Текст книги "История Спарты (период архаики и классики)"

Автор книги: Лариса Печатнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Н. Д. Фюстель де Куланж и М. Хвостов разъясняют, как с их точки зрения происходило перемещение недвижимости до принятия ретры Эпитадея[022_45]022_45
  Хвостов М. Хозяйственный переворот в древней Спарте. С. 187; Fustel de Coulanges N. D. Nouvelles Recherches... P. 116 ss.


[Закрыть]. Древние законоположения, идущие еще от Ликурга, запрещали спартиату отчуждать землю, но они не могли воспрепятствовать ему уступать кредиторам часть дохода с клера или даже весь доход, т. е. апофору илота. Таким образом de facto клер вместе с сидящими на нем илотами переходил в собственность кредитора, хотя de jure владельцем считалось другое лицо. Подобная форма ипотеки практиковалась, особенно в раннюю эпоху, и в других полисах Греции. Закон Эпитадея просто легализовал уже существующее положение вещей. Благодаря ему можно было передавать не только доходы с земли, но и самую землю. Понятно, что должники, получившие право дарить или завещать свои клеры, практически могли их подарить только своим кредиторам. Последние, конечно, постарались сразу же перевести долговые обязательства (ta; klavria)[022_46]022_46
  В словарях Лиддель-Скотта и Шантрена дорийское слово ta; klavria, являющееся производным от oJ klh'ro", переводится как «долговое обязательство», «долговая расписка», «договор» со ссылкой на: Plut. Agis 13 (Liddell H. G. – Scott R. A Greek-English Lexicon. A New Edition. Vol. V. Oxford, 1930. s. v. klh'ro"; Chantraine P. Dictionnaire йtymologique de la langue grecque. T. II. Paris, 1970. s. v. klh'ro").


[Закрыть], под залог которых они ссужали должникам деньги, в недвижимую собственность, т. е. в землю. Вероятно, большинство клеров сразу же после издания закона Эпитадея оказалось в руках весьма ограниченного числа собственников. Этот момент как раз и заметил Аристотель, когда говорил, что земля перешла к немногим людям (Pol. II, 6, 10, 1270 a 18).

Таким образом, тенденции естественного экономического развития страны, с одной стороны, и сохранение старой цензовой системы, с другой, привели Спарту к необратимым социальным последствиям. Как справедливо замечает Ю. В. Андреев, "экономический суверенитет государства здесь, как и в большинстве греческих полисов, выражался не столько в непосредственном владении каким-то имуществом... сколько в контроле и разного рода ограничительных мерах по отношению к частной собственности отдельных граждан"[022_47]022_47
  Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса // Античная Греция. Т. I. М., 1983. С. 204.


[Закрыть]. Формально все меры государства были направлены к сохранению земли как высшей ценности за всей совокупностью своих граждан. Действительно, клеры можно было отчуждать только внутри класса спартиатов и только в виде дарения или завещания. Таким образом, земля как была, так и осталась после закона Эпитадея с формальной стороны собственностью государства. Но внутри этой жесткой конструкции постепенно развился процесс, полностью перечеркнувший прежний государственный суверенитет над землей и практически узаконивший частную собственность на землю со всеми вытекающими отсюда последствиями. После принятия закона Эпитадея государственная собственность на землю стала не чем иным, как принятой с молчаливого согласия всего общества фикцией.

Закон Эпитадея разрешил дарение и завещание[022_48]022_48
  Ретра Эпитадея, разрешившая «завещать свой дом и надел кому угодно», оказалась более радикальной, чем аналогичный афинский закон, где свобода завещания была возможна только при отсутствии законных сыновей (Isaeus III, 68, p. 45).


[Закрыть] клеров, но не их покупку или продажу. Причина такого маневра, по-видимому, крылась в желании властей как-то завуалировать суть дела и не шокировать своих сограждан слишком смелыми новациями. В течение столетий спартиатам внушалась мысль о невозможности каких-либо манипуляций с землей, и воспитывалось презрение к любой торговой деятельности (Plut. Mor. 238 f)[022_49]022_49
  Подобное отношение к торгово-промышленной деятельности характерно для греческой аристократии в целом. Подобная ценностная установка прослеживается как на бытовой уровне, так и на уровне философского осмысления действительности. Платон и Аристотель, например, с неодобрением относились ко всякого рода «хремастике» и считали недопустимыми для граждан любые торговые операции с землей. Платон в «Законах» призывал граждан своей утопии «не бесчестить первоначально соразмерного надела взаимной куплей или продажей, ибо не будет вам в этом союзником ни законодатель, ни Бог» (V, 741 b). Аристотель по поводу ретры Эпитадея заметил, что «законодатель поступил правильно, заклеймив как нечто некрасивое покупку и продажу имеющийся собственности...» (Pol. II, 6, 10, 1270 a).


[Закрыть]. Поэтому для правящей верхушки было весьма затруднительно все и сразу назвать своими именами. В этом сказывалось обычное для закрытых обществ фарисейство власти. Ученик Платона Гераклид Понтийский обратил внимание на моральный аспект торговых сделок, связанных с недвижимостью. По его словам, «у лакедемонян считалось позорным продавать землю» (De pol. 2, 7). Как заметила Ж. Кристьен, «в городе, где консерватизм был догмой, нужно было искать обходные методы, чтобы произвести какие-либо законные изменения»[022_50]022_50
  Christien J. La Loi d'Epitadeus. P. 197.


[Закрыть].

