Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"
Автор книги: Лазарь Карелин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Сдерживая себя Трофимов выговаривал слова медленно и четко. Говорить так в минуты волнения он научился, еще работая следователем. Бывало стиснет пальцы в кулак, посмотрит в упор на собеседника и негромко, разве что слегка глуховатым голосом, начнет говорить, смиряя себя каждым слогом медленно текущих слов.
– Ну-ну, горяч! – сказал Рощин, и по его голосу нельзя было понять, осуждает или одобряет он Трофимова. – Что ж тут обидного, что на тебя поначалу смотрят с недоверием? Народ у нас, Сергей Прохорович, приглядистый, строгий. Зато уж если поверит, то поверит до конца, если полюбит, то полюбит крепко. Так, ведь, Яков Осипович?
– Твердой повадки человек, хорошо! – точно разглядев в Трофимове что-то приметное лишь ему, кивнул Антонов.
Он долго смотрел на Трофимова и внезапно, перегнувшись к нему через стол, задушевно и просто сказал:
– Так вот я и говорю: от колхоза имени Сталина в укрупненный перешло богатейшее зерновое хозяйство. Вместе с землями прежнего колхоза «Уралец» – это, доложу я вам, сила! Не говоря уж о молочных фермах, о птицефермах, о пасеках. Все это соединилось друг другу в подкрепление.
Антонов говорил, обращаясь уже не только к одному Трофимову, но тот не замечал этого. Тревожные мысли владели сейчас его сознанием. Лишь теперь, оценивая уважение, с которым Антонов отозвался о Михайлове, Трофимов начинал понимать, что, заступив место старого прокурора, он взялся за дело очень и очень трудное. И не легок был его путь к сердцам таких вот прямых и простых людей, как Лукин и Антонов, доверие которых не так-то просто будет завоевать.
– А вы ведь меня не слушаете, – обернулся к Трофимову Антонов. – Смотрите куда-то мимо и не слушаете.
– Мало ли о чем может задуматься прокурор… – понимающе взглянул на Трофимова Рощин. – Впрочем, ты не прав: Сергей Прохорович тебя слушает, и даже внимательно слушает… Продолжай…
– Разговор-то как раз к главному подходит, Андрей Ильич… – Антонов озабоченно посмотрел на Рощина и с досадой хлопнул широкими ладонями по столу. – Колхоз «Огородный» – третий из тех, что слились у нас в один, очень, ну просто резко отличается и от колхоза имени Сталина и от колхоза «Уралец».
– Чем же?
– Да хотя бы с названия начать: «Огородный». Вот он и есть огородный, подсобный, так сказать, для города и поселка. Ничего, кроме овощей да меда, он отродясь не производил. Председатель «Огородного» Стрыгин, сами знаете, – человек тихий, неприметный, ну и дела там не очень-то приметные…
– А результаты как будто бы не плохие, – сказал Чуклинов. – За прошлый год, как я слышал, в этом колхозе на трудодень вышло что-то около двадцати рублей. Такой трудодень у плохих хозяев не бывает.
– Так-то оно так… Только вот как эти хозяева теперь отчитаются в своей работе, не знаю. На объединительном собрании колхозники из «Огородного» очень резко критиковали своего председателя и правленцев.
– Я ждал этого, – сказал Рощин. – Колхоз давно тревожил меня узостью своих огородных интересов. Правда, с объединением однобокость исчезнет, но есть опасность, что старые ошибки еще окажутся…
– Понимаю, Андрей Ильич. И вот боюсь, очень боюсь, что проглядели в «Огородном» вопиющие нарушения Устава сельхозартели.
– У тебя есть факты?
– Фактов пока нет, но предполагаю… Сейчас как раз Стрыгин сдает дела, вот тут-то факты и объявятся…
Рощин с тревогой смотрел на Антонова.
– Нужно, товарищ Антонов, по-новому организовать партийную работу. Колхозы объединили свои хозяйства – отлично. Но главное у нас всегда и во всем – люди. Подумайте: три партийные организации слились у вас в одну! Вот это сила! И ваша задача – так повести свою работу, так организовать коммунистов и колхозный актив, чтобы в новое хозяйство не проникли старые грехи.
