Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

36

Поздно вечером, после собрания в клубе, Осокина повела Трофимова показать село. Шли молча, но молчание это было обоим не в тягость. Вечер выдался теплый, безветренный. То тут, то там угасали в окнах огни. Село засыпало. Только откуда-то издалека, с реки доносились звуки баяна.

– Пойдем туда, к молодежи, – предложила Осокина.

– Пойдемте.

Они вышли к реке.

Ночью Вишера казалась еще шире, чем днем. Противоположный берег исчезал во тьме. Леса, со всех сторон обступившие село, черным кольцом окаймляли звездный купол неба.

На узкой тропе, что петляла над самым обрывом, Осокина остановилась.

– Слышите?

В ночной тишине, не смолкая, плыл едва уловимый гул. Это шумели далекие таежные леса. Одни ли леса? Нет. Река, словно отзываясь на их голос, плескала волнами о берег, шуршала прибрежной галькой.

– Разговаривают, – сказала Осокина.

Широко-широко звучали над землей эти голоса. Они не смешивались с другими звуками, с песней, со звонким смехом девушек. Они звучали по-особому: негромко, но внятно для тех, кто умел их слушать.

– Помню, – тихо сказала Осокина, – девушкой я часами простаивала у этого обрыва. Все слушала, слушала… И мечтала. А то бывало поглядишь на звезду падучую и гадаешь, сбудется или нет.

– Хорошо здесь, – отозвался Трофимов. – Постоим?

– Постоим.

На поляне, недалеко от реки, кружились под баян пары. Молодой баянист выводил задушевную, певучую мелодию.

Трофимов узнал среди танцующих Бражникова.

– Как бы ваш помощник мою Дашу не закружил, – перехватив взгляд Трофимова, улыбнулась Осокина. – Кружит и кружит.

– Дочь? – спросил Трофимов.

– Дочь. Без отца вырастила… Погиб на войне… – Осокина помолчала. – Сорок лет на свете прожила, как один день, а начнешь вспоминать, голова закружится, – продолжала она. – Вы, я так понимаю, тоже на фронте были?

– Был.

– Семейный?

– Семья погибла во время войны.

– И вас, значит, не миновало… А я, как увидела вас, Сергей Прохорович, так своего и вспомнила. Не то чтобы вы походили друг на друга, а только, как увидела, так и вспомнила…

Из темноты вдруг показался какой-то человек.

– Стрыгин! – удивилась Осокина. – Что ты тут делаешь?

– Здравствуйте, Анна Петровна, – ответил, сдернув с головы картуз, Стрыгин. – Вот только по ночам и хожу. Днем стыдно людям на глаза показаться. – Он страдальчески замотал головой. – Трудно мне, товарищ прокурор. Так трудно, что, утра не дождавшись, решил просить вас: прикажите меня арестовать.

– Зачем же вас арестовывать? – спросил Трофимов.

– Стыдно мне по родному селу ходить. Стыдно на людей смотреть. Кто я? Кем стал? Пятьдесят лет был честным человеком, а нынче…

– И нынче, Николай Митрофанович, никто вас нечестным не считает, – сказала Осокина.

– Не считают? – с надеждой посмотрел на Трофимова Стрыгин.

– Самое тяжкое обвинение с вас снимается, товарищ Стрыгин, – сказал Трофимов.

– Снимается? – крикнул Стрыгин. – Снимается?

– Да, следствием установлено, что в хищениях вы участия не принимали.

– Нет, товарищ прокурор, не принимал!

– Но отвечать вам все-таки придется.

– Я вину свою сознаю, – твердо сказал Стрыгин. – Сознаю. А вот, что поняли меня, поняли, что я не жулик, за это спасибо. – Стрыгин вдруг заторопился; лицо его просияло. – Пойду обрадую жену! – И он исчез в темноте.

– Жалко его, – сказала Осокина. – Вы уж, Сергей Прохорович, помягче с ним.

– А как народ к нему относится?

– Ругают, но жалеют.

