Текст книги "Младший советник юстиции (Повесть)"
Автор книги: Лазарь Карелин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
7
Городской парк был отделен от центра города рекой в том месте, где она делала широкую петлю, так что парк как бы лежал на самой реке, протянув к городу круто изогнувшийся над водой деревянный мост.
Мост этот по вечерам был местом встреч влюбленных.
Здесь, возле резных перил, в матовом свете фонарей, парни невольно говорили шепотом, а девушки, потупившись под взглядами случайных прохожих, прикрывали лица трепетавшими на ветру шелковыми косынками.
Сюда доносились приглушенные расстоянием звуки духового оркестра, неясные шумы вечернего города. Приносил сюда ветер и протяжные гудки буксиров с Камы, до которой было не меньше пяти километров.
От этой шири вокруг да от простых, хороших слов, что говорили своим подругам ключевские парни, тревожно бились девичьи сердца и верилось в любовь, большую и верную.
Хранители местных традиций могли бы рассказать много романтических историй, в которых немаловажную роль играл мост над Ключевкой. Часто случалось, что дочь назначала здесь свидание у того же фонарного столба, что и ее мать каких-нибудь двадцать, тридцать лет назад.
Ключевцы любили этот мост и столетний парк за рекой с тем глубоким чувством привязанности к родным местам, которое неизменно живет в русском человеке. Даже самые отчаянные городские озорники стихали на мосту и чинно пересекали его, не позволяя себе подшучивать над влюбленными.
Парк был излюбленным местом отдыха жителей города и комбинатского поселка. Сегодня же, в день открытия летнего сезона, здесь было особенно людно и весело.
Еще не доходя до моста, Таня, окруженная подругами, заметила у фонарного столба сутуловатую фигуру мужа. Она ждала этой встречи и твердо решила не избегать ее, не укрываться больше за спинами подруг, как делала все эти дни, когда встречала Константина. А встречала она его часто. Ясно было, что он преследовал ее, подкарауливал на дороге к дому, у автобусной остановки, у проходной.
«Что ему нужно? – спрашивала себя Таня. – Разве он не понимает, что все кончено между нами? Ведь все кончено!»
И вот он снова перед ней. Прячется за фонарь, сутулится, нервно курит. Она знала эту его манеру курить, почти не отрывая папиросу от губ. И этот его отчаянный, мальчишеский наклон головы – вот-вот ринется парень в бой – горячий, смелый, быстрый.
«Весь в отца», – говорили о нем пожилые женщины.
Но сейчас во всем облике Константина было что-то жалкое, что-то униженное. Нелепо горбатая, старческая тень легла от него поперек моста, и тень эта, колеблемая покачиваниями фонаря, точно приседала и кланялась перед Таней.
Пройти мимо, не повернув головы, наступить на эту жалкую тень с огромной, скрюченной у лица рукой?
А подруги уже замолчали, остановились и тесным кольцом обступили Таню.
– Нет, девушки, идите, идите, – тихо, но твердо сказала она. – Я должна с ним поговорить…
Никто не возразил ни слова. Таня стояла, не поднимая головы, прислушиваясь к удаляющимся шагам девушек. Тень у столба дрогнула, двинулась к ней. Таня подняла голову. Константин стоял рядом. За спиной его изгибался край моста, сверкали в воде отражения огней, темнели кроны деревьев.
Так стояли они здесь и в тот памятный, счастливый вечер…
– Таня, – сказал он хрипло.
А она, стараясь не слышать этот ставший чужим ей голос, вспоминала то, что говорил он тогда.
– Таня, как же теперь? Как же? – трудно выговаривая слова, спросил Константин.
Она снова взглянула на его измученное, исхудавшее лицо.
– Что, Костя?
– Не думал я, что так все у нас кончится…
– И я не думала.
– Как же теперь, Таня?
– Не знаю.
– Не суди меня строже людей… Послушай, что люди говорят, – Константин замялся. – В семье всякое бывает… Ну, погорячился, должна же ты понимать…
– О чем ты? – удивилась Таня. – Про каких-то людей?.. Зачем? Я этих людей не знаю. Мои друзья так не говорят. Нет, нет, с чужих слов жизнь не прожить!
