Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"
Автор книги: Лазарь Карелин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
15
В этот день Трофимов долго сидел в своем кабинете. Уже разошлись все сотрудники, уже и секретарша, пересилив робость перед новым начальником, решилась напомнить ему о позднем часе, а он, отпустив ее домой, все сидел и читал письма, заявления, документы.
Вот жалоба колхозников села Искра на плохую работу сельпо. Хищения, порча товаров. И, вспомнив о рассказе Антонова в райкоме, Трофимов на этом письме сделал пометку: «Громову немедленно выехать в село Искра, связаться там с Антоновым».
Вот письмо, которое, собственно, не должно бы касаться прокурора: служащий комбината предлагает план застройки новых участков и указывает на ошибки, допущенные при строительстве индивидуальных домов рабочих. Но и на этом письме Трофимов пометил: «Проверить лично. Обсудить с Рощиным». Больше того, он отложил это письмо в сторону и в течение вечера несколько раз возвращался к нему. Дело было в том, что очень многие письма, адресованные прокурору, касались жилищного строительства.
«Да, тут, видно, что-то не ладится, – подумал Трофимов и вспомнил слова Рощина: „Любить, любить все это надо! Любить беззаветно, бескорыстно!“ Странно, – размышлял он. – Деньги расходуются большие, размах жилищного строительства огромный, а люди недовольны. Чем же?»
И Трофимов снова принялся перечитывать письма.
Медленно, очень медленно вел беседу район со своим прокурором. Но с каждым прочитанным письмом, с каждым новым делом все шире становилась осведомленность Трофимова, все яснее представлял он себе, на что следует в первую очередь обратить внимание.
А за окном кабинета уже показались звезды, зажглись матовые фонари на мосту, и в парке зазвучал оркестр.
– «В городском саду играет духовой оркестр… На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест…» – тихонько запел Трофимов. И опять стал просматривать письма, в которых говорилось о жилищном строительстве.
«Да, необходимо поговорить с Андреем Ильичом, – снова подумал Трофимов. – Но с чем я к нему приду? – тут же спросил он себя. – Нет, сначала надо съездить на комбинат, в район, проверить факты, изложенные во всех этих письмах, а уж потом – разговор».
Зазвонил телефон.
– Слушаю, – поднял трубку Трофимов.
– Прокурор Трофимов? – послышался чей-то незнакомый веселый голос.
– Да.
– Приветствую вас на новом боевом посту! Глушаев говорит – начальник жилищного строительства комбината. Здравствуйте!
– Здравствуйте.
– Не мог никак лично к вам заскочить познакомиться, так что давайте уж знакомиться по телефону.
– Давайте.
– Сергей Прохорович?
– Правильно.
– Вот видите, я уж и имя-отчество ваше знаю. Как же, прокурор – следует уважать.
– Похвально, похвально.
– Как с охотой, Сергей Прохорович?
– С чем? – не понял Трофимов.
– Я говорю, как с охотой? Любитель? У нас на Урале охота – первое удовольствие! А вы как, охотитесь?
– Приходилось.
– Плюс в вашу пользу! Рыбачите?
– И это случалось.
– Еще плюс в вашу пользу!
Самоуверенная болтовня телефонного собеседника начинала раздражать Трофимова.
– Послушайте, – сказал он, – я очень занят. У вас есть дело ко мне?
– Есть и дело. У меня к вам дело, а у вас на меня дела, – пошутил Глушаев. – Еще не встречались с моей фамилией на бумажках?
– Нет, не встречался.
– Ну так встретитесь. Такая уж у меня разнесчастная профессия.
– Я прошу вас объяснить, что вам все-таки от меня угодно, – сказал Трофимов.
– Приступаю! – все с той же бойкостью отозвался голос в трубке.
Трофимову на миг даже показалось, что он видит этого своего неведомого собеседника. Вот он сидит там за столом, у телефона, обязательно толстый, с глупым, самодовольным выражением лица, вот отвалился в кресло, вот чиркнул спичкой и не спеша поднес ее к папиросе…
– Итак? – сухо спросил Трофимов.
