Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

29

На карте Северного Урала Ключевский район ничем особенно не выделялся, хотя его леса и поля могли бы свободно разместить на себе иное европейское государство.

Тайга и оборудованные по последнему слову техники промышленные предприятия, земли, богатые хлебами, строевым лесом, травами, а еще больше того – калийными солями и многими, многими полезными ископаемыми, – таков был Ключевский район – один из сотен районов нашей родины.

И, хотя его руководители носили негромкое звание – районных работников и не притязали на высокие чины, им – этим скромным деятелям районного масштаба – приходилось думать и работать с таким размахом, знать так много, сочетать в себе столько самых различных качеств больших руководителей, что районные их масштабы и впрямь становились государственными.

Секретарь Ключевского райкома партии Андрей Ильич Рощин, потомственный лесоруб и инженер-механик по образованию, был одним из таких районных деятелей государственного масштаба. В поле его зрения ежедневно и ежечасно входило множество самых различных, иной раз как будто бы и не согласующихся между собой дел. Его заботили и производство удобрений на Ключевском комбинате, и прокладка новой таежной дороги, и сплав молевой древесины, и городское строительство, и успеваемость школьников.

Всего несколько месяцев назад он был директором Ключевского леспромхоза. Это обширное лесное хозяйство давало стране до полумиллиона кубометров древесины в год. Фронт работ леспромхоза простирался на огромное пространство тайги, но вряд ли можно было указать Рощину хоть на самый отдаленный таежный участок, который бы он не знал. Дело не малое, что и говорить.

Теперь же, став секретарем райкома, Рощин получил на руки дело в десять раз большее. И не числом леспромхозов и комбинатов было оно велико. Знать людей своего района, их нужды, их чаяния, знать, кому и какую работу следует поручить и с кого как можно спрашивать, – вот что было сейчас основным в работе опытного хозяйственника, но молодого партийного руководителя.

Никогда столько не ездил он по своему району, как теперь, став секретарем райкома, никогда не встречался с таким числом людей, не решал стольких самых различных вопросов, как в эти дни.

И все, что делал теперь Рощин, даже тогда, когда решал чисто практические задачи, было новым для него, хотя, казалось бы, ему ли не знать свой родной край!

– Переучиваюсь на партийный лад, – шутил Андрей Ильич, встречая недоуменные взгляды товарищей, которые не могли взять в толк, почему это вдруг переставал он порой соглашаться с самыми простыми хозяйственными их соображениями. – Да, переучиваюсь думать и глядеть не со своей лишь леспромхозовской колокольни, а пошире – в интересах всего района. По-новому глядишь, по-новому и видишь.

И Рощин не уставал присматриваться ко всему, прежде казавшемуся таким понятным в жизни района, не уставал учиться партийной зоркости в работе.

Разъезжая по району, он нередко встречался теперь с Трофимовым. Встречи эти чаще всего были короткими. Случалось, что секретарь райкома и прокурор, съехавшись где-нибудь на дороге или у переправы, успевали обменяться друг с другом лишь несколькими фразами и ехали дальше, спеша по своим делам.

Но как бы коротки ни были эти встречи, Трофимов всегда отмечал для себя одну их примечательную особенность: даже в двух-трех, сказанных словно мимоходом, фразах Рощин умел дать ему полезный совет, умел, не навязывая собственных выводов, направить прокурора на то, что считал заслуживающим его прокурорского внимания.

Так, именно по совету Рощина, объехал Трофимов вместе с Бражниковым несколько лесных участков, где были замечены случаи порубки молодняка. Так, по указанию Рощина, провел он расследование грубых нарушений Устава сельскохозяйственной артели в животноводческом колхозе.

Да вот и на этот раз, направляясь вместе с Бражниковым в село Искра и уже почти доехав до переправы через Вишеру, Трофимов велел шоферу свернуть к сплавному рейду, дорога на который уводила их в сторону от села.

– Нам же на паром, Сергей Прохорович, – удивленно глянул на Трофимова Бражников.

– Сперва побываем на рейде. Я разговаривал с Рощиным по телефону. Он там сейчас и просил нас приехать, побывать на пятом участке. Что-то у них с охраной труда неблагополучно.

– Да вот и он сам тут как тут, – сказал шофер, указывая рукой на Рощина, стоявшего на палубе буксирного катера.

