Текст книги "Моя темная сторона (СИ)"

Автор книги: Лайза Дженова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 26

Сегодня четверг, и у всех чудесная каникулярная неделя. Правда, я провела первую пару дней тише воды ниже травы, осознав, что мы забыли привезти с собой из Велмонта «Уи». Я думала, что этот недосмотр непременно вызовет колоссальную катастрофу со слезами, вспышками гнева и, возможно, ночной посылкой от Боба, но дети про приставку даже не спросили. Чарли и Люси или играют на улице, или довольствуются «древними» играми в доме со мной и бабушкой – играми, в которых не требуется левая сторона, вроде «я еду на пикник», «я задумал животное» и «камень-ножницы-бумага» (даже дети всегда у меня выигрывают). Мама купила коробку пластилина двенадцати цветов, и мы все с удовольствием часами его раскатываем, лепим и разыгрываем спектакли. Линус уже успел попробовать пластилин на вкус.

Я не забыла привезти кружку с шариками Чарли, но они нам тоже не понадобились. При том, сколько времени дети проводят на улице, к концу дня они ужасно устают, и я счастлива подарить им час «Ника Джуниора»[4]4
  «Ник Джуниор» (Nick Jr.) – телевизионный канал для детей.


[Закрыть] перед сном совершенно бесплатно. И со вниманием у Чарли вроде бы было нормально всю неделю. Это можно списать на концерту, но мы с мамой думаем, что на него так благотворно повлияло большое количество неструктурированного времени на улице, отсутствие ограничений в виде стен и заборов или сидения в классе, физическая нагрузка и то, что не надо целыми днями бросаться от одного дела к другому.

Честно говоря, думаю, что и я получаю пользу от отсутствия графика и постоянной связи. Единственное, что я смотрю по телевизору всю неделю, это «Эллен». Я не заглядывала в бегущую строку Си-эн-эн, не смотрела никаких новостей и великолепно без них обхожусь. Конечно, я скучаю по работе, но не по тому дерганому ощущению, вызванному необходимостью весь день в любую секунду реагировать на очередной срочный телефонный звонок, тридцать неожиданных писем, приходящих, пока я на совещании, и любой непредвиденный кризис, который, несомненно, свалится мне на голову до шести часов вечера. Конечно, это увлекательно, но не менее увлекательно смотреть на семью оленей, переходящих лужайку на заднем дворе.

Сегодня утром мать повезла Чарли и Люси на гору на занятия, а Линуса захватила прокатиться. После долгих горячих просьб я разрешила Чарли переключиться с лыж на сноуборд. Вчера у него было первое занятие, и он совершенно влюбился в новый вид спорта. Катание на сноуборде теперь – самый класс, а я была объявлена самой классной мамой в мире за то, что позволила ему стать чертовски крутым сноубордистом.

Сегодня утром после завтрака Чарли оспаривал, причем довольно умело, разрешение пропустить занятие и покататься самостоятельно, но я сказала «нет». Мы с Бобом не умеем кататься на сноуборде, поэтому не сможем оказать ему никакую помощь на трассе (если предположить, что я вообще вернусь на трассу). Чарли нужно хорошенько вдолбить базовые навыки, и я почему-то уверена, что это занимает больше одного дня. Он заявляет, что уже всему научился и сегодняшнее занятие будет скучным, но у Чарли всегда больше уверенности, чем умения, и еще больше нетерпения, а я не хочу, чтобы он сломал себе шею. Тогда он попробовал надуться, но я не поддалась. Тогда он попытался перетянуть на свою сторону Люси, надеясь навалиться на меня всей шайкой и побороть, но Люси ее занятия нравятся. Она осторожна и общительна и предпочитает учиться под внимательным присмотром и с энергичной поддержкой и одобрением инструкторов. Когда Чарли наконец осознал, что получит или занятие, или ничего, он сдался, но отобрал у меня статус «самой классной в мире мамы». Что ж, по крайней мере, один-то день он у меня был.

