Текст книги "Альбион и тайна времени"
Автор книги: Лариса Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Природа – сфинкс. И тем она верней
своим искусом губит человека,
что, может статься, никакой от века
загадки нет и не было у ней.
Ф. И. Тютчев
Альбион…
(Вместо предисловия)
…Снится детство: в тесной кухоньке, до потолка наполненной тошнотворным запахом свиной тушенки, я, полуодетая, жую на ходу. Окна черны, но это утро. Наспех застегнув шубу и замотавшись в платок, выбегаю. Мороз в лицо. Уральская зима. Запах тушенки, медленно убывая, вьется за мной. Я огибаю дом, перебегаю через дорогу – вдали на дороге видны два огня: приближается машина, – и, оступаясь, ныряю в сильно пересеченное снежное поле. Летом здесь была немощеная дорога, разрытая колесами грузовиков, и теперь рытвины – снежные горы. Одна из них – самая глубокая, я норовлю миновать ее и все в нее попадаю. Вот она, опять! В досаде топаю валенком и поднимаю вверх глаза. Мне кажется, я одна в мире на дне огромной белой чаши и надо мной лишь бездонная чернота неба с единственной звездой в нем. Свет звезды бел, колюч, завораживает. Хочется смотреть на нее, думая о том, что, когда кончится война, грянет свет, и я в этом свете – Золушка, царевна, Василиса…
– Эй, где ты?
Ритка зовет меня. Я выкарабкиваюсь из ямы, и мы бежим в школу вместе.
Она маленькая, большеголовая. И никогда не мечтает о всяких глупостях. Она будет математиком, потому что нет задачки в учебнике второго класса, которой бы не смогла решить. От Ритки слабо пахнет той же свиной тушенкой, и я отворачиваюсь от нее – ненавижу этот запах.
Просыпаюсь… Сначала трудно понять – где я. Ну да, Англия, лондонская квартира, но почему пахнет тушенкой, как в детстве? Вся комната наполнена этим запахом. Он словно выплыл вместе со мною из сна. Оказывается, просто-напросто моя соседка миссис Кентон жарит мужу на завтрак яйцо и свиную котлетку, это она пахнет точь-в-точь как те английские консервы моего военного детства. И в ту самую минуту я вдруг понимаю, что непременно буду писать книгу об Англии.
Несколько лет в чужой стране. Ни на минуту не уходящее сознание, что я участвую в какой-то посторонней пьесе. Ведь где-то в эту самую минуту без меня идет моя драма или комедия, в которой не ощущается отсутствие персонажа.
Как прекрасно приехать в Англию туристом, из окна автобуса увидеть кружево Вестминстера и мрамор Трафальгара, удовлетворить страстное желание постоять на мосту Ватерлоо, ничем не замечательном мосту, связанном в нашей памяти с сентиментально-популярным фильмом военного времени, постоять у гробниц владык и владычиц, перебирая в памяти освеженные перед поездкой страницы учебника истории средней школы, подивиться на торговые улицы; краем уха, от гида, услышать, что фунт стерлингов поднялся или упал на бирже, но не обратить на этот факт почти никакого внимания, ибо не тебя он касается; посмотреть по телевизору, с трудом разбирая слова, хотя всю сознательную жизнь по школьным и университетским программам учила этот язык, вечерний фильм о заброшенном доме с привидениями, куда приезжает молодая чета и где юной жене приходится стать жертвой черных сил, но в конце концов отвагой мужа все устраивается; замирая пройти по плитам Стратфорда, где якобы жил Шекспир, и, сев в самолет на обратный путь, точно знать, что Англия увидена, понята и даже, если кое-что почитать дома, касающееся Политики, экономики, культуры, можно написать очерк или даже серию очерков – этакие живые зарисовки с натуры с хорошим, добротным названием «На уровне гринвичского меридиана», или «Британские перемены», или несколько романтичнее и шире – «Туманный Альбион без тумана».
