Текст книги "Открытая дверь"

Автор книги: Латифа Aз-Зайят

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Сегодня Лейла, как обычно, встала раньше всех, чтобы успеть первой просмотреть газеты до того, как поднимутся отец и брат. Она поудобнее устроилась в большом отцовском кресле и стала перелистывать газету, время от времени поглядывая то на часы, то на дверь родительской спальни. Уже половина седьмого, а никто, кажется, не проснулся. Лейла сладко зевнула и направилась в свою комнату.

Она быстро натянула на себя форменное платье, разыскала чулки, посмотрела под кровать, потом под гардероб, наконец нашла туфли. Расчесала густые коротко подстриженные волосы. Одну книгу схватила со стола, другую достала из-под подушки, сунула в портфель и побежала в столовую. Увидев в ванной отца, который брился перед зеркалом, Лейла на ходу улыбнулась ему.

– Доброе утро, папочка!

Отец, закинув голову – он брил подбородок, – что-то пробурчал.

Войдя в столовую, Лейла сразу громко потребовала есть.

– Горох еще варится, – холодно ответила мать, смерив ее с головы до ног строгим взглядом.

– А что-нибудь, кроме гороха, есть?

– И куда ты летишь сломя голову? Еще семи нет, а занятия начинаются в половине девятого!

– А на дорогу нужно время?

– Не больше десяти минут.

– Но я хочу есть!

Не дожидаясь приглашения, Лейла уселась за стол, отломила хлеба, положила на него сыр. Откусила. Не успев прожевать, откусила еще разок. И прежде чем мать успела что-либо сказать, чуть не давясь, выскочила за дверь.

Очутившись во дворе школы, Лейла бросила портфель на траву и присоединилась к оживленно беседовавшим девочкам-одноклассницам. За разговорами и не заметили, как пролетело время. Звонок. А куда девался портфель? Опять Лейла последней влетела в класс.

Арифметика. Лейла не спускает глаз с учительницы, которая пишет на доске… Не дай бог что-нибудь упустить из ее объяснений! Лейла должна стать лучшей ученицей класса. Ведь учительница абла-Нуаль[4]4
  Абла – вежливое обращение к наставнице.


[Закрыть] недавно похвалила ее. Надо, чтобы абла-Нуаль не только похвалила, но и полюбила ее. Она обязательно должна добиться этого.

Пожалуй, это было сейчас самым большим желанием Лейлы. Ей во что бы то ни стало нужно одержать победу над этой строгой худенькой учительницей с туго затянутыми волосами. Как добиться любви, когда у нее такой неприступный вид? Даже костюмы она носила строгого мужского покроя. Слушая ответы, абла-Нуаль плотно сжимала тонкие губы, будто боялась нечаянно улыбнуться, а ее маленькие глазки так и впивались в ученицу, словно старались проникнуть в самые затаенные мысли.

В начале учебного года, на первом уроке арифметики Лейла сидела, смиренно положив обе руки на парту, и вежливо улыбалась, всем своим видом показывая, что для нее сейчас, кроме учительницы, никто не существует. Даже шепот соседки по парте Адили не отвлек ее. А когда Адиля, удивленная таким безразличием, наступила ей на ногу, Лейла даже не пошевельнулась. Она лишь сильнее прикусила нижнюю губу.

Все это, конечно, не могло ускользнуть от глаз абла-Нуаль.

На втором уроке Лейла нарочно последней положила на стол учительницы свою тетрадь, чтобы затем предложить донести тетради до учительской. Но из этого ничего не вышло. Абла-Нуаль спокойно взяла из рук Лейлы стопку тетрадей, поблагодарила и, поджав свои тонкие губы, вышла из класса. Лейла расстроилась, но духом не пала. В конце концов, не все потеряно. Существует еще один верный способ завоевать расположение учительницы. Тут уж успех обеспечен. Делается это просто. Под каким-нибудь предлогом заходишь в учительскую и как бы между прочим даришь своей учительнице розу. Та, конечно, принимает. И вот роза уже стоит в стаканчике. Теперь ты можешь быть уверена, что между тобой и учительницей существует невидимая, но прочная связь. Кто же откажется от красной розы и не постарается сохранить ее подольше?

