Текст книги "Моя темная сторона (СИ)"

Автор книги: Лайза Дженова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 35

– А в Вермонте «Манджии» нет, – замечает Боб.

Я молчу. Мы втиснулись в машину Боба и едем обедать в «Манджию», мой любимый семейный ресторан в Велмонте. Но я не начисляю Велмонту очки за «Манджию» – в Вермонте куча приличных ресторанов. Обычно я не вижу Боба, когда он ведет машину, но по какой-то причине мое поле зрения расширилось, и появилась часть его профиля – достаточно, чтобы увидеть, как большой палец правой руки Боба бегает по экрану телефона.

– Стой! – кричу я.

Он бьет по тормозам. Меня бросает вперед, и ремень безопасности врезается мне в грудь. Мы зажаты в длинной пробке на скорости тридцать миль в час, и повезло, что нам не въехали в зад.

– Нет, не машину. Отложи телефон, – уточняю я.

– Господи, Сара, ты меня напугала. Я подумал, что-то случилось. Мне нужно срочно позвонить.

– Неужели ты ничему не научился из того, что случилось со мной?

– Сара, – говорит он распевным тоном «пожалуйста-не-надо-драм».

– Ты хочешь получить то же, что и я?

– Для меня нет правильного ответа на этот вопрос, – говорит он.

– Тогда я отвечу за тебя. Нет. Нет, ты не хочешь получить то же, что и я. И ты не хочешь никого убить, правда?

– Перестань, ты напугаешь детей.

– Отложи телефон. Больше никаких звонков в машине, Боб. Я серьезно. Никаких звонков.

– Это короткий звонок, мне нужно поймать Стива до утра.

– Никаких звонков! Никаких звонков! – распевают Чарли и Люси на заднем сиденье, радуясь возможности указать отцу, как себя вести.

– Да это две секунды. Я уже мог договорить.

– Мы в десяти минутах от «Манджии». Твой звонок может подождать десять минут? Стив и большой мир могут потерпеть десять минут, чтобы услышать тебя?

– Да, – отвечает Боб преувеличенно спокойно – попытка замаскировать растущее раздражение. – Но тогда мы будем в ресторане, а сейчас я ничего не делаю.

– Ты ведешь машину!

Я обычно заполняла свои утренние и вечерние поездки на работу и с работы звонками (и даже эсэмэсками и письмами в пробках типа «едем-стоим»). Теперь я ни за что не буду пользоваться телефоном в машине – если предположить, что я когда-нибудь снова смогу водить. Из всех извлеченных мной уроков, сделанных выводов и поправок, которые я собираюсь внести после этого опыта, никаких звонков в машине – пожалуй, самое простое.

– Как насчет другого варианта? – спрашиваю я. – Сейчас ты можешь поговорить со мной. Давай устроим приятную десятиминутную беседу, а потом, когда мы припаркуем машину и попадем в ресторан, ты позвонишь, куда тебе надо, а мы все тебя подождем.

– Отлично.

– Спасибо.

Боб ведет машину и ничего не говорит. Дети перестали распевать. Мы, все шестеро, пока горит красный свет, сидим в машине с выключенным радио и молчащим проигрывателем, и тишина кажется тягостной. Боб не понимает, что поначалу меня беспокоит, но из-за его молчания я быстро перехожу от беспокойства к злости. Когда мы пережидаем следующий красный свет и он по-прежнему ничего не говорит, я злюсь, что он не понимает, почему я не хочу, чтобы он говорил по телефону в машине, злюсь, что он не понимает, почему я не хочу возвращаться в «Беркли» и почему хочу жить в Вермонте. Мы притормаживаем вслед за машиной перед нами, которая поворачивает направо, и я поверить не могу, что он меня не понимает.

– О чем ты хочешь поговорить? – наконец спрашивает Боб всего в паре кварталов от «Манджии».

– Ни о чем.