А тут – повседневная жизнь. Вестминстер видишь, лишь когда показываешь город заезжему гостю. Да разве вольным туристским взором глядишь на него? Торопишься, думаешь о чем-то будничном, постороннем, необходимом. Мост Ватерлоо служит элементарным ориентиром: «К врачу на прием нужно ехать в сторону моста Ватерлоо – от него налево». И даже вечерний фильм – попадаются среди них презанятные, особенно если с юмором, – чаще всего смотреть некогда. Зато уж политика и экономика страны, как говорится, в печенках у тебя сидят – все вокруг них здесь сосредоточено.
Буду писать книгу… А увидела ли я Англию? Неужели же нет. Столько дорог исходила, стольких людей повидала. Верно – исходила и повидала. Откуда тогда странные два чувства: первое – словно живу здесь уже тысячу лет, очень давно и очень одиноко, и тут же второе: кажется, только вчера приехала и от суеты, множества дел кругом идет голова. И я еще ничего здесь не видела. Какое же из них верно? Оба? Удивительно. Необъяснимо.
Зачем писать книгу, если об этой стране написаны тома историй и социологических исследований, журналисты, жившие здесь подолгу, непременно отмечали свое пребывание в Англии книгой. И отметят еще, ибо «нельзя объять необъятное». Зачем писать книгу о стране, из которой мечтаешь скорей уехать домой, язык которой учишь лишь по необходимости? Да к тому же мне представляется весьма скучной задача рассказывать советским людям, что за люди англичане. Возьми-ка с полки Диккенса, Голсуорси, Сноу, Гольдинга, Мердок, – куда интереснее и вернее, чем журналистские измышления, подкрепленные быстро стареющими фактами.
Во всяком случае, подлинно.
И чем больше уверяю себя в том, что ни к чему лирическому поэту, занятому своими темами, писать книгу об Англии, тем больше «наступает» на меня эта книга и требует к себе внимания и сил.
Бьет волна в меловые скалы западного побережья острова. Шторм утихает. Неужели земля? Напряженно смотрит большой сильный римлянин на белую полосу впереди.
– Альбион! – кричит он своим спутникам. – Альбион! [1]1
Альбус– белый (лат.).
[Закрыть]
Все дальше в глубь острова продвигается римский отряд, встречая на пути встревоженных аборигенов.
– Альбион! – утверждают имя римляне, глядя на белобрысых жителей острова. – Альбион!
Смотрю в те дни из своего времени. Одно космическое мгновение – века событий, страстей, побед и поражений. Набеги данов, нашествие англосаксонских, германских племен, нормандцы… Божественное искусство Ренессанса, возникшее на развалинах Рима? Не так уж мало. Скорее, неизмеримо много. Распад Древнего Рима шел долгие века, и окончательная смерть его совпала с рождением новой – Британской империи.
Сегодня мир стоит перед задающей Британией. Сколь долог будет путь ее падения? Ныне время акселерации – все совершается много быстрее, чем прежде. Оставит ли нам падающая сила свой Ренессанс? Пока нет оснований для такого рода утверждений.
– Альбион! – провозглашал римлянин, неосознанно передавая свою эстафету.
– США! – хочет и не находит в себе сил произнести Англия. Дитяти уже не надобно материнского благословения.
Но – «что я Гекубе, что Гекуба мне»? Или мало мне своих забот?
А Британия не спрашивает, наступает из дверей и окон, подсовывает человеческие типы и характеры – один интересней другого, искушает историческими аналогиями, завлекает пейзажами.
Сдаюсь…
Здравствуй, Британия. Прошу тебя на эти страницы главным персонажем, дабы в этой книге ты иллюстрировала собой мою главную тему – Время. И знаю, что во всех своих попытках лишь задену ее, приоткрою над ней покров, но не решу, не отвечу на сложнейшие ее вопросы, не разберусь в ней до конца. Смешно бы и предполагать такое: разобраться во Времени – значит ответить на вопрос, что есть Вселенная, что есть Истина, и даже на более легкий, столь волшебно сформулированный гением поэзии:
«Жизнь, зачем ты мне дана?!»