– Я, знаете ли, очень обрадовался, – снова зазвучал веселый голос, – когда услышал, что старика Михайлова посылают от нас на покой.
– На учебу.
– На учебу ли, на покой ли – суть дела от этого не меняется. Главное, что теперь у нас новый прокурор – молодой, культурный и так далее. Это, знаете ли, очень приятно.
– Нельзя ли ближе к делу?
– И скромный! – продолжал веселый голос. – Тем более приятно.
Трофимов, сдерживая растущее в нем возмущение, решил все же дослушать своего развязного собеседника до конца.
– Да, так вот… перехожу к делу… Тут у вас недавно судили моего шофера Лукина. Отличный, знаете ли, шофер, великолепный парень, и вот – совершил страшное преступление!
– Вы так думаете?
– Нет, это Михайлов так думает, вернее думал. А на самом деле – все сущие пустяки. Посудите сами: повздорил парень с женой, сказал ей резкое слово, а у нее не хватило ума смолчать. В результате небольшая затрещина семейного типа. И все.
– И все?
– Да. А Михайлов из этого целый процесс соорудил. Защита, обвинение, свидетели, заседатели! Чепуха какая-то! Пока же суд да дело – отличный шофер ходит сам не свой, смотрит чертом, каждый миг может кого-нибудь задавить и так далее.
– Чего же вы от меня хотите?
– Как чего? Полагаю, вам, человеку, знающему жизнь, культурному, ясно, что из-за таких пустяков суды не затевают.
– Но ведь Лукин ударил жену.
– Экая беда! Да жены от таких ударов только больше нас любить начинают!
– Я бы попросил вас говорить серьезно.
– Я и говорю серьезно. Одним словом, нельзя, товарищ прокурор, засудить за такую малость хорошего парня. Нельзя! Учтите: это вам не Москва, а Урал, тут еще старинкой попахивает. Надеюсь, вы понимаете?.. Уральский быт, то да се…
– Знаете что? – сказал Трофимов. – Вам бы это все не мне по телефону говорить, а на суде. Тем более, что уже есть решение вызвать вас в качестве свидетеля. Убежден, что ваша защита будет оценена правильно.
– Вы полагаете?
– Уверен.
– А как-нибудь без суда нельзя обойтись?
– Теперь уж поздно об этом говорить.
– Ах, этот мне Михайлов! Ну, что ж, Сергей Прохорович, воспользуюсь вашим советом, выступлю на суде.
– Да, да, в качестве свидетеля защиты.
– Просто в качестве Глушаева Григория Маркеловича – меня ведь как-никак знают.
– Не сомневаюсь.
– А как насчет вашей поддержки?
– Я на стороне Лукиных.
– Рад слышать! Значит, поохотимся?
– Поохотимся.
– Приветствую! До скорой встречи! – и Глушаев повесил трубку.
– Ну и ну! – вслух сказал Трофимов.
Снова зазвонил телефон.
– Да, – взял трубку Трофимов.
– Сергей Прохорович, вы ли это? – услышал он оживленный голос Марины.
– Да, здравствуйте, Марина Николаевна.
– Как вам не стыдно, Сергей Прохорович? Ведь уж ночь на дворе! Мама сердится. Сейчас же идите домой завтракать, обедать и ужинать – все вместе!
– Иду, иду! – смеясь сказал Трофимов, испытав вдруг неожиданную радость оттого, что Марина позвонила ему и что в этом еще почти чужом городе кто-то помнит и заботится о нем, хотя в звонке Марины – дочери квартирной хозяйки – не было в общем-то ничего необычного.
Он задумался. И вдруг стало слышно, как где-то в коридоре прокуратуры тихонько пел репродуктор. Знакомая мелодия напомнила Трофимову что-то давно забытое. И вот, оттого ли, что мысли прокурора были сейчас очень далеки от занимавших его за минуту до этого дел, или от внезапно услышанной им в ночной тишине знакомой мелодии все вокруг представилось ему в каком-то ином, неведомом свете.