Глава 36

Пока Люси на танцевальном занятии дальше по улице, а Чарли на тренировке по баскетболу в клубе на другом конце города, мы с мамой и Линусом коротаем время в велмонтском магазине игрушек. Освобожденный из плена складной коляски Линус на седьмом небе от счастья: он играет за столом паровозика Томаса, сцепляя и расцепляя вагончики, толкая их по рельсам через туннели и мосты. Он может заниматься этим целый день, но у нас всего двадцать минут до конца занятия Люси, и мы с матерью уже предвкушаем, как будет происходить Уход из Магазина Игрушек.

Я преувеличенно радостно скажу Линусу, что нам пора идти. Не одураченный ни на секунду, он тут же в панике попытается утащить из магазина столько паровозиков, сколько удастся загрести его пухлыми ручонками. Мы с матерью начнем тупо объяснять совершенно расстроенному годовалому малышу, не способному рационально мыслить, что паровозики принадлежат магазину и должны остаться тут. Тогда он повалится на пол, пытаясь методами гражданского неповиновения оказать сопротивление нашему плану, и нам придется оставить паровозики на полу и унести его, совершенно несговорчивого, жесткого, как доска, и вопящего, за двери. Это будет ужасно некрасиво. Но сейчас он – восхитительный малыш, преисполненный блаженства.

– Посмотри-ка, – говорит мне мать, показывая вычурное платье принцессы, усыпанное блестками.

– Ей очень понравится, но оно ей не нужно.

У Люси целый чемодан набит всевозможными костюмами.

– Я знаю, но она была бы в нем такой красоткой!

Я стою перед стендом с играми для «Уи», ищу «Лыжи и сноуборд», но нигде ее не вижу. Я могу заказать эту игру через Интернет, но на самом деле хочу ее для себя и надеялась сегодня поиграть в нее с детьми.

– Мама, можешь мне помочь найти игру?

Прежде чем сдаться, я хочу убедиться, что она не прячется где-нибудь слева. Мать подходит ко мне и встает рядом, кладет руки на бедра, сощуривается и водит взглядом по стенду.

– Что я ищу? – спрашивает она.

– «Лыжи и сноуборд».

– Я ее не вижу, – говорит мать. – Нам уже пора идти. Мне нужно забрать лекарства в «Си-ви-эс».

Аптека «Си-ви-эс» – в трех кварталах дальше по улице.

– Ты иди, а мы подождем тебя тут, – говорю я: я хочу дать и Линусу поиграть с любимыми паровозиками, и избежать прогулки.

– Ты уверена? – спрашивает мать.

– Да, с нами все будет в порядке.

– Ладно, я сразу вернусь.

Поскольку я не вижу видеоигр, которые захотели бы дети или которых у нас нет, я убеждаю себя, что нам, конечно, ничего из этого не нужно, и продолжаю слоняться вокруг стола с паровозиками. У них здесь есть все настольные игры, какие я помню из детства – «Конфетная страна», «Змеи и лестницы», «Йетзи», «Улика», «Не сердись», – и много полок с играми, о которых я и не слышала. Я бреду мимо игр и останавливаюсь у стенда фирмы «Алекс»: краски, глина для лепки, клей, пряжа, куклы, бусины, оригами – в детстве я бы голову потеряла от всего этого. Люси нравится любое рукоделие, но если бы она была здесь, то оказалась бы точно там же, где моя мать, и пожелала бы то же самое платье, что мама мне показала.

Я поворачиваюсь к столу с паровозиками – Линуса там нет. Он, наверное, стоит где-нибудь слева от меня. Смотрим влево, ищем лево, двигаемся влево. Никакого Линуса.

– Линус?

Я делаю полный круг около стола. Его нигде нет.

– Линус, где ты? Линус?

Я слышу испуг в своем голосе, и это страшит меня еще больше. Я переставляю ходунки, шагаю и подтягиваю ногу до прилавка, за которым стоит девочка-подросток.

– Вы не видели годовалого мальчика? – спрашиваю я.

