.
– Ну зачем мне сюда ходить, Марина Николаевна? – шепотом взмолился он. – Я же вижу и отсюда. Хорошо. Чисто. Отлично вижу.
– Нет, вы уж за дверь не прячьтесь! – строго сказала Марина. – Идите, ребята вас не съедят.
Чуклинов покорно двинулся за Мариной. Он шел между кроватками, так осторожно переставляя свои большие ноги, что, глядя на него, Марина невольно улыбнулась:
– Тише! Тише!
Чуклинов, балансируя, как канатоходец, все же наткнулся на одну из кроваток.
– Да я, уж и не знаю, как тише, – застыв в самой невероятной позе, сказал он. – Ну, говорите, мучительница, что вам от меня надо?
– А вы посмотрите на этих ребят, посмотрите внимательно, – сказала Марина.
– Смотрю. Хорошие ребята.
– А чьи они, чьи эти дети, Степан Егорович?
– Как чьи? Наши дети. Вон тот, что у окна спит, даже знакомый мне. Забойщика Степанова сынок. Как же, Колькой зовут!
– Да, это наши дети, – сказала Марина. – Не комбинатские и не городские, а наши. Почему же вы, товарищ Чуклинов, когда мы шли сюда, упорно утверждали, что горсовету до этого сада нет никакого дела?
– Так ведь сад комбинатский! – пожал плечами Чуклинов.
– Ну вот, опять вы за свое! – возмущенно сказала Марина. – А дети чьи?
– Дети наши…
– Почему же вы отказываетесь озеленить для наших детей этот пустырь? – Марина указала рукой на видневшуюся за окном площадку, заваленную строительным мусором. – Почему вы не думаете об их здоровье?
– Но ведь детсад принадлежит комбинату, и это должен делать комбинат, – снова попытался возразить Чуклинов.
– А комбинат говорит, что горисполком. Пустырь-то ведь городской.
– Городу пустырь пока не мешает.
– А детям? Весь этот строительный мусор, вся эта грязь им не мешает?
– Согласен, мешает, – раздраженно ответил Чуклинов. – Но…
– Опять «но»! – сказала Марина. – Не кто иной, как ваш отец Егор Романович Чуклинов берется за месяц превратить этот пустырь в фруктовый сад. Будете вы нам помогать или нет?
– Но, Марина Николаевна, комбинат…
– Пусть комбинат вас не волнует. Говорите, будете вы нам помогать или нет?
– Я?
– Нет, не вы, Степан Егорович Чуклинов, а городской совет, председателем которого мы вас избрали.
– Поможем.
– Смотрите, Степан Егорович, – серьезно сказала Марина. – Нам нужна настоящая помощь: транспорт, рабочие, лес для изгороди.
– Дадим, дадим, Марина Николаевна. – Чуклинов уныло махнул рукой. – Что с вами поделаешь?
– Комбинат тоже поможет. Заставим.
– Обязательно надо заставить, Марина Николаевна! – оживился Чуклинов. – Безобразие же – свалка возле детского сада!
– Конечно, безобразие!
– Что они там смотрят, на комбинате?
– И в горисполкоме!
– Верно, – рассмеялся Чуклинов. – И в горисполкоме.
Они вышли из здания детского сада и, перейдя через дорогу, очутились в неглубоком овражке.
– Ваш отец говорит, что здесь можно даже абрикосы мичуринские посадить. – Марина с шутливым состраданием посмотрела на Чуклинова. Он все еще был в коротеньком белом халате и двигался осторожно, словно и здесь, на пустыре, боялся кого-нибудь разбудить.
– Вы думаете? – все так же шепотом спросил он. – Абрикосы? Он у меня фантазер.
Марина расхохоталась.
– Можете говорить громко. И даже халат можете снять. Здесь вы его только запачкаете.
– А я полагал, что и тут нельзя без халата, – рассмеялся Чуклинов. – Кто вас, врачей, поймет!