Я сижу за кухонным столом, рисуя пейзаж заднего двора красками из чудесного художественного набора, который мать подарила мне на Рождество. Набор – это гладкий плоский деревянный чемоданчик снаружи, а внутри в нем ряды масляных красок, мелков, акрила, угольных карандашей и кисточек – пир цвета и возможностей для творчества. Я выдавила липкие лужицы титановых белил, ламповой сажи, желтого кадмия, ультрамариновой сини, жженой сиены, умбры, ализаринового красного и фталоцианинового зеленого на стеклянную палитру и смешала множество комбинаций своим нержавеющим мастихином. Некоторые сочетания получились просто грязью, но некоторые, будто по волшебству, превратились в новые цвета, поющие, играющие и живые.

Наш задний двор и сам по себе выглядит как картина маслом, так что им легко вдохновиться: покрытый снегом луг, обрамленный в отдалении кленами и соснами, за ними перекаты холмов, вверху синее небо, наш гараж, выкрашенный яркой красной краской, с позеленевшим старым медным петухом-флюгером на крыше. С тех пор как я держала в руках кисточку, прошли годы, но все легко возвращается ко мне, как катание на велосипеде (хотя катание на велосипеде, пожалуй, сейчас не лучший пример). С рисованием – секрет в видении. Дело в том, чтобы не сосредоточиваться на скоропалительных предположениях, обычно делаемых глазом и сознанием, и увидеть то, что на самом деле есть. Тут надо уделять внимание каждой детали. Я вижу небо – не просто голубое, а со множеством оттенков голубого, белого и серого: самое белое там, где оно касается холмов, а самое голубое там, где оно целует горнюю высь. Я вижу три разных тона красного на гараже, создаваемых солнечным светом и тенью и следами облаков, танцующих по холмам, словно закопченные привидения.

Я разглядываю свой холст и улыбаюсь, довольная тем, что у меня получилось. Ставлю кисточку в стеклянную банку из-под пикулей, к другим использованным кистям, и отодвигаю рисунок в сторону, чтобы он просох. Отпив кофе, уже холодного как лед, я отдыхаю, глядя на вид из окна. Через несколько минут устаю от двора и хочу заняться чем-нибудь еще. Мама должна скоро вернуться. Она попросила не шататься по дому, пока ее нет, и, хотя мне бы очень хотелось прилечь на диван, я хорошо выучила урок с того раза, как «шаталась» до холодильника. Я решаю ограничить свою дальнейшую активность тем, что можно сделать с того места, где сижу.

Воскресная «Таймс» лежит на столе, и до нее легко дотянуться. Я придвигаю ее к себе и начинаю пролистывать разделы, ища «Недельное обозрение». Вперемежку со сложенными страницами нахожу «Пипл» матери. Беру его и разглядываю обложку. Доаварийная «я» не может даже поверить, что я думаю об этом. А, ладно, какого черта. Давайте-ка посмотрим, чем там занимается Анджелина Джоли.

Я отодвигаю газеты и открываю журнал, беспечно разглядывая фотографии звезд и маленькие статейки о том, кого с кем видели. Я уже просмотрела пару страниц, когда в гостиную с Линусом на руках врывается мать, отдуваясь и тяжело дыша.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.

– Он становится ужасно тяжелым, – отвечает мать.

Линус действительно тяжелый и формой и размерами похож на индейку с Дня благодарения, но на самом деле он слегка похудел с тех пор, как научился ходить. Мать ставит Линуса на пол, стягивает с него ботинки и расстегивает куртку. Затем испускает громкий кашляющий вздох и смотрит на меня. Ее лицо озаряется.

– Ага! – говорит она, поймав меня на горячем.

– Знаю-знаю.

– Разве это не здорово?

– «Здорово» – немного слишком сильно.

– Ой, да ладно, это же весело. Назови это порочным удовольствием. Нет ничего плохого в том, чтобы немного почитать для развлечения.

– Воскресная «Таймс» приносит мне удовольствие.

– Скажешь тоже! Выражение твоего лица, когда ты читаешь газету, еще мучительнее, чем у Чарли, выполняющего самое трудное домашнее задание.

– Правда?

– Да, ты выглядишь так, будто тебе сверлят зубы.

Хм, ну надо же.

– Но я не могу заменить «Нью-Йорк таймс» журнальчиком «Пипл». Мне все равно надо узнавать новости.