– А я и не живу! – нахмурился Константин.
Знакомая упрямая складка легла у него возле губ, прищуренные глаза сверкнули злыми огоньками. Но странно, эта перемена в Константине обрадовала Таню. Таким он был больше похож на прежнего, такого не надо было жалеть. Жалость! Жалость! Вот что владело ею, вот что ее угнетало все эти дни! И чтобы совсем отделаться от этого унизительного, гнетущего чувства, она с вызовом бросила ему в лицо:
– А про жалость тебе твои друзья ничего не говорили? Не они ли посоветовали тебе ходить за мной по пятам, ловить на каждом углу и ждать, не пожалею ли я тебя? Бабы ведь жалостливые!.. – Сказала и испугалась своих слов.
Константин отпрянул от нее и с такой яростью потряс руками фонарный столб, что матовый колпак качнулся и тоненько зазвенел.
– Уходи! – крикнул он. – Мне твоей жалости не нужно!
И Таня пошла, сперва медленно, а потом все быстрей и быстрей. Она ждала, что он позовет, окликнет ее, но он не окликнул.
Тогда она побежала. Ветер ударил ей в лицо, и она услышала звуки оркестра, далекие, неясные голоса.
– Вот и поговорили… – с горечью произнес вслух Константин, когда Таня исчезла за мостом. – Вот и поговорили…
Нет, не так представлял он себе эту встречу, которую искал, чтобы объяснить Тане, как могло случиться, что он ударил ее.
Константин и сам толком не знал, что станет он говорить, когда встретится с женой. Ему ясно было лишь одно: он не хотел ее ударить! Не хотел! И если это произошло, то, наверно, благодаря какой-нибудь нелепой случайности.
Все последние дни Константин мучительно искал ее – эту случайную причину своего дикого поступка. То он цеплялся за мысль, что был пьян, то вспоминал, как Таня оттолкнула его, когда он подошел к ней со словами: «Ну, выпил, что ж тут такого?» – и этим тяжко обидела перед товарищами; то, наконец, представлялось ему, что он вовсе и не ударил Таню, а попросту отмахнулся от нее и случайно, именно случайно, задел рукой по лицу.
Да, Константин готов был теперь ухватиться за любой довод, который мог бы хоть как-то смягчить его вину в глазах жены, смягчить, умалить его вину перед самим собой.
До встречи с Таней эти доводы казались Константину убедительными, серьезными. Но вот они встретились, и Константин сумел сказать жене лишь невразумительные, жалкие слова оправдания, которые, он чувствовал это, только сильнее оскорбили ее.
8
– Этот мост прозвали у нас «сердечным», – сказала Марина Трофимову, когда они подходили к парку.
– Вот как? – улыбнулся Трофимов.
– Говорят, что все счастливые объяснения в нашем городе обязательно происходят здесь.
В это время Трофимов и Марина заметили стоявшего на мосту Лукина.
– Счастливые? – нарочно громко переспросил Трофимов. – Не верю, да и кто это придумал, что в любви все должно быть только счастливым? Простите, – обратился он к Лукину, – разрешите прикурить?
– Прошу, – Лукин, не глядя, протянул Трофимову тлеющую папиросу. – Сердечный мост!.. Любовь!.. – зло, не разжимая губ, пробормотал он. – Брехня, брехня все это!
– Вы о чем? – прикуривая, спросил Трофимов.
– Так, между прочим…
– Странное совпадение, – сказала Марина, когда они отошли от Лукина. – Ведь парень, у которого вы прикуривали…
– Да, я знаю. Я был сегодня в суде.
– Ах, вот оно что! Меня очень огорчила вся эта история. Чудесная была пара.
– Почему была?
– Разве вы считаете, что у них все еще может наладиться?
– Думаю, что да.
– Нет, если бы меня так оскорбили, – с возмущением проговорила девушка, – как бы я ни любила, я бы не могла простить! Никогда!
– Если бы вы любили, то сказали бы другое.
– Не знаю… Не уверена… – с внезапно прозвучавшей в голосе печалью сказала Марина.