– В этом-то все дело, Андрей Ильич, – сказал Антонов.
– Так почему же ты здесь? – строго спросил его Рощин. – Тебе надо быть сейчас у себя в Искре и помогать Анне Петровне Осокиной налаживать работу.
– Я собираюсь завтра же вернуться назад. Хотел только…
– Да знаю я, знаю, зачем пожаловал… – усмехнулся Рощин. – Хотел к себе на объединенное партийное собрание зазвать, верно?
– Верно, – признался Антонов.
– Ну, а я и без приглашения приеду.
– Значит, до скорой встречи! – поднимаясь, радостно сказал Антонов. Он попрощался с Рощиным и Чуклиновым и подошел к Трофимову. – О наших колхозных делах я и хотел посоветоваться с Михайловым. Он ведь там у нас всех знает…
– У меня к вам просьба, товарищ Антонов, – сказал Трофимов.
– Слушаю.
– Как только приедете в Искру и разберетесь в делах с «Огородным», сообщите в прокуратуру свои выводы.
– Обязательно обо всем вам напишу, товарищ Трофимов. Как разберемся, так и напишу.
– Хитрый мужик! – сказал Чуклинов, когда дверь за Антоновым затворилась. – Вот посмотрите, он весь районный актив на свое собрание созовет. За тем и приехал. Кстати, Андрей Ильич, когда поедете в Искру, захватите и меня. Надо мне с Осокиной потолковать. Думаю, что сталинцы помогут городу и поселку в осушке болот. Да и в строительстве дороги помогут, хотя она к ним и не подходит. Сталинцы – народ артельный.
– Надо полагать, что помогут, – согласился Рощин. – А Антонов – мужик действительно напористый – это хорошо.
Рощин подошел к окну, открыл его и жестом подозвал к себе Трофимова и Чуклинова.
– Рассвет! – сказал он, указывая на узенькую серовато-голубую полоску над черным массивом бескрайних лесов. – Как рано летом светает…
Они долго стояли у распахнутого окна. Стояли молча, вглядываясь в ночную даль, и думали каждый о своем.
14
Остаток ночи Трофимов провел в гостинице. А рано утром, побрившись и переодевшись в форменный китель, перенес свой чемодан на новую квартиру.
Евгения Степановна напоила его чаем, ничего не говоря о вчерашнем вечере, не спросив даже, почему он не вернулся вчера с Мариной. Дочери дома не было. На вопрос Трофимова, где Марина, Евгения Степановна улыбнулась и махнула рукой:
– Давно на работе. Наверное, опять с кем-нибудь воюет!
На этом разговор оборвался. Только в дверях, когда Трофимов уже уходил, Евгения Степановна, взглянув на его погоны, спросила:
– Как же вас величать теперь прикажете? Военный – не военный. Майором?
– Младший советник юстиции! – шутливо вытягиваясь перед нею, отрапортовал Трофимов.
– Советник? – покачала головой Евгения Степановна. – Звание обязывающее. Жду вас, товарищ советник к обеду!
«Звание обязывающее! – думал Трофимов по дороге в прокуратуру. – Вот как об этом говорят люди… И ведь они правы».
После вчерашнего разговора с Рощиным Трофимову захотелось сразу же взяться за дело, побывать на комбинате, в районе. Впрочем, первоначальный план работы оставался неизменным: он решил начать с чтения писем, поступивших в прокуратуру за последние месяцы, и со знакомства с текущими делами. Потом уж само собой станет ясным, что дальше делать и на что обратить внимание.
В прокуратуре его ждали. Михайлов представил Трофимову двух следователей. Первый был – немолодой, тучный, с морщинистым добродушным лицом, Василий Васильевич Громов, про которого Михайлов сказал:
– Среди уголовников когда-то был известен под кличкой «Гром с ясного неба».
Толстый Василий Васильевич самодовольно улыбнулся, отчего задвигались все его морщины, а лицо стало еще добродушнее.
– Из бывших беспризорников я, – сказал он. – С уголовниками действительно знаком.
– Еще как знаком! – вмешался в разговор помощник прокурора Находин. – В городе ни одного вора не осталось.