Но увы, абла-Нуаль и тут оказалась не такой, как все. Прекрасная алая роза очутилась у Нафисы! У этой противной курносой Нафисы с завитушками!

Сначала все шло как по маслу. Лейла подарила учительнице розу. Абла-Нуаль взяла ее. Бережно поднесла к носу, понюхала. Затем осторожно положила на классный журнал, подошла к доске и стала писать примеры. Написав первый пример, она повернулась и сказала:

– Кто первый решит, получит от меня в награду эту розу.

В результате розой завладела Нафиса. Лейла осталась с носом. Что-что, а этого она никак не могла простить абла-Нуаль. Отныне учительница – ее смертельный враг, твердо решила Лейла. Но вскоре ей пришлось изменить свое решение. Вот как это произошло.

Мать попросила подать ей будильник. Он нечаянно выскользнул из рук Лейлы, и стекло разбилось на мелкие кусочки, точно так же, как недавно разбилась зеленая хрустальная ваза, а перед этим поломалась большая говорящая кукла, которая умела открывать и закрывать глаза, как бились и ломались многие другие вещи, попавшие в руки Лейлы.

Мать набросилась на Лейлу. Она так кричала, что можно было подумать, будто Лейла по меньшей мере устроила в доме пожар. В конце концов она больно ударила Лейлу по рукам, подкрепив это градом проклятий.

– Ну что мне с тобой делать, паршивая девчонка! – кричала мать. – Уродилось же такое чудовище! И когда только бог пошлет нам избавление! Хоть немного бы отдохнуть от тебя!

– Я всегда говорил, что это не девочка, а сорванец! Бесенок какой-то! – заключил ледяным голосом отец и, не удостоив Лейлу даже взглядом, ушел в кабинет, хлопнув дверью.

Оставшись одна в комнате, Лейла показала язык своему отражению в зеркале и задумалась. Бесенок… Бесенок… Неужели она такая уж плохая?.. Наоборот… Очень хорошая, замечательная девочка. Даже директор школы ее любит. Как увидит во дворе, обязательно ласково потреплет по щеке… И абла-Зейнаб тоже любит ее… И абла-Захие… И абла-Ратиба… И все, все учительницы. Разве только, кроме… – Лейла спрятала язык и плотно сжала губы, – кроме абла-Нуаль. Нет, с этим Лейла не смирится. Нужно, чтобы в школе все любили ее. Абла-Нуаль тоже должна ее полюбить…

Повернувшись спиной к зеркалу, Лейла закрыла глаза. И сразу перед ней встала Нафиса. Вот она тычет свой приплюснутый нос в нежные лепестки розы. Лейла разыскала портфель, вынула учебник по арифметике, тетрадь, карандаш, легла на пол и начала воевать с цифрами. Они бессмысленно прыгали у нее перед глазами, то разбегаясь в разные стороны, то собираясь группками, которые умножались и делились. Выстраиваясь в длинные шеренги и стройные колонки, они с издевкой смотрели на Лейлу, словно насмехаясь над ее беспомощностью.

«Пошевели мозгами», – пыталась заставить себя Лейла словами абла-Нуаль. Но как шевелить, если эти холодные цифры замораживают мозги? Даже сама и то стынешь от такой скучищи. То ли дело писать сочинение! О, тут ей не приходилось заставлять себя шевелить мозгами! Мысли сами текли одна за другой, слово за словом, фраза за фразой. Рука с трудом поспевала за ними. Лейла могла превратиться в беспомощного птенчика, в несчастного ребенка или в бесстрашного героя, ломающего решетки тюрем, чтобы выпустить оттуда всех своих соотечественников и навсегда освободить их от цепей колонизаторов… А когда очередь доходила до арифметики, то нужно было превращаться или в какого-нибудь бакалейщика, продающего сахар, или в хозяйку, покупающую масло, или же в идиотку, стоящую у крана в ожидании, когда наполнится бассейн, если известно, что из крана в минуту подается столько-то литров воды. И все это должно было найти свое выражение в бессмысленных цифрах, которые только и умели что прыгать перед глазами или выстраиваться в какие-то дурацкие шеренги и колонки.