– Вот и народный суд так же отнесется, – улыбнулся Трофимов. – Поругает и пожалеет.

Они вышли к поляне и остановились посмотреть на танцующих.

Бражников, увидев Трофимова, решил блеснуть перед ним своим мастерством.

– А ну, плясовую! – крикнул он баянисту.

Баянист вскинул голову и медленно растянул меха своего баяна.

Потупив глаза, помахивая, будто отстраняясь, платочком, тихо-тихо поплыла Даша по опустевшему кругу.

Бражников словно и не видел ее. Едва касаясь ногами земли, шел он поперек круга. Но вот они встретились. Глянули друг на друга влюбленными глазами, и… тут-то пляска и началась.

Хотел ли Бражников коснуться Даши, хотел ли пасть перед ней на колени или поцеловать – в движениях его было столько широты, что, казалось, не поцелуй и даже не себя предлагает он девушке, а весь мир. Она же, улыбаясь, как и мать, застенчиво и мягко, всеми своими движениями, горделиво вскинутой головой, взглядом давала понять, что на меньшее и не согласится.

– Дашенька, доченька моя! – шептала Осокина, не замечая, что смеется и плачет в одно и то же время.

– Мама! – выбегая из круга, крикнула Даша. – Что с тобой, родная?

– Ничего, ничего, – обнимая дочь, сказала Осокина. – Это хорошие слезы, Даша, не горькие…

– Мама, а я забыла тебе передать, – сказала Даша: – с час назад здесь был дед. Зачем-то тебя искал.

– Дед? А зачем, не сказал?

– Нет. Велел передать, что был и ушел к себе на пасеку.

– Кого это вы называете дедом, Даша? – спросил Трофимов.

– Это тот самый Зачиняев и есть, – пояснила Осокина, – у нас его дедом кличут.

– Вот как? – переглянувшись с подошедшим Бражниковым, сказал Трофимов. – Он, значит, и пчелами занимается?

– Занимается.

– Так, так… А где его дом, Анна Петровна?

– Пасека отсюда недалеко. – Осокина внимательно посмотрела на Трофимова. – Что вас встревожило, Сергей Прохорович?

– Рано еще об этом говорить, Анна Петровна. Скажите, кто бы мог проводить меня к этому деду?

– К Зачиняеву?

– Да.

– Я сама вас провожу, Сергей Прохорович.

– Тогда пойдемте.

– Сейчас ночью?

– Да, сейчас…

37

До колхозной пасеки, где жил Зачиняев, было не более двух километров. Дорога шла через поля, клеверами, сбегала в овраг. У края оврага, неприметный среди деревьев, стоял маленький домик. В окошке, несмотря на поздний час, светился огонек.

– Что же мы ему скажем? – спросила Осокина, когда Трофимов, подойдя к окну, уже собрался постучать. – Ночь, а мы в гости.

– Ничего, он к ночным гостям привычен, – сказал Бражников.

Трофимов постучал.

За занавеской колыхнулась бородатая тень.

– Кто там еще? – послышался старческий, ворчливый голос.

– Это я, Василий Алексеевич, отоприте! – отозвалась Осокина.

– Аннушка? Сейчас отопру.

Дверь распахнулась. Трофимов увидел маленького, седенького старичка. Он был в белой длинной рубахе и в белых полотняных штанах. От всего его облика, от вздетых на лоб очков и снежно-белой бороды веяло старческим добродушием.

– Аннушка! – сказал Зачиняев, вглядываясь в темноту, и в голосе его Трофимов уловил радость. – Да где же ты? Со света-то не видать!

– Даша сказывала, что вы меня искали, Василий Алексеевич. – Осокина замялась. – Вот я и пришла…

– Будто уж из-за этого и пришла? – добродушно усомнился Зачиняев. – Ночью-то? Ну, входите, входите, товарищи прокуроры. Аннушка плохих гостей ко мне не приведет.