В чьих интересах прежде всего был издан закон Эпитадея? Единодушия в решении этой проблемы нет. Подавляющее большинство исследователей, как мы показали выше, отстаивают тот взгляд, что закон Эпитадея был принят исключительно в интересах богатой верхушки[022_51]022_51
  См. прим. 44 настоящего раздела.


[Закрыть]. Но позволим себе привести и другие мнения.

Так, по-своему парадоксальной нам представляется точка зрения Г. Мараско, по мнению которой "совершенно ошибочно считать, будто ретра была издана исключительно в интересах богачей". Г. Мараско не спорит с тем очевидным фактом, что "ретра была поддержана богатыми и использована ими в своих интересах". "Однако последствия применения этого закона нельзя рассматривать как доказательство цели, ради которой он был предложен"[022_52]022_52
  Marasco G. La Retra di Epitadeo... P. 135.


[Закрыть]. Наоборот, итальянская исследовательница уверена, что основная цель закона Эпитадея заключалась в том, чтобы приостановить олигантропию, разрешив богатым дарить или завещать землю своим бедным согражданам. Г. Мараско полагает также, что этот закон предусматривал возвращение гипомейонов в сословие равных с помощью процедуры усыновления и последующего наделения их клерами[022_53]022_53
  Ibid. P. 144 sg.


[Закрыть]. Основная ошибка Г. Мараско заключается прежде всего в том, что она представляет себе руководителей спартанского полиса свободными от каких-либо эгоистических личных и сословных интересов и забывает о том, что в аристократическо-олигархическом полисе, каким, бесспорно, была Спарта, не существовало действенных рычагов для борьбы «плебса» за свои права в рамках конституционного поля.

А. Тойнби, не отрицая принципиальной заинтересованности богатых в принятии закона Эпитадея, тем не менее считает, что и бедняки имели в нем свой интерес – они желали продать свои клеры и в обмен получить покровительство своих более удачливых сограждан. Более того, по его мнению, бедняки-клиенты имели возможность снова получить землю от своих новых патронов. Ибо для элиты спартанского общества закон Эпитадея, как полагает А. Тойнби, стал тем рычагом, с помощью которого она могла превращать в политический капитал часть своей земли, отдавая ее обедневшим согражданам. Таким образом, в Спарте, по мнению А. Тойнби, возникла клиентела наподобие той, которая существовала в западных провинциях Римской империи. Необходимость введения закона, допускавшего под видом дарения фактическую куплю-продажу земли, он связывает также с развитием наемничества. Закон Эпитадея предоставлял разбогатевшим наемникам, вернувшимся на родину, возможность и право приобретать клеры в долине Еврота и тем самым вкладывать свои капиталы в землю[022_54]022_54
  Toynbee A. Some Problems of Greek History. P. 340 ff.


[Закрыть].

Исключительно с проблемой наемничества закон Эпитадея связывает М. Кэри. Однако в отличие от А. Тойнби он видит в этом законе "не хитроумное средство, с помощью которого богатые спартанцы лишали своих бедных сограждан их клеров, а наоборот, популярную меру, авторами которой без сомнения были бедные спартанцы"[022_55]022_55
  Cary M. Notes on the History... P. 187.


[Закрыть]. Таким образом, М. Кэри полагает, что закон Эпитадея был издан в интересах той части обедневших граждан, которые, покидая Спарту и становясь наемниками, хотели избавиться от земли и перевести ее в деньги. Сама по себе эта мысль в качестве спекулятивной идеи очень интересна, тем не менее она не находит подтверждения в наших источниках.

Закон Эпитадея, введенный сразу после окончания Пелопоннесской войны, хронологически совпадает с притоком денежных богатств в Спарту. Хронически финансовый дефицит, столь характерный для прежней Спарты, сменяется быстрым ростом денежных ресурсов. В начале IV в. Спарта считалась самой богатой страной в Греции, второй после Персии (Plat. Alc. I 122 d-e).

Перемены в финансовом состоянии страны повлекли за собою и перемены в законодательстве. Ведение активной внешней политики, содержание постоянного военного корпуса за границей требовали очень много денег. В связи с этим государство уже не могло довольствоваться старой денежной системой и столь же строго, как раньше, осуществлять финансовый контроль над своими гражданами. Несмотря на традиционное для Спарты неприятие всякой коммерческой деятельности и соответственно враждебное отношение к деньгам, сразу же после Пелопоннесской войны было принято решение, частично снявшее запрет с золотой и серебряной монеты[022_56]022_56
  В «Законах» Платона эта проблема решена в чисто спартанском духе. Возможно, что приводимые Платоном детали также взяты из спартанской практики. «Никто из частных лиц не имеет права владеть золотом или серебром. Однако для повседневного обмена должна быть монета... но она будет ценной лишь внутри страны, для остальных же людей не будет иметь никакого значения... Для оплаты военных походов или путешествий в иные государства – посольства, либо... всевозможных вестников... государству необходимо... обладать действительной по всей Элладе монетой. Если частному лицу понадобится выехать за пределы родины, оно может это сделать лишь с разрешения властей; по возвращении домой оно должно сдать государству имеющиеся у него чужеземные деньги, получив взамен местные деньги, согласно расчету. Если обнаружится, что кто-либо присвоил чужеземные деньги, они забираются в пользу казны; знавший же об этом и не сообщивший подвергается вместе с тем, кто ввез эти деньги, порицанию и проклятию, а также и пене в размере не менее количества ввезенных чужеземных денег» (IV, 742 a-c). Как показывает историческая практика, в государствах с сильно выраженными тоталитарными тенденциями неконвертируемость местных денег и запрет на иностранную валюту для собственных граждан являются обязательными элементами, которые, по мнению властей, наряду с прочими мерами должны обеспечить стабильное существование интровертным политическим системам.