Катер, судя по тарахтению мотора, вот-вот должен был отвалить от причала.

– Здравствуйте, товарищи! А ну, давайте скорее сюда! – заметив Трофимова и Бражникова, помахал рукой Рощин. – Вот это, что называется, приехали в самый раз! Подвезу вас на пятый участок. Познакомимся там с актами инспектора труда да потолкуем с народом.

– Хорошо, Андрей Ильич, – сказал Трофимов, подходя вместе с Бражниковым к катеру. – Но ведь на пятый участок можно добраться и на машине.

– Залезайте, залезайте, тут для вас у меня еще одно дело припасено, – усмехнулся Рощин, помогая Трофимову взобраться на палубу. – А мы вот испытываем этот катерок после ремонта. Отчаливай! – крикнул он в переговорную трубку и обернулся к штурвальному: – Попробуем, Константин, по мелководью к пятому участку пройти.

– Есть по мелководью, – глуховатым, показавшимся знакомым Трофимову голосом отозвался штурвальный из своей будки, и катер плавно отвалил от берега.

– Сергей Прохорович, – тихонько потянул Трофимова за рукав Бражников. – А знаете, кто на этом катере штурвальным?

– Ну?

– Костя Лукин – вот кто.

– Он? – Трофимов вопросительно глянул на Рощина.

– Он, он, – кивнул тот. – Сам попросился, чтобы его поближе к отцу перевели. Вот теперь они вместе и работают: отец плоты формирует, а сын катеры водит. Глядишь, ему и полегче стало.

– Переживает? – шепотом спросил Бражников.

– А ты как думал? Да и худо было бы, если бы не переживал. Ведь суд – только начало его выздоровления. Большое дело признать свою вину, а еще больше – заслужить себе прощение. Верно я говорю, Сергей Прохорович?

– Да, это так, Андрей Ильич, – отозвался Трофимов. – Здравствуй, Константин! – вдруг громко окликнул он Лукина. – Не узнаешь?

Лукин оглянулся. Трофимов подошел к нему и, не сводя с него глаз, протянул руку.

– Мы ведь так и не поговорили с тобой после суда.

– Здравствуйте, товарищ Трофимов, – тихо произнес Лукин и тоже прямо посмотрел в глаза Трофимову.

Был Лукин высок и строен. Его большие сильные руки спокойно лежали на сгибе штурвала.

– Вот ты какой! – невольно любуясь им, сказал Трофимов. – А на суде – помнишь? – сутулый да понурый стоял. Выпрямляешься, значит?

– Выпрямляюсь, – сдержанно улыбнулся Лукин.

– Да, а я ждал тебя, – снова сказал Трофимов. – Был даже уверен, что ты придешь и мы поговорим с тобой по душам, подумаем, как жить тебе дальше… Но ты не пришел. Почему? Обиделся?

– Мет, – решительно качнул головой Лукин.

– Хорошо, коли так. За правду не обижаются.

– Мет, я не обиделся, – повторил Лукин.

– Так почему же не пришел ко мне? Или для тебя все уже ясно да просто стало?

Рощин и Бражников, слышавшие весь этот разговор, подошли к штурвальной будке.

– Давай-ка поштурвалю за тебя, – сказал Рощин и встал на место Лукина. – Что ж, Константин, вопрос тебе задали серьезный. Надо отвечать.

Но Лукин мешкал с ответом. Он молча поздоровался с Бражниковым и, лишь встретившись с выжидающим взглядом Рощина, хмурясь, с трудом произнес несколько отрывистых слов:

– Я не знаю… Стыдно было…

– Стыдно!.. Ко мне же ты пришел за советом, как дальше жить, пришел – не постеснялся.

– Так ведь вы – секретарь райкома, Андрей Ильич…

– Ну и что же, что секретарь райкома? Помог-то тебе за ум взяться прокурор. Или ты и впрямь обиделся на него?

– Нет, не было этого! – с болью в голосе сказал Лукин. – Но ведь тяжело мне, Андрей Ильич, тяжело! Поймите!

– Понимаю, Константин. Понимаю… – Рощин снял руки со штурвала. – Ладно, штурваль, – сказал он Лукину.

Рощин и Трофимов отошли к корме.

Лукин, чуть выждав, когда они отойдут подальше, порывисто наклонился к Бражникову.

– Ты вот что, Петя, ты Таню видел, как сюда вам ехать? – прерывающимся шепотом спросил он.