Старик, часто кивая головой, выждал, пока Осокина не вошла в дом, и вдруг, живо обернувшись к Трофимову, сказал лукаво, усмешливо:

– А я вас видел, когда вы с Аннушкой над рекой стояли. Видел, как Стрыгин к вам подходил. А я вот не подошел… Вижу, люди у реки стоят, тайгу слушают. Зачем мешать? – Старик посмотрел на Бражникова. – И тебя видел, как с Дашей плясал.

– А вот человека в плаще, что овощи из колхоза увез, так и не разглядели… – не то спросил, не то упрекнул деда Трофимов.

– Не разглядел, не разглядел, – горестно покачал головой старик. – Ошибся…

– В ком? – в упор взглянул на него Трофимов.

Они вошли в комнату.

– А ты не спеши, не спеши, – усмехнулся старик, притворяя за собой дверь, и подошел к Осокиной.

Двигался Зачиняев с удивительной для его лет легкостью. Говорил быстро, негромко, точно не говорил, а приговаривал.

– Садитесь, товарищи. С дороги-то посидеть – первое дело. – Старик пододвинул Осокиной скамью. – Садись, Аннушка, рад я тебе, садись.

Осокина села.

– А ты отчего такой сердитый? – глянул старик на Бражникова. – Гость на хозяина сердиться не должен.

– Я на вас и не сержусь, – сказал Бражников.

– И не сердись… А то, что я о тебе Даше окажу, если спросит? Даша-то ко мне за советом прибежит, ко мне… – Старик улыбнулся смущению Бражникова. – Со мной многие советуются.

– Вот и я к вам за советом пришел, Василий Алексеевич, – сказал Трофимов.

– Ты не за советом, нет! – сурово, точно уличая Трофимова, посмотрел на него старик. – Ты с вопросом пришел!

– С каким же? – невозмутимо спросил Трофимов.

– А с таким, что еще в дверях задал.

– Верно, Василий Алексеевич, с ним и пришел.

– Не веришь, значит, что я того человека в плаще не знаю? – с откровенным любопытством приглядываясь к Трофимову, спросил старик.

– Не верю, – просто ответил Трофимов.

– Так. – Зачиняев быстро присел на скамью рядом с Осокиной и спросил, обращаясь не к Трофимову, а к ней: – Почему же я про машину Громову рассказал?

– Потому, что вы честный человек, Василий Алексеевич, – сказал Трофимов.

– Ага! Честный! – по-прежнему глядя не на Трофимова, а на Осокину, крикнул старик. – Только меня на слова не купишь! Как ты можешь меня честным считать, если думаешь, что я правду утаил? Ну-ка, отвечай!

– На этот ваш вопрос, Василий Алексеевич, вы сами и ответите.

– Мудрено! Мудрено силки расставляешь, – закрутил головой старик, – не понять!

– Что ж тут непонятного? – спросил Трофимов. – Честный человек правды не утаит.

– Я и не утаил.

– Полправды – все равно, что неправда, Василий Алексеевич.

– Ты мою правду аршинами не мерил, где половина, а где вся.

– Оттого и спрашиваю.

Зачиняев вскочил с места.

– Сдается мне, товарищ прокурор, что ты и сам знаешь, кто был тогда в машине.

– Боюсь, что знаю…

– Боишься?

– Боюсь…

– А чего? – Зачиняев вплотную придвинулся к Трофимову.

Глаза старика сверкнули из-под очков пытливым, вопрошающим огоньком.

– Того, Василий Алексеевич, что ошибся в человеке, – ответил Трофимов. – Как вы ошиблись, так и я ошибся. Этого и боюсь.

– Да, ошибся! – голос Зачиняева дрогнул. Старик отошел от Трофимова и стал быстрыми шагами бегать из угла в угол. – Ошибся! – бормотал он. – Прости, друг, должен я, должен сказать!.. – Зачиняев неожиданными для него медленными и широкими шагами подошел к Трофимову. – Глушаев Григорий Маркелович, вот кто тогда на машине приезжал! – Лицо старика сморщилось. Он стал совсем маленьким, совсем старым. – Ради друга покойного молчал, ради Маркела… Ан нет, правды не утаишь.