[Закрыть]. Это означало, что власти наконец признали абсурдность дальнейшего употребления архаичной национальной монеты – тяжелых железных прутьев, которые тормозили любые торговые операции и делали Спарту в глазах внешнего мира экономическим «зазеркальем». Правда, и тут спартанские власти остались верными себе, введя государственную монополию на использование иностранной валюты (Plut. Lys. 17). Принятие закона именно в такой форме еще раз показывает, что в Спарте баланс интересов личности и государства всегда разрешался в пользу государства.

Тех людей, в чьих руках аккумулировалась движимая и недвижимая собственность, Плутарх называет "сильными" (oiJ dunatoiv). Данное определение является термином с четко выраженной социальной окраской. Под dunatoiv имеются в виду люди одновременно богатые и влиятельные. Это они после введения закона Эпитадея "стали наживаться безо всякого удержу, оттесняя прямых наследников" (Agis 5). К числу таких влиятельных особ Плутарх относит и самого Эпитадея, называя его ajnh;r dunatov". После Пелопоннесской войны количество таких людей должно было увеличиться. Война помогла обогатиться многим спартанским офицерам, несущим службу за границей в качестве командующих, гармостов или их помощников. Таким образом, после войны к старой спартанской аристократии добавились "новые" спартиаты. Обе эти категории вполне подпадают под общее понятие oiJ dunatoiv. И вряд ли правомерно, как это делает П. Олива, отрицать связь между спартанской аристократией архаического периода и "влиятельными гражданами" IV-III вв.[022_57]022_57
  Oliva P. Sparta... P. 188, n. 3.


[Закрыть]

Спартанцы, обогатившиеся за время войны, по-видимому, могли вкладывать свои деньги, кроме предметов роскоши, только в землю. Это объясняется тем, что для спартанских граждан любая торговая деятельность была запрещена, а при абсолютной прозрачности частной жизни действовать через посредников, подобно римским сенаторам[022_58]022_58
  По закону от 218 г. народного трибуна Гая Клавдия сенаторам были запрещены любые крупные торговые операции, связанные с морскими перевозками, под тем предлогом, что торговля для них – безусловно позорное дело (quaestus omnis patribus indecorus visus) (Liv. XXI, 63, 3-4). Но это не мешало сенаторам в дальнейшем действовать через подставных лиц, выбираемых, как правило, из числа клиентов.


[Закрыть], спартанские нувориши едва ли могли. Легальное инвестирование капиталов в землю путем приобретения нескольких клеров и образования из них обширных «латифундий» позволяло богатым спартиатам открыто поддерживать свою жизнь на очень высоком уровне. В результате скупка клеров после Пелопоннесской войны приняла массовые размеры, что немедленно сказалось на численности полноправного гражданского населения. К III в. по данным Плутарха в Спарте осталось не более 100 семей, владеющих землей (Agis 13). Новая плутократия, возникшая после Пелопоннесской войны, составила особую замкнутую касту, которая одна только и владела всеми богатствами страны. П. Кэртлидж, обвиняющий во всех бедах Спарты эгоизм правящего сословия, пишет по этому поводу следующее: «Если бы я мог выделить одну группу спартанцев как главных виновников гибели Спарты, этой группой стали бы те немногочисленные богатые спартиаты, подобные Агесилаю, которыми так восхищались Ксенофонт и Плутарх»[022_59]022_59
  Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 317.


[Закрыть]. Представление о фантастическом богатстве лидеров спартанского общества дает, например, такая цифра: царь Агис внес в общую кассу в начале реформы помимо земельных наделов огромную сумму денег – 600 талантов.

В Спарте закон Эпитадея, в сущности, представлял собою локальный вариант целой серии аналогичных законов, характерных для полисов Греции архаической эпохи. Только в Спарте он был принят не в период архаики, а уже на рубеже классики и эллинизма, и не в комплексе с целым рядом других правовых мер, как это было в Афинах, а изолированно, односторонне как частная поправка к законам Ликурга[022_60]022_60
  Те же процессы, по-видимому, происходили и в дорийских городах Крита. Как и в Спарте, искусственно сдерживаемое экономическое развитие привело к тяжелым для общества социальным последствиям. Судя по сохранившимся документам, поворот в социально-экономическом развитии острова произошел в конце V – начале IV в. Эпиграфический материал, относящийся IV в., свидетельствует о большой продвинутости Крита в сторону развития ростовщичества, роста богатств, земельной задолженности и социальной дифференциации. По словам Л. Н. Казамановой, все эти явления, будучи связанными с земельной спекуляцией, повлекли за собой распад критской общины «равных». Как полагает Л. Н. Казаманова, закон Эпитадея в Спарте и аналогичные законодательные акты, приведшие к концентрации богатств на Крите в IV-III вв., можно считать явлениями одного порядка (Казаманова Л. Н. Некоторые вопросы социально-экономического строя критских полисов (VI-IV вв. до н. э.) // ВДИ. 1957. № 3. С. 80, 83 сл.).


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что экономические процессы в Спарте шли в том же направлении, что и в Афинах, т. е. в сторону увеличения частнособственнического сектора в экономике за счет традиционного общинно-государственного, но в отличие от афинского варианта – более медленными темпами, стихийно, без контроля со стороны государства. Знаменательно в этом отношении замечание Исократа о том, что государственное устройство Спарты представляло собой сколок с древнейших Афин (Panath. 153).