Здравствуй, Британия. Если ты поможешь мне подступиться к теме Времени, значит, не зря я подметала подолом твои улицы, наблюдала, как переживаешь свои неудачи, и даже, привыкнув, по-своему полюбила тебя, как свое прошлое, когда ты стала им.
«Ай, моська, знать, она сильна…»
Сильна не сильна ли, но дух задиристый и заносчивый по отношению к Альбиону я вполне могу в себе объяснить.
Не далеко нужно ходить, чтобы увидеть, как тянулись к России щупальца Британского спрута во времена оные, вот-вот ухватят – не ухватили. И не в том дело было, что далеко лежал лакомый кусок: Индия – та еще дальше была, – а в том, что на куске лакомом своя империя росла и наливалась – чужую ухватку по своей чуяла: требует королева Елизавета в 1567 году экономических привилегий для своей торговли в России, а Иван Грозный в ответ на это политический союз предлагает – на равных. Ударит хвостом со зла британский зверь, подождет немного: время идет, цари умирают – а снова тянет лапу.
«Расширить английские привилегии на всю территорию Российского государства, включая Сибирь, дать английским торговым судам право неограниченного движения по Волге, способствовать устройству на всей территории России, где это будет нужно, промышленных станций для торговли Англии с Персией, Индией, Китаем»– таково было желание Британии, переданное в 1617 году царю Михаилу Романову английским послом Джоном Мерином и получившее отказ.
Но иду к Альбиону с добром, твердо зная, что нет никого на свете добрее, умнее, интереснее человека из народа, какой бы народ ни был. И Альбион отвечает мне на это людьми, людьми, людьми. И каждая – капля океана, воплощение всех черт, составляющих страну.
– Люди-то людьми, но будь осторожна, именно потому, что это люди. Вспомни, как обошлась с тобой англичанка?! – говорит мне, нашептывает, предостерегает какой-то голос. И я вспомнила.
Было это года за два до моего отъезда в Англию. Объявилась в Москве молодая, красивая и приветливая английская писательница. Она не скрывала своего намерения написать книгу о России и просила меня познакомить ее с самыми разными людьми – рабочими, студентами, литераторами. Она приезжала несколько раз, мы виделись, разговаривали, я показывала ей Москву, и это стало напоминать нечто похожее на дружбу, если предъявлять дружбе не самые высокие требования, а называть ею доброжелательность и отзывчивость.
В то время я и в мыслях не имела, что буду жить когда-нибудь с нею в одном городе.
Книга подвигалась. Англичанка в письмах советовалась со мною. Однажды я получила увесистую бандероль из Лондона, распечатала и увидела готовую книгу своей приятельницы о нашей стране. Удивилась – так быстро! И тут же запоздало пришло опасение – а что можно написать за три коротких посещения?!
Опасение было не напрасно. Материала у нее явно не хватило. Но, как я понимаю это теперь, поварившись в лондонском котле и познакомившись с английскими принципами издательского дела, моей знакомой нужно было быстро ковать железо, ибо условия тогда складывались в ее пользу.
За отсутствием ли фактов жизни, за отсутствием ли чувства меры и такта, пустилась она в описания мелких деталей, которые попались ей на глаза. Так как со мною она провела много времени – то и я оказалась одной из главных ее героинь.
Я нисколько не обиделась на свою знакомую – она расписала меня в общем доброжелательно, не сердиться же на нее за то, что она заметила некоторый беспорядок в моей квартире – верно, было такое.
И все же я была ранена в самое сердце: из добрых отношений состряпалось забавное «стори», из дружеского участия были сделаны деньги, из сердечных встреч – литературный материал.
«Ну, погоди, чертовка, – подумала я, – будет случай – отплачу!»
Все мои друзья и недруги в этой стране могут не беспокоиться: из дружбы я не сделаю забавного «стори» и не предам их имен на позор. Но я не могу написать ни строки без их присутствия, без их участия на страницах: ибо они – все вместе составят образ моего главного героя по имени Альбион. Но вряд ли хоть один из тех, кого я тут описала, – смог бы узнать себя.