– Тогда, случись это с вами, вы бы думали не о том, прощать или нет, а о том, что за человека вы полюбили и что с ним произошло. И обязательно по сто раз на дню спрашивали бы себя: «Кто в этом виноват? Может быть, я? Или я ошиблась в нем, придумала его себе? А может быть, виноват кто-нибудь другой?» Нет, Марина Николаевна, от любимого человека так просто не отмахнешься.
– Кто виноват? – усмехнулась Марина. – Это в вас прокурор говорит, Сергей Прохорович. А в любви с прокурорской меркой делать нечего.
– Да ведь моя-то мерка куда шире вашей!
– Не спорю. Здесь, на мосту или в парке, и прокуроры и начальники всякие – такие же люди, как Костя Лукин, со своими слабостями, со своими ошибками. Но вот вы пришли в суд, и тогда ваше «кто виноват?» облекается в статью уголовного кодекса, в обвинение.
– Не правда ли, какая горькая истина? – останавливаясь перед Мариной, насмешливо спросил Трофимов.
– Да, если любовь становится предметом судебного разбирательства, если к отношениям любящих применим вопрос «кто виноват?» – то, простите меня, Сергей Прохорович, роль прокурора в таком процессе совсем незавидна.
– А все-таки, все-таки – кто виноват? А? – Трофимов коснулся локтя девушки. – Ведь как хорошо будет, Марина Николаевна, если прокурор, именно прокурор, ответит Татьяне Лукиной на этот мучающий ее вопрос.
– Но вы скажете ей только то, что она и сама отлично знает: «Виноват муж».
– Ну, а если нет? Если вина ее мужа не так уж бесспорна и, выяснив это, мы подскажем Лукиным, как им жить дальше?..
– Суд, прокурор – в роли примирителей и советчиков?
– Если вас пугают такие слова, как «суд» и «прокурор», то замените их простым словом – «друзья». Да, такие друзья, как мы, могут прийти им на помощь.
– Друг… – протяжно сказала Марина и украдкой чуть насмешливо глянула на Трофимова. – Вот вы мне все и объяснили, Сергей Прохорович. Спасибо вам. – Она рассмеялась. – Надо только заменить слово «прокурор» на слово «друг» – и все будет хорошо. Верно?
– Не совсем так, – усмехнулся Трофимов. – А вот то, что я не убедил вас, – это верно.
Они замолчали.
«Обиделся, – подумала Марина. – Ну и пусть его! Слишком уж он прямолинеен и уверен в себе».
9
Они пошли в парк и сразу очутились в толпе гуляющих. Их появление заметили. Трофимов почувствовал на себе любопытные взгляды.
– Ну, что же мы станем делать? – спросил он Марину.
– Просто походим по дорожкам, – ответила девушка.
Трофимов взял ее под руку, и они двинулись вдоль по аллее.
– Как давно не бывал я в подобных местах! – сказал Трофимов. – И очень жаль, что не бывал.
– Да, здесь хорошо, – думая о чем-то своем, отозвалась Марина.
– Очень! Так и подмывает тряхнуть стариной – потанцевать, побалагурить! А что, Марина Николаевна, не потанцевать ли нам в самом деле?
– Разве прокуроры танцуют? – улыбнулась девушка.
– Еще как! – рассмеялся Трофимов. – Хотите убедиться?
Марина не ответила. Что-то отвлекло ее. Отвернувшись от Трофимова, она устремила взгляд в дальний конец аллеи.
– Пойдемте туда! – сказала она. – Я покажу вам наш летний театр. Там сегодня концерт кружка самодеятельности комбината.
Она говорила, а сама все ускоряла шаги.
Они подошли к зданию летнего театра, и Марина подвела Трофимова к группе мужчин, куривших у входа. Еще не доходя до них, Трофимов услышал громкий, с насмешливо-добродушными интонациями голос, который покрывал все прочие голоса. Его обладатель, высокий человек лет сорока, был, очевидно, центром всего кружка.
Трофимов заметил, что пока они пересекали аллею, Марина внимательно смотрела на этого человека. Наконец и тот увидел ее.
– Марина Николаевна! – пробасил он, с юношеской проворностью идя ей навстречу. – Я уж не надеялся вас сегодня встретить.