– Видел.

– Ну, что она? Говорила что-нибудь? Может, передать велела?.. – Лукин жадно вглядывался в лицо Бражникова, но, видно, поняв тщетность своей надежды, вдруг гордо и отчужденно вскинул голову. – Ты не подумай! Я это так – между прочим спрашиваю.

– Я и не думаю, – беспечно улыбнулся Бражников. – Но очень даже может быть, что Татьяна и передала бы тебе привет, знай она, куда мы едем.

– И верно! – просиял Лукин. – Ведь она же не знала…

– Да и я не знал, – чистосердечно признался Бражников. – Нам к переправе надо и вдруг на тебе – свернули сюда.

– Ясно! – снова помрачнев, сказал Лукин. – Так передала бы, говоришь?.. – Он пригнулся к штурвалу, выправляя ход катера. – Нет, брат, привета мне от нее не дождаться… Полный вперед! – крикнул он мотористу.

Катер ходко шел серединой узкой и извилистой реки, по берегам которой, сходясь над ней своими вершинами, недвижно стояли огромные сосны и кедры. Их вершины были так густы и так переплелись между собой, что лучи солнца с трудом проникали через эту чащобу и на реке царил полумрак.

Рощин и Трофимов, стоя на корме катера, молча всматривались в проплывающие мимо них берега. Бурые, испещренные глубокими бороздами стволы деревьев сплошным частоколом тянулись по обе стороны от них, и казалось, стоило лишь протянуть руку, чтобы коснуться нависших над водой ветвей. В лесу было тихо, безветрено. Видно, даже ветер не мог проникнуть сюда – к воде, не мог поколебать вековые стволы. Он хозяйничал наверху – в вершинах.

– Да, трудно ему, – первым нарушил молчание Рощин. – Что и говорить, трудно.

– Знаете, Андрей Ильич, – сказал Трофимов. – Хорошо бы вам при случае с Татьяной поговорить – не верю я, что у них навсегда это. Не верю!

– А я как раз хотел вас об этом же самом попросить, – улыбнулся Рощин. – Думаю, что вы бы смогли их помирить.

– Я?

– А кто же? Ведь вы уже и так во многом им помогли.

– Да, помог! – усмехнулся Трофимов. – Но далеко не всегда такая вот прокурорская помощь легко принимается. Ведь за советом-то Лукин пришел не ко мне, а к вам.

– Э, дорогой мой! – рассмеялся Рощин. – А вы, я смотрю, самолюбивый. Выходит, вас не на шутку задело, что Лукин пришел ко мне, а не к вам? Ведь задело, так?

– Задело, – сказал Трофимов. – Даже очень задело. А знаете, почему?

– Ну?

– Ведь я был твердо убежден, что Лукин придет ко мне. Придет за советом, за помощью. Разве все уже ясно для него, разве так уж легко ему было преодолеть в себе глушаевскую накипь? Да, он должен был прийти ко мне, должен, а не пришел.

– Сдается мне, Сергей Прохорович, – в раздумье сказал Рощин, – что Константин уже на верном пути, и важно не дать ему теперь с него сбиться. – Рощин, привлеченный доносившимся из леса шумом, оживившись, глянул на Трофимова. – Шестой участок проходим, – сказал он. – Васильевский. Слыхали? Бригада Афанасия Васильева третий год держит первое место по области.

– Как же, слыхал, – смеясь отозвался Трофимов. – А парень-то какой этот Васильев! Ну просто золото! В работе – первый, плясать пойдет – первый, петь начнет – заслушаешься.

– Верно, верно, – согласился Рощин. – Да вы что же, знакомы с ним?

– Нет, не знаком.

– А расхваливаете, точно вы старые приятели.

– Так ведь с ваших же слов, Андрей Ильич.

– Да ну? – смущенно улыбнулся Рощин. – А я и забыл. – Он пододвинулся к Трофимову и вдруг негромко, задушевно сказал: – Я, как в свой лес попаду, Сергей Прохорович, так словно лет двадцать с плеч долой.

– А скажите, Андрей Ильич, – тая улыбку в уголках губ, спросил Трофимов. – Руку на сердце положа, скажите, – есть ли еще на свете краше места, чем на Северном Урале?

– Как патриот своего края, Сергей Прохорович, прямо скажу – нет, нету.

– Ну, а объективно, Андрей Ильич?

