Текст книги "Моя темная сторона (СИ)"

Автор книги: Лайза Дженова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 23

– Поехали, – говорит Боб.

На нем синяя лыжная куртка «Норт фейс», лыжные штаны, солнцезащитные очки, которые висят на черном шнурке на шее, и Боб излучает свой наиболее жизнерадостный оптимизм. Он держит мои новые лыжи «К2 Бернинг лав». Лыжи глянцевые и блестящие, ржаво-оранжевые завитки узора бегут по никогда не использовавшемуся белому – это большой рождественский подарок мне от Боба. Они великолепны, и в норме у меня бы голова закружилась при виде совершенно нового снаряжения последней модели, и я бы тут же вообразила, как чудесно они будут отзываться на движение, и заволновалась бы, стремясь попасть на склон как можно раньше. Но все, что я чувствую сейчас, – это диктат.

– Я не готова, – отвечаю я.

Прошло три дня с Рождества – и мы в Вермонте. Линус спит, а Чарли и Люси в прихожей одеваются для лыж. Я сижу за обеденным столом, все еще в пижаме, передо мной раскрыта свежая воскресная «Нью-Йорк таймс». Боб приехал только на выходные, а мы с детьми и мамой остаемся на неделю школьных каникул. Боб не горит особенным желанием оставлять меня на целую неделю в доме, где не обеспечена профессиональная Саро-безопасность, но я убедила его, что время в Вермонте пойдет мне на пользу. Время в Вермонте всегда идет мне на пользу.

– Это была твоя идея, – говорит Боб.

– Я не говорила, что хочу кататься, – отвечаю я.

– Тогда зачем мы здесь, если ты не хочешь кататься? – спрашивает он.

– Мне здесь нравится.

– Да пойдем, я думаю, тебе нужно попробовать, – подзуживает Боб.

– Как я буду кататься? Я даже ходить не могу.

– Может, это будет проще, чем ходьба.

– Как это?

– Не знаю, может быть, твою связь с левой стороной восстановит не собирание мячиков с подноса. Может, надо заниматься тем, что ты любишь.

Может быть. Может, лыжи пробудят ту дремлющую часть моего мозга, которая, похоже, совершенно не увлечена собиранием красных мячиков. Может, я могу просто направить свои новые «К2» вниз по склону Маунт-Кортленд, и мои левые и правые конечности сами собой начнут работать согласованно, бережно и аккуратно донося меня до подножия горы. Или, может быть – и это более вероятно, – я упаду и сломаю ногу, или порву связки в колене, или съеду с трассы и врежусь в дерево. Занятия с красными мячиками, возможно, и не волшебная пилюля, но, по крайней мере, нет риска, что я окажусь в итоге в инвалидной коляске и даже больше зависимой от матери, чем сейчас.

– Что худшее может случиться? – спрашивает Боб.

Две сломанные ноги. Еще одна травма головы. Смерть. Бобу стоило бы подумать, прежде чем задавать – именно мне – прямой вопрос о возможном ужасном исходе. Я наклоняю голову и поднимаю брови. Боб понимает, что выбрал неправильную тактику, и исправляется:

– Единственный способ узнать, сможешь ли ты снова скакать верхом, это сесть в седло.

Неудача, затасканное ковбойское клише. Я качаю головой и вздыхаю.

– Пойдем. Попробуй. Мы можем ехать медленно и аккуратно. Мы останемся на зайчиковом склоне с детьми. Я буду придерживать тебя и все время буду с тобой.

– Боб, она не готова кататься на лыжах. Она может сломать ногу, – вмешивается мать.

Она стоит позади меня на кухне и моет посуду после завтрака. Она приготовила оладьи на пахте и сосиски. Странное ощущение: мать здесь, готовит завтрак для моей семьи. И так же странно слышать, что она встала на мою защиту и разделяет мое мнение. Но должна признать, ее оладьи восхитительны, а ее прямо выраженное беспокойство дает мне прекрасный предлог остаться дома, в пижаме. «Извини, мама говорит, мне нельзя».

– Ты ничего не сломаешь. Обещаю, я останусь с тобой, – убеждает Боб.