Но в конце концов неважно, есть ли у этих цифр какой-то смысл или нет. Важно то, что она любой ценой должна одержать над ними победу, заставить их подчиниться. И Лейла терпеливо пыталась собрать цифры все вместе, завязать в один узел и крепко держать эти связанные цифры, не разрешая им больше бестолково плясать и прыгать перед глазами.

Постепенно Лейла одерживала одну победу за другой. Вскоре она значительно продвинулась вперед. Абла-Нуаль поощряла ее рвение и в меру похваливала. Теперь Лейла могла решать задачи быстрее, чем кто-либо другой. Но обогнать Нафису никак не удавалось. В тетради у нее, как правило, отметки были лучше, чем у Лейлы. А с этим Лейла смириться никак не могла.

Абла-Нуаль спросила Нафису. Та спокойно стала отвечать. Говорила она медленно, взвешивая каждое слово, и именно то, что нужно. Ни слова лишнего. Да, с Нафисой тягаться трудно. Она и в начальной школе была первой ученицей по арифметике. Знает все назубок. Попробуй, догони ее! Для этого надо повторить, пожалуй, и то, что проходили раньше. А ведь это все-таки арифметика. Лейла всегда была в ней слаба.

Абла-Нуаль вызвала Лейлу. От неожиданности Лейла растерялась и стала говорить что-то несвязное; только потом, собравшись с мыслями, она ответила правильно. Учительница разрешила ей сесть. Затем абла-Нуаль продиктовала условие задачи. Лейла притаилась, словно перед прыжком. Она из кожи лезла, стараясь быстрее всех решить задачу.

Прохаживаясь по классу, абла-Нуаль остановилась у парты Лейлы. Та опустила голову еще ниже и, словно задумавшись, оторвала руку от бумаги. Абла-Нуаль заглянула в тетрадь и, улыбнувшись одними глазами, шепнула:

– Правильно, молодец!

Лейла подняла голову, и глаза их встретились. Абла-Нуаль ласково провела рукой по волосам девочки и пошла дальше.

У Лейлы от радости перехватило дыхание. В горле словно застрял ком. Она машинально дотронулась до своих волос, которые только что погладила абла-Нуаль. Лейла торжествовала. Теперь она была уверена, что сможет догнать и перегнать Нафису. Для Лейлы нет более ничего невозможного, раз абла-Нуаль за нее!

После уроков подруги, как обычно, задержались во дворе школы. Лейла стояла, прислонившись к стволу смоковницы, напротив на скамейке сидела Джамиля и прямо на траве расположилась Сана. Они смотрели на Адилю, которая прохаживалась между ними, подражая учительнице английского языка. Она медленно шагала взад и вперед, скрестив руки на груди и выпрямив спину, будто палку проглотила. Ноги она выбрасывала, не сгибая в коленях, словно деревяшки. Ее скрипучий голос тоже казался деревянным.

Девочки заливались от хохота, у Лейлы даже слезы выступили на глазах. Отвернувшись, она достала платочек, но не успела поднести его к глазам, как почувствовала, что что-то произошло. Смех за ее спиной вдруг стих, Адиля замолчала на полуслове. Лейла с недоумением посмотрела на подруг. Сана опустила глаза в землю и принялась с таким усердием щипать траву, будто это была ее обязанность, Джамиля всматривалась куда-то вдаль. Одна Адиля выдержала ее взгляд.

– Лейла, что это у тебя за красное пятно сзади? – спросила она.

Лейла обернулась и, приподняв юбку, огорченно произнесла:

– Не знаю… Наверное, чернила… А что еще может быть?..

Джамиля сочувственно взглянула на нее и отрицательно покачала головой, как бы говоря: «Нет, милая, ошибаешься».

Беспокойство Лейлы усилилось. Она хотела подойти к Джамиле, но, перехватив насмешливый взгляд Адили, застыла на месте.

– Что ж, мадемуазель Лейла, поздравляю вас со зрелостью, – многозначительно улыбаясь, сказала Адиля.

Джамиля ласково взяла Лейлу под руку, отвела в сторону и оторвала от подола запачканный краешек.