«А ведь этот человек вам не безразличен, Марина Николаевна», – подумал Трофимов. Будто угадав его мысли, девушка смущенно оглянулась на него и, стараясь скрыть свое замешательство, преувеличенно громко сказала:
– Знакомьтесь, товарищи! Это мой сосед и наш новый прокурор Сергей Прохорович Трофимов… Леонид Петрович Швецов – директор комбината.
– Да я бы и сам как-нибудь представился, – улыбнулся Швецов, широким, радушным движением протягивая Трофимову руку. – Рад вас приветствовать на земле уральской! Не москвич ли?
– Да, из Москвы.
– Выходит, земляки! А что, Андрей Ильич, – обернулся он к невысокому коренастому человеку, – не перевелись еще в Москве богатыри! Экий молодец! А?
– Да, такой и с вами потягаться может, – отозвался Андрей Ильич, и добродушные морщинки собрались возле его глаз.
Он подошел к Трофимову.
– Рощин, секретарь райкома. Говорят, вы ко мне заходили?
– Сразу же как приехал: хотел познакомиться.
– Вот и чудесно, – рассмеялся Рощин. – Не довелось в райкоме, так познакомимся в парке.
После громогласного Швецова голос Рощина показался Трофимову совсем тихим. Да и всем своим обликом – ростом, неторопливыми движениями – он разительно отличался от высокого, стремительного в движениях Швецова.
Невольно для себя Трофимов сравнил их. Сравнил и подумал, что эти два столь несхожие между собой человека, наверно, и работают и живут совершенно по-разному. И если Швецов первой же сказанной фразой, первым же широким своим движением как бы спешил заявить о себе, то сдержанный Рощин, напротив, приглядывался и прислушивался сам.
Секретарь райкома партии и директор крупнейшего в районе комбината были теми людьми, с которыми предстояло Трофимову и, может быть, уже с завтрашнего дня встретиться в рабочей обстановке. Вот почему с таким интересом приглядывался к ним Трофимов. Он отлично понимал, что первое впечатление бывает обманчивым, что жизнь нередко опровергает поспешные выводы, и все же был рад тому невольному чувству симпатии, которое пробудилось в нем к этим, столь различным людям.
Больше того, он вдруг поймал себя на мысли, что громогласный и веселый Швецов сразу накрепко овладел его вниманием, что он с удовольствием смотрит на него и рад его умному, необидно насмешливому взгляду серых, точно забранных в паутинку морщинок, глубоко посаженных глаз. Люди, подобные Швецову, всегда очень нравились Трофимову. Сам несколько скованный и застенчивый, он любил и ценил в других и ловкость движений, и ко времени сказанное острое словцо. Ну, а Рощин? Вглядываясь в его спокойное, с резкими складками у рта и с чуть приметной пулевой отметиной на подбородке лицо, Трофимов сразу же угадал в Рощине бывшего кадрового офицера, хотя во всей его небольшой фигуре, в тихом голосе и в штатской привычке держать руки на ремне гимнастерки не было больше ничего, что прямо бы говорило о его военном прошлом.
– Ну что ж, Сергей Прохорович, с приездом, – негромко и приветливо сказал Рощин. – Как устроились? Может, нужно что-нибудь?
– Благодарю. Все в порядке.
– А то вот и председатель горисполкома Чуклинов.
Рощин указал на молодого человека, который в это время любезно раскланивался с проходившими мимо девушками.
– Степан Егорович! – позвал его Рощин. – Знакомьтесь. Наш новый прокурор.
Чуклинов подошел – сияющий, легкий, быстрый. Крепко стиснул руку Трофимову, сверкнул озорной улыбкой и, лукаво косясь на окружающих, сказал:
– Чует, чует мое сердце – трудный прокурор у нас теперь будет! И ведь заметьте, товарищи, с первых же шагов подкапывается под меня.
– Как так? – улыбнулся Трофимов, заражаясь шутливостью Чуклинова.
– Да так, что и дня не прошло, как вы в городе, а уже с санитарным врачом познакомились. Это же мой первый враг и ненавистник!
– Обещаю вас помирить, – смеясь сказал Трофимов.
– Невозможно!