– Слишком скоро. Ты на меня давишь, – говорю я.

– На тебя нужно немножко надавить. Пойдем, я думаю, тебе это пойдет на пользу.

Лыжи пошли бы мне на пользу. Но даже если вычесть вероятность смерти или серьезной травмы, я все равно могу представить себя только в виде постоянно запутанного узла из лыж и ног. В моем воображении лыжи уезжают после каждого неуклюжего падения, у меня не получается балансировать на левой ноге на скользком склоне, когда я пытаюсь вставить правую ногу в крепление, и даже подумать страшно, чтобы балансировать на правой ноге и пытаться вставить совершенно непослушную левую ногу в крепление левой лыжи, носком вперед. Ни одна секунда этого действа не кажется мне удовольствием. И вряд ли это можно назвать катанием.

– Я не хочу.

– Помнишь, ведь это ты говорила, что хочешь покататься в этом году, – подначивает Боб.

– В этом сезоне, – поправляю его я. – Я хочу. И буду. Но не сегодня.

Он смотрит на меня, стоит подбоченившись и думает.

– Ладно, но ведь ты не можешь все время сидеть тут, как белка в дупле, – говорит он, подчеркнуто косясь на мою мать. – Тебе нужно вернуться ко всему, что ты делала обычно, к работе, лыжам. Мы затащим тебя на гору в этом сезоне, Сара.

– Отлично, – отвечаю я, зная, что он хочет как лучше. Но я скорее напугана, чем вдохновлена его энтузиазмом.

Боб прислоняет мои новые лыжи к кухонному столу напротив моего обычного места – возможно, чтобы я смотрела на них и понимала, чего лишаюсь из-за своего отказа. Я целую Боба и детей на прощание, желаю им веселого и нетравматичного дня и слушаю, как они, выходя, шуршат спортивными нейлоновыми штанами и топочут тяжелыми ботинками.

Услышав шум отъезжающей машины, я вздыхаю и готовлюсь провести спокойное утро за чтением. Я ищу то место, где оторвалась от страницы, читаю пару слов и смотрю через стол на блестящие новенькие лыжи. «Хватит на меня пялиться. Сегодня мы никуда не идем». Я читаю еще пару слов. Мать гремит посудой и сковородками в раковине. Я не могу сосредоточиться. Мне нужно выпить кофе.

Я купила Бобу на Рождество новую кофеварку, «Импресса S9 уан тач», лучшую из лучших, вершину линии машин для капучино, мокко латте и латте макиато. Она безумно дорогая, так что это была не слишком разумная покупка в нынешней финансовой ситуации, но я не смогла удержаться. После нажатия всего одной кнопки на полированной поверхности из нержавейки «Импресса» мелет зерна, взбивает молоко и варит кофе ровно желаемой температуры, объема и крепости. Она автоматически чистится, считается самой тихой из доступных на рынке кофеварок и чудно смотрится на кухонной стойке. Она как идеальный ребенок – хорошо воспитанный и образованный, – делает именно то, чего мы хотим, убирает за собой, даже когда ее не просят, и не приносит ничего, кроме радости.

Мы с Бобом вчера по-идиотски перепили кофе. Я ходила по малой нужде по меньшей мере дюжину раз, включая три раза на необходимых заправках по пути до Кортленда (Боб был готов надеть на меня подгузник), и лежала с открытыми глазами, чувствуя, как кофеин все еще бродит по жилам, не в силах унять сумбурные мысли еще несколько часов после того, как должна была крепко спать. Но оно того стоило.

Поскольку мы оба не могли перенести выходных без нашего нового детища, то привезли «Импрессу» с собой в Вермонт. Но к сожалению, забыли привезти кофе в зернах, а ближайший магазин, который продает кофе, достойный прикосновения «Импрессы», находится в Сент-Джонсбери, в двадцати милях к югу. И поэтому, при том, как я хочу выпить еще один великолепный латте макиато и вдохнуть богатый и успокаивающий аромат, растекающийся по всему дому, сегодня утром самый быстрый путь к чашке кофе (и облегчению кофеин-абстинентной головной боли, шурупами ввинчивающейся в мои виски) – это съездить в кафе «Би-энд-Си».

