Текст книги "Мю Цефея. Только для взрослых"

Автор книги: Лариса Бортникова

Соавторы: Татьяна Леванова,Эльдар Сафин,Александра Давыдова,Максим Тихомиров,Максим Черепанов,Яков Будницкий,Ольга Цветкова,Татьяна Аксёнова,Ринат Газизов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Кажется, я трогал выбравшееся из гусеницы Нечто за тело и крылья. Кажется, что-то говорил. Кажется, плакал. Нечто светилось изнутри, обернутое невесомой материей трепещущих крыльев. Нежное, теплое, ранимое. Впервые я понял, как можно быть счастливым от возможности дышать одним воздухом с кем-либо. Я жадно глотал серебристую пыль, выходящую из пор существа, и верил, что еще чуть и оторвусь от земли – помчусь бестелесный куда-то на небо, где сидят на облаках птицы с человеческими лицами и молчат. Я прижал новую Вехеа к себе и зажмурился. Ощущения были такими, будто мне позволили коснуться чужой души. А потом она обвила мою шею, прильнула к моему телу, и я стал вечностью. Я не вру! Из-под моих пальцев вылетали, искрясь, миллионы новых миров, в которых кишели свои галактики, свои спирали пространства и скопления звезд. Там, на сотворенных мной планетах, жили люди и нелюди. Там рождались неведомые твари, и все они были во мне и боготворили меня. Я видел, как в мои храмы спешили мои дети и жгли на алтарях горькую траву. Я чувствовал их. Я знал о них всё. Словно гигантский орган размером с галактику, я выплескивал из труб своего сердца бесконечную, оглушающую любовь. Мгновения слились в нестерпимо сладкую, в нестерпимо короткую бесконечность. Я стал богом. А где-то в чужой реальности странный прозрачный мотыль размером с небольшую корову трогал мои щеки крыльями, пока я сходил с ума или, наоборот, возвращал себе истину.

Я кончил.

***

– Ну как? Хорошо было – потрахаться с ангелом, а? И кто из вас кому вдул? Ты ему? Или он тебе? Оксоёб сраный! – Шеф охраны пинал меня прямо в лобовую камеру носком берца. Душа моя вернулась с неба в искореженное, избитое голое тело.

– Господи… Как? Что это было? Неужели действительно ангел? Где она? Где оно… – прохрипел я, глотая соленый сгусток. Сколько ударов пришлось вынести, пока я пришел в себя?

– Идиот! – Шеф присел на камень. – Я тебе говорил, не связывайся с оксами. Знаешь, какое сегодня число? Седьмое августа.

Сперва я не поверил, но, проведя рукой по подбородку и нащупав приличную бороду, обомлел.

– Полторы недели?

– Угу. На поиски только позавчера вышли. Когда поняли, что как-то ты больно резво бегаешь и обратно не летишь. Зря. Эх. Как же зря ты это все. Курить будешь? – Пальцы начальника охраны чуть дрожали, пока он доставал сигарету из лётного портсигара. – Твои туристы улетели, если что. Старикан в порядке. Беспокоился. Пришлось наврать, что тебя, мол, срочно отозвали на Землю. Или что-то в этом роде. Дебил. Какой же дебил. Какие ж вы дебилы все.

– Камеру мне зачем расколотил? – спросил я, сев и привалившись спиной к валуну.

– Затем и расколотил, что не надо никому видеть то, что ты видел. Кури, кури.

От табака сильно кружилась голова. Полторы недели без еды и воды. Да как я только выжил? Шеф предупредил мой вопрос:

– Окситоцин. Поэтому и не сдох. Погоди, часа через два на тебя такой жор нападет. Мой тебе совет: пили прямо по курсу норд-ост. Там вроде бы поселение ваше стоит. Навигатор у тебя есть, батареек я подкину и паек недельный дам. Воды сам добудешь, турист.

– В смысле? – не понял я. – Какое поселение? Я домой хочу. На Землю.

– Какое? Да таких же кретинов, что и ты. Думаешь, один такой ангелоёб хитрожопый? Не пялься. Теперь тебе одна дорога – в лепрозорий. Я бы тебя пристрелил сразу, но нельзя. Ты ж типа человек. Э-эх! А какой был актер хороший. Я этот фильм, где ты русалку плющишь, раз сто смотрел.

– Это не русалка. Это рыба. Сом. Пять-пять-не встал опять. Вонючий, как задница. И дырки в нем нет. Монтаж это, – зачем-то сказал я.

Шеф пожал плечами. Почесал спину сухим прутиком. Поднялся. Аккуратно положил на траву небольшой контейнер. Затоптал каблуком окурок. Неожиданно поднялся зябкий ветер, и сквозь заросли металлом обшивки мелькнул егерьский летак. Медленно, будто нехотя, шеф пошагал прочь.

– Мне надо домой. – Горло саднило. – Погоди! Мне надо домой. На Землю. У меня дела.