На этот раз мать не стала ругать Лейлу, увидев порванную юбку. К удивлению Лейлы, она ограничилась лишь одним замечанием:

– Ничего, доченька… Зачем только было рвать юбку? Пятно можно и застирать!

Лейла осторожно повернулась на спину. Тело казалось тяжелым и в то же время хрупким, как стекло. Стоит только пошевельнуться – и оно разобьется. Лейла лежала с открытыми глазами, глядя в темноту. Мысли не давали уснуть… Как все страшно… Ведь до этого она никогда не ощущала такой усталости во всем теле. Еще сегодня утром ей хотелось бегать, резвиться, кувыркаться на траве. Она чувствовала себя сильной, умной. Именно сегодня у нее появилась уверенность, что она в состоянии обогнать Нафису по арифметике… И вдруг все изменилось. Отошли на задний план и абла-Нуаль, и Нафиса, и арифметика… Все это, казалось, было так давно. Лейла почувствовала, как на лбу у нее выступил пот. Она закрыла глаза и опять увидела себя во дворе школы под смоковницей, а Джамиля стоит напротив и с грустным сочувствием смотрит на нее. И у мамы потом было такое же выражение глаз.

Скорее бы стать взрослой, такой, как мама, или нет… Она будет такой, как преподавательница истории: высокий белый лоб, длинные черные волосы, собранные сзади в пучок, и походка величественная, как у королевы…

В прихожей хлопнула дверь. Вспыхнул свет и снова погас. Послышались шаги отца.

Конечно, мама сообщит ему такую важную новость. Интересно, как он отнесется к этому? Наверное, обрадуется. В какой восторг пришел отец, когда заметил, что у Махмуда начала расти борода. Лейла хорошо помнит, как он остановил Махмуда и потащил его к окну на свет. Затем хлопнул по плечу и рассмеялся без всякой причины. Лицо его в это время светилось радостью и гордостью за своего сына.

Сначала за стеной было тихо. Лейла притаилась, пристально вглядываясь в темноту, словно старалась рассмотреть, что происходит сейчас в соседней комнате. Затем она услышала тихий шепот матери, которая несколько раз произнесла имя Лейлы. Она не могла ошибиться. Конечно, речь шла о ней. На минуту все стихло, и вдруг раздался взволнованный голос отца. Нет, он не обрадовался, скорее встревожен.

Лейла вскочила с постели, теперь она явственно слышала стоны, которыми отец сопровождал свои заклинания и молитвы.

– Господи, пошли нам милость!.. Господи, сохрани ее!.. Ниспошли свое милосердие, ведь она моя дочь!.. – причитал он прерывающимся от волнения голосом.

– Тише, дорогой, успокойся! Ведь она может услышать, – раздался приглушенный шепот матери.

Отец еще что-то пробормотал. Потом голоса стихли.

Лейла вдруг почувствовала страшную слабость. Губы дрожали, руки повисли, как плети, ноги подкашивались. Шея и спина стали влажными от пота… Она на ощупь, шатаясь, направилась к двери. Ей хотелось закричать, позвать маму. Ведь она сказала, что ничего страшного не произошло. «Не бойся, доченька, просто ты стала теперь взрослой…» Как же так?.. Постояв у двери, Лейла вернулась. Кое-как добралась до постели и опять легла на спину. В ушах ее все еще стоял голос матери. Чтобы не слышать его, Лейла натянула на голову одеяло и так уснула.

Лишь со временем Лейла поняла, почему в тот день Джамиля посмотрела на нее с такой жалостью и почему так сокрушался отец. Этот день означал для нее начало новой жизни – жизни на правах заключенной. Отныне все поступки были строго регламентированы. Этого делать нельзя, того нельзя. И с каждым днем число запретов увеличивалось. Режим становился все строже и строже. Мать, отец, даже брат стали надсмотрщиками. Жизнь превратилась в мучение для всех. День и ночь тряслись над Лейлой в страхе, что она убежит, нарушит один из запретов, выскользнет за ворота тюрьмы, которую они добровольно взялись охранять. А узница не находила себе места. Она не знала, что с собой делать, куда приложить умственные и физические силы, которые так бурно зрели в ней и никак не укладывались в глупые рамки ханжеских запретов и ограничений.