С удивлением огляделся он по сторонам. Кабинет прокурора района – стол, кресло, несколько стульев, шкаф. Что может быть обыкновеннее и прозаичнее? Но сейчас все это приобрело неожиданно торжественный облик. Здесь призван был он – прокурор – оставаться наедине со своей совестью. Здесь, как и в суде, перед лицом избранных народом судьи и заседателей, должен был он всегда и неизменно быть достойным того огромного доверия, которым наделило его государство.
Внезапно в комнату ворвался ветер, переворошил бумаги на прокурорском столе, а самого прокурора мимоходом потрепал по волосам. Ветки молодой липы застучали о подоконник.
Трофимов вздрогнул и встал из-за стола.
16
Дом, в котором помещались народный суд и прокуратура, выходил своим фасадом на главную улицу города. Это была широкая, прямая улица, тянувшаяся через весь город – от бывшей кузнечной слободы, где и сейчас еще стояло несколько небольших артельных кузниц, до пристани и шоссе, соединявшего город с железнодорожной станцией.
В Ключевом не было, пожалуй, другой такой улицы, которая могла бы так наглядно и обстоятельно рассказать историю возникновения и роста старинного уральского городка.
У истоков ее, рядом с много раз горевшими кузнями, что еще во времена Емельяна Пугачева выковывали в своих полыхающих пламенем недрах молодецкое племя ключевских мастеровых, стояли странные высокие строения из трухлявых, помертвелых бревен. Сколько лет было этим огромным то ли башням, то ли амбарам – никто не знал. До революции в них варили соль. Варили так же, как и триста лет назад, когда купцы Строгановы, получив в дар от царя Ивана Грозного целое государство – край от Чердыни и вниз по Каме на девяносто верст, поставили здесь, у богатых солью источников, свои первые солеварни.
Пепельно-серые, из разъеденных солью кедровых бревен, соляные амбары, сохранившиеся и поныне на окраине Ключевого, были свидетелями жесточайших бедствий уральских крепостных рабочих. На Северном Урале – на землях, пропитанных солью так, что иной раз снежной накипью проступала она на поверхности подсыхавших болот – Строгановы уравняли соль в цене с золотом и соляным голодом томили бесправный рабочий люд.
Далее, уже в черте города, как бы охраняя вход на его главную улицу, высились испятнанные бойницами широченные стены монастыря. При взгляде на эти полуразрушенные стены с кованными из железа воротами и сторожевыми башнями становилось ясно, что монастырь здесь служил крепостью и обитатели его помышляли не столько о молитвах и отпущении грехов, сколько об охране своего пушного и соляного торга.
Еще дальше, за монастырем, по обеим сторонам бывшей Губернаторской улицы, стояли тяжелые, приземистые, на купеческий лад строенные дома. То, что дома эти принадлежали когда-то ключевским богатым купцам, а не торговой мелкоте или строгановским приказчикам, можно было легко определить по той отчужденности, с какой и поныне стоял этакий, наглухо отгороженный и от улицы и от соседей, дом-вотчина.
Давно уже поселились в этих домах новые хозяева, которым незачем было таиться друг от друга, давно подгнили и покосились, глухие заборы и дубовые ворота, перевелись громадные псы, что караулили бог ведает какими путями нажитое добро, а бывшие купеческие дома так все и не расстались с хмурью своих подслеповатых окошек, с придурью резных крылец и наличников. Но, видно, уже не долго оставалось им стоять на своих местах. Нежданно и широко вторгались в их хмурые ряды новые, большие и красивые дома. Их фасады были светлы, их линии – открытые и простые – радовали глаз. И хотя старому на этой главной улице старого уральского города было далеко за триста лет, а новое исчисляло свой возраст всего лишь тремя десятилетиями, – новое победило здесь во всем. Победило так, что даже зловещие стены крепости-монастыря и хмурые купеческие постройки переняли на себя часть радостного и светлого беспокойства, каким жила ныне главная улица районного города Ключевого.