– Это прекрасно, но «Пипл» тоже может быть для тебя хорошей практикой. Вот, например, назови всех людей на этой странице, – говорит она, вставая у меня за плечом.

– Рене Зеллвегер, Бен Аффлек, эту девицу я не знаю, и Брэд Питт.

– Кэти Холмс, жена Тома Круза. Еще кто-нибудь есть?

Я снова вглядываюсь в страницу.

– Нет.

– Кто-нибудь рядом с Брэдом Питтом? – спрашивает мать игривым тоном, так что я понимаю, что ответом должно быть не «нет» или «да», а имя.

Не пытаясь найти, кто там, я решаю рискнуть и брякаю наугад:

– Анджелина.

– Не-а, – говорит мать, своим тоном побуждая меня сделать еще одну попытку.

Хм. Никого не вижу. Ладно. Смотрим влево, ищем лево, двигаемся влево. Я воображаю, как ищу свою красную закладку, хотя ее тут и нет. О господи! Смотрите-ка, вот он!

– Джордж Клуни.

Вот в жизни бы не поверила, будто что-то, пусть даже черепно-мозговая травма, может помешать мне его заметить.

– Да, получилась хорошая практика, – говорю я, глядя в улыбающиеся глаза Джорджа.

– Отлично, я горжусь тобой, – говорит мать.

Она никогда раньше не говорила мне, что гордится мной. Ни после окончания колледжа, ни после поступления в Гарвардскую школу бизнеса, ни по поводу моей впечатляющей должности, ни даже близко не столь впечатляющих, но все же достаточных родительских навыков. Она впервые говорит, что гордится мной, после прочтения журнала «Пипл». Пожалуй, это самый странный повод для родительской гордости.

– Сара, это прекрасно, – говорит мать, переведя взгляд на мой рисунок.

– Спасибо.

– Честно, у тебя талант. Где ты всему этому научилась?

– Прошла пару курсов в колледже.

– У тебя действительно здорово получается.

– Спасибо, – опять говорю я, наслаждаясь удовольствием на ее лице от того, что я нарисовала.

– Мне даже нравится, что левые стороны предметов отсутствуют или исчезают.

– Где?

– Везде.

Смотрим влево, ищем лево, двигаемся влево. Я нахожу правой рукой левый край рисунка, а потом перемещаю внимание по картине слева направо. Первое, что я замечаю, это небо – совершенно нетронутый белый холст у левого края, постепенно переходящий в облачно-серый и почти ярко-голубой к тому времени, как я дохожу до правого края. Это выглядит примерно так, будто туманное утро выгорает справа налево вдоль горизонта. У кленов нет веток слева, у сосен – только половина зеленой хвои. И хотя заповедник простирается на много километров за пределы видимости, лес на моем рисунке растет только справа. Левая сторона каждой волны-холма уходит в плоскость, а левая половина гаража как бы растворяется в пустоте. Я забыла нарисовать флюгер-петушок: он стоит на левой стороне крыши гаража.

Я вздыхаю и беру кисточку из банки.

– Что ж, это тоже будет хорошей практикой, – говорю я, раздумывая, откуда начать заполнять пробелы.

– Нет, не надо. Лучше не трогать. Это здорово так, как есть.

– Да?

– На твою картину интересно смотреть, она как бы призрачная и таинственная, но не зловеще таинственная. Она хорошая. Лучше оставь ее как есть.

Я снова смотрю на свою картину и пытаюсь увидеть ее так, как моя мать. Я пытаюсь, но теперь, вместо того чтобы замечать только правую сторону, я замечаю все, чего недостает. Все, что неправильно.

Упущения. Недочеты. Игнорирование. Поврежденный мозг.

– Хочешь попозже посмотреть, как дети заканчивают занятия, и пообедать на лыжной базе? – спрашивает мать.

– Конечно, – отвечаю я.

И продолжаю смотреть на свою картину, на мазки, светотень, композицию, пытаясь увидеть то, что видит мать.

Пытаясь понять, что в этом хорошего.