За углом послышался протяжный гудок автомобильной сирены. Марина подняла голову. Она узнала этот гудок. Такой певучий гудок был только у одной машины в городе.
«Неужели приехал Швецов? – подумала она и даже удивилась тому спокойствию, с которым подумала об этом. – Да, наверное, он приехал». И завтра, а может быть, еще сегодня она встретится с ним, будет разговаривать, о чем-то спрашивать, что-то отвечать. И все. Прежний Швецов, что однажды взволновал, поразил Марину своим удивительным сходством с тем выдуманным и полюбившимся ей в девичьих мечтах «ее героем», отодвинулся куда-то в сторону.
Настоящий, а не выдуманный Швецов с поразительной ясностью представился ей сейчас. Это был серьезный человек, умный, много повидавший, преемник ее отца. И только… С ним можно было советоваться, с ним не страшно было спорить, он казался теперь простым и доступным. И рядом, почему-то совсем рядом с мыслями о Швецове, в сознании девушки промелькнул образ Трофимова. Они были даже похожи друг на друга. Правда, сходство это было скорее внешним, очень по-разному складывалась их жизнь. Да, это так, но, вспомнив сейчас о Трофимове и сравнив его со Швецовым, Марина с уверенностью подумала, что они под стать друг другу. Марина не спрашивала себя, откуда появилась в ней эта уверенность, да если бы и спросила, то вряд ли смогла бы сейчас ответить на свой вопрос.
Машина въехала на пустырь и остановилась.
– Здравствуйте, Марина Николаевна! – выходя из машины, крикнул Швецов. Он подошел к ней – такой же, как всегда, быстрый, ловкий. Но в морщинках возле глаз, в чуть-чуть нахмуренных бровях его Марина заметила тревогу.
– Здравствуйте, Леонид Петрович. Вот месяц, и прошел…
– И ничего не изменилось, так? – указывая рукой на пустырь, спросил Швецов.
– Нет, изменилось, – с вызовом глянула в сторону стоявшего поодаль Глушаева Марина. – Городской совет взялся разбить на месте этого пустыря фруктовый сад.
– Да, вашу работу делать собираемся, – приветствуя Швецова, сказал Чуклинов. – Душевые в молодежном общежитии мы уже отремонтировали. Теперь вот будем пустырь озеленять.
– Спасибо за помощь! – невесело усмехнулся Швецов. – И то сказать, где уж нашему комбинату справиться с ремонтом душевых или с разбивкой клумбы! Силенок маловато! Верно, товарищ Глушаев?
– Закрутился, Леонид Петрович, – попытался улыбнуться Глушаев. – Завтра же все будет сделано.
– Опять чепуха! – внешне сохраняя полное спокойствие и даже весело, сказал Швецов. – Как же вы за один день фруктовый сад разобьете? Чепуха и болтовня!
– Давайте уж сообща, Леонид Петрович, – с лукавым добродушием предложил Чуклинов. – Для вас это дело, может быть, и маленькое, а все же сообща быстрее будет.
– Для меня нет маленьких дел, товарищ Чуклинов, – сухо сказал Швецов. – Но у меня их иногда слишком много, и далеко не все я успеваю проверять сам.
Он повернулся и, направляясь к машине, так грозно посмотрел на Глушаева, что тот лишь развел руками.
33
Вторую неделю ездили Трофимов с Бражниковым по району.
За письмами и делами, поступавшими в прокуратуру, стояли люди, и Трофимов знал теперь этих людей, знал, чем живут они, что их тревожит. Уже не строчками писем и документов, а с глазу на глаз беседовал район с новым прокурором.
К Трофимову шли с жалобами, с предложениями, с проектами.
Надо было обладать особым, «прокурорским» чутьем, чтобы за ничтожным с виду фактом разглядеть серьезное, требующее немедленного вмешательства дело. Или, наоборот, за громкими словами, за кучей доводов суметь увидеть пустую болтовню, разгадать сутяжническую суть обвинения.