В свои первые дни работы в ключевской прокуратуре Трофимов часто, в свободные от занятий часы, бродил по холмистым городским улицам и переулкам. Он подолгу простаивал у стен монастыря, у строгановских солеварен, у новых домов, с интересом примечая, как новое и старое, живя бок о бок друг с другом, рождают своеобразный и увлекательный облик Ключевого.
Книги по истории края, которых было так много в библиотеке Белова, и довольно богатый краеведческий музей, разместившийся в бывшей монастырской церкви, помогли Трофимову, правда, пока еще в общих чертах, познакомиться с прошлым и настоящим города. Но даже и это первое знакомство принесло Трофимову большую радость и нежданно большую пользу.
Приняв от Михайлова дела и сразу же включившись в повседневную деятельность районной прокуратуры, Трофимов обнаружил, что и те небольшие познания о городе, какие приобрел он за эти дни, помогают ему лучше и глубже вникать в суть разбираемых им дел. Получалось так, что для верной оценки того или иного дела от Трофимова часто требовались не только какие-нибудь определенные знания, – ну, скажем, знакомство с производственными процессами на Ключевском комбинате или с бухгалтерской отчетностью местной кооперативной артели, – но и более широкие, выходящие за рамки так называемой прокурорской компетенции, знания, овладение которыми, он чувствовал, было для него обязательным. И сейчас, начиная свою работу в Ключевом, Трофимов столкнулся с тем, что к пониманию очень многих практических вопросов путь для него лежал через знакомство с самой жизнью города, его прошлым, его настоящим, что знать город и район он обязан так, как если бы сам был местным жителем, хотя вовсе не обязательно для этого было родиться в этих местах. Обязательным было другое: стать уральцем и полюбить этот край, словно он стал твоим, словно ты здесь родился и вырос.
И Трофимову было радостно сознавать, что, лишь недавно приняв дела на новой работе, он начинает решать их, руководствуясь не только статьей закона, не только своим долгом прокурора и советского человека, но и чувством патриотизма местного жителя, которое росло в нем с первого же дня его жизни в Ключевом.
«Охрана единых для всей Республики законов и патриотизм местного жителя – совместимы ли эти понятия одно с другим?» – спросил как-то себя Трофимов и пришел к выводу, что совместимы, что, больше того, без этого совмещения ему просто невозможно было бы работать с той полнотой ответственности за свои поступки, за свои решения, с какой он хотел и должен был работать.
Забот было много. Они не убавлялись по мере того, как Трофимов входил в работу, а, наоборот, их становилось все больше.
Одной из главных забот Трофимова было сейчас знакомство со своими сотрудниками, оценка их деловых качеств.
Трофимов понимал: как бы хорошо ни изучил он свой район и его нужды, как бы внимательно ни отнесся к разбору поступавших в прокуратуру дел и писем, один, без помощи и, что важнее всего, без товарищеской поддержки, он мало что сможет сделать.
С чего же начать? Тут не было и не могло быть каких-либо определенных рецептов: каждый, начиная работу с новыми людьми, решает, с чего начать деловое с ними общение, руководствуясь собственным опытом или советами товарищей, более знающих, чем он сам. Таким советчиком для Трофимова был его недавний начальник, старый и опытный работник Евгений Александрович Борисов.
– Приступишь к самостоятельной работе, Сергей, – сказал он на прощание Трофимову, – не забудь об основном: одному тебе во всех делах не управиться…
Трофимов не спешил с собственным выступлением в суде, хорошо понимая, как важно по-настоящему к нему подготовиться. Большое значение имело и то, какое именно дело выберет он для этого. Может быть, что-нибудь посложнее, позапутаннее, чтобы было где проявить себя, показать свою прокурорскую хватку? Какое-нибудь «громкое» уголовное дело, с сенсационными разоблачениями, – из тех, что хоть и редко, но все же встречаются еще в практике народных судов? Нет, не подобные «громкие» дела привлекали сейчас внимание Трофимова. И он сделал свой выбор: он решил выступить по делу Константина Лукина, относящемуся к категории так называемых «дел частного обвинения», – на первый взгляд как будто бы незначительных, простых дел, чаще всего проходящих в суде и вовсе без участия прокурора. Но то, что дело Лукина не было ни незначительным, ни простым, что оно далеко не случайно взволновало общественность всего города, – это-то и требовалось еще доказать, это и должен был сделать Трофимов в своем первом публичном выступлении в Ключевском народном суде.