Глава 27

Я сижу в отгороженном уголке столовой на лыжной базе в Маунт-Кортленде; мое правое плечо прижато к окну, выходящему на южный склон горы. Мать напротив меня вяжет непрактичный, но красивый свитер для Линуса из шерсти цвета слоновой кости. Сам же Линус спит в складной коляске. Поражаюсь, как он может спать посреди такой суматохи и шума. Приближается время обеда, и зал начинают заполнять толпы разговорчивых голодных лыжников, топочущих тяжелыми ботинками по деревянному полу. Здесь, в столовой, нет ковриков, занавесок или драпировок, так что каждый шаг и каждый голос мечется по помещению, создавая немузыкальный гул, от которого у меня в конце концов разболится голова.

В очереди на кассу мама приметила сборник головоломок типа «Найди слово» и, вспомнив, что Хайди в «Болдуине» обычно давала мне искать слова, его купила. Она в восторге от любого шанса побыть моим терапевтом. Сейчас я корплю над одной из страниц и уже нашла одиннадцать из двадцати слов. Полагаю, оставшиеся девять прячутся где-то на левой стороне, но сейчас мне не особенно хочется их искать. Вместо этого я решаю помечтать, глядя в окно.

Сегодня ясный солнечный денек, отражение света от снежной белизны его делает даже ярче, и прищуренным глазам требуется минутка, чтобы приспособиться. Я смотрю по сторонам в поисках детей, занимающихся на «Кроличьей тропе» рядом с подъемником «Ковер-самолет», и на середине склона замечаю Чарли на сноуборде. Он падает на задницу или вперед, на колени, каждые несколько секунд, но те мгновения в промежутке, когда он стоит вертикально, он, похоже, двигается действительно хорошо и вроде бы получает удовольствие. Слава богу, у Чарли еще молодые кости и он всего четыре фута ростом – не очень далеко до земли, на которую он постоянно валится. И представить не могу, какой ободранной, побитой и вымотанной была бы я, если бы мне пришлось падать столько раз. Но, вспомнив последние месяцы, понимаю, что, пожалуй, вполне могу это вообразить.

Затем нахожу Люси наверху подъемника, – вероятно, она ждет инструкций. В отличие от своего бесстрашного братца она и лыжей не шевельнет по собственной воле, без разрешения. Она по-прежнему ничего не делает, и я потеряла из виду Чарли, так что мое внимание уплывает направо, как оно склонно делать, в нижнюю часть «Лисьего бега» и «Гусиной охоты», двух моих любимых трасс. Я смотрю на лыжников – размытые пятна красного, синего и черного, плывущие в море белизны вниз, к подножию, а потом выстраивающиеся в извилистую очередь к подъемнику передо мной.

Как бы я хотела там оказаться! Я смотрю на одну парочку – видимо, мужа и жену, – остановившуюся прямо перед моим окном. Их щеки и носы порозовели, они улыбаются и болтают. Не могу разобрать, что они говорят. Почему-то мне хочется, чтобы они посмотрели вверх и заметили меня, но они этого не делают. Они поворачивают к горе и встают в очередь, продвигаясь вверх метр за метром, готовясь к новому спуску. Они напоминают мне нас с Бобом. Все увиденное атакует мои чувства и разум, вызывая почти непреодолимое желание взять новые блестящие лыжи и забраться на гору: звуки столовой, запах картофеля фри, яркое сияние света снаружи, воображаемое ощущение холодного горного воздуха в легких и бьющего по щекам и носу, восторг юной парочки после отличного большого спуска. Я хочу быть там, снаружи.

«Ты и будешь». Но я не настолько в себе уверена. Мне достаточно трудно ходить даже по ровным и нескользким полам без ходунков. «Ты будешь», – настаивает доаварийная «я», ее тон не оставляет места для другой приемлемой возможности. Доаварийная «я» – совсем черно-белая, и до меня доходит, что, как и у Чарли, у нее больше уверенности, чем оснований для нее. «Ты будешь», – на этот раз в моей голове звучит голос Боба, уверенный и ободряющий. Ему я, так и быть, верю.

– Что это? – спрашивает мать.

– Что? – переспрашиваю я, гадая, не ляпнула ли чего-нибудь, о чем сейчас думала, вслух.

– Вон там. Человек съезжает с горы сидя.

Я разглядываю пятна на склоне и не вижу, о чем она говорит.

