Текст книги "Открытая дверь"

Автор книги: Латифа Aз-Зайят

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Да, голос у него сильный, – согласилась Лейла, – только он не поет, а кричит – один за шестерых.

Такой дерзости Самия-ханым не могла стерпеть. Она не привыкла, чтобы ей возражали. Поправив на плечах пелерину, гостья поднялась.

– Ваша дочь, Сания-ханым, слишком бойкая, – сказала она уже в дверях.

Когда они остались одни, мать набросилась на Лейлу.

– Почему ты надерзила Самие-ханым?

– Я не дерзила, я сказала то, что думаю.

– То, что думаю! – передразнила ее мать. – Интересно, что было бы, если бы каждый стал говорить, что взбредет в голову?

– А разве нельзя говорить то, что человек думает?

– Думать можешь сколько угодно, но высказывать это вслух другим ни к чему.

– Что ж, выходит, надо лгать?

– Прежде всего нужно быть вежливой. Это не ложь, а любезность. Людям нужно всегда говорить приятное.

– Даже если их не любишь?

– Даже если не любишь.

– Выходит, нужно говорить неправду, лгать! Да? – сдавленным голосом переспросила Лейла, и глаза ее заблестели от слез.

– Горе мне с тобой, доченька, – мягко сказала мать, положив руку ей на плечо. – Ничего ты, глупышка, не понимаешь. Запомни, если человек не будет поступать, как все, он ничего, кроме неприятностей, не добьется. От этого ему самому только будет хуже.

Лейла осторожно сняла руку матери со своего плеча и, ничего не сказав, удалилась к себе в комнату.

Облокотясь на подоконник, она задумалась. Что же ей делать? Бросить дом? Бежать? Внутри у нее все кипело. Подобное чувство бессильного гнева она испытывала в детстве, когда мать силой открывала ей рот и вливала касторку… Только теперь ей открыли не рот, а глаза… Да, да! Мать только что открыла ей глаза. Уж лучше бы она ей прямо сказала: «Ты должна, доченька, врать и лицемерить на каждом шагу!» Конечно, у матери не повернется язык произнести такое, но разве она не сказала то же самое, только другими словами? И как спокойно! Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Будто ничего особенного не случилось. Все само собой разумеется. Так уж устроен мир. Ничего не поделаешь…

Что же это за жизнь! Нет, лучше умереть, чем жить так, как диктуют всякие ничтожества, подобные Самие-ханым или ее сестре Давлят-ханым… Эта Давлят-ханым тоже хороша птица…

При мысли о ней у Лейлы даже дрожь по телу прошла. Чтобы отогнать неприятные мысли, она закрыла окно и прижалась лбом к стеклу. Чем думать о Давлят-ханым, лучше помечтать. И Лейла предалась мечтам… Интересно, какой он? Где они познакомятся? Конечно, на каком-нибудь балу. На ней будет белое платье. Точно такое, как у актрисы Одри Хёпбёрн в американском фильме «Сабрина». Он не сможет не заметить ее, подойдет, пригласит танцевать. Да, но она не умеет танцевать. А если бы даже и умела? Все равно ей, видно, никогда не бывать на балу. О, как надоела такая жизнь! И нечего ждать поступления в университет. Как бы не так! Отец ни за что не пустит ее! Если бы не Махмуд, Лейла не смогла бы закончить даже лицей… Он подойдет и скажет: «Пойдемте погуляем по парку!» Мать в это время будет разговаривать с хозяйкой дома. А Лейла выйдет с ним в сад. В сад… У кого же из их знакомых есть сад? Кажется, только у Самии-ханым… Нет, нет! Не может быть, чтобы это был Сидки, сын Самии-ханым! А почему бы и нет? Он красивый, статный, элегантный. Говорят, даже похож немного на Грегори Пека[8]8
  Грегори Пек – известный голливудский актер.


[Закрыть]. Но голос его – какой-то фальшивый фальцет – раздражает Лейлу. И глаза лгут, уверяя, что хозяин их такой прекрасный человек. Последний раз, когда Сидки отвозил их с матерью на машине домой, Лейла сидела ни жива ни мертва, смотрела все время в одну точку, не решаясь даже взглянуть на него… Когда они приехали, мама стала его благодарить. Сидки снисходительно улыбнулся и сказал, глядя на Лейлу: «Вы, наверно, очень устали тетушка»… Намек, чтобы мама оставила их в машине, был настолько прозрачным, что Лейла даже покраснела. Она с трудом удержалась, чтобы не залепить ему пощечину.