Уже на следующий день за столом отец перечислил основные правила, которых она должна отныне придерживаться.

– Лейла, ты теперь стала взрослой, – тихо, но твердо наставлял он. – Ты не должна одна выходить на улицу и идти куда тебе вздумается. Сразу после школы домой – и никуда больше!..

Потом он покосился на Махмуда и добавил:

– А тебе я запрещаю приносить домой романы и журналы с разными нескромными иллюстрациями. Ясно?

Махмуд ничего не ответил, только прикусил губу.

– Если хочешь читать, – уже мягче сказал отец, – читай где-нибудь в другом месте, а домой таскать нечего. Я не хочу, чтобы моя дочь раньше времени забивала себе голову всякими глупостями.

Они обменялись взглядами, и между ними сразу установился мужской контакт. Махмуд понимающе улыбнулся отцу.

– Да, и еще вот что, Махмуд, – добавил отец, – мне кажется, нет нужды водить в дом своих друзей. Разве вам не хватает кофеен и клубов?

Махмуд согласно кивнул головой.

– Вполне хватает, папа. А как быть с Ассамом? Он ведь тоже мужчина…

– Глупости! – возразила мать, подняв глаза от тарелки. – Разве Ассам чужой? Он же ваш двоюродный брат. Не хватало еще, чтобы Лейла пряталась и от Ассама!

– Ассам совсем другое дело, – согласился отец, вытирая рот салфеткой. – Он ведь наш родственник.

Лейла молчала. Да и что она могла сказать – ее ни о чем и не спрашивали!

Теперь за дело принялась мама. Начался бесконечный надзор. Всякий раз, когда с Лейлой происходило то, что происходит со всякой здоровой девушкой, она чувствовала себя виновной и заранее съеживалась, когда появлялась мать. А вдруг она будет ее ругать? Может быть, Лейла сама виновата в том, что с ней происходит? Ведь она так привыкла, что ее ругают за все, что бы она ни сделала.

Нечаянно рассмеялась – почему смеешься? А рассмеялась просто потому, что было смешно…

Вырвалась какая-то фраза – зачем сказала? Просто так, сказала то, что думала. Все равно – неприлично.

Сидишь молча – почему сгорбилась или почему кладешь ногу на ногу? Это неприлично.

Говоришь: «Все мне надоели. Я никого не хочу видеть» – нет, ты обязана показываться на людях, а то могут подумать, что наша дочь калека и потому прячется от людей!

Если Лейла отказывалась выходить к гостям, мать называла ее дикаркой. Если же она выходила к ним, то потом мать отчитывала ее за то, что она не умеет разговаривать или вмешивается в разговор взрослых, когда ее не спрашивают. Когда Лейла задерживалась в гостиной, мать указывала ей на дверь. Но стоило ей захотеть уйти самой, мать останавливала ее и говорила, что Лейла неприлично себя ведет.

– Я уже совсем запуталась, мама! – не выдержав, как-то пожаловалась Лейла. – Что бы я ни сделала, все не так!

– Если ты будешь руководствоваться правилами приличия, тебя никто ни в чем не станет упрекать.

– А в чем заключаются эти правила приличия?

– Они заключаются в том, что если ты…

И мать снова принималась за длинный перечень недозволенного и неприличного. Каждый раз появлялись все новые и новые запреты и ограничения. Одно за другим их постоянно вдалбливали в голову Лейлы, и с той же последовательностью они одно за другим отскакивали от нее как горох от стенки. Это повторялось изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Из года в год рос список запретов, а вместе с ним росла Лейла.

Глава 2

В семнадцать лет Лейла была уже вполне созревшей девушкой среднего роста, румяной, с тонкими чертами лица, высоким открытым лбом, с глубокими миндалевидными глазами. У нее было живое лицо. Если Лейла смеялась, то смеялись и ее глаза, и щеки, и губы, и даже нос. Если она слушала, то слушала всем существом, чуть склонив голову набок и подавшись немного вперед. И сказанное всегда находило прямой путь к ее сердцу, вызывая живой восторг или глубокое сожаление. Часто это проявление чувств сопровождалось слезами, которые, казалось, в любую минуту готовы были брызнуть из ее глаз.

