Текст книги "Моя темная сторона (СИ)"

Автор книги: Лайза Дженова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава 32

Я собираюсь отказаться.

Лицо сияющего от гордости Боба вытягивается в безмерном изумлении, как будто я на одном дыхании сказала ему, что мы выиграли в лотерею и тут же – что я отдала лотерейный билет бездомной, которая просит мелочь на углу Фэйрфилд и Бойлстон.

– Ты последние мозги потеряла?

– Нет, – отвечаю я, оскорбленная. То есть я и правда потеряла некоторое количество мозгов с правой стороны, но сейчас, пожалуй, не лучшее время отвечать буквально.

– Тогда зачем тебе все-таки это делать?

– Я не готова.

Боб трет растопыренными пальцами брови и лоб, как он делает, когда дети доводят его до ручки и он пытается выиграть секунду спокойствия. Только детей даже дома нет. Мы одни, сидим друг против друга за кухонным столом.

– Они думают, что ты готова, – говорит он.

– Они не знают того, что знаем мы.

Они не знают, как мне трудно читать каждое слово на каждой странице, особенно на левой стороне левой страницы. Они не знают, как долго мне приходится искать буквы на левой стороне компьютерной клавиатуры. Они не знают, что мой кабинет надо украсить оранжевым скотчем и табличками с напоминанием «Посмотри налево». Они не знают, сколько времени отнял у меня проход от моего кабинета до зала совещаний и что по пути я врезалась в несколько косяков и одно растение в горшке, и не знают, что Джим испарился посреди совещания, потому что сидел от меня слишком далеко слева. Они не видели, как я падаю, пускаю слюни или пытаюсь снять куртку.

– Я правда думаю, что ты готова, – говорит Боб.

– Я не готова.

Поддержка Боба с момента аварии была непоколебимой, уверенно остающейся на тонкой грани между оптимизмом и отрицанием, решимостью и отчаянием. Чаще всего это был именно тот моральный пинок, который мне требовался, чтобы продолжать идти, но иногда, как сегодня, точка зрения Боба кажется более оторванной от реальности, чем я – от левой стороны пространства.

Даже частичная занятость в «Беркли» станет слишком большой нагрузкой под слишком большим временным диктатом – примерно как прочитать воскресную «Таймс» за день. Я слишком хорошо себе представляю дорогостоящие ошибки, упущения, замешательство, извинения. Мое эго и я можем это вытерпеть, но вслед за мной пострадают консультанты, клиенты и «Беркли». Не выиграет никто.

– Это именно то, что ты говорила про лыжи, а теперь ты на горе каждые выходные, – говорит Боб.

– Но я катаюсь не на лыжах, а на сноуборде.

– Суть в том, что ты туда вернулась. И это стало для тебя лучшей терапией. Я думаю, возвращение на работу – это тоже очень хорошо. Что может случиться самое плохое?

– Я позорно провалюсь.

– Ты не провалишься. Тебе надо хотя бы попытаться.

– А ты бы стал пытаться?

– Совершенно точно да.

– Нет, не стал бы. Ты бы не возвращался, если бы не мог быть на высоте.

– Я бы вернулся. И ты сможешь. Не попробуешь – не узнаешь.

– Я знаю, что не могу кататься на лыжах, и я не пыталась.

– Это другое.

– Я знаю.

– Это действительно важно.

– Я знаю.

Он снова начинает чесать брови и лоб. И теперь у него пульсируют жилы на висках так же, как когда он пытается урезонить Люси посреди ее вспышки гнева, – тщетная попытка убедить ураган сменить курс или утихнуть до небольшой тропической бури. Я могу не обращать внимания, но Боб не может не попытаться что-нибудь сделать. Он говорит и дергается. Люси вопит и молотит ногами во все стороны. Иногда ее можно отвлечь и так успокоить приступы ярости, но чаще всего вспышки длятся, пока Люси сама не успокоится достаточно, чтобы до нее начали доходить слова.

– Я из сил выбиваюсь, Сара. Я не могу справиться один. Мы не можем позволить себе такую жизнь – частные уроки для детей, ясли, наши студенческие кредиты, ипотека. И я не знаю, сколько еще твоя мать будет приносить свою жизнь нам в жертву. Наверное, нам нужно задуматься о продаже дома в Вермонте.

– Или, может быть, нам нужно продать этот, – предлагаю я.

– А где тогда мы будем жить? – спрашивает Боб шутливым, но снисходительным тоном.

– В Вермонте.