Мне кажется, читателю весьма полезно будет познакомиться с главными героями, дабы сразу войти в курс дела и не тратить лишнего времени на отступления.
Итак —
Миссис Кентон – седая, высокая англичанка за пятьдесят. Жена скромного служащего из очень приличной фирмы. Мать двоих взрослых детей. Домашняя хозяйка. Женщина с сильным, решительным, уверенным и смелым характером. Женского равноправия безусловно не признает. Все знает, даже то, чего не знает. Обо всем имеет сугубо индивидуальное суждение, которое почти всегда совпадает со мнением ежедневной лондонской газеты «Таймс». Читает «Таймс» с юности. Обладает замечательным талантом давать советы и делать замечания. На улице у ее лица строгий неприступный вид – это потому, что мозг непрерывно занят хозяйственными подсчетами и проблемой домашней экономии. Заботы такого рода, как известно, не способствуют миловидности лица. Очень добрый человек.
Мистер Вильямс – старый философ. Разрешил мне списывать с него образ типичного патриота, что я и сделала – под псевдонимом.
Пегги Грант – худенькая блондинка. Почти ничего не ест, потому что «бока не в моде». Всегда одета в одни и те же вылинявшие джинсы и майку. Зимой еще набрасывает легкую курточку. Хозяйка очень глубоких и голубых глаз. Зубки чуть торчат вперед. Замужество считает пережитком.
Антони Слоун – инженер автомобильного завода. Бледнолицый, лысоватый человек за тридцать. Худощав. Всегда тщательно одет, умыт, выбрит. Если ассоциировать человека с каким-нибудь цветом, то Антони – синевато-серый. Здесь я не имею в виду того, что принято подразумевать под словом «серый человек», а говорю лишь о цветовых ассоциациях. Кстати, если идти по этому пути – то миссис Кентон в моем представлении коричневая, а Пегги Грант – зеленая.
Раджат Бративати – индиец, дворник, отец огромного семейства. Очень деликатный и благородный.
Гленн Браун – шахтер из Уэльса. Простой рабочий человек.
Леа Арнольд – журналистка. Типичная представительница желтой прессы. Готова, по собственным словам, «заработать на имени родной бабушки». В нерабочее время очень приятна в общении.
Остальные возможные действующие лица имеют второстепенное значение и составляют фон для главных.
Мне очень трудно самой определить жанр этой книги. Оставляю право тем, кто захочет быть моими критиками. Заранее благодарю их за все замечания, которые уже нельзя будет учесть.
Считаю все же невозможным выпускать ее в свет, не определив, что же это такое, осмеливаюсь на следующее определение: реалистические юмористические романтические патетические и саркастически-философские рассказы.
Бефстроганов с золотым драконом
Гостей я всегда любила. Помню себя лет двенадцати в радости, что завтра гости, а значит – сегодня же вечером можно будет обсосать кости от холодца, полакомиться хрящиками, особенно нежными слизистыми волокнами с поросячьих ножек. Этот же вечер приносил радость от общения с миской, взбивалкой и ложкой, только что оттрудившихся над изготовлением сладкого торта. Весь следующий день всеми нитями вязался с предстоящим событием, и, бросив школьный портфель, сладко было припасть к салатной миске, из которой только что вывалили по вазам содержимое, и она – вся твоя с ее краями, щедро облепленными остатками. В доме волнение и беготня, пахнет сразу всей приготовленной едой, а всего сильнее пахнет свежестью белая накрахмаленная скатерть, с хрустом развертываемая мамой над столом.
Вот уже стол заставлен, и отца посылают открывать бутылки, и мама отправляется переодеваться, и вот-вот зазвонит звонок у входной двери, а ты, воровским взглядом оглядев стол и не найдя на нем ни одного плохо лежащего кусочка, вдруг вспоминаешь, что ОНИ еще в кухне, стоят на столе, укутанные в полотенце и одеяло, то самое маленькое одеяльце, которым тебя укрывали, когда началась война и когда ты себя едва помнила, а голубой заяц на нем – самое твое первое впечатление от жизни, сейчас перевернутый вниз головой, – сторожит их. И ты, скользнув ладонью по зайцу, запускаешь руку под одеяло – вот он, первый попавшийся, ах, если бы с мясом, но он оказывается с картошкой, что тоже очень вкусно. Как раз в эту минуту и раздается звонок в дверь, ты вздрагиваешь, пойманная на месте преступления, и жуешь пирожок что есть мочи, и весело тебе, и смешно, и жутко, хотя точно знаешь, что наказания за это не будет, не будет, не будет!