– Он у стола с паровозиками.

– Его там уже нет. Я не могу его найти. Можете мне помочь?

Не ожидая ответа, я разворачиваюсь и бреду по магазину.

– Линус!

Где он может быть? Магазин небольшой, старомодный и открытый, большинство игрушек расставлено по полкам вдоль стен. Здесь нет никаких длинных проходов, набитых игрушками до потолка, – это не «Тойз ар ас». Даже если Линус прячется, я должна была его увидеть. Ищу под костюмами, за куклами, за машинками и грузовичками – его вторая любимая территория в магазине. Ищем лево, смотрим влево, двигаемся влево. Его нигде нет.

– Мэм, его нет в магазине, – сообщает девочка.

О господи!

Я направляюсь к двери так быстро, как только могу. Когда я толкаю дверь, звонит велосипедный звонок. Дверь тяжелая, слишком тяжелая, чтобы Линус мог открыть ее сам. Недавно в магазин заходили какие-то подростки. Наверное, он побрел с ними. Я вспоминаю, что некоторое время назад звенел звонок. О господи!

На тротуаре полно прохожих. Я смотрю сквозь все ноги, но его не вижу.

– Линус!

Разворачиваюсь и смотрю в другую сторону. Я его не вижу. Господи! Я бреду по тротуару, молясь, чтобы выбранное направление оказалось верным, и ненавидя себя за то, что не могу бежать.

– Линус!

Если считать, что его не похитили (Боже, пожалуйста, нет), то куда он мог пойти? Больше всего на свете он любит паровозики, грузовики и легковые машины, особенно громкие. И движущиеся. Время, звук и сама жизнь, кажется, размываются и сворачиваются вокруг меня; я останавливаюсь и осматриваю улицу. Главную улицу Мейн-стрит, сейчас, ближе к вечеру, забитую усталыми водителями, говорящими по телефону и не ожидающими увидеть на дороге малыша, который глазеет по сторонам. Я застываю на краю тротуара и разглядываю дорогу в поисках ужаса, возникшего в моем воображении. По сути, каждая клеточка во мне словно замерла: левая сторона, правая сторона, сердце, легкие, даже кровь – как будто подвижная, живая часть меня остановилась, чтобы засвидетельствовать то, что вот-вот произойдет, будто само мое существование висит на волоске. Я нигде не вижу Линуса. Он пропал. Не могу вдохнуть.

– Сара!

Я смотрю и смотрю, но его не вижу. Мое поле зрения сужается, детали и цвета растворяются. Мои легкие обратились в камень. Я задыхаюсь.

– Сара!

Сознание регистрирует голос матери. Я смотрю через меркнущую улицу и вдоль по тротуару, но ее не вижу.

– Сара!

Теперь ее голос громче и идет слева от меня. Я поворачиваюсь и вижу маму, бегущую по тротуару ко мне с Линусом на руках. Воздух и жизнь врываются обратно в тело.

– Линус!

Она подбегает ко мне, прежде чем я успеваю пошевелиться.

– Я вышла из аптеки и совершенно случайно посмотрела в другую сторону. Он уже собирался выбежать на дорогу, – задыхаясь, говорит мать. Ее голос срывается и дрожит.

– О господи!

– Что случилось?

– Не знаю. Он был у паровозиков, а в следующий момент…

Мое горло пересыхает. Я не могу это произнести. Я не могу оживить этот ужас, даже если он только мог случиться и, по счастью, не случился. Я разражаюсь слезами.

– Пойдем посидим, – говорит мать, ведя меня к скамейке у «Сырной лавки».

Мы садимся, и мама отдает Линуса мне. Я крепко держу сына на коленях и, плача, снова и снова целую его личико. Мать всхлипывает, ее глаза расширены и устремлены на улицу, но не похоже, чтобы она видела хоть что-нибудь, кроме сцены, проигрывающейся в ее сознании. Мимо нас громыхает грузовик озеленителей.