Нет, тот единственный, который полюбит ее, не будет таким, как Сидки, или как ее отец, или как все другие мужчины. Он будет… Лейла не знает, каким он будет, но уверена, что совсем не таким, как все… Да, конечно, брюнет, высокий, красивый, с мужественным лицом, большими черными глазами, такими, как… Ну, хотя бы такими, например, как у Сидки. В этом нет ничего плохого – внешне пусть он будет похож на Сидки. Но только внешне…

На чем же она остановилась? При чем тут Сидки?.. Хорошо, предположим, что Сидки влюбился в нее. Они вышли вместе в сад. Сквозь ветви деревьев светит луна, бросая им под ноги желтые кружочки, напоминающие золотые монеты. Воздух напоен ароматом нарциссов. Кругом тишина.

«Лейла, – скажет он дрожащим от волнения голосом. – Лейла, я давно хотел сказать тебе что-то. Не знаю только, как начать…» Он робко взглянет на нее и замолчит. А Лейла засмеется и убежит. Потом остановится и, смерив его взглядом с головы до ног, спокойно спросит: «Что же ты хотел мне сказать, Сидки?» «Я хочу, чтобы ты выслушала меня».

Лейла пожмет плечами, сорвет с клумбы красную гвоздику, вдохнет ее аромат и медленно начнет обрывать лепесток за лепестком.

«Выслушай меня, Лейла, – шепотом произнесет Сидки. – Я люблю тебя, Лейла, понимаешь, люблю!..» И тут же попытается поцеловать ее. Но Лейла оттолкнет его и наградит еще вдобавок такой пощечиной, что звук ее разнесется по всему саду. Сидки, схватившись рукой за щеку, начнет смущенно бормотать: «Прости, Лейла… Прости, я не мог сдержать себя…»

Лейла снова смерит его взглядом с головы до ног и с достоинством скажет: «Ты думаешь, если я недостаточно богата, то со мной можно поступать как угодно!» Впрочем, вряд ли она произнесет такие слова. Во-первых, в жизни так не говорят. Так изъясняются только герои романов Юсуфа Вахби. Во-вторых, такой смелой она бывает лишь у себя в комнате, разговаривая наедине с собой. А на людях она трусишка. Так что лучше обойтись без всяких громких фраз. Просто, ничего не говоря, дать пощечину. «Прости, Лейла… Прости, что я не смог сдержать себя…»

Он осторожно возьмет ее за руку, коснется локтя, затем, как бы невзначай, груди и все уверенней и уверенней начнет ее ощупывать. Так же, как это делала Давлят-ханым… Опять эта проклятая Давлят-ханым!..

Лейла отвернулась от окна и прошлась по комнате. Она закрыла лицо руками. Но Давлят-ханым не переставала ее преследовать. Лейла словно чувствовала, как та ощупывает ее, как какую-нибудь скотину на базаре. Давлят-ханым – это каменное чудовище, которое без конца меняет платья. Последний раз она была, например, в черном. Полная, высокая, она сразу обращала на себя внимание окружающих, которые, сами не зная почему, чувствовали себя ее подчиненными. Она обладала удивительной способностью распоряжаться чужими судьбами, как ей только заблагорассудится.

Даже когда Лейла была маленькой, Давлят-ханым никогда не упускала случая, чтобы бесцеремонно не оглядеть ее со всех сторон. Она подводила ее ближе к свету, внимательно рассматривала, потом, довольная осмотром, хлопала девочку по бедрам и заключала, обращаясь к присутствующим, будто Лейлы здесь и не было:

– Хороша! Очень красивая будет девушка! Определенно у Лейлы есть что-то привлекательное в лице; каждый раз, глядя на нее, я все больше убеждаюсь в этом…

Лейла не обижалась на Давлят-ханым. Она даже не рассердилась, когда та, взлохматив ей волосы, громогласно заявила:

– Что это у тебя за ужасная прическа, Лейла? Кто же в твоем возрасте носит такие длинные волосы?

И не успела Лейла что-либо вымолвить, как тяжелая прядь черных мягких волос упала на пол. Слезы навернулись у нее на глазах. Еще минута – и девушка разрыдалась бы. Но довольный возглас Давлят-ханым остановил ее.