Воспоминания порхали и кружились вокруг меня, пока я суетливо и не без волнения готовилась встретить первых своих английских гостей.
Прошла всего неделя с того дня, как мы приехали. Вернувшись накануне вечером с официального приема, муж сказал:
– Понимаешь, так получилось, я позвал гостей. Познакомился с одним англичанином, лордом кстати, он сказал, что никогда не бывал у русских и не едал наших блюд. Завтра у них с женой неожиданно оказался свободный вечер.
Я всполошилась и полезла в закрома. Селедка и шпроты – дело простое, однако же не последнее: люди, жившие прежде в Англии, давая мне советы перед поездкой, рекомендовали не забывать, что в Англии нет ничего похожего на наши селедочные засолы, а успех у них – наивысший.
Среди множества банок, привезенных из Москвы, лежала, обвивая их и благоухая, длинные низки сушеных белых грибов, из которых я приготовляю свой семейно-фирменный салат – гордость стола.
Весь вечер я трудилась: заливала грибы кипящим молоком, дабы к утру, завернутые в теплое, они разбухли и стали почти такие, как были под деревом в лесу, заводила тесто для пирожков, пекла коржи для торта. Весь следующий день, не приседая, тоже готовилась к приему: резала салаты, жарила, парила, варила. Расставляла на столе. Едва успела переодеться к приходу гостей.
Гости откушали всего. Очень хвалили. Перебегая из кухни в столовую, я едва успевала подносить. Они о чем-то говорили с мужем, даже смеялись, но я плохо соображала о чем. Уходя, гости долго благодарили, уверяя, что провели незабываемый вечер.
Через день почтальон принес изящный, конверт. Письмо содержало восхищенные отзывы и слова благодарности. В конце стояла фраза: «И еда была изысканнейшая!»
Я ликовала. Победа! Как, однако, приятно сознавать, что удалось не ударить в грязь лицом. А ведь я только приехала! То ли еще будет! Кажется, эта гостья милая, и, хотя совсем немолодая, возможно, мы подружимся: в ней есть что-то такое приятно-располагающее.
Нежно-коровьи мечтания были прерваны телефонным звонком. Миссис Кентон хотела узнать, как называется та рыбка в баночке, что я ей на днях подарила. Она намеревалась открыть баночку нынче вечером к приезду мужа из Уэльса, где он был по делам службы.
– Милая! – закричала я радостно. – Приходите ко мне чай пить!
Мне хотелось поделиться с соседкой своей победой, а также остатками яств, которые до сих пор заполняли не только холодильник, но и всю кухню.
– Да, но… сейчас еще два часа дня.
– Ах, я забыла, что тут пьют чай ровно в пять. Жду вас.
Миссис Кентон явилась ровно в пять прямо из парикмахерской, где ей тщательно завили негустые седые волосы. К приезду мужа. От нее пахло гиацинтами.
– Вы принимали гостей и прежде не посоветовались со мной? – Завитые букольки закачались, как колокольчики.
– Чего тут было советоваться, все прошло великолепно. Вот, – протянула я ей письмо, – неоспоримое доказательство моей победы.
Она мельком пробежала его и равнодушно бросила на стол:
– Письмо еще ни о чем не говорит. Надеюсь, когда они пришли, вы рассадили их в кресла и предложили слегка выпить?
– Зачем, у меня все было уже готово, пирожки остывали, я сразу позвала их к столу.
– Так! – Глубокие, блеклые глаза миссис Кентон блеснули острым светом. – Так. Полагаю, что за столом вы рассадили своих гостей удобно и продуманно с учетом пола, языкового различия и профессии?