– А с Глушаевым был Костя Лукин? – глухо спросил Бражников.

– Он.

Бражников молча опустил голову.

– Неужели мы опоздали? – тихо сказал Трофимов. – Неужели Глушаев опередил нас, и уже поздно спасать Лукина?..

В полном молчании слушали Трофимов, Осокина и Бражников печальный рассказ старика о его друге Маркеле Глушаеве.

Безземельный рязанский крестьянин, он вместе с сыном Григорием, тогда еще молодым парнем, пришел на Урал в поисках заработка. Его привлекло сюда стремление быстро разбогатеть, так, как богатели, по рассказам бывалых мужичков, уральские и сибирские старатели. Потянуло Маркела на золотишко. Мечтал он найти жилу, да такую, чтобы с выручки можно было купить лошадь, десятины две земли, поставить избу и снова приняться за свое исконное крестьянское дело. Невелика была мечта у Маркела Глушаева, но и она казалась ему несбыточной. И верно, не сбылась.

Общая горькая судьба старателей-неудачников крепкой дружбой связала Василия Зачиняева с Маркелом. А после смерти друга Зачиняев перенес всю свою привязанность на его сына.

Григорий Глушаев мало в чем походил на отца. Смолоду был он хитер и увертлив. Смолоду завелись у него дружки среди перекупщиков и промышленников. А вскоре и сам он стал старшим на одном из приисков, начал быстро богатеть.

Революция спутала все расчеты Глушаева. Он притих, затаился. Долго Зачиняев ничего не знал о его судьбе.

А Григорию не сиделось на месте. Редкие письма от него приходили то из Средней Азии, то с Кавказа, то вдруг из Магнитогорска. И всякий раз он объяснял перемену места жительства тем, что на новой работе были лучшие условия и больше платили. А работал он то снабженцем, то завхозом, то вдруг прорабом.

Старик с неодобрением относился к кочевой жизни Глушаева, а однажды, услышав бытовавшую в те дни презрительную и хлесткую кличку «летун», понял, что Григорий и есть такой вот летун, охотник за длинным рублем.

Незадолго до войны Глушаев снова появился в Ключевом. Казалось, он образумился. Стороной Зачиняев узнавал, что Григорий хорошо работает на строительстве комбинатского поселка, продвигается по службе. И это радовало старика. Частые попойки, грубость, заносчивость Григория Зачиняев извинял, как дань прошлому.

Но случилось то, что извинить уже было нельзя.

И если Громову старик рассказал лишь полправды, то теперь Трофимову он поведал всю правду о Глушаеве…

За окном послышались чьи-то шаги, и в дверь постучали.

– Входите! Не заперто! – крикнул Зачиняев.

Дверь отворилась. Первым, кого увидел Трофимов, был Костя Лукин. За ним в комнату вошли его отец и Громов.

– Товарищ младший советник юстиции, приехали к вам с рейда, – сказал, указывая на Лукиных, Громов. – Видно, что-то у них важное…

– Сергей Прохорович, – подошел к Трофимову старый Лукин. – Вот привез сына… Такое дело, что ждать да откладывать посчитал невозможным… Только прямо окажу, в этом деле он…

– Пусть говорит сам! – прерывая старика, сказал Трофимов и выжидающе глянул на Константина.

– Товарищ Трофимов… – прямо и безбоязненно посмотрел тот на прокурора. – Отец рассказал мне, что в Искре, в колхозе «Огородном»… – Лукин нетерпеливо махнул рукой. – В общем, я знаю, кто увез овощи из парников.

– Кто?

Константин по-прежнему прямо смотрел на Трофимова.

– Глушаев и я…

– И вы знали, что эти овощи крадут у колхозников? Знали? Отвечайте!

– Нет, не знал. Глушаев сказал мне, что овощи куплены комбинатом.

– Не знали?

– Нет, товарищ Трофимов. Я верил тогда Глушаеву, как отцу.