Но главное, занимаясь всеми этими делами, надо было неизменно сохранять живой интерес к успехам района, к тому, что, казалось, не было подведомственно надзору прокурора, но ради чего он работал.
Сейчас, по дороге от сплавного рейда к переправе через Вишеру, Трофимову вспомнилась недавняя его встреча с Семеном Гавриловичем Зыряновым – директором строящегося в тайге бумажного комбината, с которым он познакомился у Рощина в первый день своего приезда в Ключевой. Без особой нужды заехал Трофимов к Зырянову, рассчитывая лишь посмотреть на начавшиеся уже работы по прокладке через болота таежной дороги, но, приехав, задержался у Зырянова на целый день.
Бывший варщик бумаги и тонкий знаток своего дела, Зырянов сам водил Трофимова по территории комбината, показывая и объясняя ему, как бревна, что прямо из тайги попадали на лесную биржу комбината, постепенно превращаются в тончайшие сорта белоснежной бумаги. Зырянов показал Трофимову свой собственный бумажный музей – коллекцию доброй сотни самых различных сортов бумаги, начиная от грубой – оберточной и кончая самой лучшей, похожей на плотную атласную ткань.
С увлечением, с юношеской горячностью говорил этот немолодой уже человек о будущем своего комбината, своего района. Город Ключевой уже через пятилетку представлялся ему местом, где будут сосредоточены высшие учебные заведения, готовящие своих собственных специалистов. Стоило только послушать Зырянова, когда он говорил о районных нуждах, о своих химиках и лесоводах, о геологах и нефтяниках, об агрономах и учителях! Свой театр, свой санаторий – о чем только не говорили они в тот вечер!..
– Смотрите, смотрите Сергей Прохорович! – громко сказал Бражников. – Село Искра!
Машина выехала из леса и понеслась по крутому спуску к переправе через Вишеру.
Закатное солнце слепило глаза, и далекие домики на противоположном берегу показались Трофимову висящими над водой. Но вот машина спустилась к переправе, и солнце исчезло за домами. Трофимов увидел спокойную гладь реки, услышал певучие голоса перекликавшихся в селе женщин и протяжный, с хрипотцой окрик паромщика:
– Эй, на машине, быстре-е-я!
У съезда к парому Трофимов и Бражников сошли с машины, и шофер осторожно повел ее по перекинутым с берега на паром длинным и узким сходням. Доски упруго прогибались под колесами, и казалось, что они вот-вот сорвутся в воду.
Старик паромщик, приседая и вскрикивая, размахивал руками.
– Быстре-е-я! – кричал он на шофера, недовольный его медлительной осторожностью. – Ну разве так въезжают? С ходу! С ходу!
– Азартный старик! – смеясь кивнул на паромщика Бражников. – Что бы мостки сделать пошире – так нет, ему удаль шоферская нужна. Чудак…
Трофимов и Бражников подошли к реке. Вода в том месте, где они остановились, была прозрачна, и по далекому, высвеченному солнцем дну скользили тени проплывавших рыб.
У самых ног Трофимова билась о берег речная волна. Трофимов хотел было проследить ее путь, но она затерялась на широком просторе реки, изборожденной волнами, которые медленно расходились от идущего стрежнем каравана плотов.
Странно было видеть, как этот огромный караван покорно следовал за крохотным буксиром, как чутко отзывалась вся вереница плотов на движения хвостового руля, которым орудовали два дюжих парня. Только они да штурвальный на катере управляли сейчас этой тысячетонной громадой. Целый лес, срубленный, увязанный в пучки и забранный в сетку металлических канатов умелыми руками уральских лесорубов и плотовщиков, плыл сейчас по реке.
Трофимову представился вдруг вековой сосновый бор, который еще недавно шумел ветвями где-то в верховьях Вишеры, как и сто и двести лет назад, когда в непроходимой его чащобе укрывались старообрядческие селения. И вот теперь, превращенный в бревна, прямые и равные по длине, отправлялся он в далекий путь по родной Вишере, по Каме, по Волге до самого Куйбышева, а может быть, и до Сталинграда, чтобы обрести иную жизнь в великих сооружениях сталинской эпохи.