– Никак специально не рассаживала. Их было двое, муж и жена, рядом и сидели.
– Всего двое?! – почти закричала миссис Кентон. – Вы уверены, что всего двое?
– Да вы что, дорогая, смеетесь надо мной. Двоих и звали.
– Пусть так. Надеюсь, с едой-то было все в порядке?
– Еще бы! Крупинке негде упасть – весь стол закусками заставила. Видите, в письме: «и еда изысканнейшая». Значит, так: три сорта салатов, холодец, рыбное заливное, разного сорта селедки, паштеты, огурчики и квашеная капуста, язык и ветчина и еще всякие мелочи, потом борщ с пирожками, потом горячее…
– Какое?
– Я приготовила по грузинскому рецепту цыплят-табака. Знаете, довольно сложно готовить: заранее маринуешь птицу, обсыпаешь луком и перцем, даешь ей пропитаться специями, а потом, перед самой подачей на стол, жаришь под прессом на раскаленной сковороде. И непременно без масла.
– Не хотите ли вы сказать, что кормили своих гостей курами?
– Да… – протянула я, все более чувствуя, как мой рассказ встречает у соседки глубокое неодобрение.
– Не будете ли вы добры показать мне тарелки, на которых подавали гостям.
Я принесла ей нечто восхитительное, известное в Москве под волшебным названием «Голубые кареты». На белом фоне, сплошь усыпанном голубыми цветами, куда-то мчались голубые лошади с голубыми каретами и голубыми седоками. Это было мое первое приобретение в Лондоне. Я увидела «кареты» в окне какого-то магазина и замерла – ведь точно такие же продавались у нас в Москве и, как говорится, «вся Москва» гонялась за ними, да не всем досталось. Я купила их не раздумывая. И вот теперь эта сухопарая англичанка почему-то с презрением глядит в тарелку и говорит:
– Так я и знала, боже мой, так и знала! Почему вы не посоветовались со мной, прежде чем принимать гостей?
– Вы хотите сказать, что я принимала гостей не совсем правильно?
– Совсем неправильно, просто ужасно.
И, не обращая внимания на мое угасающее лицо, миссис Кентон холодно перечислила, как засудила:
– Во-первых, нужно было пригласить еще одну пару – гостями здесь угощают так же, как едой. Вы лишили своих гостей не только возможности общения, ибо сами толклись на кухне, но и возможности написать в письме фразу: «гости, которые были приглашены вместе с нами, оказались очаровательными людьми».
Во-вторых, вы сразу загнали их за стол, не дали посидеть уютно в креслах и немного выпить, а главное, начать разговоры о погоде, о кризисе, о газетных новостях. Кстати, это очень было бы удобно и для вас – пока бы муж разливал напитки и гости разговаривали, вы бы между разговорами незаметно расставили закуски.
– У меня было приготовлено много закусок, очень много, я бы не успела их расставить…
– А куда спешить? И много закусок совершенно не нужно. Баночки шпрот, легкого салата, нескольких соленых огурчиков, вашей, как вы мне объяснили, печенной в духовом шкафу картошки, рассчитав по две штучки на каждого, вполне бы хватило. И элегантно, и красиво, и ненавязчиво, и, главное, экзотично: типичный русский стол.
– Совсем не типичный, – начинала я подниматься из развалин, – типичный как раз такой, какой я устроила.
– Англичанам, – урезонила меня миссис Кентон, – не важна ваша типичность, они поймут ее, если она будет типично английская с легким вашим колоритом в виде шпрот и печеной картошки. Бедная гостья, как она, должно быть, металась между необходимостью есть и невозможностью есть так много.
– Ничего не бедная! – снова воспряла я. – Сама просила еще. В особенности салат с белыми грибами.
– Какими грибами?
Вместо ответа я принесла миссис Кентон из кухни пахучее ожерелье – беленькие были один к одному.
– Что это? – в ужасе обнюхала грибы соседка.
Я начала было рассказывать, как приготовляю салат с грибами, но она не слушала меня.