Одухотворенное и подвижное лицо Лейлы никак не вязалось со скованными движениями и неуклюжей походкой. Казалось, она не шла, а волочила свое тело, опутанное цепями. Плечи были опущены, а голова, как в беге, чуть вытянута вперед, словно девушка спешила поскорее спрятаться от чужих взоров. Лейла всегда стеснялась своих рук, не знала, куда их деть. Они явно мешали ей. Но эта скованность и запуганность исчезали, как только Лейла переступала порог школы. Школа была для нее родной стихией. Девушка словно оживала. Движения ее становились быстрыми и стремительными. Шум и беготня на переменах, шепот, перемигивание и подсказки на уроках; школьная дружба, перед которой бессильны все угрозы, наказания и даже приказы директора; шутки и анекдоты, передаваемые шепотом; откровенные излияния подруг с интимными подробностями, от которых поневоле откроешь рот; разучивание в классе при закрытых дверях новых танцев; споры о политике и песнях в исполнении Умм-Кальсум и Абд аль-Ваххаба[5]5
  Египетские артисты, исполнители народных песен.


[Закрыть]; восторженная влюбленность в новых подруг, ссоры с одними и примирения с другими – все это составляло целый мир, без которого Лейла не представляла себе жизни.

Благодаря живости своего характера Лейла быстро стала заводилой в классе. Она была неистощима в изобретении различных проделок. Любую учительницу ей ничего не стоило вывести из себя, и так же легко она добивалась чьего-либо расположения. Не проходило ни одного праздника или литературного вечера, на котором Лейла не выступала бы. И не просто выступала, а с блеском. Никто в классе не мог сравниться с ней в знании арабского языка и литературы. К тому же Лейла была чемпионом школы по пинг-понгу, играла в баскетбол и была командиром отряда девочек-бойскаутов.

После уроков Лейла последней покидала школу. Она укладывала книжки в портфель и отяжелевшей походкой отправлялась домой.

Не успевала Лейла переступить порог дома, как мать принималась ее отчитывать. Повод найти было нетрудно: всегда находилось что-нибудь, чего не следовало делать, а она сделала, или наоборот – что нужно было сделать, а она упустила из виду. Потом приходил отец с непроницаемым, словно окаменевшим лицом. Его мрачный вид и молчаливость действовали на всех угнетающе. Мать сразу начинала суетиться, пугливо осматриваться, как бы желая проверить, все ли в порядке, не забыла ли она о чем-нибудь.

Начинался обед. За столом отец ровным скрипучим голосом выговаривал матери, хотя она, казалось, из кожи лезла вон, стараясь не сделать ничего такого, что могло бы вызвать его гнев. Но увы! У мамы ведь еще были братья, за поступки которых она тоже отвечала. Один из братьев сболтнул что-то лишнее, другой допустил непростительный промах. И во всем этом, конечно, виновата она. Мама бледнела, кусала губы, но возражать не осмеливалась.

Совсем по-другому проходил обед, когда за столом сидел Махмуд. В таких случаях обстановка разряжалась. Махмуд увлеченно пересказывал все новости за день: что произошло у них в медицинском институте, разговор в трамвае, что напечатано сегодня в газетах, последний анекдот на злобу дня. Его взгляды и соображения обычно значительно отличались от общепринятого мнения, и доказательства при этом были так логичны, что оспаривать их было довольно трудно. Атмосфера в доме сразу менялась, и дышать становилось легче. Лицо матери светлело, делалось сразу моложе и как-то по-детски счастливым. То и дело раздавался ее робкий приглушенный смех, который сменяла застенчивая улыбка. Но интереснее всего было наблюдать в это время за отцом. Он не сводил глаз с Махмуда, смотрел на сына, как на какую-то диковину, и с недоверием прислушивался к его словам. Но против желания глаза его начинали светиться нежностью. А когда Махмуд говорил о своих поступках, несомненно свидетельствовавших о смелости, находчивости и смекалке рассказчика, глаза отца словно застилала какая-то дымка, и он смотрел на Махмуда с нескрываемым восторгом.