Он смотрит на меня так, будто я предложила продать чью-нибудь почку, но мне это кажется вполне разумной идеей. Я уже некоторое время ее обдумываю, хотя и в самых общих чертах. Наши главные расходы в Велмонте – ипотека и стоимость жизни. Поиск покупателя на дом в Вермонте может занять больше года, но даже при текущей экономической ситуации цены на недвижимость в Велмонте держатся. У нас скромный четырехспальный дом, а большинство людей, желающих обосноваться в Велмонте, хотят больше пространства, но он в прекрасном состоянии и будет продаваться хорошо. Может быть, даже удастся продать его сразу.

– Мы не можем жить в Вермонте, – говорит Боб.

– Почему? По сравнению со здешней стоимость жизни там практически нулевая.

– Потому что там ничего нет.

– Там много чего есть.

– Там нет нашей работы.

– Мы найдем работу.

– И чем будем заниматься?

– Не знаю, я пока об этом не думала.

Но я хочу этого. В Северо-Восточном Королевстве Вермонта[6]6
  Имеется в виду северо-восточная часть штата Вермонт, включающая округа Эссекс, Орлинс и Каледония.


[Закрыть] происходит не так уж много всего. Это не деловая Америка, это Новая Англия, сельская и малонаселенная, здесь в основном предпочитают жить художники, лыжники, горные велосипедисты, бывшие хиппи, фермеры и пенсионеры.

– Я могла бы открыть кофейню, – внезапно говорю я.

– Что?

– Кофейню. «Би-энд-Си» закрылась, и в Кортленде нужна хорошая кофейня.

– Возможно, «Би-энд-Си» закрылась, потому что Кортленд не смог содержать хорошую кофейню.

– Может быть, им просто не хватало хорошего управления.

– Это нелепая бизнес-идея.

– А что в ней такого нелепого? Разве «Старбакс» – нелепый бизнес?

– Так ты хочешь открыть «Старбакс»?

– Нет, я…

– Ты хочешь конкурировать со «Старбаксом»?

– Нет.

– Ты хочешь стать Хуаном Вальдесом[7]7
  Хуан Вальдес – вымышленный персонаж, фермер, появляющийся в рекламе Национальной федерации производителей кофе Колумбии с 1958 года.


[Закрыть] округа Кортленд?

– Не смешно.

– Все это не смешно, Сара. Я тоже люблю Вермонт, но мы слишком молоды и амбициозны, чтобы там жить. Это место отдыха. Наша жизнь здесь и наша работа здесь.

Не понимаю, почему так и должно быть.

– Знаешь, мы оба можем скоро потерять работу. Не вижу, почему хотя бы не попытаться поискать ее в Вермонте.

– Еще раз: какую? Хочешь управлять кадрами компании «Кленовый сироп Мэри»?

– Нет.

– Хочешь, чтобы я продавал билеты на подъемники?

– Нет. Я не знаю, какая еще работа там есть.

– Там ничего нет.

– Ты этого не знаешь. Мы не изучали вопрос.

– Так ты хочешь отказаться от своей работы в «Беркли» и искать работу в Вермонте?

– Да.

– Это совершенно идиотский разговор.

– Возможно.

– Так и есть.

– Ладно, значит, у нас идиотский разговор.

Боб, прирожденный авантюрист с выдающимися деловыми качествами и духом предпринимательства, должен быть готов к подобным беседам. Он должен знать, что некоторые лучшие в мире идеи, величайшие инновации и самые успешные бизнесы поначалу вызывали протест и осуждение и воспринимались как идиотские.

Он перестал чесаться, и жилки на висках у него больше не дергается. Он смотрит на меня так, словно не знает, кто перед ним. В его глазах – одиночество и страх.

– Извини, Сара. Я не хочу продолжать этот разговор и не хочу на тебя давить. Я знаю, тебе по-прежнему очень трудно, но я думаю, тебе не стоит упускать такую возможность. Если ты подождешь, им придется найти кого-то другого, и они наверняка больше тебе этого не предложат. Это твой путь обратно. Нам нужно, чтобы ты вернулась в «Беркли».