– Помирю, помирю! Сам с вами поссорюсь, а с Мариной Николаевной помирю.
– Вот видите, вот видите – уже и ссориться хочет! – притворился испуганным Чуклинов. – Марина Николаевна, не губите!
– Обязательно погублю!
– Погубит, по глазам вижу – погубит! – хохотал Чуклинов.
Все невольно посмотрели на Марину.
– Леонид Петрович, – решительно сказала она, – а ведь у меня к вам дело.
– Дело? Какое же, Марина Николаевна?
– А вы не догадываетесь?
– Нет.
– Помните, я говорила вам о непорядках в молодежном общежитии и о пустыре перед детским садом? Так до сих пор ничего и не сделано.
– Но я же дал указание все сделать, – нахмурился Швецов.
– Да, дали… – Марина замялась. – Мне не хочется начинать об этом разговор здесь, в парке… Вы бы не могли меня завтра принять, Леонид Петрович? Ну хотя бы на несколько минут?
– Но завтра на рассвете я лечу в Москву.
– Вы уезжаете? – спросила Марина.
– Да, на месяц.
– Месяц? Большой срок! – огорченно сказала девушка. – А мне очень нужно с вами поговорить, просто очень нужно.
Швецов взглянул в ее огорченное лицо и, видно, почувствовал в словах Марины что-то недосказанное, без тени улыбки, с подчеркнутой серьезностью предложил:
– Тогда, Марина Николаевна, если любая из этих скамеек может заменить вам мой служебный кабинет, я готов вас слушать.
– Сергей Прохорович, – обернулась Марина к Трофимову, – вы меня извините, если я вас ненадолго покину?
– Конечно, Марина Николаевна, – с готовностью отозвался Трофимов. – Я как раз собирался поговорить с товарищем Рощиным.
– Ну, вот и чудесно! – Швецов подошел к Рощину. – До свидания, Андрей Ильич. До свидания, товарищи. – Швецов на секунду задержал свой пытливый взгляд на Трофимове. – Жаль, что наша первая встреча оказалась такой короткой. Впрочем, мы еще успеем надоесть друг другу.
– Не думаю, – отвечая на швецовское рукопожатие, сказал Трофимов. – Вернее, не хотел бы так думать.
– Это почему же? – не понял Швецов.
– Да хотя бы потому, что надеюсь с вами подружиться, – просто ответил Трофимов.
– Вот это ответ! – с интересом взглянув на Трофимова, улыбнулся Швецов. – А ведь так, наверно, и случится. – Он обернулся к Рощину и Чуклинову. – Ваши пожелания, товарищи, помню. Действительно, пора, пора нам подумать о едином плане жилищного строительства и для города и для комбината. Правда, может быть, и не в этом году…
– Отчего же не в этом, Леонид Петрович? – возразил Рощин. – Откладывать, думаю, незачем.
– Каждый день жалко, – сказал Чуклинов. – Нам объединиться – мы бы горы своротили!
– Или хотя бы городские холмы, – рассмеялся Швецов. – Хорошо, я доложу в Москве о ваших предложениях. Ну, а пока могу я надеяться на вашу помощь в осушке болот?
– Вопрос решен, Леонид Петрович, – сказал Рощин. – Будем помогать.
– И городской совет тоже? – взглянул Швецов на Чуклинова.
– Всем, всем районом будем помогать! – решительно отозвался Чуклинов. – Ведь эти болота – и на нашей совести пятно.
– Пятно на совести! – рассмеялся Швецов. – Образно сказано. Подумать только, что из-за этого пятна на совести комбинат не может расширять свой поселок! До скорой встречи, товарищи!
Он попрощался с Рощиным и Чуклиновым и, еще раз кивнув на прощание Трофимову, подошел к Марине.
– Пойдемте, Марина Николаевна.
Швецов взял девушку под руку, и они пошли к стоявшей неподалеку скамье.
– Пойдем и мы, – так же беря Трофимова под руку, сказал Рощин.
10
Несколько минут они шли молча. Центральная аллея осталась далеко позади. Здесь, на тихих садовых дорожках, было безлюдно, пахло молодой листвой.