Стоя на берегу древней русской реки, глядя на далекое уральское село, что лежало на пути между старинными русскими городами Чердынью и Соликамском, Трофимов думал сейчас о Куйбышеве и Сталинграде, о том, что свершалось там. И он, скромный советский человек, испытывал гордость, сознавая себя современником этих великих дел.
Бражников, украдкой поглядывая на своего примолкшего начальника, тоже смотрел и на караван плотов и на село, но мысли, которые занимали его сейчас, были далеки от мыслей Трофимова.
– Сергей Прохорович, – нарушая молчание, сказал он. – Между прочим, замечу, что село Искра славится на весь Урал своими красавицами. А как тут девчата пляшут! А поют как!.. Вот приедем, я вас с Дашей Осокиной познакомлю. Даша – она такая!..
Бражников глянул на Трофимова, осекся и густо покраснел.
– Что, влюблен? – обнимая смутившегося паренька за плечи, спросил Трофимов, которому очень хотелось, чтобы тот не пожалел о внезапно вырвавшемся у него признании. – Ну, а она, наверное, тоже любит тебя?
– Не знаю, любит ли, но уважает, – оправляясь от смущения, солидным баском отозвался Бражников.
– Уважает? – будто бы всерьез удивился Трофимов.
– Конечно! Я, как следователем стал, сразу уважение людей к себе почувствовал. То все был Петя да Петя, а теперь – товарищ младший юрист… Ну, и опять же форма…
– Эх ты, Петя, Петя, младший юрист, – с укоризной поглядел на Бражникова Трофимов. – Да разве нас за звание или за форму народ уважает?
– Я не то совсем хотел сказать! – краснея еще сильнее, воскликнул Бражников.
– Знаю, что не то, – пришел ему на помощь Трофимов. – Иной раз думаешь хорошо, а объяснить не умеешь. Так?
– Так! – благодарно взглянул на него Бражников.
– И ты, наверно, когда об уважении к себе говорил, не о форме да не о звездочках на погонах думал, а… – Трофимов оборвал фразу и строго спросил: – О чем же, Петя, ты думал?
– Я?.. Я думал о нашей работе, Сергей Прохорович.
– Верно, в работе-то все и дело. Вспомни, Петя, что говорил товарищ Сталин о работниках РКИ… Эти слова целиком относятся и к нам.
– Я помню их наизусть, товарищ Трофимов. – Юное лицо Бражникова посуровело, и звонким от волнения голосом он произнес глубоко запавшие ему в память мудрые слова: – Работники РКИ «должны быть чисты, безукоризненны и беспощадны в своей правде. Это абсолютно необходимо для того, чтобы они могли иметь не только формальное, но и моральное право ревизовать других, учить других».
Сейчас, на берегу Вишеры, слова эти, давно уже ставшие для Трофимова программой всей жизни, вернули его мысли к тому, о чем он думал до своего разговора с Бражниковым.
Огромная страна вновь представилась его взору, и не было в этой стране малых дел, как и не было маленьких людей, ибо все, что вершилось в ней, вершилось во имя коммунизма.
Лесорубы, что валили на Урале деревья для сталинских строек, штурвальный на катере, торопивший караван плотов к далекому Сталинграду, Петя Бражников, едва лишь вступивший на самостоятельный жизненный путь, и он, скромный районный прокурор, призванный оберегать права советских людей, – все они были солдатами одной великой армии, армии строителей коммунистического общества.
А с парома уже слышался протяжный голос:
– Эй, на берегу, быстре-е-я! Отхо-о-дим!
– «Быстре-е-е! – повторил про себя Трофимов. – Отхо-о-дим!» И в настойчивом окрике паромщика почудилось ему нетерпение, которое испытывал и он сам, словно отправлялись они в дальнее плавание.