Последнее предложение больше похоже на приказ, чем на призыв. Но так же, как Боб не смог мне приказать снова встать на лыжи, так он не может мне приказать вернуться на работу. Моя упрямая независимость всегда была кирпичной стеной, которую Боб желал разрушить. Спустя столько лет он все еще пытается, и меня это смешит. Как бы ему порой ни хотелось – как сейчас, – он никогда не был моим начальником. К лучшему или нет, мы с удовольствием жили в союзе равных партнеров. Обычно это положительное качество, которым мы оба гордимся, но иногда довольно трудно править кораблем, когда на нем два капитана, а на штурвале – две пары рук. Если Боб хочет повернуть налево, а я направо, то одному из нас приходится идти на компромисс, иначе мы рискуем налететь на скалы прямо по курсу и утонуть.

– Я понимаю, что ты боишься. Я бы тоже боялся. Но ты храбрая. Посмотри, с чем ты столкнулась и что смогла победить. Я очень горжусь тобой. Если ты способна каждый день собираться с силами, чтобы сражаться со своим синдромом игнорирования, то я знаю, что у тебя есть мужество вернуться на работу. Я знаю, это пугает, но я в тебя верю. Они в тебя верят. Ты сможешь это сделать. Ты готова.

Мысль о возвращении в «Беркли» меня пугает. Но не так, как первое катание на сноуборде, попытка передвигаться без ходунков или Марта в дурном настроении. И я не поэтому не хочу возвращаться. С самой бизнес-школы я впахивала, не поднимая головы, гоня на скорости тысяча миль в час, перемалывая все в порошок, стремясь по одной дороге к одной цели: успешная жизнь. И не просто заурядный успех, а такой успех, которому позавидовали бы мои однокурсники из элиты; такой, чтобы мои преподаватели демонстрировали бы его будущим студентам как яркий пример достижений; такой, к которому стремились бы даже исключительно богатые жители Велмонта; такой, чтобы Боб им гордился. Настолько очевидно успешная жизнь, чтобы она во всем стала противоположностью моему надломленному и несчастному детству.

А потом я разбила машину. Впервые за почти десять лет я перестала нестись на скорости тысяча миль в час. Все остановилось. И хотя большая часть покоя и неподвижности последних четырех месяцев была для меня болезненным и пугающим опытом, она дала мне шанс поднять голову и оглядеться.

И я стала задумываться: а что еще есть? Возможно, успех бывает каким-то другим и есть другой путь его достижения. Может быть, для меня существует иная дорога с более разумным ограничением скорости. Не знаю, слишком ли я боюсь, или не могу, или что-то внутри меня изменилось и хочет совсем другого, или все вместе, но я не хочу возвращаться в «Беркли». Я не хочу возвращаться в ту жизнь. Интуиция, которая привела меня к Майку Грину и сноуборду, зовет меня куда-то еще. И я ей доверяю.

– Я не вернусь в «Беркли».

Глава 33

Сейчас раннее субботнее утро, черноспинные дятлы еще не начали играть на перкуссиях кленов и сосен, и подъемники еще не открылись. Линус только что спрыгнул с моих коленей и теперь, все еще в пижаме, лежит на полу с грузовичком в одной руке и Банни в другой, сосет соску и смотрит «Улицу Сезам» по видео с едва слышным звуком. Чарли и Люси тихо (на этот момент) играют в своих комнатах. Мы с мамой сидим на диване перед потрескивающим камином, наслаждаясь мирным началом дня. Боб остался в Велмонте, сказал, что у него слишком много работы на выходные, но я подозреваю, он по-прежнему злится и не хочет добавлять еще один приятный момент к моей «бредовой идее» жить здесь. Я вдыхаю запах латте, перед тем как сделать глоток, – мм! Я бы сказала, Боб многое теряет прямо сейчас.

Я делаю вид, что ищу слова в головоломке, но в основном потягиваю кофе, нежась перед огнем, и наблюдаю за мамой. Она вяжет ярко-красную шаль, полностью сосредоточившись на спицах, то и дело повторяя губами порядок петель. Мать перестает массировать плечо.

– У тебя все хорошо? – спрашиваю я.

– Рука болит; наверное, оттого, что я так много таскаю Линуса.

Она массирует плечо левой руки. Я совершенно уверена, что обычно она держит Линуса правой.

– Может, ты напрягаешь плечи, когда вяжешь? – предполагаю я, хотя ее поза не кажется напряженной.

– Думаю, дело в Линусе.

Она растирает руку от плеча к локтю еще несколько раз и возвращается к вязанию. Шаль спадает из-под спиц на колени и на диван, как покрывало. Работа выглядит почти законченной, и я представляю, как красиво шаль будет смотреться на матери, оттеняя серебристые волосы, очки в черной оправе и любимую красную помаду.