Р. Пёльман в главе, посвященной спартано-критскому аграрному строю, приводит целый ряд примеров, свидетельствующих об единстве процесса ограничения земельной собственности в Греции архаического периода[022_61]022_61
  Пёльман Р. История античного коммунизма... С. 44 сл.


[Закрыть]. Самым характерным свидетельством общности этого процесса для всей Греции является утверждение Аристотеля в «Политике», что «во многих государствах в древнее время законом запрещалось продавать первоначальные наделы» (VI, 2, 5, 1319 a 10)[022_62]022_62
  Это зафиксировано, например, для Левкады (Arist. Pol. II, 4, 4, 1266 b). Вероятно, продажа земли была запрещена также в Коринфе и Фивах (Arist. Pol. II, 3, 7, 1265 b). В Локрах еще в IV в. существовали законы, ограничивающие продажу земли (Arist. Pol. II, 4, 4, 1266 b). В Элиде разрешался кредит под залог земли, но только такой, который бы не грозил полной ее потерей (под заклад отходила только часть земли, а не весь участок целиком (Arist. Pol. VI, 2, 5, 1319 a).


[Закрыть]. Эти законодательные меры, как утверждает Аристотель, способствовали повсеместному сохранению существующих аграрных отношений (Pol. II, 4, 4, 1266 b; cp.: Plat. Leg. V, 741 b). Даже в Афинах, самом передовом и развитом полисе Греции, долго еще сохранялись воспоминания о том времени, когда все имущество умершего должно было оставаться только в его семье. Хотя Солон в принципе и разрешил завещания, однако в более ограниченном виде, чем это сделал Эпитадей. Он допустил свободное распоряжение своим имуществом только тем, кто не имел прямых наследников (Plut. Sol. 21).

Подводя итоги, мы еще раз хотим подчеркнуть, что в Спарте, как и в других полисах Греции, естественным путем происходила концентрация собственности, т. е. обнищание одной части граждан и рост земли в руках другой. В силу запрещения купли-продажи земли в течение V в. этот процесс представлял собою как бы подводное течение, медленно и незаметно размывающее гражданский коллектив Спарты. Перекачка собственности в этот период носила характер скрытно совершавшихся кредитных операций.

Закон Эпитадея, фактически разрешивший куплю-продажу земли, мог вызвать у современников иллюзию одноактности. Казалось, что с его введением рухнула плотина и мгновенно уничтожила знаменитую ликургову систему, основанную на абсолютном равенстве граждан. Этот процесс нашел внешнее выражение в зафиксированном именно для этого периода новом термине "гипомейоны", означавшем категорию бывших граждан, потерявших свою землю и в силу этого выбывших из гражданского сословия.

2. КРИЗИС ПРАВЯЩЕГО СОСЛОВИЯ

Лисандр и спартанский полис

Военные успехи Спарты в глазах современников, безусловно, связывались с именем Лисандра. Его значение и влияние вышли далеко за рамки Спартанского государства. Его именем вершились дела чуть ли не во всей Греции, для которой он являлся центральной политической фигурой.

После падения Афин Лисандр стал, по образному выражению Эд. Мейера, "некоронованным царем Эллады". Его личное влияние и власть были беспрецедентными. Исключительное положение Лисандра проявилось, например, в появлении и развитии его культа и даже учреждении (на Самосе) специального празднества в честь Лисандра – Лисандрий (Plut. Lys. 18, 6; cp.: Hesych.; Phot. s. v. Lusavndreia)[023_63]023_63
  Об этом празднестве см.: Scherling. Lysandreia // RE. Bd. XIII. Hbbd. 26. 1927. Sp. 2502 f.


[Закрыть]. По свидетельству самосского историка Дурида, «ему первому среди греков города стали воздвигать алтари и приносить жертвы как богу, и он был первым, в честь кого стали петь пеаны» (ap. Plut. Lys. 18, 5). В этом отношении Лисандр далеко зашел за дозволенные спартанским правопорядком границы. Судя по надписи на статуе, посвященной Лисандром в Дельфы (Tod², N 95; cp.: Plut. Lys. 18, 1-2; Paus. X, 9, 7), он сам отчасти инициировал развитие собственного культа. Подобно эллинистическим монархам он покровительствовал прославлявшим его поэтам и даже оплачивал их труды (Plut. Lys. 18).

Возникновение культа Лисандра – явление, конечно, симптоматичное. Перед нами начало того процесса, который столетием позже привел к прижизненному обожествлению эллинистических царей[023_64]023_64
  Большинство современных историков признает новаторский характер культа Лисандра. См., например: Фролов Э. Д. Из предыстории младшей тирании (Столкновение личности и государства в Спарте на рубеже V-IV столетий до н. э.) // ВДИ. 1972. № 2. С. 28 сл.; Bengtson H. GG. 2. Aufl. Mьnchen, 1960. S. 252; Lotze D. Lysander und Peloponnesische Krieg. Berlin, 1964. S. 52 ff.; Hammond N. G. L. The Classical Age of Greece. London, 1975. P. 195; Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 268 f.


[Закрыть].

Однако политический успех Лисандра оказался кратковременным. Вскоре после окончания Пелопоннесской войны Спарта довольно решительно отстраняет Лисандра от большой политики и даже аннулирует целый ряд акций, которые были плодами усилий Лисандра (например, колонию в Сесте и декархии). В этих действиях спартанских властей уже проявился наметившийся конфликт между Лисандром и официальной спартанской общиной.