– Это яд. Все грибы, кроме выращенных в темноте шампиньонов, в Англии считаются ядовитыми. Видимо, – она снова обнюхала и поскребла ногтем твердую сухую шляпку, – видимо, эти грибы специально обработаны и обезврежены…
«Два мира, – думала я, – черт возьми, два мира. Эта Кентонша никогда в жизни не видела белых сухих грибов. Ну ничего, сейчас я угощу ее остатками грибного салата. Посмотрим, что она запоет, – не было человека, которому не понравился бы мой салат».
Я стала звать гостью к столу, но она словно не слышала меня:
– Все ваши просчеты – пустяки в сравнении с главной непростительной ошибкой – вы подали в качестве горячего кур!!!
– Позвольте, это уже какая-то ерунда! – возмутилась я. – У нас очень любят цыплят табака, и вообще курица считается одним из самых любимых блюд.
– Это у вас. А в Англии от того, что вы подадите в качестве горячего, зависит очень многое. Именно горячее говорит гостям о вас более всего – насколько умеете вы показать, что уважаете своих гостей и даже в дни такого жестокого кризиса способны угощать их говядиной.
– Почему именно говядиной???
– Потому что именно говядина – самое дорогое, как говорится, престижное мясо. Курицу, свинину, баранину, сосиски вы можете есть сами хоть каждый день. А говядина – пища для гостей. Что вам стоило приготовить бефстроганов?
– Бефстроганов? Это у нас самое рядовое блюдо, как сосиски?
– Как? Бефстроганов – рядовая еда? – удивилась уже миссис Кентон. – Что же, в таком случае, вы подаете гостям?
– Разное. Можно, если попадется нежирная утка, начинить ее яблоками. Можно налепить пельменей по-сибирски. Это такие крохотные вареные пирожки с мясом – в Англии их, наверно, не знают. Весьма довольны бывают мои друзья, если я потчую их свининой, шпигованной чесноком. А уж если попадется осенью на рынке целый поросенок – это повод для серьезнейшего собрания.
Я оживилась, ободрилась и чувствовала, что от сильного преувеличения с поросенком кровь быстрее побежала по жилам.
Миссис Кентон пожала плечами и пошла к столу. Накладывая на тарелку грибной салат, она заключила свои урок:
– А посуду, на которой вы подавали, спрячьте или пользуйтесь ею в повседневной жизни, для гостей, же купите что-нибудь получше. У нас то обстоятельство, на какой посуде вы подаете, тоже имеет огромное значение и о многом говорит. Конечно, никто и виду не подаст – мы народ воспитанный, но про себя гости отметят, что ели с аляповатых тарелок из дешевого магазина. Запомните, чем меньше рисунков наляпано на тарелке – тем она изящнее и изысканней. Ко всему прочему, вы лишили их возможности похвалить за столом ваши дорогие тарелки: «Ах, какой красивый сюрприз! Это фирмы «Веджвуд»? Сразу видно. Дэвид, дорогой, посмотри, какая прелесть!»
– Хорошо, – начала я наступление, краем глаза наблюдая, как дешевая тарелка перед миссис Кентон вновь обильно наполнилась моими неприличными приготовлениями, – хорошо, но факт этого письма. Ведь мои гости… никто не заставлял их писать, уходя, они поблагодарили, и этим вполне можно было ограничиться. Не свидетельствует ли письмо о том, что им все-таки понравилось?
– В общем-то понравилось, – закивала головой миссис Кентон, поддевая паштет куском пирожка с капустой, – конечно, необычно, интересно, непривычно, порой неприлично: отсутствие других гостей, курица, дешевые тарелки, но письмо ни о чем не говорит. Письмо – традиционная акция английского лицемерия.
«Караул!» – захотелось мне закричать и еще захотелось домой в свой ясный, простой, непретенциозный и, как я только теперь понимала, поистине не мещанский мир, где чем богаты, тем и рады, а если и небогаты, то, гости, все равно приходите, голодными не оставим: можно занять у соседа, накупить, что найдется в ближайшем магазине, и, вдосталь наевшись, вдосталь наговориться не о погоде, не о деньгах, а о таком чем-то и важном, и главном, от чего, как тебе кажется в момент разговора, жизнь всего человечества зависит. И писем никаких потом не будет, лживых писем со льстивыми, неверными словами!!!