– Город наш старинный, с традициями, – заговорил Рощин. – Я говорю – «наш» город, думая и о себе и о вас. Да, Сергей Прохорович, Ключевой – наш и для меня, а я здесь родился и вырос, и для вас, хотя вы прожили в нем всего несколько часов.
– Так и я это понимаю, – отозвался Трофимов.
– Понимаете? – недоверчиво глянул на него Рощин. – Все ли, Сергей Прохорович? – И, не ожидая ответа, Рощин отрицательно покачал головой. – Нет, далеко не все. Конечно, мысль-то сама по себе понятна: приехал человек в этот район не на день, не на месяц, а, может быть, на много лет, приехал на серьезную работу, и все здесь для него, если не сразу, то со временем, станет своим и близким. Так. Но именно со временем, Сергей Прохорович… В этом-то все дело. Возьму хотя бы пример из своей жизни…
Рощин остановился и прислушался к далекой, звучавшей где-то на реке песне.
Прислушался и Трофимов.
Два голоса – высокий, напряженный, вот-вот готовый прерваться голос юноши и негромкий, безмятежный девичий, вторя друг другу, уплывали все дальше и дальше по реке. О чем говорилось в песне, расслышать было нельзя, но то, как по-разному пели ее парень и девушка, и без слов рассказывало печальную и вечную повесть о неразделенной любви.
– Вот так и подмывает сбежать к реке и спросить у этой девушки: «Ну, чего, чего тебе еще надо? Слышишь? Ведь он же любит тебя!..» – Рощин посмотрел на Трофимова и смущенно рассмеялся. – А она мне ответит: «Уходи, секретарь, чужая любовь – не твоя забота». А чья же? Может быть, ваша, Сергей Прохорович? Ведь кто-то же должен помогать людям разбираться в их сердечных делах…
Рощин говорил, а Трофимов, с изумлением глядя на него, так и не мог понять, шутит секретарь или говорит серьезно. Кажется, шутит и даже улыбается, а глаза серьезные, да и мысль серьезная: «Ведь кто-то же должен помогать людям разбираться в их сердечных делах…»
Что мог ему ответить Трофимов? Всего какой-нибудь час назад об этом же самом говорил он с Мариной. Мог ли он, не зная Рощина, не разобрав, шутит тот или нет, взять да и выложить перед ним свои сокровенные мысли? А если Рощин не поймет его, если сказанные им сейчас слова были просто шуткой?..
Трофимов молчал, и Рощин заговорил сам и, казалось, уже совсем о другом:
– Да, так вот вам пример из моей жизни… Секретарем райкома я всего три месяца. До этого много лет работал на сплаве. Работа такая, что, кажется, нет во всем нашем районе кустика или ручейка, которых бы я не помнил. Весь район перед глазами… Ну, а как стал секретарем, вдруг обнаружил, что района-то я и не знаю.
– Ведь вы же здесь родились! – удивился Трофимов.
– Да, родился и вырос, а вот поди ж ты – приходится узнавать родные места заново. И догадываетесь, почему?
– Нет.
– Неправда, догадываетесь! – усмехнулся Рощин. – Ведь загадка-то не трудна.
– Ну, догадываюсь, – признался Трофимов. – Люди?
– Да, люди. Пока работал на сплаве, я больше деревья да реки изучал. Где какое течение, где какой паводок бывает – все это я знал куда как хорошо. А вот с людьми был знаком неважно, поверхностно. Иного и по имени-отчеству знаешь и в гости к нему ходишь, а что он за человек, какой пробы, тебе и невдомек.
Рощин подошел к могучему тополю и осторожно провел ладонью по его шероховатой коре.
– Скажите, Сергей Прохорович, ведь вы, когда сюда ехали, наверно, много думали о своей будущей работе?
– Немало.
– А о первом своем разговоре с секретарем райкома тоже думали?
– Думал и об этом.
– И как же вы этот разговор себе представляли?
«Да, как же я представлял свой первый разговор с секретарем райкома?» – мысленно спросил себя Трофимов и, чувствуя испытующий взгляд Рощина, чистосердечно признался:
– Откровенно говоря, такого разговора я не ждал.
– Не ждали? – усмехнулся Рощин. – Вот и хорошо, что разговор у нас нежданным получается, очень хорошо.