А пока он старался не пропустить ни одного сколько-нибудь важного судебного заседания, внимательно следя за ходом следствия, за тем, как поддерживают обвинение его помощники – Власова или Находин, как руководит следствием председательствующий и что занимает и волнует посетителей суда в том или ином процессе.
Власова и Находин – люди разного жизненного опыта, разного темперамента, по-разному и совершенно непохоже строившие свою работу, выступая представителями государственного обвинения в суде, – неизменно были едины в главном: всякое дело, которое они разбирали, волновало и заботило их.
Но если Трофимов мог, присутствуя на суде, не кривя душой, говорить своим помощникам: «Правильно потребовали наказание, согласен с вами», то это вовсе не означало, что все в их работе казалось ему безукоризненным. И часто случалось, что на вопрос товарищей: «Ну как?» – Трофимов не ограничивался одной лишь общей оценкой, а откровенно высказывал им свои замечания.
Вот и сегодня после судебного заседания, на котором с обвинением двух работников железной дороги в использовании своего служебного положения в личных целях выступал Находин, прокурор и помощники сошлись в кабинете судьи.
С судьей – Алексеем Павловичем Новиковым – Трофимов был знаком еще очень мало. Он знал о нем лишь то, что рассказала ему Власова и что мог заключить сам, наблюдая его за работой в суде.
Новиков был молодым судьей и по возрасту и по опыту работы. До войны он работал на калийной шахте подрывником и учился в вечерней школе-десятилетке.
В первый же день войны он добровольцем уехал на фронт. Воевал Новиков хорошо, смело, был много раз ранен, но неизменно возвращался в строй. Только уже незадолго до победы, пройдя не легкий солдатский путь от Подмосковья до Одера, Новиков был тяжело ранен в руку и должен был вернуться домой. Ключевцы, помнившие Алешу Новикова молодым озорным пареньком, удивлявшим своей бесшабашной удалью даже бывалых шахтеров, с трудом узнали его в серьезном, возмужавшем, много перевидевшем фронтовике, с неподвижной на перевязи рукой.
Дальше жизнь Новикова сложилась хоть и вопреки его юношеским мечтам – мечтал он когда-то стать штурманом дальнего плавания, – но так, что он не мог пожаловаться на свою судьбу. По совету товарищей Новиков поступил учиться в юридическую школу, затем, окончив ее, два года работал секретарем суда и недавно был избран народным судьей.
– Лет десять назад, – рассказывала Власова Трофимову, – никто из нас, хорошо знавших Алексея, и представить бы не мог, что он – первый озорник на шахте – когда-нибудь станет народным судьей. А вот поди ж ты – каким человеком выковался!
«Выковался», – вспомнил сейчас Трофимов это очень точно найденное Власовой слово, глядя, как Новиков, присев к столу, медленным, усталым движением на минуту прикрыл рукой глаза.
– Устали, Алексей Павлович? – участливо спросила Власова.
– Да, есть немножко, – улыбнулся Новиков. – Так ведь дело-то было не из приятных. Вот и Борис Алексеевич тоже, думаю, устал. Садитесь, товарищи прокуроры, да давайте-ка потолкуем.
«Давайте-ка потолкуем» – слова эти произносились теперь довольно часто то в кабинете Трофимова, то у Новикова, когда, собравшись вместе, работники прокуратуры и суда обсуждали какое-нибудь только что слушавшееся в суде дело, делились своими впечатлениями.