– Ну вот, сейчас совсем другое дело! – произнесла Давлят-ханым, отбрасывая в сторону ножницы. – Теперь ты действительно стала красавицей!

И все же тогда Лейла не рассердилась на нее. Она даже питала к Давлят-ханым некоторую симпатию.

После того случая прошло несколько лет… Толкнул же Лейлу черт войти в гостиную, когда Давлят-ханым пришла к ним!

Лейла стала подробно восстанавливать в памяти, что произошло, как будто эта добровольная пытка могла доставить ей какое-то удовольствие. Хотя прошла уже целая неделя, она помнила все до мельчайших подробностей.

– О, да ты, Лейла, стала совсем невестой. Красавица хоть куда! – воскликнула Давлят-ханым, увидев ее.

Лейла зарделась и счастливо заулыбалась.

– Как поживает Сана и… – Лейла, как обычно, хотела спросить «и Сафа», но вовремя удержалась.

– Сана с мужем сейчас в Александрии. Только сегодня утром я разговаривала с ней по телефону… Да, кстати, Сания, – обратилась вдруг Давлят-ханым к матери, – что вы сделали с женихом, которого я прочила для Джамили? Он звонил мне вчера…

Мать опустила глаза.

– Ничего не сделали… Просто, наверно, не судьба, Давлят-ханым…

– При чем здесь судьба или не судьба? Ведь он же был согласен, а вы почему-то ему отказали.

– Ей-богу, Давлят-ханым, не знаю даже, что сказать, – с виноватым видом стала оправдываться мать. – Моя сестра Самира просто измучилась из-за капризов Джамили. Мы не раз убеждали ее, что это идеальный мужчина, прекрасный жених, другого такого не найти – все бесполезно…

– Зачем много говорить? Завтра он опять придет повидаться со своей невестой.

Тут взгляд Давлят-ханым случайно задержался на Лейле.

– Послушай, Сания, может, ты бережешь этого жениха для Лейлы?

От неожиданности мать даже растерялась.

– Что ты, Давлят-ханым, – робко возразила она. – Моей дочери еще рано думать о женихах. Она ведь совсем ребенок, семнадцать лет…

– Ребенок! Ничего себе ребенок, – засмеялась Давлят-ханым. – Ну-ка, Лейла, встань!

Живо представив себе эту сцену, Лейла почувствовала, как кровь опять прилила к лицу. Она тряхнула головой. Хватит, лучше об этом не думать. Но она не может не думать. Вот Лейла стоит посреди комнаты. Давлят-ханым, сидя в кресле, внимательно осматривает ее. Затем встает, подходит вплотную и начинает деловито ощупывать. Рука Давлят-ханым медленно скользит по ее телу сверху вниз, потом опять – снизу вверх и вдруг задерживается на груди…

– Лейле нужно другое платье, которое подчеркивало бы ее фигуру, – слышит она голос Давлят-ханым. – И не мешало бы уже носить корсет. Он стянет талию и поднимет грудь. А так у нее просто безобразный вид. Стыдно, стыдно тебе, Сания, девушка на выданье, а так небрежно одета. В таком виде ей грош цена…

Лейла вскочила с кровати. Выходит, она товар! Рабыня на рынке невольников. Ее наряжают и одевают только для того, чтобы подороже продать! Впрочем, чему удивляться! Разве она только что родилась? Что особенного случилось? Все это в порядке вещей. Она должна смириться. Смириться и жить. Или умереть. А может быть, действительно, лучше умереть?

Лейла села в кресло и поджала под себя ноги.

Почему, когда девочка вырастает, ее запирают в четырех стенах и беспрерывно учат? Учат улыбаться, лгать, делать реверансы, словом, «держать себя в обществе»! Заставляют душиться духами, затягиваться в корсет. И все это для того, чтобы набить ей цену, удачно выдать замуж. А за кого? Как говорит мама, за какого-нибудь «идеального мужчину». Придет день, и Лейла тоже должна будет надеть белую фату и перебраться в дом мужа. Так установлено испокон веков. Таков обычай. Ничего особенного в этом нет. Все очень просто. Но для нее это значит раз и навсегда подавить в себе все чувства, не иметь своего мнения, ни о чем не думать. В противном случае ее может постичь судьба Сафы…

Лейла даже съежилась, вспомнив о Сафе и о том разговоре, который произошел у нее с матерью после ухода Давлят-ханым.