– Ты, наверное, скучаешь по своим подружкам из «Красных шляп», – говорю я.

– Скучаю, – отзывается она, не поднимая головы и не прерывая перезвон спиц. – Но я с ними все время разговариваю.

– Да?

Я ни разу не видела ее у телефона.

– По скайпу.

– Ты пользуешься скайпом?

– Угу.

Эта женщина пропустила пришествие в мир микроволновок, видеомагнитофонов и пультов для телевизора – все они до сих пор приводят ее в замешательство. У нее нет мобильника и ноутбука, а в машине нет навигатора. И вдруг скайп?

– А как ты вообще узнала, что такое скайп? – спрашиваю я.

– Увидела у Опры.

Я могла бы догадаться. У моей матери три источника информации: шоу Опры, шоу Эллен и журнал «Пипл». Сноб-ученый во мне хочет принизить мать, но нужно отдать должное: за четыре месяца она прошла долгий путь. Она пользуется навигатором Боба как профессионал и ездила в Бостон в час пик каждый день, пока я лежала в «Болдуине». В конце концов она находит нужный пульт (у нас их пять) и нажимает правильную комбинацию кнопок, чтобы переключиться с кабельного телевидения на видео или «Уи» – даже для Эбби это было довольно сложно. Она всегда отвечает на сотовый, который Боб отдал ей попользоваться, пока она живет с нами. И очевидно, выходит в скайп с нашего домашнего компьютера.

– А по дому? Ты, наверное, скучаешь по жизни в своем доме, – говорю я.

– Немножко. Иногда я скучаю по тишине и уединению. Но если бы я была там, я бы скучала по детским голосам и смеху и активной жизни здесь.

– А как же все твои вещи? И привычные дела?

– У меня и здесь есть привычные дела и куча вещей. Дом там, где живешь. Сейчас я живу с вами, так что мой дом здесь.

Дом там, где живешь. Я вспоминаю рекламный щит в конце Сторроу-драйв в Бостоне: «Если бы вы жили здесь, вы бы уже были дома». Я смотрю в окно на прекрасную природу, на серое утро, наполняющееся светом, когда солнце поднимается над склоном гор. Я бы с радостью жила здесь – и дети, думаю, тоже. Но Боб прав. Мы не можем переехать сюда и оборвать все корни просто так, без конкретного плана действий. Воображаю рекламный щит на границе Вермонта: «Если вы собираетесь здесь жить, то вам придется найти работу». «Настоящую, хорошую работу», – добавляет голос Боба в моей голове.

– Однако я бы хотела вернуться на лето. Я буду скучать по своему огороду и пляжам. Я люблю лето на Кейп-Коде, – говорит мать.

– Как думаешь, мне к лету станет лучше?

– Да, думаю, тогда тебе станет гораздо лучше.

– Нет, я имею в виду, стану ли я такой же, как до всего этого?

– Не знаю, милая.

– И врачи, кажется, считают, что если я не выздоровею полностью к лету, то, возможно, не выздоровею никогда.

– Они же не все знают.

– Они знают больше, чем я.

Мать проверяет ряд.

– Могу поспорить, они не знают, как кататься на сноуборде, – говорит она.

Я улыбаюсь, воображая, как перепуганная Марта, пристегнутая к сноуборду на «Лисьем беге», шатается туда-сюда и шлепается на задницу через каждый метр.

– Нет ничего невозможного, – говорит мать.

Врачи, наверное, сказали бы мне и то, что я еще не могу кататься на сноуборде, что это невозможно. И все же я это делаю. «Нет ничего невозможного». Я не двигаюсь и впитываю слова матери, пока не чувствую, что они проникли в самую глубину меня, откуда их уже не вытряхнуть. Мать звякает спицами, продолжает узор своей шали и не замечает, как я наблюдаю за ней. Я люблю ее простые и все же полные мудрости слова, горжусь тем, что она делает все, что от нее требуется, благодарна ей, что она вообще приехала и осталась мне помогать, хотя я весьма невежливо велела ей отправляться домой. Слава богу, что она это проигнорировала.

Я протягиваю руку и касаюсь ее ноги, одетой в носок.

– Что? – спрашивает мать, отрываясь от вязания.

– Ничего, – отвечаю я.

Она возвращается к своей шали. Я пью кофе и смотрю на огонь, наслаждаясь еще одним приятным моментом: я дома вместе с мамой.