– Где?

– Вон там, – показывает она. – А за ним стоит лыжник.

Я наконец понимаю, на что она смотрит. Теперь, ближе, это выглядит так, будто передний человек сидит на санках, а задний едет на лыжах, держась за какую-то ручку, приделанную к санкам, и, вероятнее всего, направляя их.

– Наверное, какой-то инвалид, – говорю я.

– Может быть, ты тоже так могла бы, – взволнованный голос матери летит на меня через стол, как шарик в пинг-понге.

– Я так не хочу.

– Почему?

– Потому что я не хочу кататься сидя.

– Ну, может быть, для тебя есть способ кататься стоя.

– Ага, он называется «лыжи».

– Нет, я имею в виду, особый способ.

– Ты имеешь в виду – для инвалидов.

– Я имею в виду, что, может быть, для тебя есть возможность кататься уже сейчас.

– Я не хочу кататься сейчас, если не могу это делать нормально; я не готова. Не хочу быть лыжницей-инвалидкой.

– Ты одна произносишь это слово, Сара.

– Не важно. У нас нет никакого «особого» снаряжения, и я не собираюсь вкладывать тысячи долларов в какие-то лыжные санки, которыми не хочу даже пользоваться.

– Может быть, у них здесь есть такие санки. Извините, мисс! – окликает мать молодую женщину, проходящую мимо нашего столика. На ней фирменная красно-черная куртка работника Маунт-Кортленда. – Видите того человека, который едет сидя? Он взял это напрокат здесь?

– Да, в САИНА, Спортивной ассоциации инвалидов Новой Англии, – отвечает девушка и смотрит на мои ходунки. – Это в соседнем здании. Я могу отвести вас туда, если хотите.

– Нет, спасибо, – говорю я, прежде чем мама получает шанс собирать наши вещи. – Просто любопытно, спасибо.

– Нужна ли вам какая-либо информация об этом?

– Нет, не нужно, спасибо, – отвечаю я.

– Ладно, хорошо. САИНА прямо в соседнем доме, если вы передумаете, – говорит девушка и уходит.

– Думаю, надо туда заглянуть, – кивает мать.

– Я не хочу.

– Но ты же до смерти хотела кататься.

– Но это не катание на лыжах, это сидение.

– Это больше похоже на лыжи, чем сидение в этом углу. Это на улице, и это спуск с горы.

– Нет, спасибо.

– Почему бы просто не попробовать?

– Я не хочу.

Вот бы здесь был Боб! Он бы прекратил этот разговор еще после первых фраз. «Лыжник» и «погонщик» позади него останавливаются перед нашим окном. На «погонщике» такая же черно-красная куртка, как и на женщине, разговаривавшей с нами, – он инструктор. Ноги «лыжника» связаны вместе и пристегнуты к санкам. «Лыжник», наверное, парализован ниже пояса. Я не парализована. Или, может быть, у «лыжника» нет конечности, и одна или две его ноги – протезы. У меня обе ноги на месте. «Лыжник» с инструктором минуту разговаривают. На лице «лыжника» – широченная сияющая улыбка. Затем инструктор подвозит «лыжника» прямо в начало очереди, где они оба забираются в кабинку подъемника с гораздо большей легкостью, чем я ожидала.

Я смотрю, как они едут вверх по горе, и слежу за их кабинкой, пока она не становится слишком маленькой, чтобы ее различить. Следующие полчаса до обеда я провожу, наблюдая за лыжниками и сноубордистами, нарезающими зигзаги по «Лисьему бегу» и «Гусиной охоте». Но, честно говоря, я не просто пассивно смотрю на чужую активность – я ищу сидячего «лыжника» и его «погонщика». Но больше их не вижу.

Продолжаю украдкой поглядывать в окно весь обед, но так их и не замечаю. Наверное, они перешли на другие трассы. Я проверяю еще раз, пока мы собираем вещи, чтобы ехать домой, но по-прежнему их не вижу.

Когда я закрываю глаза, передо мной встает улыбка «лыжника».