– Мама! – кричу я через правое плечо в кухню за моей спиной, где она моет посуду. – Можешь съездить в «Би-энд-Си» и привезти мне большой обезжиренный латте?

Мать приехала за нами вчера вечером на своем «фольксвагене», чтобы у нас была под рукой машина, когда Боб уедет на неделю.

– Это в деревне?

– Да.

Здесь все в деревне. В Кортленде всего один светофор, а несколько проселочных дорог ведут или в деревню, или в горы, или на шоссе. А сама деревня – лишь короткий отрезок Мейн-стрит, усеянный в основном семейными лавочками, продающими лоскутные одеяла, чеддер, помадку и кленовый сироп. Кроме того, в деревне имеется магазин спорттоваров, единственная заправка, церковь, библиотека, пара ресторанов, художественная галерея и кафе «Би-энд-Си». Моя мать пробыла здесь меньше суток, но уже вроде освоилась, даже без навигатора Боба. Кафе смог бы найти и пятилетний ребенок. Черт, даже тридцатисемилетняя тетка с синдромом игнорирования левой стороны, наверное, смогла бы доехать без происшествий в деревню и обратно.

– С тобой без меня все будет в порядке? – спрашивает мать.

– Все будет со мной хорошо. Это же всего несколько минут.

Она мнется, сомневаясь.

– Я читаю газету. Линус спит. Все со мной будет в порядке.

– Ладно, – говорит мать, – я скоро вернусь.

Я слышу, как закрывается дверь, а потом ее машина отъезжает от дома. Я улыбаюсь, зная, что получу истекающий паром горячий стакан с кофе через несколько минут. И через те же самые несколько минут Чарли и Люси, вероятно, начнут дневное занятие, а Боб поедет на подъемнике на вершину горы. К своему удивлению, я не чувствую ни малейших признаков зависти. Вид с Маунт-Кортленд на заиндевелые верхушки деревьев, величественные Зеленые горы, скованные льдом озера и холмистую долину внизу поражает воображение. Омытый светом раннего утра, весь мир с вершины кажется тихим, мирным и спокойным. Роскошным. Я попаду туда. Непременно.

Но сейчас, пока Линус спит, а все остальные уехали, тихо, мирно и спокойно и здесь. Я смотрю на улицу через раздвижные стеклянные двери, выходящие во двор, – три акра просторного луга, упирающегося в заповедный лес. Зигзаг следов какого-то животного – возможно, оленя – пятнает в остальном нетронутое ровное покрывало снега. Здесь нет забора, не допускающего на участок диких животных, или ограждающего детей от мира, или перегораживающего панораму. Дом ближайших соседей можно увидеть только от входной двери и только когда опадают все листья с кленов. Жизнь здесь уединенная, спокойная, просторная. Роскошная.

Я читаю эту газету уже шесть дней. Теперь я добралась до раздела «Воскресный бизнес» – последнего. Аллилуйя. Если совсем уж начистоту – я не прочитала каждое слово в каждом предыдущем разделе. Я прочитала большую часть статей на первых полосах, и это заняло все воскресенье и большую часть понедельника. Колонки плотные и трудные для восприятия, они обычно посвящены событиям национального и международного масштаба, нищете, коррупции, катастрофам и политике перекладывания ответственности. После прочтения я чувствую, что нашпигована информацией, но необязательно – что потратила силы не зря.

Я полностью пропустила раздел «Спорт». Меня совсем не интересуют НФЛ, НХЛ, НБА, Н-что-то-там-еще, и никогда не интересовали. Я никогда не читала спортивные страницы и не собираюсь сейчас начинать только потому, что, как перфекционистке первого типа, мне приспичило доказать, что я могу прочитать всю воскресную газету. Я пропустила также обзоры книг (поскольку газета и сама по себе достаточно трудна) и «Стиль» (поскольку я низведена до штанов на резинке и тапочек). Доаварийная «я» неодобрительно качает головой, потрясая указательным пальцем и обзывая меня филонщицей и разгильдяйкой. Но поставарийная «я» велит ей твердым и не терпящим возражений тоном остыть и замолчать. Жизнь, может, и не слишком коротка, чтобы прочитать всю воскресную «Нью-Йорк таймс», но неделя требуется уж точно. По крайней мере, для меня. Пропускаем, пропускаем и пропускаем!