– А тебе скучно? Тебе бы лучше, чтобы воры были, драки, стрельба? – неодобрительно глянул на него Громов.
Другой следователь, голубоглазый, русоволосый паренек, сразу расположил к себе Трофимова. Ведь и он сам когда-то начинал вот таким же юнцом.
– Младший юрист Петр Иванович Бражников, – солидно представился паренек.
– Что ж, и у вас есть уже какая-нибудь кличка? – ласково глядя на вытянувшегося перед ним Бражникова, спросил Трофимов.
– Нет, свои меня просто Петей зовут, – смутился Бражников и, поняв по веселым лицам товарищей, что ответил не совсем удачно, смутился еще больше. – Я ведь всего три месяца как следователь. Прямо с курсов.
– Уралец. Отлично знает район, – охарактеризовала его Власова. – Уже провел три следствия, и доложу вам, острота зрения отличная.
– Вот как? Отличная острота зрения? – переспросил Трофимов. – Это в нашей работе – одно из самых важных качеств. – Трофимов посмотрел на Михайлова. – Так же думает и наш секретарь райкома.
– Уже были у него? – спросил Михайлов.
– Разговаривал.
– Человек он у нас не новый, – сказала Власова, – но на партийную работу пришел недавно.
– А я вас видел вчера в парке, – сказал неожиданно Петя. – Смотрю: незнакомое лицо. А вы, оказывается, наш начальник.
Все рассмеялись.
– От Петиных глаз ничто не укроется, – ласково погладила юношу по плечу Власова.
– От глаз младшего юриста Бражникова, – поправил ее Трофимов. – Ну, товарищи, приступим к работе. Как у вас, товарищ Власова, с временем? Могли бы взять на себя еще одно дело?
– Да.
– Тогда займитесь делом Лукиных. Правда, по делам подобного рода предварительное следствие не ведется, но я и не прошу вас об этом. Хотелось бы, Ольга Петровна, чтобы вы просто побеседовали с родными и друзьями Лукиных, поговорили бы по душам и с самой потерпевшей. Вы женщина, с вами она будет говорить более откровенно. Очень важно, чтобы ко дню суда у нас было точное представление обо всем, что предшествовало поступку Лукина. Он ведь, как мне показалось, любит жену.
– И она его любит! – волнуясь, сказал Бражников. – Я их давно знаю. Все ребята в городе и на комбинате не могут понять, что у них случилось. Костя хороший парень был, а Таня…
– Вот вы и поможете Ольге Петровне, – сказал Трофимов. – Потом я сам займусь этим делом…
– Когда приступим к передаче дел? – спросил Михайлов, после того как помощники и следователи вышли из кабинета.
– Думаю, прямо сейчас.
– Сейчас у меня приемные часы.
– Вот и отлично. С этого и начнем.
– С приема посетителей? – не понял Михайлов.
– Да, с приема посетителей, – сказал Трофимов. – Посетители для прокурора – это голос района. Вот и попробуем вместе прислушаться к этому голосу.
Михайлов позвонил секретарше.
– Просите, – сказал он и отошел от стола, освобождая Трофимову место.
– Нет, нет, я посижу где-нибудь в сторонке, – остановил его тот. – Вы принимайте, а я послушаю.
Михайлов снова сел за свой стол, а Трофимов устроился за маленьким столиком в стороне у окна.
Секретарша ввела в кабинет первого посетителя. Рослый парень решительными шагами подошел к столу Михайлова и положил перед прокурором толстую пачку бумаг.
– Вот! – сказал он отрывисто. – Целая книга про то, как я строил свой дом.
– Что это? – пододвинул к себе бумаги Михайлов. – Садитесь, товарищ.
– Спасибо, постою, – громким от волнения голосом сказал парень.
– Где работаете? – спросил Михайлов.
– Машинистом электровоза в шахте. Кузнецов моя фамилия.
– Кузнецов? – переспросил, внимательно посмотрев на посетителя, Михайлов. – Это о вас писали недавно в нашей газете?
– Да обо мне.
– Припоминаю, припоминаю… – Михайлов обернулся к Трофимову. – Вот, товарищ Трофимов, рекомендую. Важное дело человек на шахте начал: скоростное вождение электропоездов.