Лейла лежала на кровати, уткнувшись головой в подушку. Нет, она не плакала – просто лежала, ни о чем не думая. Кто-то вошел, она услышала голос матери.

– Ты что, спишь?

Лейла подняла голову, посмотрела на мать.

– Что случилось? Почему ты такая бледная? – уже с беспокойством спросила мать.

Лейла еще глубже зарылась лицом в подушку.

– Не надо расстраиваться, девочка! Не придавай значения словам Давлят-ханым. Тебе еще рано думать о браке!

– Что ей нужно от меня? Чего она хочет? – сквозь слезы выдавила из себя Лейла.

– Кто?

– Эта ханым…

– А что она может хотеть?

Лейла вскочила с кровати и выпалила:

– Она хочет меня убить, как убила свою дочь!

– Не говори глупостей!

Но Лейла уже не могла остановиться.

– А разве не правда, что она отправила свою дочь на тот свет? – задыхаясь, спросила Лейла.

– Правда то, что ты бессердечное существо! Как ты можешь произносить такие слова?

– Но ведь Сафа покончила с собой!

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Я даже знаю, кто ее толкнул на это. Хочешь скажу?

– Уж не думаешь ли ты, что ее отравила Давлят-ханым? Что мать сама подсунула ей яд?

Лейла села на кровать и, грустно улыбнувшись, спокойно ответила:

– Конечно… Разве не Давлят-ханым отравила ей жизнь? Ведь это она захлопнула перед Сафой все двери, оставив ей только один выход – отравиться!

Мать с удивлением посмотрела на дочь, но, так ничего и не сказав, вышла из комнаты.

Вытянув ноги, Лейла откинулась в кресле. Вот уже третий день, как они с матерью не разговаривают. Лейла, конечно, понимает, почему мать на нее сердится. Она делала все возможное, чтобы Лейла ничего не знала о подобных историях. Но Лейла узнала. Сафа покончила с собой, приняв большую дозу снотворного, после того как вышла замуж за «идеального мужчину». В ту ночь мать отказалась приютить Сафу у себя в доме, захлопнула перед ней дверь. Сафа вернулась к мужу и покончила с собой… Позже до Лейлы дошла еще одна подробность: Сафа любила другого человека и просила мужа дать ей развод, но муж отказал.

Красавицу Сафу похоронили, а Давлят-ханым какой была, такой и осталась, будто ничего и не произошло. Можно подумать, что она не мать Сафы. Впрочем, она, как и подобает матери, погоревала и даже всплакнула после смерти дочери. Но закралось ли в ее душу хоть минутное сомнение? Почувствовала ли она свою вину? Ничего подобного! Никто даже не подумал в чем-либо ее осуждать. Давлят-ханым ходит с высоко поднятой головой и даже чувствует себя героиней. До чего же люди слепы! Почему они все на ее стороне? Неужели они не видят то, что увидела она, Лейла? Ведь это же Давлят-ханым сама убила свою дочь! А люди относятся к ней после этого с еще большим уважением. Чем это объяснить? Чем?!

Лейла принялась ходить по комнате.

А может, она неправа? Может, поспешила вынести приговор Давлят-ханым? Главное ведь, чтобы все было по закону. Кто не нарушает принятых правил, тот не ошибается… Так, кажется, говорила мать… Да, да… Тот никогда не ошибается.

Лейла даже остановилась посреди комнаты, пораженная внезапно сделанным открытием.

– Не ошибается… Никогда не ошибается… И всегда уверен в себе, – повторила она вслух несколько раз.

Открытие, которое далось Лейле с таким трудом, для ее матери было простой истиной, ясной, как дважды два четыре: «Не нарушай правил – и не будешь ошибаться!» Конечно! Совершенно верно! Как в любой игре. Нужно знать правила, и всегда будешь спокойной и уверенной. Давлят-ханым толкнула свою дочь на самоубийство. Но сделала это по правилам, и все относятся к ней с уважением, как к искусному игроку… И после всего происшедшего Давлят-ханым живет со спокойной совестью. Или, может быть, у нее нет совести? В конце концов никого не касается, что чувствует человек. Лейла вспомнила, как однажды она попросила мать купить ей белье. Мать сказала поучительным тоном:

– Никто твоего белья не увидит. Важно, чтобы внешне ты выглядела всегда красиво!..