– Не знал, Сергей Прохорович, – с трудом переводя дыхание, сказал старый Лукин. – Поручиться могу за сына. Не вор он! Нет!..

– Верю. – Трофимов быстро подошел к Константину и крепко, обеими руками, обнял его за плечи. – Хорошо, что ты сам рассказал мне об этом. Но понимаешь ли ты теперь, над какой пропастью стоял? Понимаешь ли ты, каким ядом хотел тебя отравить Глушаев?

– Понимаю, Сергей Прохорович… – сказал Лукин и отвернулся, чтобы люди не увидели его слез.

38

Со дня суда прошло немало времени, и все это время Таня жила одной надеждой, что Костя придет к ней, всем существом своим ждала этой встречи.

Суд почти примирил ее с мужем. Тогда, на суде, Таня многое поняла, многое простила Константину. Оставалось лишь сделать последний шаг к примирению, но не она, а он должен был сделать этот последний шаг.

Где он был? Что он делал? Гордость мешала Тане спрашивать о муже у знакомых. Она резко обрывала разговор, когда чувствовала, что друзья хотят заговорить с ней о нем. А сама все ждала и ждала, вздрагивала от каждого стука, с надеждой вслушивалась в приближавшиеся к двери шаги.

В воскресенье утром Таня по обыкновению поднялась очень рано. Дома ей не сиделось, и она решила пойти на реку.

Едва она вышла из калитки, как увидела выезжавшую из-за угла машину.

Взвизгнули тормоза. Таня увидела, как из машины, в которой, как ей показалось, сидел прокурор Трофимов, выпрыгнул Константин, и через мгновение почувствовала на своих похолодевших от волнения руках его горячие руки.

– Танюша! Родная!..

Таня подняла голову. Машины на улице уже не было, и улица снова была по-воскресному тиха и безлюдна. Но рядом с ней стоял ее Костя…

Свернув за угол, машина выехала на городскую площадь. Здесь Трофимов велел остановиться и, попрощавшись с Бражниковым, пошел дальше пешком. Домой он не спешил. Узнав от Лукина о приезде Швецова, он почему-то был уверен, что Марины нет дома. При мысли об этом дом Беловых представился вдруг Трофимову каким-то нежилым, неуютным, словно в нем настежь открыли все двери и по комнатам гуляют сквозняки. Нет, домой ему незачем было торопиться.

Медленно шел он тихой поутру площадью. Почти две недели не был Трофимов в городе, но странно, за те дни, что ездил он по району, Ключевой стал ему еще ближе и роднее, чем прежде. Теперь Трофимов уже не чувствовал себя новым здесь человеком. Город был знаком ему не только очертаниями своих улиц и площадей. Трофимов знал теперь, чем живут и о чем мечтают тут люди.

Завтра ему предстояло поделиться этими своими знаниями с секретарем райкома. Вот и подошел тот день, когда он может смело сказать Рощину: «Поогляделся, Андрей Ильич, поработал. Теперь можно и поговорить». Да, этот день подошел, и Трофимов с волненьем ждал встречи с Рощиным.

Но сейчас, тихим воскресным утром, он неторопливо шел через площадь, раздумывая, куда бы пойти.

Вот он остановился у залитой солнцем газетной витрины. С первой страницы районной газеты улыбался Трофимову инженер Острецов. Из заметки под фотографией Трофимов узнал, что вчера в летнем театре инженер Острецов докладывал жителям города и поселка о перспективах жилищного строительства в Ключевом. Газета писала, что «инженер Острецов развернул перед притихшей аудиторией увлекательные планы, заглянул в будущее нашего города…»

На первой же странице были напечатаны заметки о начавшемся в Ключевом месячнике по благоустройству города и поселка.

«Расширим городской парк! Озеленим поселок! – писала газета. – Сделаем наш город и поселок еще красивее, еще благоустроеннее!»