– Ничего особенного, – сказал Кузнецов. – У нас в шахте есть такие перегоны, что можно большие скорости развивать. А скорость составов под землей невелика. Вот я с ребятами и разработал новый режим движения.
– А польза от этого, наверное, не малая? – спросил Трофимов.
– Конечно! – оживился Кузнецов. – Я теперь, например, до десяти лишних составов за смену набираю!
– Большое дело – так и в газете писали, – сказал Михайлов. – Вам, кажется, и премию за это дали?
– Дали, – снова помрачнел Кузнецов. – Лучше бы не давали…
– Это почему же? – удивился Трофимов.
– Да потому, что из-за этой премии я сна лишился…
– Вы расскажите нам все по порядку, – дружески взглянув на Кузнецова, сказал Трофимов. – Садитесь и рассказывайте.
– Что тут рассказывать? – пожал плечами Кузнецов. – Ну, получил я премию… Думал, думал, куда деньги деть, и надумал строить себе новый дом. Старый – отцовский, даже дедовский – от времени на ветру качается. Только начал строить, а мне на комбинате говорят: «Погоди, не строй, мы тебе как стахановцу скоро сами дом построим, коттедж». Ладно, стал ждать. Месяц или два прошло, получаю бумажку: выбирайте, мол, участок для строительства. Какой такой участок? У меня участок имеется, я там от рождения живу. У нас огород, садик… Пошел в дирекцию, объясняю. Нет, говорят, мы тебе дом в городе строить не станем. У нас, говорят, свой план строительства, свой поселок. – Кузнецов удивленно развел руками. – Зачем же мне переезжать в поселок, когда мне и в городе хорошо? Так и не договорились.
– И отказались от дома? – спросил Михайлов.
– Отказался! Решил строить на премию. Да… Ну и хлебнул горя… Нужна, скажем, мне машина, чтобы лес привезти. Хорошо, иду в дирекцию, думаю, дадут, помогут. «Нет, – говорят, – не будет тебе машины, раз ты такой гордый, что не пожелал жить в поселке». Ладно, иду за машиной в горсовет. «Нет, – говорят, – не будет тебе машины, работаешь ты на комбинате – пусть комбинат помогает». И так во всем. Вот!
Кузнецов прихлопнул ладонью толстую пачку бумаг и продолжал:
– Сколько я заявлений понаписал, просьб разных! И ничего! Председатель горисполкома – товарищ же мой – Степан Чуклинов, и тот отказал. Как же так, говорю, Степа, то есть Степан Егорович, давно ли вместе на шахте поезда гоняли? Молчит. Что же я, спекулянт какой, спрашиваю, не на свои трудовые дом строю? Опять молчит. А ведь я за него всей душой голосовал. Да… – Кузнецов посмотрел на Михайлова, потом на Трофимова и спросил неуверенно: – А может, и вы так же думаете? Может, правильно, что никто не хочет мне помочь?
– Нет, товарищ Кузнецов, неправильно, – сказал Трофимов. – Помочь вам обязаны.
– Комбинат? – обрадовался Кузнецов.
– И комбинат и город.
– Прокуратура, правда, приказать им не может, – сказал Михайлов. – Впрочем, оставьте ваши документы, мы разберемся.
– Для того чтобы помочь стахановцу построить дом, вовсе не надо отдавать приказаний, – заметил Трофимов. – На этот счет есть совершенно ясные указания правительства. Странно, что товарищи на комбинате и в горисполкоме не знают этого.
– Так как же, надеяться? – спросил, поднимаясь, Кузнецов.
– Надеяться, – улыбнулся ему Трофимов. – Оставьте ваше заявление. Мы разберемся и поможем вам.
– Ну, спасибо! До свидания! – крепко пожал Трофимову руку Кузнецов. – И вас, товарищ Михайлов, прошу, похлопочите…
Кузнецов вышел.
– Можно ли? – послышалось за дверью, и в кабинет, медленно переставляя ноги, вошла старая женщина.
– Садитесь, – пододвигая женщине кресло, поднялся со своего места Михайлов.