Да, главное, наверно, не то, что внутри. Главное – какой видят тебя люди.

В комнату влетел Махмуд, он с трудом переводил дыхание.

– Ты тут валяешься, а весь город бурлит!

– А чего он бурлит? – с улыбкой спросила Лейла, хорошо зная способность брата всегда преувеличивать.

– Как чего? Правительство аннулировало договор тридцать шестого года!

Лейла вскочила с кровати:

– Что? Не может быть!

– А ты включи радио. Сама услышишь.

Лейла направилась к двери. Потом вернулась, ее так и подмывало обнять и расцеловать брата в обе щеки. Но неуклюже переступив с ноги на ногу, она лишь смущенно улыбнулась ему и поспешила в гостиную к радиоприемнику.

Глава 3

В школу Лейла пришла уже после звонка. Опять ее будут отчитывать. Лейла с кислой миной вошла во двор и, удивленная, остановилась. Сбившись кучками, девочки оживленно что-то обсуждали. Лейла подошла к одной группе, к другой, потом к третьей. Заниматься никто и не собирался. Даже первоклассницы расшумелись так, что не успокоишь.

– А чем мы хуже мальчиков?

– Пойдемте и мы на улицу!

– Разве мы не имеем права?

Общее возбуждение передалось и Лейле. Она ощутила знакомую нервную дрожь в предчувствии чего-то необычного.

Зазвенел звонок. Учительницы захлопали в ладоши, приглашая учениц в классы. Но девочки не торопились.

Лейла подошла к своим.

– Эй, Лейла! – сразу набросилась на нее Адиля. – Поди полюбуйся на свою родственницу. Только она одна не хочет идти со всеми.

– Куда идти? – удивилась Лейла.

– Куда, куда – на демонстрацию!

– А разве вы идете на демонстрацию?

– Что за вопрос? Весь народ вышел на улицу. Чем мы хуже других? Все классы идут на демонстрацию.

На крыльцо вышла директриса. Шум сразу стих. Лишь звонок, на который никто не обращал внимания, все еще продолжал надрываться. Девочки плотной стеной окружили директрису. Послышались возгласы:

– Долой колониализм! Мы тоже требуем оружия! Смерть колонизаторам!..

Директриса старалась успокоить учениц. Девушки не должны заниматься политикой. Их призвание – материнство. Место женщины – дома. А политика и борьба – удел мужчин.

Наступило неловкое молчание. Но тут вперед протиснулась девушка – высокая, тоненькая, с коротко подстриженными волосами и удивительно черными, горящими глазами. Она поднялась на крыльцо и звонким голосом произнесла:

– Вы, госпожа директриса, говорите, что политика – дело мужское, а женщины должны сидеть дома. Но я хочу спросить, почему же англичане, расстреливая в девятнадцатом году египтян, не делали различия между мужчинами и женщинами? Почему, лишая свободы и грабя нас, они тоже не делают различия между мужчинами и женщинами?

– Правильно! Верно! – нестройно закричали девушки.

– Долой колониализм!

– Даешь оружие!

Девочки кричали, обнимались друг с другом, целовались. На директрису больше никто не обращал внимания.

– Хорошо сказала, молодец! – обернулась Лейла к Сане.

– Да, молодец девушка! А у тебя хватило бы смелости так сказать?

Лейла улыбнулась, представив себя на минуту в роли трибуна.

– Ну, что ты! Я бы так не смогла. А как ее зовут?

– Кажется, Самия Заки.

Девушки гурьбой двинулись к воротам, впереди мелькала черная головка верховода Самии Заки. Самия, а за ней и другие девочки принялись изо всех сил стучать. Бесполезно – ворота не открывались. Сбившись в кучу, девочки шумели, что-то предлагали, перебивали друг друга. Вдруг все сразу затихли. С улицы донесся какой-то шум. Он становился все явственнее. Уже можно было различить отдельные голоса.

Одна девочка вскарабкалась на ворота и радостно крикнула:

– Это идут мальчики из соседней школы Хедива Исмаила!

Девочки опять стали колотить кулаками по воротам, выкрикивая:

– Долой колониализм!

– Смерть лакеям империализма!

– Даешь оружие!

С другой стороны ворот им вторили мальчики:

– Долой колониализм!

– Смерть предателям!

– Да здравствует Египет!