Глава 28

Приближается конец января – и мы с Бобом снова в классе мисс Гэвин. На этот раз она приготовила нам стулья взрослого размера, и мои туфли, пожалуй, так же уродливы, как ее. Школьный год в Велмонтской начальной школе разделен на триместры, и мы примерно на половине второго. Мисс Гэвин попросила нас о встрече, чтобы обсудить успехи Чарли, прежде чем вышлет родителям новые табели.

Мы садимся, и Боб сразу берет меня за левую кисть. Мисс Гэвин приветствует нас доброй улыбкой, выражая эмоциональную поддержку, – возможно, она интерпретирует наш жест как знак того, что мы нервничаем и готовимся принять удар тяжелых новостей. Хотя я и отмечаю в прикосновении мужа элемент тревожной солидарности, полагаю, главное, зачем он держит меня за руку, – стремится удержать ее от движения.

По большей части моя левая рука свисает вниз от плеча, бесполезная, но и не привлекающая внимания. Однако недавно она стала выказывать интерес к беседе, совершая различные жесты без моего ведома.

Мои надомные терапевты, Хайди, мать и Боб, полагают, что это перемена к лучшему, позитивный знак того, что жизнь возвращается в мою левую сторону, и я с ними соглашаюсь. Но для меня это также жутковатый новый симптом, потому что по ощущениям выходит, будто кукловод – кто-то другой, не я. Иногда жесты получаются небольшие и вполне уместно подчеркивают то, что я говорю, но иногда в них нет никакого дешифруемого содержания, и моя рука просто бесцельно и даже хаотично шарит вокруг. Вчера во время постыдно страстной дискуссии о «Кейт плюс восемь» с матерью моя левая рука добрела до левой груди и там осталась. И я узнала об этом только потому, что, после того как мать с Бобом до слез ухохотались надо мной, мама посвятила меня в эту милую шуточку и убрала руку с груди, поскольку я не могла отпустить ее по собственной воле. Так что, может, Боб и держит мою руку для любовной поддержки, но больше озабочен тем, чтобы не дать мне лапать себя перед мисс Гэвин. По обеим причинам я ему благодарна.

– Мы так рады, что вы вернулись домой, миссис Никерсон, – говорит мисс Гэвин.

– Спасибо.

– Как ваши дела?

– Хорошо.

– Хорошо. Я так волновалась, когда услышала о случившемся! А притом что вас не было дома так долго, я беспокоилась и о том, что Чарли может отбиться от рук и отстанет еще больше.

Я киваю и жду, чтобы она уточнила подробности его отбивания и степень его отставания. Боб сжимает мою руку – он тоже ждет.

– Но он справлялся по-настоящему хорошо. Я бы сказала, что у Чарли получается лучше по утрам, чем днем, и это может быть потому, что пик действия лекарства наступает вскоре после того, как он его принимает, и в течение дня постепенно сходит на нет. Или это может быть потому, что он больше устает к полудню. Но все равно я вижу явственные улучшения.

Ого! Я надеялась услышать такие новости о Чарли, но не отваживалась высказать это вслух. Он гораздо лучше вел себя дома – заканчивал домашнее задание меньше чем за час и без особой торговли или выступлений, не забывал надеть тапки, если я ему говорила, не терял больше половины шариков за день, но мы не знали, распространяется ли улучшение на школу. Боб радостно трясет мою руку, и мы ждем, чтобы мисс Гэвин уточнила подробности и степень улучшений у Чарли.

– Он лучше справляется с инструкциями, и у него чаще получается довести до конца задания, которые я даю классу.

Она вручает Бобу стопку белых листов. Все еще держа меня за левую руку, Боб передает мне их по одному. На каждом наверху – имя Чарли, написанное карандашом печатными буквами. На большинстве листов Чарли ответил на все вопросы, что само по себе замечательное достижение, и, помимо того, я вижу не более трех неправильных ответов примерно на десять вопросов на каждой странице. «Отлично! Хорошо! Прекрасно!» – написано красным маркером наверху почти каждого листа, а ко многим добавлены дополнительные восклицательные знаки и улыбающиеся рожицы. Сомневаюсь, что я когда-либо раньше видела отличные оценки на работах Чарли.

– Вот последняя, – говорит Боб.

Это листок с простенькими математическими примерами. «100 %!!!» – написано и обведено наверху. Идеальный результат для моего прекрасного неидеального мальчика.