Раздел бизнеса, вне всяких сомнений, мой любимый, и не только потому, что идет последним. Поскольку консультанты «Беркли» обслуживают все отрасли бизнеса почти во всех развитых странах, большинство колонок в этом разделе каким-нибудь образом связано с прошлым, текущим или будущим проектом «Беркли». Почти каждая статья обладает восхитительным вкусом сочного, соленого, горько-сладкого корпоративного мира, в котором я жила и который любила. Уолл-стрит, торговля с Китаем, автопром, большая фармацевтика, технология топливных элементов, доли рынка, слияния и поглощения, доходы, убытки, первичные публичные предложения… В бизнес-разделе я чувствую себя как дома.

И, возможно потому, что мне так нравится содержание, читать этот раздел мне проще всего. Ха. Я поднимаю глаза на свои блестящие новенькие лыжи. Может быть, в выдвинутой Бобом теории лыжетерапии что-то есть – выздоровление и нормальное функционирование скорее придет от погружения в занятия, которые я люблю, чем от усердного исполнения движений в каком-то бессмысленном, эмоционально пустом для меня задании.

– Я знаю, вы до смерти хотите кататься, но мне нужно больше времени, – говорю я лыжам. Честное слово, они выглядят разочарованными.

Я заметила, что теперь могу прочитать каждое слово на странице, и этот восхитительный прогресс не ограничивается только бизнес-разделом. В придачу к красной закладке, отмечающей вертикальный левый край, которую я привезла домой из «Болдуина», я теперь пользуюсь второй закладкой – обычной, из белого картона, из одной из велмонтских книжек. Я держу ее горизонтально под строчкой, которую читаю. Дойдя до конца строчки, я двигаюсь влево, через слова, которые только что прочитала, пока не замечу красное, тогда я перемещаю закладку ниже и начинаю читать следующую строку. Когда я так делаю, то чувствую себя как каретка пишущей машинки, и всякий раз, как я возвращаюсь к левому краю и двигаюсь вниз, в голове даже звучит «дзынь».

Без горизонтальной закладки я часто безнадежно застревала на странице, стараясь вернуться к левому краю. Я добиралась до красной закладки, но мой фокус, как слабый пловец, пытающийся грести против сильного океанского течения, по пути уплывал вверх-вниз, иногда на целые абзацы от слов, которые я только что прочла. И я всегда понимала, когда уклонялась к северу или югу от пункта назначения, потому что предложение, которое я читала, внезапно превращалось в абсурдную «Безумную библиотеку». Дополнительная же закладка удерживает меня на строке. Любопытно, идея этой закладки пришла не от Марты или Хайди, или Боба, или кого-то из моих приходящих терапевтов – она пришла от Чарли. Он так читает. И теперь так читаем мы оба.

С применением этой техники я уже вполне снова могу считать точность и правильность своего чтения и, соответственно, понимания нормальными – и это прекрасные новости. По правде говоря, это настолько прекрасно, что мне бы сейчас начать подпрыгивать (образно говоря, конечно) и звонить Ричарду с сообщением, что я выздоровела и готова вернуться на работу. Но я еще никому не сказала о своих невероятно хороших новостях, даже Бобу.

Я не понимаю причины собственной нехарактерной скрытности. Думаю, это потому, что я знаю: я еще не готова. Скорость чтения по-прежнему намного, намного ниже, чем была, и если раньше я обычно пробегала текст глазами, то теперь я так делать не рискую. Я читаю каждое слово, что очень хорошо для точности, но убийственно для скорости и эффективности. Читаем, двигаемся влево, «дзынь», вниз, читаем. Этот метод действует, однако процесс трудоемок и громоздок, и с такой скоростью чтения я ни за что не смогу осилить дневной объем почты и бумаг в «Беркли». Моя работа и так занимает семьдесят-восемьдесят часов в неделю, на полной скорости. Там нет возможности действовать медленнее. Так что объявлять о возвращении было бы преждевременным. Мудрее промолчать.