Глава 34

Классический зимний американский норд-ост засыпал всю Новую Англию на День святого Патрика, но если два фута снега в Велмонте оборачивались для всех старше восемнадцати в основном неприятностями – отменой уроков в школе, задержками авиарейсов, слякотью на дорогах, по которым трудно ехать, авариями, – то двадцать с лишним дюймов здесь, в Кортленде, обрадовали всех, словно пушистое благословение небес. Условия на горе в эту безветренную солнечную субботу не могли бы быть лучше.

Я здорово прогрессирую на сноуборде, как ни крути. В прошлые выходные Майк снял с доски рукоять, и теперь я пользуюсь только одиночной лыжной палкой, к которой внизу приделана маленькая, едва заметная лыжа, – она дает мне гарантию дополнительной устойчивости и контакта со склоном, во многом так же, как балансир в каноэ или ходунки при ходьбе. Но опорная палка куда круче ходунков – в ней нет ничего старушечьего.

Кроме того, я привязана к Майку, который теперь едет позади меня, тросом, протянутым от кольца на конце моего сноуборда в руки Майка. Майк, наверное, выглядит, как Санта-Клаус, управляющий упряжкой, что делает меня кем-то из его оленей – Стремительным, Танцором или Рудольфом, но, по правде говоря, мне все равно, как мы выглядим в чужих глазах. Оттуда, где я стою, мне виден нормальный сноуборд и роскошная трасса, засыпанная свежевыпавшей «пудрой». За моей спиной Майк регулирует нашу скорость с помощью поводьев и одобряюще восклицает, напоминает о технике и предупреждает о том, что происходит слева от нас. Майк говорит, что я, возможно, захочу продолжать пользоваться палкой, но к концу сезона уже смогу кататься одна, что одновременно и потрясающе, и почти невозможно вообразить. Но сейчас я по-прежнему не замечаю слева от себя ледяных участков, поворотов трассы и других лыжников и сноубордистов, пока Майк на них не указывает (а порой даже тогда), так что я знаю, что еще не готова перестать верить в этого Санту.

Мы уже доросли от «Кроличьей тропки» до моих любимых трасс среднего уровня, и я совершенно счастлива: избавилась от «Ковра-самолета» и трассы для начинающих и перешла на настоящую гору. Прямо сейчас мы в середине «Лисьего бега». Я внимательно смотрю по сторонам в поисках Чарли. То и дело я вижу его на доске, в восторге от того, что видит меня, а потом в еще большем восторге проносящегося мимо. Его катание на сноуборде выглядит легким и непринужденным. Не знаю, как выгляжу я, но полагаю, что чрезвычайные усилия и сосредоточенность, прилагаемые мной, сказываются на внешнем виде. Но опять же мне все равно, как я выгляжу. Может, я и не похожа на крутую сноубордистку, но чувствую себя именно ею.

Хотя трасса безупречна, я радуюсь пролетающему мимо Чарли, полностью доверяю Майку свою безопасность и чувствую себя как Шон Уайт из видеоигры, я все же не испытываю полной внутренней радости и спокойного подъема настроения, как обычно на горе. Я очень старательно сосредоточиваюсь на технике и ощущении доски на трассе, но часть сосредоточенности уходит на выслушивание театрального монолога, разворачивающегося в моей голове, и это представление совершенно меня захватывает.

«Что, если Боб прав? Что, если „Беркли“ был единственной дорогой назад? Что, если я отказываюсь от своего последнего шанса вернуться в нормальную жизнь? Может быть, жизнь в Вермонте – безумие».

Я приседаю на пятки и поворачиваю вправо. Но я слишком отклонилась назад, ребро доски заедает, я слетаю и тяжело приземляюсь на задницу. Майк останавливается рядом со мной и помогает подняться.

– В порядке? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я, хотя понимаю, что и мой копчик, и мое эго уязвлены и ушиблены.

Я направляю нос сноуборда вниз по склону, и мы снова скользим.

«Чем мы с Бобом можем здесь заниматься? Я не хочу заводить кофейню, продавать билеты на подъемник или открывать художественную галерею (мамина идея). Может быть, тут для нас ничего нет. Будет ли жизнь здесь означать отказ от нашего опыта и трудно доставшегося образования – от всего, чего мы хотели достичь и привнести в мир, от всего, о чем мы мечтали?»

– Эй, Гуфи!

Это Чарли. Он называет меня Гуфи, потому что я еду вперед правой ногой, это считается «гуфи-ногостью»[8]8
  Гуфи – стойка сноубордиста, при которой ведущая нога – правая.