Прежде чем сесть, женщина долго осматривалась, тихонько, точно отсчитывала что-то про себя, ударяя палкой в пол.
– Садитесь, садитесь, – сказал Михайлов.
Женщина села.
– Восемьдесят мне, – сказала она дрожащим голосом. – Забелина, Евдокия Семеновна.
– Вы не волнуйтесь, – ободрил ее Михайлов.
– Да ведь как же не волноваться? – прошептала Забелина, и по ее дряблым, старческим щекам медленно поползли слезы. – Стыдно было мне идти за таким делом к прокурору, а, видно, идти больше некуда.
– Что же у вас произошло, Евдокия Семеновна? – мягко спросил Трофимов.
Забелина быстро оглянулась на него и всплеснула руками:
– Вот такой же, такой же и он у меня!
– Кто? – спросил Михайлов.
– Внук. Хороший был такой парень. А как женился да уехал, так с того дня ни письма, ни привета – забыл и забыл.
– Вы, что же, на его иждивении?
– Считается, – горько кивнула Забелина. – Так ведь и справедливо это: сколько я ему сил своих отдала!.. А выходит, что не он мне за это благодарен, а государство. Государство не забывает.
– И давно он перестал вам помогать?
– Второй год подходит… Я не виню, а только, если трудно тебе, напиши. Пойму. Мне и не деньги его нужны, а память, внимание… – Комкая платок, Забелина насухо отерла с лица слезы и, перемогая слабость, сказала сурово и печально: – Неблагодарность! Этому ли я его учила?
– Оставьте у секретаря адрес вашего внука, – сказал Михайлов. – Мы напомним ему об его обязанностях.
– Только вы помягче, помягче как-нибудь, – заволновалась Забелина. – Бог с ним!
Она поднялась и быстро взмахнула руками, точно наперед отказываясь от всякой помощи, только бы не задеть, не обидеть внука.
– Кто он у вас? – спросил Забелину Трофимов.
– Инженер. Способный. Когда учился, все на пять, все на пять, – с гордостью сказала Забелина. – Бог с ним! Вы уж лучше и не пишите ему ничего. Нуждается, видно… Да ведь правду сказать – молодые… А мне, старухе, много ли нужно? Пенсию получаю, и спасибо.
– Зачем же вы к нам обратились? – пожал плечами Михайлов.
– Зачем? – задумалась Забелина. – Так ведь на сердце же наболело! Все одна, все одна. Мне бы весточку, письмецо только…
Забелина была уже в дверях.
– Вы все же оставьте нам адрес внука, – подходя к ней, сказал Трофимов. – Мы напишем ему. Обязательно.
Он помог Забелиной переступить через порог.
– И не помягче, а так, чтобы у этого «способного инженера» в загривке зачесалось! – резко сказал Михайлов, когда за Забелиной закрылась дверь. – Надо послать официальное отношение и хорошенько его припугнуть.
– Припугнуть? – спросил Трофимов. – Нет, этим мы почти ничего не достигнем.
– Не беспокойтесь, как миленький станет высылать деньги.
– Забелиной нужны не столько деньги, сколько внимание, участие внука.
– Ну, тут уж мы ничем помочь не можем.
– А я все же попробую.
– Как же это?
– Просто к официальному письму приложу письмо от себя.
– Увещевательного характера? – насмешливо спросил Михайлов.
– Не знаю, право, какого характера будет мое письмо, – спокойно сказал Трофимов. – Важно, чтобы оно вызвало у внука Забелиной не только страх перед ответственностью, но и чувство стыда, желание исправить свою ошибку. Какой бы он ни был эгоист, но что-то советское в нем должно же быть! Вот это советское в нем и поможет нам вернуть Забелиной внука.
– Ох, посмотрю я на вас, Сергей Прохорович, – не прокурором вам быть, а защитником, – сказал Михайлов.
– Правильно, – рассмеялся Трофимов. – Защитником, именно защитником всего советского, нового, что живет в наших людях. И обвинителем всего, что есть еще в нашем человеке от старого мира с его волчьими законами жизни. Впрочем, ведь и вы сами так же думаете…
– А как же мне еще думать, Сергей Прохорович… – негромко отозвался Михайлов.