– А если объективно, – серьезно поглядел на Трофимова Рощин, – то честно должен признать, что… объективно ответить на ваш вопрос я не смогу.

– Одним словом – любовь, – сказал Трофимов. – А любовь, как известно, объективной мерки не имеет, так?

– Пожалуй, что так, – согласился Рощин. – Слышите – гудит? – протянул он руку в сторону леса. – Тонко, тонко, точно струна натянутая?

– Слышу… Что это?

– Электропила большой ствол обрабатывает. Ведь этакую-то махину, – Рощин кивнул на росшую у самого берега огромную сосну, – с одного маха не одолеешь. Вот вальщик-моторист и приноравливается. – Рощин согнул руки в локтях и повел плечами, будто в руках его была электропила. – Сначала даешь в лоб, – пояснил он. – Потом делаешь угол да слушаешь, как идет, не затирает ли, не бьет ли сучком. Ясно? Для вальщиков слух – первый помощник.

– Да много ли услышишь под вой пилы? – усомнился Трофимов.

– Вой! Вой! – с досадой сказал Рощин. – Для кого вой, а для вальщика – разговор. Вот он из этого разговора все, что ему нужно, и узнает. Правильно ведешь пилу – один звук, сбился – другой. Завалил – третий. Рука дрогнула – четвертый. Да вы послушайте, послушайте… Вон их сколько, разговоров-то этих.

И верно, в тихом за минуту до этого лесу, звучали сейчас то близкие, то далекие, то протяжные, то отрывистые голоса машин. Их было много, этих голосов, и все они звучали на свой лад, но что-то единое и стройное послышалось Трофимову в их могучем гуле. Свободно пустив свои машины – лебедки, пилы, трелевочные тракторы, люди все же подчинялись единому для всех ритму, точно следовали движениям незримого дирижера, который вел и вел вперед эту чудесную на слух рабочего человека мелодию спорого и слаженного до мелочей труда.

Видно, угадав в недоуменном взгляде Трофимова безмолвный вопрос, Рощин коротко пояснил:

– Поток. – И, помолчав, добавил: – Поточная бригада Афанасия Васильева называется так потому, что сваленный лес, а по-нашему – хлысты, поступает отсюда на рейд потоком, без задержки, словно идет не по волоку, не по земле, а рекой. Есть и еще одно название у этой бригады: комплексная. Это за то, что она выполняет на своем участке все работы, начиная от валки и кончая укладкой сортиментов в штабели и маркировкой. Вот и получается поточно-комплексная бригада. Ясно?

– Ясно, – кивнул Трофимов.

– Да, теперь-то ясно, – прислушиваясь к разноголосому гулу машин, сказал Рощин. – Чего уж проще: поточно-комплексная. А сколько нам ради этой простоты потрудиться пришлось – и не расскажешь. Подчинить огромный участок единому плану, связать усилия сотен людей и десятков машин, да так, чтобы нигде ничто не оборвалось, не спуталось – вот это работа! – Рощин неожиданно обернулся к Лукину: – А ну-ка, Константин, посигналь!

– Есть посигналить! – отозвался Лукин. Он нагнулся к переговорной трубке: – Миша, посигналь!

– Есть! – высунул голову из люка машинного отделения моторист, и его перепачканное мазутом лицо расцвело юной белозубой улыбкой.

«Ту-ту! Ту-ту-ту-ту-ту-ту!» – прорезал воздух тугой и высокий сигнал сирены.

«Ту-ту! Ту-ту-ту-ту-ту-ту!» – подхватило и, как подпрыгивающий мяч, погнало перед собой этот звук лесное эхо.

И вдруг, словно по отданной кем-то команде, лес громыхнул в ответ десятками гудков и сирен.

– Это у нас сигнализация такая, переговариваемся, как по телеграфу, чтобы собрать командиров участка на диспетчерский пункт, – пояснил Рощин. – Пока подъедем – они и соберутся.

Неожиданно, сделав крутой разворот, катер вынырнул из-под свода деревьев и, четко постукивая мотором, заскользил по широкому, залитому солнцем зеркалу Вишеры.

– Пятый участок, – сказал Рощин, указывая Трофимову на тянувшиеся по воде узенькие из спаренных бревен переходы, которые, подобно гигантской сетке, лежали на реке от берега до берега. – Здесь мы и сойдем.