– Гусовик! Гусовик! – восторженно восклицает Линус.

Я крепче его обнимаю. Мать выныривает из транса и смотрит на часы.

– Надо забрать Люси, – говорит она.

– Хорошо, – говорю я, вытирая глаза. – Его коляска осталась в магазине игрушек.

Я смотрю на своего прекрасного малыша, прежде чем отдать его. Он совершенно невредим и не подозревает, что могло случиться. Я целую его шейку и еще раз обнимаю. Потом вижу его руки.

– И надо вернуть эти паровозики.

Позже вечером, не в силах уснуть, я выбираюсь из постели, прокрадываюсь в комнату Линуса и смотрю, как он спит в своей кроватке. Он лежит на спине, в длинной голубой пижаме, закинув руку за голову. Я слушаю его глубокое дыхание. Хотя мои дети давно уже не уязвимые новорожденные, их сонное дыхание по-прежнему дарит материнским ушам покой и мир. Во рту у Линуса – оранжевая соска, мягкий шелковистый край его любимого одеяльца касается щеки, а поперек груди расслабленно лежит Банни. Он окружен всеми вообразимыми атрибутами детской безопасности, однако ни один из них не защитил его от того, что могло случиться сегодня.

«Спасибо, Господи, что спас его». Я представляю, что могло случиться сегодня, а потом представляю, как стою здесь и смотрю на кроватку, но пустую. От этого у меня перехватывает дыхание, и я едва удерживаюсь на ногах. «Спасибо, Господи, что спас его». И хотя я верю, что за радости и чудеса, случившиеся в жизни, вежливо и политически корректно всегда благодарить Бога, на этот раз я знаю, что должна поблагодарить кое-кого еще.

Как можно тише выхожу из комнаты Линуса и направляюсь вниз, через гостиную, в солярий. Я уже собираюсь постучать, когда мне чудится голос кого-то из детей. Ой, похоже, я разбудила Линуса! Но, прислушавшись еще раз, понимаю, что звук идет из-за стеклянных дверей.

– Мама? – говорю я и вхожу без разрешения.

Она лежит на своей постели, свернувшись калачиком под одеялом, окруженная грудой смятых салфеток, и плачет.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Мать перекатывается лицом ко мне, вытаскивает из пачки новую салфетку и прижимает ее к глазам:

– А, я просто перенервничала сегодня.

– Я тоже, – говорю я, проходя к ней и садясь на краешек кровати.

– Сомневаюсь, что мое сердце выдержало бы, если бы с ним что-нибудь случилось, – всхлипывает мама.

– Мое тоже.

– Ты не знаешь, Сара. Надеюсь, ты никогда не узнаешь, каково это.

Теперь я понимаю, что сегодняшняя история для моей матери была не только про Линуса.

– Мне не надо было оставлять тебя одну в магазине, – говорит она.

– Нет, это мне надо было за ним присматривать.

– Я должна была быть рядом.

– Ты и была рядом, когда было нужно. Ты его нашла. С ним все хорошо.

– Что было бы, если бы я его не увидела? Я не могу перестать думать о том, что могло случиться.

– Я тоже.

– Мне надо было остаться с тобой.

Она начинает рыдать.

– Все хорошо, мам. Линус в порядке, я только что проверила. Он спит, и ему снятся паровозики. Со всеми нами все хорошо.

– Мне жаль, что меня не было с тобой.

– Ты была.

– Нет, с тобой. Все эти годы. Мне так жаль!

Мать вытаскивает из коробки последнюю салфетку и сморкается плача. Для всей скорби, с которой она жила, платков не хватит. Я обнимаю ее за шею правой рукой и притягиваю к себе.

– Все хорошо, мама. Я прощаю тебя. Теперь ты здесь. Спасибо, что теперь ты здесь.

Ее содрогающееся от рыданий тело обмякает в моих объятиях. Когда мать наконец затихает, я ложусь рядом с ней и засыпаю.