И не столько смысл его слов, сколько его подавленный голос подсказал Трофимову, что, может быть, лишь теперь стала доходить до сознания Михайлова мысль о справедливости случившихся в его жизни перемен.
Трофимов внимательно всмотрелся в его за одну ночь постаревшее и осунувшееся лицо и понял, что не может расстаться с Михайловым, так и не окончив своего вчерашнего, явно неудачно начатого разговора.
Он подошел к двери, выглянул в приемную и, убедившись, что там пока нет больше посетителей, обернулся к Михайлову:
– А теперь, товарищ прокурор, прошу вас принять меня…
– Ну-ну, говорите, – без улыбки, даже не удивившись странному поведению Трофимова, отозвался Михайлов.
– Попробуем, Борис Михайлович, вернуться к нашему вчерашнему разговору…
– Что ж, извольте.
– Попробуем, хотя бы очень приблизительно, представить себе то, что случилось у Константина и Тани Лукиных в вечер их разрыва.
– Попробуем, – без всякого интереса, видимо думая о чем-то своем, согласился Михайлов.
– Мы с вами не поэты и не писатели, – заговорил Трофимов, с огорчением наблюдая, как равнодушно кивает в такт его словам Михайлов. – Мы – прокуроры.
– Вот именно. – Михайлов поднял голову и вопросительно посмотрел на Трофимова, словно только сейчас услышал его.
– Да, прокуроры, – повторил Трофимов. – И все же я попытаюсь рассказать вам, как представляется мне все, что случилось в тот вечер…
Он задумался, чувствуя на себе внимательный, ожидающий взгляд Михайлова.
– Я не знаю дома, где жили Лукины, – тихо и затрудненно, точно всматриваясь в картину, которая возникала в его воображении, заговорил Трофимов. – Наверно, это одноэтажный домик, каких много в этом городе. Наверно, стоит он на круто спускающейся к реке улице, и из его окон видны и река и близкий за нею лес… Дома этого больше нет, Борис Михайлович. Что толку, что он по-прежнему стоит на своем месте? Он опустел, в нем нет жизни.
– Да, да, это так, – кивнул головой Михайлов. – Мне говорили, что и Лукин и его жена живут теперь у своих родителей.
– Я не знаю, как раньше жили Лукины, – продолжал Трофимов. – Но думается мне, что они любили друг друга.
– Так оно и есть – любили, – согласился Михайлов.
– В тот вечер, о котором я хочу вам рассказать, к Тане Лукиной пришли ее отец и друзья. Вечер был весенний, теплый, и в дом идти не хотелось. Потеснившись, все сели на скамью у калитки и, вглядываясь в вот-вот готовый тронуться бугристый лед Ключевки, подставляя лица тревожному ветру, должно быть, ни о чем друг с другом не говорили. В такие вечера хочется быть вместе, но не разговаривать, а молчать. Да, так, наверно, все и было…
– Может быть, может быть, – с любопытством глядя на Трофимова, согласился Михайлов. Что-то в словах молодого прокурора заинтересовало его, и ему захотелось дослушать этот странный рассказ до конца. – Ну, а дальше?.. – спросил он.
– А дальше… к дому подошел Лукин. Таня поднялась и пошла ему навстречу, счастливая, что он пришел сегодня против обыкновения рано, по-женски радуясь, что друзья и отец увидят ее с мужем и не догадаются о затаенной тревоге, которая давно уже жила в ней.
– А ведь верно! – сказал Михайлов. – На суде выяснилось, что он часто до этого не ночевал дома. Впрочем, простите, что прервал ваш рассказ.
– Мой рассказ, – усмехнулся Трофимов. – Рассказ прокурора да еще с печальным концом. Но слушайте… Таня подошла к мужу. Подошла – и вдруг увидела не мужа, не друга, а человека чужого, враждебного. В лицо ей пахнуло чужим табаком, в движениях его она почувствовала чужую повадку – и все это, почти неощутимое, лишенное для нас, прокуроров, каких-либо вещественных доказательств, сказало Тане больше иных откровенных слов. Не стану гадать, что тревожило ее все эти дни. Ревность? Вряд ли. Нет, она не знала, что происходит с ее мужем, как не знает этого и теперь. Но тогда, увидев его таким раздраженным и хмурым, она не могла не спросить его: «Где ты был? Откуда ты такой?» Не знаю, что он ответил ей. Да и ответил ли вообще? Знаю лишь, что он ударил ее. Ударил при отце, при друзьях…
– Да, худо, худо все это до чрезвычайности! – сказал Михайлов.