30

Самолет шел на посадку. Под резко накренившимся крылом замелькали верхушки сосен. Казалось, еще мгновение – и самолет коснется их колесами.

Сняв мешавшую ему шляпу, Швецов прильнул к окну.

От белого здания Ключевского аэропорта по дорожке, ведущей к посадочной площадке, бежали люди.

Мысль о том, что через несколько минут он увидит кого-нибудь из своих сослуживцев, обрадовала Швецова, как радовало его все, что так или иначе было связано с комбинатом.

Каждый раз, когда ему приходилось надолго отрываться от привычной работы, он начинал тосковать. Но вот он снова у себя. Его ждут сотни неотложных дел и многое, многое из того, что составляет для каждого личное понятие – «у себя».

Москва утомила, встревожила Швецова. Он был недоволен поездкой. Со смутной тревогой вспомнил он свой разговор с заместителем министра и напутственные слова, которые тот сказал ему, прощаясь: «Реальность нашей программы – это живые люди…» Ох, как всем нам следует помнить эти слова товарища Сталина!..

«Мне ли их не помнить?» – подумал Швецов и, точно продолжая разговор с заместителем министра, стал припоминать все, что выполнил и собирался выполнить для многотысячного коллектива работников комбината.

Перед ним возникла длинная вереница больших и малых дел, из которых состоит повседневная работа директора. Все было учтено. Все перед глазами. Швецов даже сейчас, в самолете, мог до мельчайших деталей представить себе огромное хозяйство комбината, слагавшееся из шахт, заводов, лабораторий.

Знать все, что касалось своего предприятия, было обязанностью директора, но знать все это так, как знал Швецов, было искусством. И он гордился этим особым директорским искусством, которое далось ему далеко не сразу.

Самолет взревел моторами и остановился. Швецов так задумался, что не заметил, как произошла посадка. Он встал и пошел к выходу. Первым, кого он увидел, ступив на землю, был Глушаев.

«Что с ним?» – удивился Швецов, всматриваясь в его непривычно серьезное, встревоженное лицо.

– Здравствуйте, Леонид Петрович! Как долетели? Не укачало? – подхватив швецовский чемодан, допытывался Глушаев.

Голос его показался Швецову напряженным, движения чересчур суетливыми.

– Что-нибудь случилось? – чувствуя, как тревога Глушаева передается и ему, спросил Швецов.

– Ничего, ровным счетом ничего, Леонид Петрович, – попытался улыбнуться Глушаев.

– Так. А почему именно вы приехали меня встречать?

– Ну как же, Леонид Петрович, – снова изобразил на лице улыбку Глушаев. – Ведь в Москве решались мои вопросы.

– Да вы уж не улыбайтесь, если не хочется, – с неожиданным раздражением сказал Швецов.

Они сели в машину.

– Здравствуйте, Леонид Петрович! – радостно приветствовал Швецова шофер. – С ветерком?

Это «с ветерком» повторялось каждое утро. Швецов любил быструю езду. Жители города и поселка давно уже привыкли к бешено мчащемуся автомобилю директора комбината.

– С ветерком, – откидываясь на спинку сиденья, сказал Швецов.

Машина рванулась и понеслась по шоссе к городу.

– Так что же все-таки случилось, Григорий Маркелович? – спросил Швецов. – Как идет стройка новых домов?

– На третьем участке все по плану.

– А на четвертом?

– Там еще не начинали.

– Не начинали? – строго глянул на Глушаева Швецов.

– Секретарь райкома создал комиссию, кстати, там и Марина Николаевна была, и комиссия этот участок забраковала. Сырой, видите ли…

– Почему мне об этом не телеграфировали?

– Не хотелось вас беспокоить, Леонид Петрович.

– Напрасно!

– Кстати, как в Москве решили с осушкой болота? – спросил Глушаев.

– Будем сушить.

Глушаев радостно потер руки:

– Ну вот, я же говорил! Вам, да не разрешат! А планы жилищного строительства утвердили?

– После, после об этом, – нахмурился Швецов. – Скажите лучше, почему вы такой кислый?

Глушаев пожал плечами.

– Я?.. Пустое… маленькая неприятность… Тут, кстати, новый прокурор у нас появился…

– Трофимов?

– Вы его знаете? Кстати, он что-то зачастил к нам на комбинат…

Швецов резким движением повернул голову и в упор посмотрел на Глушаева.