Глава 37

Хайди откупоривает бутылку вина, которую вручила мне в последний день в «Болдуине», и наливает нам по бокалу. Потом берет оба бокала, я же хватаюсь за ходунки. Я чувствую, как она за мной наблюдает, пока мы идем из кухни в гостиную.

– Твоя походка стала гораздо лучше, – говорит Хайди. – Намного ровнее и куда меньше подтягивания.

– Спасибо, – отвечаю я, удивленная комплиментом.

Многое стало получаться ровнее и быстрее, чем четыре с половиной месяца назад: поиск еды на левой стороне тарелки, продевание левой руки в рукав рубашки, печатание, чтение. Но улучшения не появляются за одну ночь. Они происходят исподволь, мало-помалу, скрыто, робко и становятся явными не через день-другой, а лишь спустя недели и даже месяцы. Поэтому я не замечала, что со времен «Болдуина» моя походка улучшилась. Приятно это слышать.

Мы садимся на диван, и Хайди вручает мне бокал.

– За твое выздоровление, которое продолжается, – говорит она, поднимая бокал.

– За это я определенно выпью, – отвечаю я.

Я держу бокал перед собой, но жду, что Хайди со мной чокнется (я наверняка промахнусь и оболью ее вином). Она касается своим бокалом моего, и мы выпиваем за продолжение моего выздоровления. Сейчас Хайди, пожалуй, единственный медик-профессионал, который верит, что это возможно. Все остальные или ничего не говорят, избегая конкретных прогнозов, или говорят «может быть», а потом топят это «может быть» в куче «но», оговорок и речей типа «я не хочу внушать вам ложной надежды». А отрицание – большая проблема. Никто не хочет, чтобы я жила в отрицании, продолжая верить, что могу поправиться, даже если все шансы против меня. Боже упаси. Но, кстати, может быть, Хайди как трудотерапевт и не надеется на мое полное выздоровление. Может быть, она верит в его возможность как моя подруга. Когда дело касается синдрома игнорирования, я всегда предпочту дружескую надежду осторожным прогнозам терапевтов.

– Как дела в «Болдуине»? – спрашиваю я.

– Да примерно так же. У нас новенькая с синдромом игнорирования. Ей шестьдесят два, инсульт. Ее состояние куда хуже, чем твое, и у нее есть другие нарушения. Она у нас три недели и все еще совершенно не сознает, что у нее есть проблема, – считает себя совершенно здоровой. Вот с ее реабилитацией придется по-настоящему помучиться.

Я мысленно возвращаюсь в те первые дни в «Болдуине», когда новенькой с синдромом игнорирования считалась я. Кажется, будто это было миллион лет назад – и только вчера. Я ничего не знаю об этой женщине с синдромом, но чувствую связь с ней, как всегда, когда слышу, что кто-то поступил в Мидлбери или Гарвард, или когда встречаю кого-то из Велмонта. Какими бы разными мы ни были, у нас есть схожий опыт.

Теперь случается, что я забываю о своем синдроме игнорирования, но не из-за отсутствия осознания, как это было вначале. Я знаю, что он у меня есть. Так что я не пытаюсь ходить без ходунков, воображая, будто моя левая нога работает как следует. Я знаю, что мне нужно помочь одеться, не пытаюсь сделать это самостоятельно и не выхожу из дома в рубашке, надетой лишь наполовину, или с волочащейся позади штаниной. И я не пользуюсь плитой, потому что понимаю, что это опасно (не то чтобы я раньше особенно ею пользовалась). Я знаю, мне необходимо постоянно себе напоминать, что существует левая сторона, что у меня есть левая сторона, что надо смотреть влево, искать лево, двигаться влево. Но даже если это делаю, я с большой вероятностью все равно замечу только то, что справа.