Перекличка сопровождалась ударами кулаков в ворота. Какой-то мальчик, взобравшись на высокую стену, кричал девочкам:

– Отойдите от ворот! Еще немного! Еще!

Девочки, не совсем понимая замысел объявившегося командира, неохотно отступили. Мальчики дружно навалились на ворота и начали их раскачивать.

– Уйдем отсюда, пока не поздно, – благоразумно предложила Адиля своей подруге Сане.

Та, даже не оглянувшись, безропотно пошла за Адилей. Кое-кто из девочек тоже последовал их примеру. Лейла и Джамиля стояли в нерешительности, не зная, что делать.

– Я, пожалуй, останусь в школе, – решила наконец Джамиля.

– Как хочешь, дело твое, – ответила Лейла. – Я лично пойду вместе со всеми на улицу.

– Я бы тебе, Лейла, не советовала, – сказала Джамиля. – Лучше от греха подальше. А вдруг тебя увидит кто-нибудь из родных, отец или Махмуд?

– Ну и что? Подумаешь! Разве у других девочек нет родных? – возразила Лейла. Но слова Джамили все же возымели действие, она заколебалась: «Может, в самом деле, не выходить на улицу?»

– Все-таки лучше будет, если ты останешься, – словно прочитав ее мысли, повторила Джамиля. – Увидишь, будут потом неприятности.

В это время ворота распахнулись и толпа девочек устремилась на улицу. Лейла хотела повернуть назад, но было уже поздно. Словно прорвав плотину, поток подхватил ее и стал относить от Джамили. Лейла сама не заметила, как очутилась за воротами.

Толпы народа стояли по обеим сторонам: лавочники, лотошники, просто прохожие и, конечно, вездесущие ребятишки. Жители домов высыпали на балконы, выглядывали из окон.

Лейла растерянно оглядывалась. Она никак не могла избавиться от преследовавшего ее страха и смущения. Ей казалось, что все эти запрудившие улицу толпы народа смотрят именно на нее. На ее плотную, немного неуклюжую фигуру.

Взрывы аплодисментов, крики, смех, гневные возгласы – все слилось в один мощный, нарастающий гул… Лес рук, качающаяся стена разгоряченных людских тел, сверкающие глаза, открытые рты, вспотевшие лица, развевающиеся знамена – все это плыло, прыгало, качалось перед глазами, на которые навертывались слезы счастья.

Возбуждение толпы невольно передалось и Лейле. Она шла, не чувствуя под собой ног, шальная от сознания вдруг обретенной долгожданной свободы. Казалось, стоит только ей, как птице, расправить крылья – и она полетит. Будто желая убедиться в этом, Лейла на самом деле раздвинула руки, рванулась вперед и… взлетела. Взлетела и очутилась на руках подруг, которые высоко подняли ее над толпой. Срывающимся от волнения, каким-то чужим голосом она стала выкрикивать лозунги. Лейла вкладывала в них все, что у нее накопилось на душе: пережитые обиды, надежды на будущее. И не только свои мысли и чаяния выражала она, но и мечты всех этих тысяч людей, проплывавших у нее перед глазами.

Но вскоре голос ее потонул в общем шуме многотысячной толпы. Лейла опять очутилась на земле.

Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, будто пронизывающий ее насквозь. Девушка словно обмякла, стала опять слабой и беспомощной.

Лейла ускорила шаг, но и в гуще толпы не переставала ощущать на себе этот гипнотизирующий взгляд. Она оглянулась и вздрогнула, ноги подкосились сами собой, по телу прошел озноб. На площади Лазугли на тротуаре возле кафе стояли отец и мать. И хотя было далеко, Лейла видела мрачное лицо отца и испуганные глаза матери.

Возбужденная толпа уносила Лейлу все дальше и дальше. На нее напирали, сжимали, толкали, несли вперед, но главное – они защищали ее от гневного взгляда отца, от которого, казалось, некуда было укрыться. Лейла растворилась в толпе. Она снова чувствовала себя ее частицей. И опять самозабвенно выкрикивала чужим срывающимся голосом страстные слова.