С этого момента начинается второй период в жизни Лисандра, который весь прошел под знаком непрекращающейся борьбы опального полководца за возвращение своего былого могущества. Диапазон тех средств, с помощью которых он планировал одержать верх над своими политическими противниками, был необычайно широк. Лисандр затеял и осуществил многоэтапную политическую интригу. С ее помощью он хотел ослабить тиски ликургова государства и легальным путем, "сверху", проникнуть в правящую элиту (уже на постоянной основе).

Анализ источников и научной литературы, где так или иначе затрагиваются темы, связанные со вторым этапом политической карьеры Лисандра (с 403 г. и до его гибели), уже был осуществлен в отечественной историографии Э. Д. Фроловым[023_65]023_65
  Фролов Э. Д. 1) Из предыстории младшей тирании... С. 22-40; 2) Греческие тираны. Л., 1972. С. 52-61.


[Закрыть]. Несмотря на те большие трудности, с которыми сталкивается исследователь при интерпретации весьма запутанных и часто хронологически несовместимых показаний источников, Э. Д. Фролову удалось предложить и убедительно обосновать гипотезу, объясняющую сущность постепенно нарастающей конфронтации между Лисандром и спартанским полисом, и наметить путь к примирению разноречивых данных относительно хронологической последовательности основных ее этапов. Но известный лаконизм, с которым изложен у Э. Д. Фролова материал, касающийся «падения» Лисандра, дает нам некоторое право еще раз вернуться к этому сюжету, тем более, что без его рассмотрения вряд ли может сложиться целостное представление о характерном для Спарты на рубеже V-IV вв. кризисе «верхов».

На годы с 404 по 395 падает целый ряд событий, в той или иной степени связанных с Лисандром и дающих представление о последовательных этапах борьбы между опальным полководцем и спартанской общиной в лице ее официальных представителей, царей и эфоров.

По-видимому, среди тех причин, которые в конце концов привели Лисандра к "падению", немаловажное значение имела активизация в 404 г. внешней оппозиции. Конечно, и раньше в Спарту поступали жалобы от союзных городов на самоуправство Лисандра и его офицеров. Однако пока шла война, спартанские власти смотрели на это сквозь пальцы и не давали жалобам ход. Но по окончании войны ситуация резко изменилась. В Спарте появилась достаточно влиятельная антилисандровская коалиция, лидером которой был царь Павсаний. Политические противники Лисандра не замедлили воспользоваться жалобами и протестами, которые продолжали поступать в Спарту из подчиненных областей и городов. Решающим здесь стало то, что персидский сатрап Фарнабаз, чья область подверглась разорению, обратился с жалобами на Лисандра и потребовал от Спарты решительных мер (Nepos. Lys. 4; Plut. Lys. 19-20; Polyaen. VII, 19)[023_66]023_66
  Подробный рассказ о конфликте Лисандра с Фарнабазом принадлежит Плутарху. Ту же версию, но только в конспективном изложении, приводят Полиэн и Непот. По-видимому, все трое пользовались одним и тем же источником – Эфором.


[Закрыть].

Судя по рассказу Плутарха, эфоры, получив обвинительное письмо Фарнабаза, немедленно послали Лисандру скиталу с требованием вернуться (Lys. 19, 7). Подобный срочный отзыв полководца из армии, как правило, означал судебное разбирательство, иногда с очень неприятным для обвиняемого исходом. Достаточно напомнить судьбу победителя при Платеях Павсания. Лисандр, напуганный такой перспективой, попытался восстановить отношения с Фарнабазом. Как пишет Плутарх, "очень боясь обвинений Фарнабаза, он постарался лично встретиться и переговорить с ним, чтобы достигнуть примирения" (20, 1). Однако, если верить любопытным подробностям, которые сообщает Плутарх, Фарнабаз, прибегнув к обычному трюку с подменой писем[023_67]023_67
  В. Прентис, а вслед за ним и Р. Смит считают эту историю апокрифичной. По их мнению, она обязана своим происхождением изобретательности Эфора, от которого, как они полагают, берет начало большинство антилисадровских басен (Prentice W. K. The Character of Lysander // AJA. Vol. 38. 1934. № 1. P. 37 ff.; Smith R. E. Lysander and the Spartan Empire // ClPh. Vol. 43. 1948. № 3. P. 149, n. 40).


[Закрыть], «переиграл» хитрого спартанца. Сатрап через Лисандра передал еще одну инвективу на него, заставив тем самым Лисандра стать невольным соучастником собственной отставки (Lys. 20, 2-5). Дальнейшее путешествие Лисандра в ливийский оазис Аммона Плутарх ставит в непосредственную, как причинную, так и временную, связь с посланием Фарнабаза. По словам Плутарха, Лисандр, узнав только в Спарте о содержании письма Фарнабаза, «ушел чрезвычайно встревоженный. Встретившись через несколько дней с эфорами, он сказал им, что ему нужно отправиться к храму Аммона» (Lys. 20, 6). Очевидно, Лисандр уже сам почувствовал, сколь неблагоприятно для него складывается ситуация и, боясь судебного процесса, постарался на время исчезнуть, отправившись, по сути дела, в добровольное изгнание. Действительно, судя по данным Плутарха, Лисандру не легко было добиться от властей санкции на выезд из Спарты. Так, Плутарх пишет: «С трудом, едва-едва добившись от эфоров, чтобы его выпустили, Лисандр отплыл» (Lys. 21, 1).