В каждой заметке, в каждой статье Трофимов находил и свои мысли и свои планы. Радостно было сознавать, что жизнь в районе шла по верному пути и что он, прокурор, по мере сил своих, тоже принимал участие в этой жизни. Не беда, что работа его для многих оставалась неприметной, что строители и садоводы, говорившие сейчас со страниц газеты, часто и не подозревали о своем помощнике с прокурорскими погонами на плечах. Не беда! Главное, чтобы помощь эта поспевала вовремя.

– Товарищ прокурор! – послышалось за спиной у Трофимова.

Трофимов обернулся. Перед ним, опираясь на палку, стояла Забелина.

– Узнаете меня, товарищ прокурор? – спросила она. – Забелина я, Евдокия Семеновна.

– Узнаю. Здравствуйте, Евдокия Семеновна.

– Здравствуйте, здравствуйте, голубчик. – Забелина пошла было дальше, но остановилась. – Хочу я у вас спросить, товарищ прокурор, где тот ваш начальник, что тогда принял меня?

– Уехал на учебу, Евдокия Семеновна.

– На учебу? Что ж, большому кораблю большое плавание… Ведь ответил мне внук-то. Пишет, помогает. Все хотела зайти к вам поблагодарить. Вы, товарищ прокурор, если станете писать своему начальнику, поклон от меня передайте. Кланяется, мол, старуха Забелина и благодарит.

– Хорошо, Евдокия Семеновна, передам, – улыбнулся Трофимов.

– Обязательно. Видно, душевный человек. Не поленился, написал внуку от себя, пристыдил… – Забелина кивнула Трофимову и отошла.

Двинулся дальше и Трофимов.

«Куда же пойти? – снова подумал он. – В гости, что ли, к кому напроситься? – Трофимов в нерешительности огляделся по сторонам. – К кому же?» – И тут припомнился ему старик Чуклинов, первый его знакомый в Ключевом.

«Вот к нему и пойду, – решил Трофимов. – На весенний мед да на прямой разговор».

Он быстро отыскал церквушку, на которую указывал ему Чуклинов, а за ней увидел и дом под зеленой крышей.

Еще издали заметил Трофимов высокую фигуру старика. С лопатой в руках ходил Чуклинов по своему саду.

– Можно к вам? – спросил Трофимов, останавливаясь перед калиткой.

Старик поднял голову.

– Никак приятель мой московский? – радостно пробасил он. – Вспомнили все же, пришли!

Старик быстро зашагал навстречу Трофимову.

– Входите, входите, Сергей Прохорович! Здравствуйте!

– Здравствуйте, Егор Романович. – Трофимов посмотрел вокруг. – Вот какой вы тут сад вырастили!

– Ага! Убедились! – торжествующе сказал старик. – Вон они, те самые абрикосовые саженцы, уже привились. – Чуклинов подхватил Трофимова под руку и повел его в сад. – Степан! – крикнул он. – Иди, я тебя с дружком своим московским познакомлю!

– Иду, иду, – послышался из-за деревьев голос, и Трофимов увидел идущего к ним по садовой дорожке председателя горисполкома.

– Товарищ Трофимов? – удивился тот. – Вы ко мне?

– Э-э, да вы, я смотрю, знакомы! – сказал старик.

– Что-нибудь случилось, товарищ Трофимов? – спросил Степан Чуклинов.

– Случилось! Случилось! – рассердился старик. – Человек просто в гости пришел, а ты – случилось!

– Виноват, – смутился Чуклинов. – Гость-то ведь не простой, а прокурор – вот и спрашиваю.

– Прокурор? – насторожился старик. – Так вот вы кто, Сергей Прохорович… А я по погонам решил, что железнодорожник.

– Прокурор ли, железнодорожник ли – для воскресного дня значения не имеет, – рассмеялся Трофимов.

– Это верно, – кивнул старик, – только я такой счастливый случай упустить не могу…

– Сейчас жаловаться начнет, – добродушно сказал сын. – Как же, прокурор в гостях!

– И начну! Я ведь, Сергей Прохорович, давно к вам, то есть прокурору, собираюсь. Давно!..