– Можно мы это возьмем домой? – спрашиваю я, сияя.

– Конечно, – отвечает мисс Гэвин, сияя в ответ.

Не могу дождаться момента, когда, захлебываясь восторгом, покажу эту конкретную страницу со сложением и вычитанием матери, которая придет в такой же восторг, и прикреплю его на магните по центру дверцы холодильника. Или, может быть, стоит повесить его в рамочке на стену в столовой?

– Это огромный прогресс, правда? – спрашивает мисс Гэвин.

– День и ночь, – отвечает Боб.

– Я разрешаю ему пользоваться очень большой желтой каталожной карточкой, чтобы закрывать вопросы ниже того, на котором он сосредоточивается. Нарезание вопросов на полоски слишком отнимает время, к тому же другие дети заинтересовались его «крафт-проектом», и внезапно все захотели тоже резать листы. Так что я не возражаю, если вы делаете так дома, но здесь мы пользуемся желтой карточкой. И она вроде бы хорошо помогает.

– Хорошо, для нас это тоже будет проще. Он сидит или стоит? – спрашиваю я.

– Я сказала, что он может делать как удобнее, и он в основном стоит, но теперь снова возвращается к сидению. Думаю, стояние и правда помогает ему успокаиваться и сосредоточиваться на том, что он делает, но из-за этого другие дети издевались над ним. Некоторые мальчики его дразнили.

– Как, например? – спрашивает Боб.

– Ну, если Чарли стоял, кто-нибудь отодвигал его стул, так что когда он хотел сесть, то падал на пол. Один раз кто-то подложил Чарли на стул шоколадный кекс, и, закончив работу, Чарли на него сел. Его дразнили, утверждая, что шоколад – это какашка. Называли «Штаны-какуны».

Я чувствую себя так, будто мисс Гэвин только что пнула меня в грудь своей уродливой туфлей. Мой бедный Чарли! Я смотрю мимо мисс Гэвин и замечаю доску для плакатов со «звездами правописания». К списку добавлена фотография Чарли. Его глаза почти зажмурены от широченной улыбки. На доске еще четыре фотографии мальчиков, тоже улыбающихся. Минуту назад я бы сказала, что все они славные мальчуганы, но теперь вижу шайку испорченных маленьких чудовищ. Уроды! Почему Чарли ничего не сказал нам об этом?

– И что вы предприняли? – спрашивает Боб.

– Я делаю замечания детям, которые его дразнят, но уверена, большая часть проходит вне моего внимания. И к сожалению, кажется, наказания только подстрекают мальчишек.

Могу себе представить. Словесные предупреждения, если виновника не выгоняют с уроков или не отправляют к директору, только разжигают огонь. Но наверняка должно быть что-то, что мы можем сделать. В моем уме вспыхивают невероятно мстительные фантазии. Око за око, какашку за какашку. Я вжимаю свою бессильную ярость в ручку ходунков. Побить их ходунками! Мне бы помогло.

– Так что же, Чарли нужно просто это терпеть? – спрашивает Боб. – Может быть, пересадить детей, которые его достают, в другую часть класса?

– Я это сделала. Так что теперь он сможет стоять, если захочет, и никто ему не помешает, но он выбирает сидеть, когда работает. Думаю, он просто хочет быть как все.

Понимаю, как он себя чувствует.

– Я знаю, предполагается, что вы не пользуетесь этим словом в нынешнем политкорректном мире, но как вы думаете, он когда-нибудь станет нормальным? – спрашиваю я.

Мое сердце сжимается. Я знаю, что спрашиваю о Чарли, но кажется, будто о себе. Стану ли я когда-нибудь нормальной? Увижу ли когда-нибудь «100 %» на своем листе?

Мисс Гэвин держит паузу, и я вижу, как она тщательно подбирает слова, прежде чем открыть рот. Я знаю, ее ответ будет просто мнением молодой учительницы об одном маленьком ученике, основанным на очень ограниченном опыте общения с ним. Но мое сердце, которому недоступна логика, чувствует, что в том, что учительница сейчас скажет, будет правда о нашей с Чарли участи, как будто она предречет мне судьбу. Я стискиваю ручку ходунков.