Лейле открыл отец. Молча, с мрачным видом он впустил дочь и так же молча, не сказав ни слова, затворил за нею дверь. Ему, очевидно, стоило немалых усилий сдерживать себя в течение этих бесконечно долгих секунд. Но едва захлопнулась дверь, как он, держа в руках домашнюю туфлю, которую до этого прятал за спиной, с угрожающим видом двинулся на девушку. Мать стала между ними. Но Сулейман-эфенди даже не взглянул на нее. Больше Сания-ханым не решалась сделать ни шага, так и застыла у стены с трясущимися бледными губами. Отец размахнулся и дал Лейле пощечину. Ноги у девушки подкосились, и она рухнула на холодный кафельный пол. Однако это не остановило отца. Он с остервенением бил ее туфлей по голове, по спине, по ногам. Слышны были только глухие удары, как будто выбивали из ковра пыль. В паузах между ударами до слуха Лейлы словно из другого мира доносились еще какие-то звуки: чей-то смех на лестничной клетке, плач ребенка за стеной, тихие стоны матери и хриплый голос отца: «Замолчи! Замолчи!» И опять глухие удары туфли. Боли Лейла не чувствовала. Она только все слышала. Удар… Еще удар… Потом какой-то стук – это выпали из сумки книги… Затем тяжелые удаляющиеся шаги отца… Скрип двери… Опять шаги. Теперь они приближались… Наверное, мать… Лейла попыталась встать. Она уперлась руками в пол, но подняться не смогла. Так, на четвереньках, она уползла в свою комнату. Плотно закрыла за собой дверь и повернула ключ. Шатаясь, добрела до кресла. Дышать было нечем. Она посидела, потом стала ходить по комнате. «Что же теперь делать? Куда податься? Жить здесь я больше не могу», – непрестанно думала девушка.

Как затравленная, металась она по комнате: от кровати к шкафу, от шкафа к креслу, от кресла к кровати.

В дверь тихо постучали.

– Лейла, открой! Открой! – прошептала за дверью мать.

Лейла остановилась посреди комнаты и закрыла лицо руками. «Куда же мне деться? Даже если я запрусь на сто засовов, все равно мне никуда не скрыться от них. Дверь заперта на ключ, но разве я одна? И так всегда… Никуда от них не скроешься. Хоть бы на минуту забыться, уйти от этой проклятой жизни… Всегда чей-то глаз следит за тобой… Опекают, как маленькую… Да еще и бьют, топчут твое человеческое достоинство…

Что же делать? Господи, что же мне делать?.. – повторяла девушка. – А что, если умереть? Сейчас… Сию минуту!» – мелькнула мысль.

Лейла представила себе, как она мертвая лежит на кровати. Глаза ее закрыты, холодная рука безжизненно повисла, тело вытянуто. Рядом стоит с опущенной головой отец и, еле шевеля губами, бормочет: «Как же так, девочка? Как же так?..»

А чуть поодаль – много, много людей, и все они, показывая на него пальцами, шепчут: «Это он! Это он убил свою дочь!» Мать, потрясая кулаками, истошным голосом кричит: «Убийца! Это ты убил Лейлу! Это ты убил мою дочь!» Впрочем, разве мать когда-нибудь решится крикнуть на отца? Никогда! Ни за что! Она всю жизнь ходит перед ним на цыпочках и безропотно выносит все оскорбления. Она способна только лить слезы, да и то чтобы никто не заметил.

Лейла села на кровать, закрыла лицо руками.

Зачем она живет? Да и живет ли она? Разве ее можно назвать человеком? Нет! Она вещь, ковер, из которого выбивают пыль. Тряпка, постланная в прихожей на полу, чтобы об нее вытирали ноги. И нет на этом свете ни одной живой души, которая любила бы ее или хотя бы относилась по-человечески.

Мать постучала настойчивее.

– Доченька, открой!.. Не упрямься, девочка. Иди, скушай что-нибудь… Выпей чайку.

«Доченька… Девочка…» – мысленно передразнила ее Лейла. Она почему-то вспомнила, как несколько лет назад, когда она была еще совсем маленькой, отец однажды сказал: «Лейла вовсе не наша дочь. Мы нашли ее на пороге мечети. Ведь она ни на кого из нас не похожа. Взгляни на нее, Махмуд. Ты – светлый, мать – светлая, и только одна Лейла – темная».

Лейла тогда умоляюще посмотрела на мать, надеясь найти у нее поддержку. Но та, рассмеявшись, тоже стала подпевать отцу: «Мы ее нашли завернутую в пеленки. Она была такой маленькой, такой беспомощной. Мы сжалились и решили приютить ее у себя».

Мать продолжала стучать в дверь.