– Вот завтра и приходите, – сказал Трофимов. – А в воскресенье стоит ли говорить о делах?

– Не могу, Сергей Прохорович, – твердо сказал старик. – Решительно не могу о делах не говорить. Вы уж извините…

– Ну что же, – покорился Трофимов. – Рассказывайте.

– Рассказ мой будет коротким, – негромко, словно о чем-то задумавшись, сказал старик. – Вот посмотрите-ка на этот мой сад… – И старик медленно и широко повел рукой в сторону ветвистых, зацветающих розоватым цветом вишен; задержал ладонь над кронами яблонь; и, опуская руку к земле, проник, казалось, острым своим взглядом в буйно-зеленую чащу малинника. – На Урале, на севере вырастил я эти деревья. Не сам вырастил, а с помощью людей, с помощью, осмелюсь так выразиться, мечтателей и тружеников. Первым из них почитаю Ивана Владимировича Мичурина. Да…

Трофимов посмотрел на умолкшего старика, на его сына, который, гордясь отцом, не сводил с него глаз, и вдруг вспомнились ему его недавние сомнения. «А я, вырастил ли я хоть одно деревцо за всю мою жизнь? Чем полезен я людям?»

И, точно отвечая на этот его безмолвный вопрос, старик шагнул к Трофимову и горячо сказал:

– Очень нужна мне ваша помощь, Сергей Прохорович.

– В чем же, Егор Романович?

– А в том, что порешили мы – городские садоводы – озеленить комбинатский поселок, а хода нашему делу нет.

– Что же вам мешает?

– Равнодушие, Сергей Прохорович! Хуже суховея, хуже саранчи это самое равнодушие в нашем деле. Вам, конечно, видней, а только уверен, что есть у советской власти такой закон, по которому равнодушных людей привлекают к ответственности.

– Кто же вам мешает? – спросил Трофимов. – Почему? Ведь ваше начинание можно только приветствовать.

– На словах и приветствуют, а на деле мешают.

– Отец жалуется на Глушаева, Сергей Прохорович, – сказал молодой Чуклинов. – Договорились они с ним о транспорте – подвел. Попросили людей – отказал. А сам на каждом перекрестке кричит, что приступил к озеленению поселка. Андрей Ильич решил ставить этот вопрос на бюро.

– Не на бюро о Глушаеве говорить, а на суде! – гневно сказал старик. – Саранча он!

– Верно, Егор Романович, – кивнул Трофимов. – Глушаев заслуживает наказания… Кстати, где у вас телефон?

– Пойдемте, я покажу. – Торжествуя победу, старик весело посмотрел на сына. – Слыхал?

Трофимов и оба Чуклиновы вошли в дом.

– Вот и телефон, – сказал старик. – Могу и номер Глушаева разыскать.

– Не нужно, – Трофимов взял трубку. – Соедините меня с прокуратурой, – попросил он телефонистку. – Товарищ Находин? Здравствуйте… Да, приехал. А вы дежурите?.. Хорошо, хорошо, об этом завтра… Скажите, выполнен ли мой приказ о заключении под стражу, который я передал для исполнения Громову? Выполнен? Так… До свидания, товарищ Находин.

Трофимов повесил трубку и обернулся к Чуклиновым:

– Григорий Глушаев арестован, товарищи…

– В чем же он обвиняется? – изумленно спросил Степан Чуклинов.

– В чем обвиняется? Назову лишь одно из его преступлений – воровство, хищение колхозного имущества.

– Неужели Глушаев, Григорий Маркелович Глушаев мог до этого докатиться?..

– Вас это удивляет? А меня нет. Именно – докатился. – Трофимов помолчал. – А ведь правильное, Егор Романович, придумали вы для него имя: саранча! Точнее и не скажешь. – Трофимов посмотрел на старика Чуклинова и с огорчением добавил: – Ну, а на чаек с весенним медом я уж в другой раз приду…

Он попрощался и вышел.