Но истинная причина, по которой я медлю раскрывать свое читательское выздоровление миру, по моим ощущениям, коренится не в разумной осторожности или страхе, что я не угонюсь и не справлюсь. И уж точно не в скромности или стремлении к таинственности. На самом деле обычно я вполне беззастенчиво хвастаюсь своими успехами почти до невыносимости – особенно Бобу, который всегда рад о них слышать. Но сейчас я не хочу никому рассказывать, и пока это так, я буду уважать свои инстинкты и подержу эти прекрасные новости при себе.

Я дочитываю раздел бизнеса и переворачиваю последнюю страницу газеты. Победа! «Ага, кроме „Спорта“, „Стиля“ и книжного обозрения». Цыц. «Сомнительный повод для гордости». Цыц. «Это заняло у тебя семь дней! Ты должна прочитывать ее за одно утро». Цыц, цыц и цыц! Я изгоняю доаварийную себя из сознания и продолжаю наслаждаться великолепием момента. Я в Вермонте, на небе солнце, в доме тихо, и я дочитала воскресную «Нью-Йорк таймс». Я улыбаюсь своим лыжам, желая с кем-нибудь разделить торжество. Честное слово, лыжи улыбаются в ответ. Единственное, чего не хватает в этот момент, – горячего кофе. Где мама? Она уже должна была вернуться.

Не в состоянии прождать лишнюю минуту без кофеина в каком угодно виде, подбодренная уверенностью от моего прогресса как читателя, я решаю дойти до холодильника за диетической колой. Если Боб полагает, что я способна проехать шестьсот метров по вертикали лыжной трассы, тогда я должна быть способна пройти несколько метров по горизонтали до кухни, разве нет? Я беру ходунки, и мы на пару ковыляем несколько шагов от обеденного стола до холодильника. Я нахожу ручку на дверце, расположенную слева и даже не помеченную ярким скотчем. Так, пока полет нормальный. Я отпускаю ходунки и хватаюсь за ручку – получилось. Тяну дверцу на себя, но поскольку стою прямо перед холодильником, то мне удается только себя ударить. Я закрываю дверцу. Сначала нужно передвинуться. Влево. Пользуясь ручкой холодильника как поручнем, я двигаюсь вбок достаточно, чтобы дверца могла открыться, и снова тяну.

Но между больничными поручнями и ручками холодильника есть важное отличие: поручни не двигаются. Я могу на них опираться, балансировать, толкать и тянуть, налегая всем весом, но поручень (как и Боб в большинстве споров) не сдвинется ни на дюйм. С ручкой холодильника, когда дверь открыта, все иначе. Я понимаю, это очевидный факт, но прежде я никогда не проверяла его физически и потому не учитывала его важность, пока не потянула за ручку.

Дверца открывается, мои рука и тело двигаются вместе с ней, и я неожиданно отклоняюсь от пояса в сторону, чувствуя себя по-прежнему привязанной, – каждый мускул в моей вытянутой руке дрожит от неудобства. Глядя вниз, на пол, и изо всех сил цепляясь за ручку, собираю все силы тела и ума и пытаюсь выпрямиться, но переоцениваю необходимое усилие и в итоге слишком отклоняюсь обратно и захлопываю дверцу. Я пробую снова, и получается ровно то же самое. Я пробую снова и снова. Я наклоняюсь и возвращаюсь обратно. И всякий раз, как я наклоняюсь и открываю дверцу, ловлю дразнящий блеск серебристых банок с диетической колой на верхней полке. Затем я отшатываюсь назад, дверца захлопывается, и банки исчезают.

Вспотев и задохнувшись, я решаю на минутку перевести дух. Несмотря на серьезность, с которой я выполняю это задание, меня душит хихиканье. Боже правый, я стала Лаверной Де Фацио[3]3
  Лаверна Де Фацио – персонаж американского комедийного телесериала «Лаверна и Ширли».