Кажется, миссис Кентон поняла всю бурю чувств, отразившуюся на моем лице. Запивая чаем большой кусок торта, который у нас называется «Наполеон», она вдруг весело подмигнула мне и улыбнулась:
– А в общем, не беспокойтесь, ничего страшного не произошло. Вам просто впредь следует отнестись к нам, как к туземцам: узнать обычаи и следовать им сообразно обстановке. И потом, вам, выросшей совсем в иных условиях всегда должно здесь помнить: вы попали в очень классовое общество. Приглашая гостей, учитывайте, из какого класса будут люди. Те, что были у вас, относятся к привилегированному сословию. Меня и моего мужа вы можете угостить курицей с дешевых тарелок – во-первых, потому, что мы соседи, а значит, в какой-то степени свои, во-вторых, потому, что мы простые люди. Почти простые, – мгновенно поправилась она, – и то я бы предпочла у вас в гостях хоть ненадолго почувствовать себя леди, такой же, как та, что была у вас первой гостьей.
Моих уверений, мол, я отношусь к людям не по классовому признаку, но что все же благодарна ей за советы, миссис Кентон уже не слышала, она допила чай и собиралась уходить – через час ее муж должен прибыть домой.
Уже за порогом она прокричала:
– Да, послушайте, я забыла самое главное: ведь все, чем вы меня угощали сегодня, было очень вкусно, я никогда не ела ничего подобного! И наелась до завтра!
– Прикажете расценивать это заявление как очередной акт английского лицемерия? – перегнулась я через порог.
Миссис Кентон погрозила мне пальцем.
По особенности своего характера – долго и трудно переживать всякие пустяки, а в минуту серьезной невзгоды хранить спокойствие, дабы утешать близких, я долго и трудно переживала свой провал с обедом. Никакие уверения доброй миссис Кентон мне не помогали. Вспоминались самые мелкие и неприятные подробности: и как икрой было измазано нарядное платье гостьи и как ушли оскорбительно рано. Гостья моя почему-то стала казаться неприятной, неестественно накрашенной пустой куклой. Да как могла я вообразить, что между мною и ею возникнет подобие дружеского чувства? С чего бы?
Нет, забыть, забыть и никогда не вспоминать больше об этих «лордах», черт бы их побрал.
Я уже начала забывать, что «лорды» сами напомнили о себе, прислав письмо с приглашением на обед примерно за месяц до дня обеда.
Да, в этом типичном английском доме с узкой прихожей и лестницей, начинающейся прямо от порога, наши пальто были не повешены, небрежно брошены на перила лестницы; мы, шагнув влево от лестницы на полшага, очутились в большой гостиной, где, конечно, уже сидели гости – муж и жена, возрастом чуть поболее нашего. Едва мы сели, как хозяин дома предложил на выбор разные напитки. Получив свои бокалы, все мы с улыбками расположения друг к другу начали разговор… о погоде. Я похвалила лондонский климат. Это было очень удачно – гости и хозяева заудивлялись, заволновались, и минут семь – десять шла приятнейшая перепалка о дождях и туманах. Потом незаметно разговор переметнулся к росту цен: накануне подорожали сыр и помидоры. Гостья – высокая блондинка с зубами такой величины, что, глядя на них, невольно хотелось воскликнуть: «Не может быть!», воздела руки к потолку и воскликнула:
– Нет, если дальше так будет продолжаться, придется сделать революцию!
Мне показалось, что о революции она сказала исключительно для того, чтобы польстить нам.
Хозяйка тоже участвовала в разговоре, выходя иногда в соседнюю столовую, где уже был накрыт стол.
Спустя полчаса после прихода все были званы к столу. Хозяйка рассадила нас так, что я попала рядом с хозяином, муж мой с гостьей-«революционеркой», а ее муж оказался рядом с хозяйкой.