– Но это еще не конец, Борис Михайлович… Самое страшное могло бы случиться дальше. Самое страшное таилось в том, что первое, о чем подумал Зотов, когда увидел, как тяжело оскорблена его дочь, первое, что управляло тогда его поступками, было желание отомстить, жестоко отомстить обидчику…
– Тяжкая, тяжкая обида! – сокрушенно произнес Михайлов, представив себя в эту минуту на месте Зотова.
– Но Зотов не стал мстить Лукину… – совсем тихо докончил свой рассказ Трофимов. – Они друзья Тани сумели сдержать себя, сумели сохранить свое человеческое достоинство. Они пришли к нам, к защитникам их прав, пришли в народный суд. И не из мести сделали они это. Им важно знать: что же случилось? Почему ударил свою жену Лукин? Им очень важно знать это, Борис Михайлович. По-человечески важно. И мы должны помочь им в этом.
– Знаете что? – порывисто поднявшись из-за стола и подходя к Трофимову, сказал Михайлов. – Вижу: вдумчивый вы человек. Пожалуй… пожалуй, вы и правы…
– Ну, спасибо, – протянул ему руку Трофимов. – Вот и поговорили…
– Да!.. – Михайлов решительно тряхнул головой и сказал твердо и громко, так, как, должно быть, привык говорить, выступая обвинителем на суде: – Умел судить других, умей судить и себя! Признаюсь: повседневщина!.. Берегитесь ее, Сергей Прохорович. Опасная это штука – повседневщина да пулечка по вечерам. Глядишь – и отстал. И вот уже азбука нашей жизни кажется тебе непонятной.
– Правильно, Борис Михайлович! – чувствуя, как легко и просто ему теперь разговаривать с Михайловым, горячо подхватил Трофимов. – Главное, по-моему, – знать, что азбуку нашей жизни нельзя затвердить раз и навсегда. Затвердить и успокоиться. Ведь живем-то мы не по-затверженному.
Трофимов говорил, и так убежденно и молодо звучал его голос, что Михайлов, слушая его, приободрился, и тяготившая его мысль о том, что он должен покинуть насиженное место, вдруг исчезла, и он снова обрел утерянную было веру в свои силы.
Так бывает в хмурые осенние дни. Вдруг выглянет солнце, и ненастный день, разом преобразившись, обретает ясные и молодые цвета, наполняется запахами трав, звонкой разноголосицей птиц. Но, видно, и доброе слово и участие товарища можно иной раз уподобить солнечному лучу, от которого на душе становится ясно даже в трудные минуты жизни.
– Да, главное – понять, что мы не можем жить по-затверженному, – повторил Трофимов. – Не можем! Возьмем то, что нам с вами всего ближе: закон, писаный закон. Ну, например, закон о дисциплине труда. Уже сегодня закон этот так внедрился в сознание советского человека, что всякое его нарушение навлекает на нарушителя не только административное наказание, но прежде всего – общественное порицание. Это – сегодня. А лет через двадцать?.. Думаю, Борис Михайлович, что тогда общественное мнение будет влиять на наших людей сильнее, чем теперешний писаный закон.
– Общественное мнение сильнее писаного закона! – раздельно произнес Михайлов. – А ведь так оно и будет, Сергей Прохорович!
– А пока, Борис Михайлович, не будем забывать, что в наши дни сто сорок шестая статья – очень серьезная и нехорошая статья и для нас, прокуроров, и в глазах общественного мнения.
– По наказанию? – улыбкой напоминая Трофимову вчерашний спор, спросил Михайлов.
– Нет, не по наказанию, а по смыслу содеянного, – так же дружески улыбаясь старому прокурору, ответил Трофимов.