Как-то само собой получилось, что Трофимов и Новиков, не сговариваясь, сделали эти прежде случайные и редкие беседы почти обязательными всякий раз, когда в суде слушалось сколько-нибудь важное дело.
– Верно, давайте потолкуем. – И Находин, перейдя от стола Новикова к окну, возле которого стоял Трофимов, спросил: – Ну, как, Сергей Прохорович? Как ваш помощник по уголовным делам провел сегодня обвинение? Плохо? Напутал что-нибудь?
– Сами знаете, что не плохо и не напутали, Борис Алексеевич.
Трофимов пододвинулся, и Находин встал рядом с ним в пролет окна. Стесненные узким пролетом, они стояли, касаясь друг друга локтями, точно в строю, и Новиков, глядя на них, шутя заметил:
– Какая уж там критика! Ишь как стоят локоть к локтю – дружки фронтовые, да и только.
– А все же, Сергей Прохорович, – посмеиваясь, спросил Находин, – как я сегодня – не проштрафился?
– Да раз уж спрашиваешь – значит наперед знаешь, что будут хвалить, – с укоризной в голосе сказала Власова. – Любим, любим мы, Борис Алексеевич, чтобы нас похвалили?
– А как же без этого? – усмехнулся Находин. – Или у прокурора не должно быть своей профессиональной гордости, желания, – он замялся, подыскивая нужное слово, – ну, да хотя бы и так: желания блеснуть на суде своей обвинительной речью, железной логикой обличающих подсудимого вопросов? Ведь это же и есть профессиональная гордость, Ольга Петровна.
– Это желание-то блеснуть на процессе? – покачала головой Власова. – Не думаю. Ведь и у меня есть профессиональная гордость. Только я понимаю ее совсем по-другому.
– И в чем же она, по-вашему, заключается? – насмешливо спросил Находин. – Вероятно, в скромности, а заодно и в скучности поведения прокурора на суде? Прокурору, мол, надо быть застегнутым на все пуговки. Он, видите ли, не оратор, ему блистать в своих обвинительных речах не положено. Прокурору и не поспорить, и не пошутить, и не высмеять никого нельзя. Так, что ли?
– Нет, не так! Не так! – заговорила Власова, и Трофимова изумило, с какой горячностью стала она вдруг отвечать Находину. Видно, спор этот для них был не новым и серьезно волновал обоих. – Прокурор может и должен говорить хорошо, а главное – убедительно. Не знаю – ораторство это или нет, но именно так мы и должны выступать, Борис Алексеевич. Именно, так! Но прокурор должен всегда помнить, что он – представитель государственного обвинения, а звание это, мне думается, требует от нас’ не столько внешнего блеска, сколько серьезного отношения к делу, требовательности и скромности, Борис Алексеевич, обязательно личной нашей скромности!
– Скромности по долгу службы, по роду профессии? – вспыхнул Находин. – Нет, я не против скромности, и никто здесь, надеюсь, не упрекнет меня в позерстве или еще каких-нибудь смертных грехах, но установка на скромность во что бы то ни стало, требование от прокурора каких-то особых качеств – это, простите меня, Ольга Петровна, смешно! Разве мы с вами, товарищи, не люди, не человеки?
Находин поглядел на Трофимова и замолчал, ожидая, что он ему скажет.
– Согласен, Борис Алексеевич, – смеясь, сказал Трофимов. – Мы с вами человеки, и ничто человеческое нам не чуждо. Я полагаю, что тут двух мнений нет и не может быть. И гордость у нас профессиональная есть – верно. Но если есть у нас, как вы правильно говорите, профессиональная гордость, то отчего же не быть у нас, о чем говорит Ольга Петровна, и профессиональной скромности?
– Ну, вот, ну, вот! – запротестовал Находин. – Прямо по-прокурорски: столкнул лбами два разные мнения – и делу конец. – Находин подошел к Власовой и примирительно протянул ей руку. – Не судите меня строго, Ольга Петровна, ведь я же так молод…
– Да уж ладно! – рассмеялась Власова. – Разве что по молодости лет!