Но когда я не иду, не читаю и не ищу морковку на своей тарелке, когда я нежусь в солярии, или болтаю с детьми, или пью бокал вина с подругой, сидя на диване, я чувствую себя совершенно здоровой. Я не ощущаю, будто со мной что-то не так. Я не «женщина с синдромом игнорирования». Я Сара Никерсон.

– Как поживает Марта?

– О, она ужасно по тебе скучает, – улыбается Хайди.

– Не сомневаюсь.

– Я очень рада, что мы наконец нашли время для этого, – говорит Хайди.

– И я тоже.

После того как я вернулась домой, Хайди звонила узнать, как мои дела, по меньшей мере раз в неделю. К тому же она к нам часто забегала, обычно подвозила Чарли после баскетбола. Но при ее рабочем графике и моих отъездах в Вермонт в каждые выходные и школьные каникулы мы не находили времени для назначенного нами свидания до сих пор – почти до конца марта.

– Мне очень нравится твой дом, – говорит она, оглядывая гостиную.

– Спасибо.

– Не могу поверить, что вы уедете отсюда.

– Да, если все получится, это будет большой переменой.

– Расскажи мне про вакансию.

– Это директор по развитию в САИНА. Я буду отвечать за создание и разработку стратегий привлечения средств, то есть находить бизнес-спонсоров и благотворителей, регулировать отношения, чтобы помогать продвигать программу на рынке, писать заявки на гранты. Это двадцать часов в неделю, и минимум половину времени я могу работать из дома.

– Похоже, для тебя – идеальная работа.

– Так и есть. Все деловые навыки и умения, которые я приобрела в Гарварде и «Беркли», позволят мне делать эту работу хорошо. А инвалидность дает мне сочувствие и опыт человека, получившего пользу от САИНА, чтобы работать увлеченно. Я буду вносить необходимый вклад в важную организацию, в которую верю. И занятость идеальная.

– А что насчет Боба? Сможет ли он тоже работать на САИНА? – спрашивает Хайди.

– Нет-нет. Эта организация в основном волонтерская. И он все равно хочет чего-нибудь другого.

Хайди смотрит на часы – бывшие мои часы. Они на ней прекрасно смотрятся.

– Где Боб? – спрашивает она, поняв, что время позднее.

Дети и мама уже в постелях.

– Все еще на работе.

– Ого, так поздно!

– Да.

Я не вдаюсь в подробности. Хотя для Боба вполне типично задерживаться допоздна каждый вечер, когда ему нужно поработать, эти конкретные задержки начались примерно тогда же, когда я отказалась от работы в «Беркли», и это слишком точно для совпадения. Возможно, Боб работает лишние часы, утверждая, что он, наш единственный добытчик, не сдался, или на него так сильно давит стремление помочь своей хилой компании прожить еще один день… Но я думаю, что он просто избегает меня и мое предложение поискать вакансию в Вермонте.

– И когда ты поедешь?

– Ну, САИНА нужен ответ как можно скорее, но начинать раньше осени мне не надо. Так что кое-какое время у нас есть.

– Что же ты собираешься им ответить?

– Я хочу ответить им «да», но не могу, пока Боб не уверен, что тоже найдет себе там работу. Посмотрим. Если не получится, то я уверена, что смогу найти что-нибудь и здесь, – говорю я, совершенно в этом не уверенная.

– А как твоя мама? Она поедет с тобой?

– Она собирается на лето домой, на Кейп-Код, но вернется к нам после Дня труда.

– Что она думает по поводу переезда в Вермонт?

– Ей там очень нравится. Гораздо больше, чем здесь.

– А кто тебе будет помогать летом?

– Если мы уедем в Вермонт, то племянница Майка Грина вернется из колледжа на лето и ей будет нужна работа на неполный день. Она много лет работала няней и учится на медсестру. Майк считает, что мы и дети прекрасно с ней поладим. А если останемся здесь, то в мае из Нью-Йорка приедет Эбби; она говорит, что летом может поработать у нас.

– Похоже, у тебя уже все готово, кроме Боба.

– Ага.

Все, кроме Боба.