[Закрыть]. Ладно, Сара, давай. Должен быть способ прорваться внутрь.

На этот раз, потянув за ручку, я делаю быстрый шажок и двигаюсь вперед. Это не дает мне отклониться, но теперь я зажата между дверцей, за которую по-прежнему держусь, и полками внутри холодильника. Не идеально, но уже прогресс. Теперь пять банок диетической колы прямо у меня перед лицом.

Из-за позы, в которой стою, я не уверена, что могу отпустить ручку и не упасть на пол. Притом что никого нет дома, я не хочу так рисковать. Так что остаются либо моя левая рука, либо бюст. Края полок холодные и врезаются мне в левое плечо, локоть и запястье, что неприятно, но это и удачно, потому что сенсорная стимуляция позволяет осознавать наличие у себя левой руки и кисти. Но когда я посылаю своей замерзшей левой руке просьбу: «Дорогая левая рука, пожалуйста, поднимись и возьми колу», – она не двигается. Она придавлена к полкам. Я пытаюсь высвободить ее, чуть сильнее потянув за ручку, но тут же начинаю отклоняться назад вслед за правой рукой. С некоторым усилием возвращаюсь обратно, думаю, думаю и ни к чему не прихожу. «Хорошая попытка, Лаверна. Теперь-то ты точно влипла».

Я смотрю на банки с колой: они в считаных дюймах от моего носа и все же так далеки. Пытаюсь придумать план, как или достать колу, или выбраться из холодильника (или, если честно, и то и другое), и ухитряюсь заметить позади банок пакет. Это пакет с кофе! Мы не забыли его привезти! Боже мой, как же Боб его там не увидел?

Это меня прямо-таки сводит с ума. Боб никогда не был асом в поисках в холодильнике. Вот типичный пример (когда он лезет искать, я всегда сижу в другой комнате):

– Сара, у нас есть какой-нибудь кетчуп?

– На верхней полке!

– Я его не вижу!

– Рядом с майонезом!

– Я не вижу никакого майонеза!

– Посмотри на дверце!

– Его нет на дверце!

– Проверь все!

В конце концов я слышу, как холодильник пищит, что дверца открыта слишком долго, и решаю, что пришло время всех спасать. Иду к холодильнику, где по-прежнему безуспешно роется Боб, секунду смотрю на верхнюю полку, протягиваю руку, беру кетчуп (который стоял рядом с майонезом) и вручаю мужу. У него как будто синдром игнорирования холодильника. Но, учитывая то, что он мне устроил сегодня утром, ему необходимо пойти на какую-нибудь реабилитационную программу.

Когда мне надоедает воображать нотации и подтрунивания, которым подвергнется Боб, когда приедет домой, я ухмыляюсь, восхищенная и гордая собой. Я нашла пакет с кофе! Я могу воспользоваться «Импрессой»! «Ага, только ты – тридцатисемилетняя женщина – тетка, застрявшая в холодильнике». Цыц.

У меня появилась новая миссия. Теперь моя цель – не какая-то жалкая холодная банка диетической колы, а святой кофеиновый грааль – горячий свежесваренный латте. Время сделать шаг вперед, Сара. Давай. Ты отучилась в Гарвардской школе бизнеса. Реши эту проблему.

Я наклоняю голову вперед и нацеливаюсь сшибить банки, до которых мне больше нет дела, как будто моя голова – шар в боулинге, а банки – кегли. Я сшибаю их все с двух попыток – приличный удар. Затем я вытягиваю шею как можно дальше и хватаю зубами пакет с кофе. Есть!

Теперь выбраться. Я решаю, что нужно отступить назад. Звучит-то просто, но нет никакой уверенности, что так и получится. Я не шагала назад со времен до аварии. Подозреваю, хождение назад физио– и трудотерапевты в «Болдуине» не расценивают как необходимый навык. Они явно не предвидели, что один из их пациентов застрянет в холодильнике, держа в зубах пакет с кофейными зернами. Надо будет сказать Хайди, что этот навык обязательно нужно добавить в схему реабилитации.