– Хотя молодые годы для провинившегося прокурора не такая уж надежная защита, – как бы невзначай обронил Трофимов. – Сегодняшний процесс… Вернемся-ка к нему, товарищи.
Находин настороженно взглянул на Трофимова.
– Ведь я же говорил, что ошибся и напутал, – невесело усмехнулся он. – Слушаю вас, Сергей Прохорович.
– Нет, вы не напутали, – возразил Трофимов. – Больше того, как обвинитель вы провели процесс очень хорошо и, пусть будет по-вашему, с блеском. Но только как обвинитель.
– Вот-вот! – оживился Новиков, который все время с интересом прислушивался к разговору прокуроров. – Именно как обвинитель.
– Так я же и есть обвинитель! – искренне изумился Находин. – Или мне в роли защитника следовало выступать?
– Иногда и такая роль нам не чужда, Борис Алексеевич, – сказал Трофимов. – Впрочем, в этом процессе не могло быть двух мнений: виновны или нет. Да, виновны, и всем судебным следствием виновность подсудимых была доказана.
– А главная тяжесть доказательства вины подсудимого лежит на прокуроре, – заметил Находин.
– Верно, Борис Алексеевич.
– Следовательно, что же плохого в том, что я выступил на процессе только как обвинитель? Кем же я еще должен был быть?
– Тем же, кем и все мы должны быть на любом процессе. Воспитателями, Борис Алексеевич, и по мере сил наших пропагандистами советских законов, советской морали, советского образа жизни. Согласитесь, что ваша сегодняшняя обвинительная речь намного бы выиграла, если бы вы сочетали в ней доказательную часть с воспитательной. Это нужно было сделать не только для подсудимых, но и для посетителей суда. Почему? Да хотя бы потому, что воспитательная сторона дела в этом процессе представляется мне очень важной.
– Ясно, – сухо кивнул Находин. – Но мне казалось, что я и не упустил этого обстоятельства в своей обвинительной речи.
– Не упустили, но и не развили, коснулись лишь вскользь. Между тем поговорить об этом было просто необходимо. Помнится, как-то в Москве мне довелось присутствовать на подобном же процессе, и прокурор там построил свою обвинительную речь так, что для всех в зале суда стала очевидной не только вина подсудимых, но еще и то, что преступления подобного рода – позор для всего коллектива, в котором работали подсудимые, что использование служебного положения в личных, корыстных целях несовместимо с достоинством советского человека, глубоко чуждо и отвратительно нам. И не только уголовный кодекс РСФСР, но и моральный, неписаный кодекс поведения советских людей восстает против этого.
– Вы говорите так, словно вы и были тем самым московским прокурором, – после небольшой паузы сказал Находин.
– Нет, это был не я, – просто возразил Трофимов. – Человек, о котором я говорю, – один из лучших районных прокуроров Москвы. Я проходил под его руководством стажировку.
– Вот видите! – обрадовался Находин. – Один из лучших прокуроров Москвы! А я… я помощник прокурора в Ключевом.
– И что же из этого следует?
– Только то, что Ключевой – не Москва и требовать от меня речей на столичный лад, пожалуй, и не стоит, – обидчиво сказал Находин.
– Но разве суды у нас делятся на столичные и провинциальные? – удивленно глядя на Находина, спросил Трофимов. – Впрочем, если уж вы так на этом настаиваете, то и мы с вами в столице… в столице района.
– Вот-вот – название одно, да размеры разные. – Находин широко развел руки и быстро свел их ладонь к ладони.
– А ты, видно, как отмерил для себя в жизни потолок, так выше него прыгать и не собираешься? – неожиданно резко спросил Новиков.
– И ты, Брут? – попытался отшутиться Находин. – Атака по всему фронту! Да разве мой потолок, Алексей, ниже твоего?