Не совсем ясным остается вопрос о хронологии этих событий. К какому времени отнести жалобу Фарнабаза и визит Лисандра к Аммону? Ведь эти два события, как это следует из Плутарха, самым тесным образом связаны между собой. К сожалению, Ксенофонт в своей "Греческой истории" вообще пропускает все, что могло бы повредить реноме Лисандра, и поэтому в нашем распоряжении имеются только не всегда точные, особенно в вопросах хронологии, показания Плутарха и Диодора.

Анализ сохранившейся традиции дал возможность Эд. Мейеру и К. Ю. Белоху предложить следующие датировки: экспедиция Лисандра в Геллеспонт, из которой он был отозван эфорами по жалобе Фарнабаза, имела место в конце 403 – начале 402 г. Следовательно, визит к Аммону состоялся, скорее всего, весной или летом 402 г.[023_68]023_68
  Meyer Ed. GdA. Bd. V. Stuttgart; Berlin, 1902. S. 44 f.; Beloch K. J. GG². Bd. III, 1. S. 16, Anm. 1.


[Закрыть] Именно с этого момента Лисандр, по-видимому, задался реформаторскими идеями и для достижения своих целей решил посетить наиболее влиятельные святилища.

Вынашиваемые им планы и идеи, направленные на завоевание лидерства, сочетались с активным участием Лисандра в политической жизни своего полиса. Важными и надежно зафиксированными вехами в его послевоенной жизни были вот какие события: в 399 г. он принял самое деятельное участие в борьбе Агесилая за престол, в 396 г. – вместе с ним отправился в Малую Азию, в 395 г. – получил назначение в начавшейся тогда Коринфской войне[023_69]023_69
  Эти факты дали возможность Р. Смиту предложить по-своему парадоксальную гипотезу, согласно которой никакого «падения» Лисандра вовсе не было (Smith R. E. Lysander and the Spartan Empire. P. 145-156). Но без насилия над традицией это доказать невозможно. Конечно, Лисандр, коль скоро он не подвергся никакому судебному преследованию, получал время от времени официальные назначения как военного, так и дипломатического характера (Plut. Lys. 2 – посол к сиракузскому тирану Дионисию), однако все эти назначения не давали ему той полноты власти, которую он имел до 403 г.


[Закрыть].

В 399 г., судя по данным источников, Лисандр принял участие в возведении на престол Агесилая, с которым, очевидно, у него были давние дружеские связи (Xen. Hell. III, 3, 1-3; Nepos. Ages. 1; Plut. Lys. 22, 6-13; Ages. 3; Paus. III, 8, 7-10). История с избранием на царство Агесилая доказывает, что Лисандр все еще продолжал обладать значительным политическим весом. Однако вряд ли стоит считать успех Агесилая, как это делают некоторые ученые, целиком заслугой Лисандра[023_70]023_70
  См., например, слишком категоричные высказывания П. Оливы или Р. Смита (Oliva P. Sparta... P. 184; Smith R. E. Lysander and the Spartan Empire. P. 154).


[Закрыть]. Сама интрига против Леотихида, по-видимому, была задумана еще до смерти его отца, царя Агиса. Недаром Агис, подозревая или даже точно зная о существовании заговора против сына, незадолго до смерти в присутствии свидетелей объявил Леотихида своим законным наследником (Plut. Lys. 22; Ages. 3).

Конечно, трудно до конца представить себе, какова была в действительности подоплека этой акции против Леотихида. С. Я. Лурье полагает, что Леотихид был сторонником царя Павсания и это настроило против него не только Лисандра и Агесилая, но также эфоров, которым было невыгодно согласие между обоими царями[023_71]023_71
  Luria S. Zum politischen Kampf in Sparta gegen Ende des 5. Jahrhunderts // Klio. Bd. 21. 1927. Hf. 3/4. S. 412.


[Закрыть]. Но, как нам кажется, – это чисто умозрительная конструкция, не основанная на каких-либо фактах. Устранили Леотихида с помощью шаблонной в таких случаях уловки – его обвинили в незаконном происхождении (Xen. Hell. III, 3, 1; Plut. Alc. 23, 7-8; Lys. 22, 4-6; Ages. 3, 6; Paus. III, 8, 7-10). По сообщению самосского историка IV в. Дурида, настоящим отцом Леотихида был Алкивиад. Но эта версия уже в древности вызывала большие сомнения. Дурид, на которого прямо ссылается Плутарх, – не очень надежный источник, поскольку он больше заботился о художественности и занимательности, чем о точности, и склонен был передавать любые скандальные анекдоты, не особенно заботясь об их достоверности[023_72]023_72
  Оценку Дурида как историка см.: Meyer Ed. GdA. Bd. III. Stuttgart, 1901. S. 258; Bd. IV. Stuttgart; Berlin, 1901. S. 64; Luria S. Zum politischen Kampf... S. 407. Обстоятельства дела, связанные с нарушением супружеской верности Тимеи, жены Агиса, Дурид сообщает в мельчайших подробностях. Плутарх, ссылающийся на Дурида, рассказывает эту занимательную историю трижды – в биографиях Алкивиада, Лисандра и Агесилая. Ксенофонт, хотя и сообщает о тех интригах, которыми сопровождалась борьба за трон, тем не менее тщательно избегает оценочных суждений и опускает версию об отцовстве Алкивиада. Если была хоть малая толика правды в этом обвинении, Ксенофонт непременно бы об этом сообщил. По-видимому, во времена Ксенофонта версия об отцовстве Алкивиада просто еще не возникла: в 399 г. Леотихид, судя по тому, как он представлен в древней традиции, был явно не мальчиком, тогда как будь он действительно сыном Алкивиада, ему было бы не более 13 лет. Вот как представляет себе С. Я. Лурье возникновение этой версии: «Коль скоро имя любовника Тимеи осталось неизвестным и коль скоро знали, что Алкивиад находился в Спарте как раз в правление Агиса, то, конечно, нельзя было удержаться от того, чтобы не поместить на вакантное место Алкивиада» (Luria S. Zum politischen Kampf... S. 408). В современной историографии версию об отцовстве Алкивиада, обычно считают недостоверной, относя ее к новеллам явно позднего происхождения (Oliva P. Sparta... P. 184). Но можно привести примеры и иного рода. Так, Эд. Мейер принимает эту историю за чистую монету, дважды включив роман Тимеи с Алкивиадом в основной текст своего труда (Meyer Ed. GdA. Bd. IV. S. 556; 568). Из современных историков аутентичной ее считает Ч. Гамильтон (Hamilton C. D. Spartan Politics and Policy, 405-401 B. C. // AJPh. Vol. 91. 1970. № 3. P. 307 f.). Подробный разбор традиции вместе с историографическим обзором см.: Luria S. Zum politischen Kampf... P. 404-420; Лурье С. Я. Комментарий // Ксенофонт. Греческая история. С. 270-272 (к III, 3, 2-3).