[Закрыть]. Чарли думает, что обзывается, и так бунтует, – а я считаю, что кличка идеально мне подходит. На этот раз сын не притормаживает и проносится мимо, так что я вижу только спину его оранжевой курточки. Я улыбаюсь:

– Хвастунишка!

«Может быть, я просто перепуганная инвалидка и пытаюсь утянуть Боба за собой на дно. Может быть, я пытаюсь убежать и спрятаться. Может быть, я сошла с ума. Я сошла с ума?»

Доска направлена прямо вниз по склону, и я уже еду максимально быстро для комфортного ощущения, и тут склон резко опускается и скорость растет. Мое сердце подпрыгивает, и каждый мускул в теле напрягается. Майк чувствует мою панику, сильно тянет за трос, и вместо болезненного падения я мягко останавливаюсь.

– Все в порядке? – кричит Майк из-за моей спины.

– Ага. Спасибо.

Вот бы он мог так же натянуть поводья моих вышедших из-под контроля мыслей! Мы снова продолжаем спуск.

«Я не хочу возвращаться в „Беркли“. Должен быть другой выход, другая мечта. Я знаю это так же, как знаю, что снег белый. Но что это? Где оно? Можем ли мы жить здесь успешной полной жизнью? Это кажется невозможным».

Я переношу вес на носки. К собственному изумлению, я не застываю и не падаю. Я выравниваю бедра и продолжаю ехать вниз по склону. Только что я чисто выполнила левый поворот.

Нет ничего невозможного.

«Может быть, но кому я верю: интуиции или Бобу? Я возвращаюсь к прежней жизни или начинаю новую? Безумна ли я, если думаю, будто могу вернуться к прежней жизни? Безумна ли я, что хочу чего-то еще? Я не знаю, что делать. Мне нужен какой-нибудь знак. Господи, дай мне знак».

Мы заканчиваем последний дневной спуск, а мой разум все еще пережевывает сомнения и тревоги, не предлагая ответов, оставляет всю эту непонятную кучу где-то за глазами, от чего у меня болит голова. Впервые с тех пор, как я начала кататься на сноуборде, я радуюсь, что день закончился.

Мы с Майком возвращаемся к зданию САИНА, где я могу сдать снаряжение и вернуть ходунки.

Я сажусь на деревянную скамью и снимаю шлем. Нахожу свои ботинки и ходунки.

– Ты сегодня была какая-то нерешительная, – говорит Майк.

– Да.

– Это нормально. Иногда ты будешь чувствовать себя смелее, иногда – нет. Как и все люди, так?

– Так.

– Порой ты увидишь значительные улучшения, а порой – нет.

Я киваю.

– Не расстраивайся, хорошо? Завтра придешь?

– Первым делом с утра.

– Хорошая девочка! Кстати, у меня же целый пакет литературы для твоей подруги. Он на моем столе. Можешь подождать минутку? – спрашивает Майк.

– Конечно.

Я предложила передать информацию о САИНА Хайди, чтобы она сообщала о ней своим пациентам. У меня нет никаких подтверждающих это данных научных или клинических исследований, но я думаю, что сноуборд – самый эффективный терапевтический инструмент, который я испытала на себе. Он побуждает меня сосредоточиваться на том, что я могу, а не на том, чего не могу, преодолевать огромные препятствия, и физические, и психологические, стоять на доске и спускаться с горы целой и невредимой. И каждый раз, как я спускаюсь с горы целой и невредимой, я обретаю настоящую уверенность и независимость, которые не ощущала с момента аварии, и прекрасное самочувствие, которое остается со мной еще долго после выходных. Я не знаю, оказывает ли катание на сноуборде с САИНА существенный долгосрочный эффект на людей вроде меня, но оно гораздо увлекательнее, чем рисовать кошек и собирать красные мячики с подноса.

Майк возвращается со стопкой папок в руках.

– Извини, что так долго. Меня поймали по телефону. Наш директор по развитию переезжает в Колорадо, и мы должны за невозможное время найти кого-то на его должность. Очень жаль, что ты не живешь здесь круглый год. Ты бы подошла идеально.

Всю жизнь я загадывала на звезды, стучала по дереву, подбирала монетки и молилась Богу, но до сих пор не получала более явного, прямого и бросающего в дрожь ответа. Может быть, это просто удачное совпадение. Может быть, Бог бросает бедному Гуфи косточку. Но это он – знак.

– Майк, уж ты-то должен знать, – говорю я. – Нет ничего невозможного.