Рощин все еще стоял у дерева, словно собираясь обхватить ствол руками. Он и в самом деле попробовал это сделать, но руки его достали лишь до середины ствола.
– А ну-ка вместе! – крикнул он Трофимову.
Трофимов прижался грудью к замшелому стволу и, протянув руки, посмотрел вверх. Звездное небо опрокинулось на него. Гонимые ветром тучи то открывали, то закрывали прозоры в ветвях, и от этого казалось, что не туча, а самое дерево, подхваченное ветром, летит над землей. Ощущение полета передалось и Трофимову. Как чудесно было стоять вот так, запрокинув голову, обхватив руками ствол дерева, и смотреть и слушать этот широкий поток жизни!
– Вышло! – торжествующе крикнул Рощин, когда их руки сошлись на стволе. Он отошел от дерева, поглядывая на Трофимова чуть прищуренными в улыбке глазами. Потом, дружески притянув его к себе за плечи и широким движением руки указывая на город, сказал: – Знаете, что? Любить, любить все это надо. Любить беззаветно, бескорыстно.
Минуту назад Трофимов не понял бы этой внезапной взволнованности Рощина, мог бы не ощутить глубокого смысла его слов. Но теперь он понял: Рощин, говоря с ним о своем и его долге, помогать людям во всем, даже в душевных делах, говорил серьезно. Он думал о том же, о чем думал и сам Трофимов.
Они вышли к реке. Отсюда был виден мерцавший тысячами огней крутой противоположный берег, а за городом, за черной полосой леса – светящийся полукруг комбината.
– Когда меня посылали сюда на работу, – сказал Трофимов, – то предупреждали, что я получаю трудный район.
– Вот как? – улыбнулся Рощин. – Такое же предупреждение получил и я.
– В чем же заключается эта трудность? – спросил Трофимов.
– На ваш вопрос не так-то легко ответить, Сергей Прохорович. Не легко даже мне, человеку здешнему. – Рощин замолчал и, должно быть, по давнишней привычке, задумавшись, потер ладонью лоб. – Скажу только одно: ошибкой будет считать, что район наш отсталый, что у хозяйственников здесь дело не клеится. Это не так. Возьмем Шведова. Хороший, инициативный работник.
– Да, если говорить о первом впечатлении, то он мне очень понравился, – сказал Трофимов.
– И неудивительно. За плечами у этого человека десяток огромных строек, большой опыт, глубокие знания. Выходит, трудность нашего района не в плохих руководителях и, тем более, не в отсталости, а совсем в другом. И думается мне, что трудность эта в том, что при всем богатстве и разносторонности районного хозяйства мы не всегда еще правильно используем наши возможности, не всегда и не все понимаем, какая у нас в руках сила. Не все! А сила эта, Сергей Прохорович, поистине огромная! Вот почему, когда вы будете искать то главное, что должно лечь в основу вашей работы, не ищите трудностей там, где их нет. Старайтесь заглянуть в жизнь нашего района поглубже и не спешите с выводами… Пооглядитесь, поработайте, Сергей Прохорович; главный наш разговор еще впереди.
– Я очень рассчитываю на вашу помощь, Андрей Ильич.
– А я на вашу. У нас ведь одни задачи, одна цель. Правда, области работы разные. Я это понимаю. Понимаю и помню, что прокурор не подчиняется местным органам власти. Все это так, но… – Рощин строго посмотрел на Трофимова, и слова, которые он сказал ему, прозвучали подчеркнуто твердо: – Михайлов с годами потерял вкус к работе, потерял остроту зрения. Это недопустимо!
– Да, недопустимо! – повторил Трофимов.
– Любить наш район, любить этот город не значит только оберегать то, что есть здесь хорошего, – говорил, энергично рубя воздух рукой, Рощин, как бы подводя итог всему их разговору. – Это значит еще, что мы должны растить здесь новое, а главное – прививать коммунистические навыки жителям нашего района, чтобы ключевцы, как и все советские люди, вошли в коммунизм по праву свободных от пережитков прошлого граждан своей страны…
– Очень хорошо, что вы говорите это мне, прокурору.
– Именно вам, прокурору…