[Закрыть].

Как следует из Геродота, точно такими же обстоятельствами сопровождалось и появление на свет Демарата (VI, 63), который в 491 г. был отрешен от власти якобы как плод прелюбодеяния (V, 64-66). Можно согласиться с С. Я. Лурье, что, по-видимому, обвинение в нелегитимности могло быть политическим оружием в Спарте, которым здесь не раз пользовались для удаления неугодных общине царей[023_73]023_73
  С. Я. Лурье на целом ряде примеров показывает те стереотипы, с помощью которых, как правило, устранялись спартанские цари: Luria S. Zum politischen Kampf... P. 419 f.; Лурье С. Я. История античной общественной мысли. С. 179 сл.


[Закрыть].

Как бы то ни было, Лисандр, выступив на стороне Агесилая в таком важном для последнего деле, конечно, рассчитывал приобрести себе дополнительный политический капитал. Надо думать, что в ближайшие после 399 годы он, по-видимому, был самым верным приверженцем Агесилая, связывая с ним все свои надежды на новое возвышение. И действительно, вскоре ему представился удобный случай восстановить свое могущество с помощью Агесилая, в лице которого Лисандр рассчитывал иметь "многим, если не всем, обязанного ему человека, послушную свою креатуру"[023_74]023_74
  Фролов Э. Д. Из предыстории младшей тирании... С. 30.


[Закрыть].

В 396 г., когда в Спарте решали вопрос о том, кого поставить военачальником в начавшейся войне с Персией, Лисандр организовал широкую кампанию за назначение на этот пост Агесилая. В этом деле Лисандру помогли, по-видимому, его многочисленные сторонники в Малой Азии, члены олигархических гетерий и бывшие декархи. Петиция малоазийских друзей Лисандра оказалась решающей, так что, по словам Плутарха, "Агесилай получил таким образом благодаря Лисандру не меньшее благо, чем царскую власть" (Lys. 23, 1-2). Но, по-видимому, даже несмотря на самую активную поддержку Лисандра, Агесилаю нелегко достался этот пост. Во всяком случае, так можно понимать обращение Агесилая к оракулам, сперва в Додону, а затем в Дельфы, по вопросу о своем лидерстве в малоазийском походе. Только получив от божества благоприятный ответ, он смог убедить эфоров и вырвать у них желанное назначение (Plut. Mor. 208 f)[023_75]023_75
  Возможно, сопротивление эфоров объяснялось их страхом перед новым возвышением Лисандра. Они могли опасаться того, что, попав в Малую Азию вместе с Агесилаем, он попытается восстановить свое первенствующее положение в армии и государстве.


[Закрыть].

Подоплека этого дела, по-видимому, ясна. Вероятно, это была последняя попытка царя Павсания отстранить Агесилая от командования, потребовав от него под каким-то предлогом божественного одобрения. По мнению Р. Смита, доказательством борьбы между царями, возможно, является посылка вместе с Агесилаем тридцати советников (suvmbouloi)[023_76]023_76
  Smith R. E. Lysander and the Spartan Empire. P. 155, n. 88.


[Закрыть], хотя, с другой стороны, этому противоречит свидетельство Ксенофонта. Последний утверждает, что Агесилай их сам попросил для себя (Hell. III, 4, 2), и это повторяет за ним Плутарх (Ages. 6, 5).

Какова бы ни была первоначальная причина посылки этой комиссии, факты говорят в пользу того, что комитет Тридцати функционировал в Малой Азии как военный штаб Агесилая. Во главе этого комитета стоял, по-видимому, Лисандр (Xen. Hell. III, 4, 20 – oiJ me;n peri; Luvsandron Triavkonta). В Азии Лисандр имел далеко идущие планы: во-первых, он хотел восстановить декархии, а во-вторых, вместе с Агесилаем начать большую военную кампанию против Персии (Xen. Hell. III, 4, 2). О грандиозности их замыслов свидетельствует спектакль, устроенный ими в Авлоне перед переправой в Азию. По словам Г. Коуквелла, Агесилай, совершая жертвоприношение в Авлоне подобно Агамемнону, "хотел придать этой кампании грандиозное значение, дабы открыть новую главу в великом конфликте между Востоком и Западом"[023_77]023_77
  Cawkwell G. L. Agesilaus and Sparta // CQ. Vol. 26. 1976. № 1. P. 66 f.