– Открой же, Лейла, открой! Ну, не упрямься. Ты ведешь себя, как…

«Как упрямая коза, как неуклюжая медведица», – мысленно закончила за нее Лейла.

Медведицей назвал ее однажды отец, когда Лейла крепко его обняла… Лучше бы она приласкалась к нему по-кошачьи, так, как он любит…

Но что Лейла могла поделать! Уж такая была у нее натура. Все, что делала, она делала не обдумывая, от души, без всякого расчета. И в этом была ее главная ошибка, от которой происходили все другие ошибки и неприятности. Если бы Адиля увидела, как ее колотили на полу в передней, она, наверно, пожав плечами, опять сказала бы: «Дура ты, Лейла, дура! Сама виновата… Всегда ты делаешь не так, как нужно. Где нужно промолчать – говоришь, а где нужно сказать – молчишь… Непутевая ты какая-то… Беспомощная…»

– Что же мне делать, Адиля, раз я такая уродилась? – со слезами на глазах прошептала Лейла.

Да, она непутевая, слабая, беспомощная, как и мать, которая всю жизнь втихомолку плачет и незаметно вытирает слезы.

– Доченька, что же ты молчишь, когда к тебе обращаются? Открой дверь! Ты ведь умрешь с голоду! – уговаривала из-за двери мать.

– Лейла, открой! – раздался голос Махмуда. – Сейчас папа сюда придет.

Лейла даже не шевельнулась. Только сейчас она заметила, что в комнате стало темно. Но зажигать свет ей не хотелось.

Стук в дверь усилился.

После некоторого колебания Лейла отворила и снова уселась на кровати. Вспыхнул свет. Защищаясь от него, Лейла закрыла глаза рукой.

– Лейла, встань! – услышала она голос матери. – Что ты здесь сидишь? Встань и иди ужинать. Ничего особенного не случилось. Разве тебя не предупреждали? Разве не говорили, чтобы ты не ходила? Почему-то Джамиля осталась… А ты позоришь нас! Ты просто издеваешься над нами!

Лейла отняла руку от глаз и молча смотрела на мать. Вошел Махмуд. Не говоря ни слова, он протянул Лейле стакан с водой. Она сделала несколько глотков. Весь день Лейла ничего не ела и сейчас от воды почувствовала острую боль в пустом желудке…

Мать погладила Лейлу по голове и вышла. Некоторое время Махмуд молчал. Потом откашлялся и отвел глаза в сторону, явно не зная, с чего начать.

– Лейла, ты извини, что так получилось, – с трудом выдавил он из себя. – Я очень… очень сочувствую тебе… Даю тебе честное слово, что я сделаю все, чтобы это никогда больше не повторилось… Честное слово, этого никогда больше не будет.

На глаза Лейлы навернулись слезы. Губы дрожали. Она сокрушенно покачала головой.

– Теперь мне все равно, Махмуд… После всего, что случилось… Сейчас уже ничего не изменишь… Меня можно вообще не замечать. Я же не человек! Я тряпка! Половая тряпка!

Она закрыла лицо руками и дала наконец волю слезам. Она беззвучно рыдала, сотрясаясь всем телом. Глядя на нее, Махмуд почувствовал, что у него самого подступает комок к горлу. Он нежно положил руку ей на плечо.

– Ну зачем ты так говоришь, Лейла? Ты слишком все преувеличиваешь! Не стоит так расстраиваться из-за пустяков.

– Ничего себе пустяки!

– Знаешь, Лейла, – со вздохом произнес Махмуд, – важно, что ты сама уже все поняла. Поняла, что совершила проступок. А раз так, то убиваться вовсе ни к чему!

Лейла сбросила его руку со своего плеча и резко встала:

– И ты… Ты тоже, Махмуд?

– Будь благоразумной, Лейла! Давай поговорим спокойно.

– А что такое ваше благоразумие? Я ничего в нем не понимаю и не смогу, наверное, понять!.. Вот вы все твердите, что я совершила проступок. Но ведь я же никого не убила, никого не обворовала. Я, как тысячи других девушек, пошла на демонстрацию, чтобы вместе со всеми выразить свои чувства. В этом все мое преступление!.. – Немного помолчав, она с горечью добавила: – Конечно, преступление. Как я могла возомнить себя человеком? Я совершенно забыла, забыла, что я не человек, а девушка… «молодая ханым»!