Итак, я отступаю назад правой ногой, но прежде чем успеваю хотя бы подумать, что делать дальше, инерция движения назад побуждает меня качнуться наружу. Дверца распахивается слишком быстро, и моя рука соскальзывает с ручки. Я падаю назад и ударяюсь затылком о плитку пола.

Я уже столько раз падала, что само падение меня даже не расстраивает. Боль, шишки, синяки, унижение – я научилась встречать их всей грудью (буквально и фигурально). Все они – часть восхитительного ежедневного опыта жизни с синдромом игнорирования левой стороны. Расплакаться меня заставляет не падение.

Я плачу потому, что в полете разжала зубы и уронила пакет, а он, ударившись о плитку, открылся и рассыпал драгоценные кофейные зерна по всему полу. Я плачу потому, что не могу пройти несколько метров по горизонтали до холодильника и достать себе диетическую колу. Я плачу потому, что не могу сама съездить в «Би-энд-Си», и потому, что хотела бы сейчас кататься на лыжах с Бобом. Я плачу потому, что так и буду валяться на полу, пока меня кто-нибудь не спасет.

Предаваясь жалости к себе на полу, я забыла, что Линус спит, и мои скорбные завывания его будят. Теперь он плачет вместе со мной.

– Прости, малыш! – кричу я ему на второй этаж. – Не плачь! Все в порядке! Бабушка скоро приедет домой!

Но фальшиво-уверенный утешительный звук материнского голоса с другого этажа – не то, чего хочет Линус. Он хочет маму. Он хочет, чтобы мама поднялась на второй этаж и взяла его на ручки. А я не могу. И я плачу.

– О господи, что случилось? – слышу я голос матери.

– Со мной все в порядке, – рыдаю я.

– Ты ушиблась?

Теперь она стоит надо мной с пенопластовым стаканчиком в руке.

– Нет. Сходи принеси Линуса. Я в порядке.

– Он может подождать минутку. Что случилось?

– Я пыталась достать кофе.

– Я привезла тебе кофе. Почему ты не подождала меня?

– Ты ездила слишком долго.

– Ох, Сара, ты всегда такая нетерпеливая, – укоряет мама. – Давай тебя поднимем.

Она тянет меня за руки, усаживая, и разгребает зерна на полу, освобождая себе место. Потом садится рядом со мной и вручает стакан с кофе.

– Он не из «Би-энд-Си», – говорю я, не найдя логотипа на стакане.

– «Би-энд-Си» закрыто.

– В воскресенье?

– Совсем. Там пусто и в окне табличка «Сдается».

– А это откуда? – спрашиваю я.

– С заправки.

Я отпиваю глоток – кофе отвратительный – и снова начинаю плакать.

– Я хочу быть в состоянии сама сварить себе чашку кофе, – рыдаю я.

– Я знаю. Я понимаю, что ты этого хочешь.

– Я не хочу быть беспомощной, – признаюсь я и рыдаю еще громче, услышав слово «беспомощной» из собственных уст.

– Ты не беспомощна. Тебе просто нужна некоторая помощь. Это не одно и то же. Ну вот, давай я тебе помогу встать.

– Почему? Почему ты мне помогаешь?

– Потому что тебе это нужно.

– Почему ты? Почему сейчас? С чего тебе хотеть помогать мне сейчас?

Мать берет у меня стакан и заменяет его своей рукой. Она сжимает мою ладонь и смотрит в глаза с твердой, спокойной решимостью, какой я у нее никогда раньше не видела.

– Потому что я хочу снова присутствовать в твоей жизни. Я хочу быть твоей матерью. Мне очень жаль, что меня не было с тобой, пока ты росла. Я знаю, что тогда не была тебе матерью. Я хочу, чтобы ты меня простила и позволила помогать сейчас.

«Абсолютно невозможно, ни за что! У нее был шанс, и она бросила тебя. Как насчет всех этих лет, когда ты в ней нуждалась? Где она была тогда? Она слишком эгоистична, слишком поглощена собой. Она опоздала. Ты не можешь ей доверять. У нее уже был шанс, и она его упустила».

Цыц.