Махмуд высмеивал порядки в стране, ханжество, косность, всякие глупые традиции и обычаи, окруженные ореолом святости. Тут глаза уже загорались у Лейлы, а мать с отцом, интуитивно чувствуя в подобного рода рассуждениях нечто недоброе, настораживались. Но Махмуд ловко обходил все острые углы, пересыпал свои ядовитые замечания безобидными шутками и прибаутками. Не засмеяться было трудно. В результате отец не знал – то ли всерьез принимать эти речи сына, то ли в шутку.

Беседы велись на самые различные темы. Но о чем бы ни говорили, любой разговор кончался спором о политике. И особенно он становился острым, когда к ним присоединялся Ассам, а это случалось довольно часто. Они с Махмудом и на занятиях в институте и после занятий были неразлучны.

Во время этих споров Лейла не сводила глаз с Махмуда, но и не пропускала ни одного слова, сказанного отцом или Ассамом, мысленно готовя возражения против доводов противников Махмуда. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не вмешаться, но Махмуд, как правило, сам находил, что ответить, и тогда лицо Лейлы освещала неподдельная радость…

– Знаешь, Джамиля, – призналась как-то Лейла своей двоюродной сестре, – папа говорит, что мы с Махмудом мыслим не умом, а чувствами.

– Глупая! Он, наверно, шутит! – засмеялась Джамиля.

– А может быть, это действительно так, – задумчиво произнесла Лейла.

– Скажи, пожалуйста, а что сделало твое вафдистское[6]6
  Партия Вафд возглавила буржуазную революцию 1919 года, но потом предала интересы широких народных масс.


[Закрыть] правительство? – с жаром спросил как-то Махмуд. – Все кричат: «Вафдисты! Вафдисты! Только партия Вафд может спасти страну!» А что в конце концов конкретного сделала эта партия?

Махмуд так смотрел на Ассама, будто именно он отвечал за деятельность правительства.

– Все требует времени. За один день много не сделаешь, – уклончиво ответил Ассам.

– Ерунда! Ты сам прекрасно знаешь, что переговоры ничего не дали. Все видят, что это переливание из пустого в порожнее продолжается уже несколько лет.

– И все-таки партия Вафд лучше какой-либо другой, – вставил отец, вытирая рот салфеткой.

Махмуд, подавшись чуть вперед, выпалил:

– Нет, Вафд хуже любой другой партии, она предала народ, который ей когда-то верил!

Ничего не ответив, отец удалился в ванную. Приближалось время вечерней молитвы, и ему нужно было успеть сделать омовение.

– Один энтузиазм, которого у тебя много, еще ничего не решает, – как бы между прочим заметил Ассам. – Ты спрашиваешь, что делает правительство? Правительство борется. Борется и с королем, и с англичанами!

– Если бы правительство было действительно народным, тогда оно могло бы бороться, – сказал Махмуд.

– Какими силами?

– Нашими силами!.. Силами народа, армии. Армия состоит из солдат, простых феллахов. Это такие же, как и мы с тобой, египтяне!

Лейла почувствовала, как у нее по телу пробежали мурашки. Этот озноб она ощущала всякий раз, когда негодовала или чем-нибудь гордилась и – всегда, когда слушала по радио передачи о былой славе Египта или рассказы о теперешней нищете и приниженности своего народа, безжалостно угнетаемого колонизаторами.

– Силами народа? – переспросил Ассам. – Нищие феллахи против Британской империи! Подумай как следует, что ты говоришь.

Тут Махмуд не выдержал. Не стесняясь в выражениях, он стал поносить все: и коварство Британии, и трусость короля, и беспомощность правительства, и чрезмерное «благоразумие» обывателей. А закончил тем, что назвал Ассама предателем и лакеем колонизаторов.

Наступило неловкое молчание.

– Ну зачем так горячиться? – вмешалась мать. – Зачем так близко принимать все к сердцу? Ты ведь, слава аллаху, не министр и не наследный принц.

Махмуд натянуто засмеялся. Ассам тоже изобразил на своем лице улыбку.

Хорошо, что обед кончился. Лейла вышла из-за стола и сразу же направилась в свою комнату. Закрыв дверь, она облегченно вздохнула.