[Закрыть].

Однако в Азии Агесилай повел себя весьма нерешительно и первое, что он сделал, – заключил перемирие с Тиссаферном (Xen. Hell. III, 4, 5 и 25). Очевидно, между Агесилаем и Лисандром с самого начала возникли принципиальные разногласия относительно целей и характера этой экспедиции. Слишком осторожная и нерешительная позиция Агесилая не могла импонировать Лисандру. Второй и самой главной причиной конфликта между Агесилаем и Лисандром было поведение бывшего адмирала в Малой Азии. Лисандр повел себя так, словно он все еще оставался всесильным навархом. По словам Ксенофонта, "Лисандра всегда угодливо сопровождала многочисленная толпа, так что Агесилай казался частным человеком, а Лисандр царем" (Hell. III, 4, 7). Агесилая, разумеется, также не устраивало такое положение вещей. Враждебность его к Лисандру все больше и больше росла и, наконец, с согласия своего штаба, состоящего из тридцати спартанских эмиссаров (Xen. Hell. III, 4, 8), он удалил Лисандра от себя, а весной 395 г., когда подошел к концу срок службы комитета Тридцати, Лисандр вместе с прочими "советниками" был вынужден вернуться в Спарту (Xen. Hell. III, 4, 20). Таким образом, малоазийский поход Агесилая, на который Лисандр возлагал столько надежд, окончился для него полным крахом. Как заметил Э. Д. Фролов, Лисандр "оказался обманут своим не менее честолюбивым и еще более хитрым протеже"[023_78]023_78
  Фролов Э. Д. Из предыстории младшей тирании... С. 32.


[Закрыть].

Лисандр после разрыва с Агесилаем оказался во враждебных отношениях с обоими царями. Однако его авторитет в государстве был еще столь велик, что это позволило ему и дальше оставаться в числе тех, кто принимает политические решения. Согласно Плутарху, Лисандр играл ведущую роль в разжигании военного конфликта с Фивами, и в начале Коринфской войны был послан с отрядом в Галиарт (Lys. 27), где вскоре и погиб (Xen. Hell. III, 5, 6-7; Diod. XIV, 81; Nepos. Lys. 3, 4; Plut. Lys. 28; Paus. III, 5, 3; Just. VI, 4, 6). Предание утверждает, что его смерть в Галиарте произошла из-за опоздания Павсания. Сторонники Лисандра открыто обвиняли в его гибели спартанского царя, причем так успешно, что последнему пришлось даже удалиться в изгнание. Лисандру же были оказаны все посмертные почести. Его похоронили как "достойного служителя государства" (Plut. Lys. 30, 6; ср.: Mor. 230 a).

Однако вскоре после смерти Лисандра обнаружилась еще одна сторона его деятельности – реформаторская. Наша традиция о Лисандре в том пункте, который касается проекта его реформ и связанных с ними "манипуляций с оракулами", изобилует такими деталями и подробностями, которые, конечно, вызывают известное настороженное к ним отношение. Но, с другой стороны, вряд ли справедливо мнение, согласно которому вся наличная традиция наполнена такими поддельными и маловероятными деталями, которые могли родиться только в изобретательном уме Эфора. Так, Р. Смит считает, что если бы в действительности имели место те тайные интриги, о которых рассказывают нам источники, то они никоим образом не могли бы стать достоянием гласности[023_79]023_79
  Smith R. E. Lysander and the Spartan Empire. P. 148, n. 30, 33.


[Закрыть]. Ч. Гамильтон, не отвергая самую сущность реформаторской деятельности Лисандра, также выражает большие сомнения в правдоподобности отдельных красочных деталей, которыми так изобилует эта история[023_80]023_80
  Hamilton C. Spartan Politics and Policy... P. 311.


[Закрыть]. По мнению Г. Коуквелла, вполне возможен и такой вариант, по которому Лисандр вообще никогда не стремился к политическим реформам, однако уже post mortem нашлись в Спарте люди, которые «были заинтересованы в том, чтобы шокировать общественное мнение и дискредитировать Лисандра»[023_81]023_81
  Cawkwell G. L. Agesilaus and Sparta. P. 84, n. 71.


[Закрыть]. Еще более резко высказывается современный американский исследователь М. Флауэр, вообще склонный к крайним проявлениям гиперкритицизма по отношению к традиции. По его словам, «все детали плана, приписываемого Лисандру, сами по себе противоречивы, если не сказать, фантастичны. Но если все детали сообщаемые нашими источниками, очевидно абсурдны, почему мы должны верить, что за ними скрывается даже зерно правды?» Окончательный приговор его таков: «История о планах Лисандра по изменению конституции была полностью выдумана кем-то, кто хотел очернить его репутацию и, возможно, также внести смуту в спартанское государство»[023_82]023_82
  Flower M. A. Revolutionary Agitation... P. 81 ff.


[Закрыть]. П. Олива также считает, что некоторые из обвинений, направленных против Лисандра, вполне могли быть сфабрикованы его врагами. Однако он нисколько не сомневается в реальности самого проекта Лисандра[023_83]023_83
  Oliva P. Sparta... P. 186.


[Закрыть].