– Я думаю, при тех лекарственных, поведенческих и диетических изменениях, что вы уже применяете, и всем положительном подкреплении и поддержке, которую он получает, СДВГ Чарли не помешает ему достичь полного учебного потенциала. Я искренне восхищаюсь вами обоими, вы смогли так быстро начать действовать. Многие родители сто лет бы игнорировали мои слова или обвиняли меня и школьную систему, прежде чем сделать то, что сделали вы, чтобы помочь ему.

– Спасибо. Огромное облегчение это слышать, – говорит Боб. – Но как с обычными задачами вроде встраивания в коллектив?

Мисс Гэвин колеблется.

– Между нами? – наконец спрашивает она, все еще сомневаясь. – У меня есть ученица, которая все время сгрызает ногти чуть не до костей, ученик, который не может перестать ковырять в носу, еще одна напевает во время работы, а другой заикается. Каждый год детей с глубоким прикусом дразнят Багзом Банни[5]5
  Багз Банни – кролик, герой американских мультфильмов и комиксов.


[Закрыть], а детей в очках – четырехглазиками. Я знаю, все родители хотят, чтобы их ребенок вписался в класс, и никто не заслуживает издевательств, но то, что происходит с Чарли, для первого класса кажется мне вполне нормальным.

Я смеюсь, изгоняя из сердца страх и месть, заменяя их искренним принятием и сочувствием, которые сначала распространяются на Чарли с его желтой карточкой, и кружкой с шариками, и меньше-чем-ста-процентами, и испачканной шоколадом задницей. А потом они расширяются и включают весь его разношерстный первый класс с их безумными проделками и ненормальностями, идиосинкразиями и недостатками. А потом достигают мисс Гэвин в дурацких туфлях с ее терпением и мужеством учить их и общаться с ними каждый день. И поскольку у меня остается еще чуть-чуть сочувствия, оно дотягивается и до меня самой – тридцатисемилетней женщины, чей муж держит ее за руку, чтобы она бессознательно не хваталась за собственную грудь.

– А нормальность переоценивают, если спросите меня, – говорит мисс Гэвин.

– Согласна, – киваю я.

Мисс Гэвин улыбается. Однако меня интересует будущее Чарли. Если другие ученики перестанут ковырять в носу, дети с неправильным прикусом сходят к ортодонту, а очкарики наденут контактные линзы, то будет ли СДВГ Чарли по-прежнему делать из него аутсайдера? Спорт – отличный способ стать в коллективе своим, но Чарли трудно ждать своей очереди, оставаться на позиции, играть по правилам, а все эти качества необходимы для того, чтобы успешно играть в футбол, баскетбол, детский бейсбол. Мы записали его во все секции, которые предлагаются для его возраста, и он ходит на занятия, как в школу, потому что мы ему так велим и туда привозим. Но в каком-то возрасте, вероятно не столь уж далеком, он откажется. И потеряет все возможности влиться в компанию и подружиться со сверстниками, что дает ощущение себя частью команды. Очень жаль, что мы не живем рядом с горами. Возможно, он бы расцвел в команде сноубордистов.

– Так что продолжайте дома делать то, что делали. Я просто хотела, чтобы вы знали: он и в школе справляется гораздо лучше. Думаю, на этот раз вы будете гордиться его табелем, – говорит мисс Гэвин.

– Спасибо. Будем, – отвечает Боб.

Мы беседуем на перемене, и во время нашего разговора дети из класса Чарли играют на улице. Поскольку до возвращения в класс осталось еще несколько минут, мы с Бобом решаем подойти и поздороваться с Чарли, прежде чем Боб отвезет меня домой и вернется на работу. Мы доходим до начала длинной мощеной дорожки, когда оба останавливаемся, заметив суматоху возле качелей. Похоже, два ребенка дерутся, а один учитель с огромным трудом пытается их разнять. Вся прочая активность на площадке прекратилась на полудвижении: все смотрят, что будет. Я не могу различить лица этих двоих с того места, где стоим мы с Бобом, но в следующее мгновение узнаю одну из двух курток. Оранжевая куртка Чарли, «Норт фейс».