– И что же из этого следует?

– Нет, я просто так заметил… Неуживчивый, очень неуживчивый прокурор!

– Какое вам дело, уживчив он или не уживчив?

– Мне? Никакого!

– Пусть о прокурорах думают те, у кого совесть нечиста. Надеюсь, ничего без меня вы тут не натворили?

– Что вы, что вы, Леонид Петрович! – усмехнулся Глушаев. – Я ведь, кстати сказать, всего лишь строитель… Делаю, что прикажут…

– Послушайте, Григорий Маркелович! – резко сказал Швецов. – Это, кажется, пятое «кстати» за наш минутный разговор.

– И все пять некстати? – невесело пошутил Глушаев.

– Вот именно. Впрочем, если уж вы настаиваете на этом слове, то скажите, кстати, выполнили вы мой приказ об озеленении пустыря перед детским садом или нет?

– Не выполнил, Леонид Петрович.

– Не выполнили? Я же дал Марине Николаевне слово!

– Виноват, Леонид Петрович. Тут такое творилось… Завтра же дам указание приступить к работе.

– Черт знает что! – сердито сказал Швецов. – Выходит, на вас нельзя положиться даже в мелочах! – Он привстал и, видя, что шофер сворачивает в сторону города, тронул его за плечо: – Сначала на комбинат!

– Есть на комбинат! – выворачивая руль, отозвался шофер.

Швецов откинулся на спинку сиденья и, опустив стекло, стал сосредоточенно смотреть на дорогу.

Комбинат, разбросанный на огромной территории в несколько километров, медленно разворачивался перед ним.

«Да, вот я и у себя», – подумал Швецов, всматриваясь в знакомые очертания всех этих сотен больших и малых строений, связанных между собой единой трудовой целью, – будь то крошечная диспетчерская будка, притулившаяся у стрелок комбинатской железной дороги, или огромные корпуса обогатительной фабрики, или эта вот похожая издали на загородный особняк и уютно поблескивающая своими зеркальными окнами научно-исследовательская лаборатория.

– Снова у себя, – вслух негромко повторил Швецов.

– Вы о чем? – встрепенулся Глушаев, вопросительно глядя на Швецова. Но тот, задумавшись, ничего ему не ответил.

Смутная, непонятная тревога, которая нет-нет да и возникала в Швецове с памятного ему прощального разговора с заместителем министра, снова и еще сильнее, чем прежде, овладела им сейчас. Странно, но встреча с Глушаевым и то, что он говорил ему, уснащая свой рассказ этими некстати вставленными «кстати», не на шутку встревожили Швецова.

Казалось бы, что в огромном хозяйстве комбината есть дела куда поважнее, чем застройка поселкового участка или – а уж об этом и говорить нечего – озеленение пустыря перед детским садом. Взять хотя бы работу одной только шестой шахты и не всей даже шахты, а ее новых камер, в которых совсем недавно были установлены мощные комбайны. Трудно было даже сравнивать объем и сложность этих шахтных работ с тем, что тревожило сейчас Швецова, и он, подумав об этом, попытался сосредоточить свои мысли на главном для него: на шестой шахте.

– Как на шестой? – спросил он у Глушаева.

– Где? – не понял тот вопроса.

– На шестой шахте! – раздраженно сказал Швецов. – Как с добычей? Или начальнику жилищного, строительства об этом знать не положено?

– Отчего же, – смущенно потер ладонью лоб Глушаев. – Я слышал, что на шестерке дело спорится.

– Спорится! – усмехнулся Швецов. – Точнее и не скажешь!

– Можно и точнее, Леонид Петрович, – оглянулся шофер. – Вчера шестая дала сто двадцать процентов, а сегодня в первой смене сто сорок на-гора выдали.

– Сто сорок, – удовлетворенно кивнул Швецов. – Да, пожалуй, что и спорится. Вези-ка, Андрианыч, меня прямо на шестую.

– Есть прямо на шестую! – весело отозвался шофер.

– Кстати, Андрианыч, – с улыбкой обратился Швецов к шоферу: – А как у нас с жилищным строительством дело обстоит – спорится?

– В процентах так вроде и спорится, Леонид Петрович, – украдкой глянул на Глушаева шофер. – А вот на деле – не сказал бы…

– Так, – нахмурился Швецов. – Ну, ничего, разберемся.