Эта маленькая комната была для девушки спасительным царством. Здесь она будто отгораживалась от всего мира, а главное – от всего дома с его домочадцами, даже от Махмуда. Только тут она могла быть сама собой, жить так, как хочется: радоваться, вздыхать и плакать, не объясняя никому причины; о чем-то мечтать, чего-то желать, не отдавая отчета даже самой себе. Порой радость, беспричинная радость переполняла все ее существо. Лейла раскрывала окно и ждала, что вот-вот ветер подхватит ее и понесет в небо высоко-высоко, туда, где кружат свободные птицы. Но случалось и так, что на нее лавиной надвигались другие, мрачные чувства. Они подступали к горлу и душили. Тогда Лейла раскрывала свой гардероб, зарывалась лицом в платья и испускала дикий крик. Крик, полный отчаяния. Из самой глубины души. Затем бросалась на кровать и, вздрагивая всем телом, плакала. Плакала беззвучно, как будто даже с наслаждением.

У девушки всегда было одно сокровенное желание – поскорее уединиться в своей комнате. Именно поэтому она старалась не спорить, не возражать, не ссориться. Ведь если она будет строптивой, начнет пререкаться, ей придется часами выслушивать упреки матери или нотации отца. Нет, уж лучше держаться подальше от всего, что не касается ее самой и того мира, в котором она живет…

Разговоры домашних Лейлу мало интересовали. Она старалась не принимать в них участия. Ей ничего не стоило встать во время беседы и отойти в сторону. Ведь все равно ее не слушают. Все свое свободное время девушка посвящала книгам и мечтам.

И все-таки иногда, по настоянию матери, приходилось опускаться на землю. Она должна была, например, принимать гостей и занимать их беседой. Она уже в достаточной степени овладела этим сложным искусством: умела любезно улыбаться, знала, когда можно засмеяться, когда сесть, когда встать, когда нужно покачать головой, когда изобразить на лице удивление, восхищение, показать заинтересованность, какой бы нудной ни была беседа.

Все это оскорбляло ее, вызывало ненависть, раздражение. Не удивительно поэтому, что иногда она допускала непозволительные промахи. Один из таких промахов она совершила во время визита к ним Самии-ханым.

Вечером Лейла по обыкновению сидела в своей комнате и читала. Вошла мать.

– Вставай, – сказала она, – быстренько приведи себя в порядок. Пришла Самия-ханым. Ты должна выйти к ней.

Самия-ханым была богатой родственницей со стороны матери.

– Ни к кому я выходить не хочу, – заупрямилась Лейла.

– Почему?

– Просто так.

– Это что еще за новости?

– Не хочу – и все. Она мне неприятна. Особенно после того, как мы в последний раз побывали у нее в гостях.

А произошло тогда вот что.

Официант обносил гостей шербетом[7]7
  Шербет – прохладительный напиток.


[Закрыть]. Первой он предложил матери Лейлы, но, заметив гневный взгляд и нетерпеливое движение Самии-ханым, спохватился и направился к старой Зейнаб-ханым, самой важной гостье. Рука матери так и осталась в воздухе. Лейла до сих пор не могла забыть позора. Но самое обидное было то, что мама восприняла это как должное. Даже не возмутилась.

– Каждый, – сказала она, – должен знать свое место. Не лезь куда не следует – и все будет хорошо.

Услышав эти слова, Лейла с трудом сдержала слезы.

– А чем Зейнаб-ханым лучше тебя? – насмешливо спросила она. – Тем, что богаче нас?

– Да, тем, что она богаче нас, – спокойно ответила мать.

Лейла подняла голову, посмотрела на мать и, вздохнув, стала молча одеваться.

С безучастным видом она сидела и слушала нескончаемую болтовню Самии-ханым, которая рассказывала матери о своем соседе, якобы очень известном певце. Он очень богат, и вилла у него шикарная. А голос! Какой у него голос!.. Но тут, к сожалению, выяснилось, что мать Лейлы никогда не слышала его, поэтому Самия-ханым обратилась за поддержкой к Лейле.

– Правда, Лейла, у него сильный голос? Я не могу слушать его без волнения.