– Не думаю, что ниже, Борис. Я ведь свой потолок в жизни не мерил, да и тебе не советую. Не такая у нас жизнь, чтобы вымеривать да высчитывать свое в ней место. – Придерживая искалеченной рукой коробку, Новиков торопливо достал папиросу и долго закуривал, чиркая и ломая спички. – Сам! Сам! – резко сказал он, когда Находин хотел ему помочь. – Да, не такая у нас жизнь, Боря. – Новиков вдруг улыбнулся Находину, и его ясная, чуть застенчивая улыбка оказалась сейчас особенно кстати и как-то разом сняла холодок, пробежавший было между ним и Находиным. – Вот ты тут говорил, что мы-де не в Москве, не в столице, что с нас и спрос меньше. Ведь говорил, так?
– Говорил, Алексей. А разве не так?
– Нет, не так. Согласен, смешно сравнивать наш маленький районный городок даже с каким-нибудь одним районом Москвы, смешно и не к чему. Верно и то, что во многом и очень во многом мы живем масштабами районного центра – не более. В этом ты прав. Но когда речь идет о суде, о прокуратуре, то никаких скидок на малость нашу, на провинциальность или еще на что-нибудь подобное быть не должно и не может. Подумай, – ведь законы-то у нас единые и для москвичей и для ключевцев. Или ты думаешь, что в Москве судьям и прокурорам положено быть умнее нас, сердечнее, проницательнее? Нельзя, преступно так думать. Да нет, ты так и не думаешь. – Новиков посмотрел на Трофимова, на Власову и, встретив в их ответных взглядах молчаливое одобрение, продолжал: – Но если уж зашел у нас об этом разговор, так скажем, товарищи, прямо: нам очень много дано – нам дано судить людей, а коли так, то надо нам работать на полную силу сердца своего и разума, где бы мы ни жили, какую бы работу ни выполняли!
Новиков снова, ломая спички, долго раскуривал папиросу, а когда закурил, опять улыбнулся Находину своей ясной, чуть застенчивой улыбкой.
«Какая улыбка хорошая», – со все растущим чувством симпатии к Новикову подумал Трофимов.
Он подошел к судье, присел подле него на краешек стола.
– Может, и не к месту я сейчас, но… давно хотел с вами и товарищами посоветоваться… Речь идет о моем первом выступлении в суде. Я выбрал для него дело Константина Лукина. Мне думается, что дело это очень серьезное.
– И я так думаю, Сергеи Прохорович, – понимающе кивнул Новиков. – Ведь недаром же столько о нем в городе разговоров. Поначалу я было хотел примирить Лукиных, а потом, подумавши, пришел к выводу, что мирить, не зная, из-за чего произошел разрыв, нельзя. Ну, скажем, примирили бы мы их, стали бы они жить вместе и дальше. Но как жить? Так и не разобравшись в случившемся? Не дело это.
– Да они бы и не помирились, – убежденно сказала Власова. – И не я одна так думаю. По вашей просьбе, Сергей Прохорович, я уже разговаривала кое с кем из друзей Тани и Константина, со стариком Зотовым. И все в один голос: пусть суд поможет им и нам разобраться в случившемся.
– Так прямо и говорят – пусть суд поможет разобраться? – вспоминая свой недавний разговор с Михайловым, спросил Трофимов.
– Так прямо и говорят. Кстати, Сергей Прохорович, через несколько дней мы с Бражниковым собираемся поделиться с вами нашими соображениями по этому делу.
– Хорошо. – Трофимов взглянул на Новикова и своих помощников. – Значит, решено – буду выступать.
– Да, Сергей Прохорович, думаю, что дело Лукина того стоит. – Новиков поднялся и, подойдя к Находину, дружески похлопал его здоровой рукой по плечу. – Чего задумался? Или недоволен чем?
– Да ну, что ты, – не очень-то весело ответил Находин. – Дай-ка закурить.
Коробка «Казбека» судьи, как трубка мира, пошла по рукам, и даже не курившая Власова взяла и неловко зажала в пальцах папиросу.