– Какие дела? Нет больше у тебя дел на Земле, Мистер Икс. Конец фильма. А член у тебя и правда большой.

Я попробовал поползти вслед за ним, но тело не слушалось. Понимая, что происходит что-то странное, неожиданное, я из последних сил, хватаясь за ствол незнакомого дерева, встал на негнущиеся ноги. Заодно убедился, что планшет на месте и что хотя бы одна запись происшедшего здесь полторы недели назад у меня осталась.

Летак на секунду завис над поляной и исчез – пилот наверняка включил сверхзвуковой режим.

***

Я брел по лесу уже шестой час. Спотыкаясь о корни, задыхаясь от нехватки кислорода, я двигался вперед с тупой настойчивостью. Я не знал, куда и зачем иду. Я не понимал, что случилось. Навигатор мерцал зеленой шкалой, указывая на северо-восток. Когда я успел его настроить, не помню. Скорее всего, после того как жадно вскрыл контейнер с пайком и, давясь, затолкал в рот всю дневную норму. Кажется, я даже оделся. Или нет? Все стало каким-то медленным, неестественным, будто в никудышном сне. Я ждал, что вот-вот очнусь и, протянув ладонь, нащупаю клавишу настенного будильника. Но все так же неправильно жгло солнце и толкался в лицо неприятный ветер. Меня тошнило от чужих запахов, резкие звуки, так непохожие на земные, настойчиво лезли в уши. Сон… Сон. Это только сон. Мне снится этот лес, эти деревья, эта тропа, этот урод в прорезиненном балахоне… Урод.

– Когда спаривался? Когда? Слышишь? Эй, тебе говорю… – Голос чужака тускло колыхался внутри моих барабанных перепонок. – Зорь, ползи сюда! Тут у нас неофит.

– Мне нужно поселение, – проговорил я, как мне казалось, отчетливо.

– Оах-ха. И хто тут у нас? И хто же нас отодрал? Да хах хачественно. Имя. Имя у твоего мотыля хах?

– Ее звали Вехеа…

– Ага. Верха, значит. Веера.

Я потерял сознание.

***

Надо мной склонилось лицо, больше похожее на харю горгульи. Только глаза, внимательные карие глаза с темным ободком не дали мне завопить от неожиданности.

– Добро пожаловать в лепрозхорий. – Голосом горгулья обладала звонким и чуть насмешливым. – Я Зорь. Бывхший окхотник. А ты кто будешь, херой-любовник?

Он издевался. Слегка, самую малость. Как раз столько, сколько мне требовалось, чтобы прийти в себя.

– Мистер Икс… Точнее, Суворов. Александр – профессиональный порнотурист. Куда я попал? Что творится вообще. Сеть есть? Мне надо срочно связаться с моим партнером. С Землей. Где мой планшет?

– Значит, порняк? Белок за деньги трахаешь? Ну, ну… Порняков у нас еще тут не было. – Еще одна крупная, завернутая в брезент фигура появилась в темном проеме. Я лежал на армейской раскладушке внутри стандартного турист-блока. На потолке мигала желтым слабенькая лампа.

– Планшет! – уперся я, не желая отвечать незнакомцу.

– В изголовье глянь, турист. Всё на месте. Только зачем он тебе теперь? Через месяца три нечем тыкать в кнопки будет. У оксов, сам знаешь, лапок нет.

В отличие от охотника Зоря, этот не шутил. Несдерживаемая злость и отчаяние – вот что было в его густом хрипе.

– Да не торопхись ты, Саликх. Что ты парня заранее пухаешь? Дай в себя придет человекх.

– Человек? Ну, ну… – выплюнул Салих и, отодвинув Зоря плечом, нагнулся ко мне. Капюшон плаща съехал на затылок, и я стиснул зубы, чтобы ненароком не выдать охватившее меня отвращение. В мерцающем свете лиловые шелушащиеся наросты на месте, где полагается быть коже, выглядели устрашающе. Но лицо все еще было человеческим, умным и даже красивым.

– Что это? Что с вами? – Я не хотел. Губы выдохнули сами. – Это из-за оксов? Это зараза из-за них.

– Верно, порняк, думаешь. Десять минут кайфа, а потом вот это все! Но оно ж того стоило, разве нет? А, порняк?

– Саликх. Cам я раскхажу. Какхой он теперь порняк? – Зорь качал бесформенным черепом не то с укоризной, не то с жалостью.

***

«…А потом мозги уйдут в отхключку. И это неплохо, довариваться будешь уже в бессознанке. Если, кхонечно, решишь довариться до окхса, а не пулькху в лоб. Это ты сам решай, братихшка. Можешь прямо сейчас пулькху в лоб, мы поможем. Можешь до конца потянуть. Лучше потяни, сколько сможешь. Это не для тебя, для новенькхих. Кто-то же должен расскхазывать новичкам, что за хрень тут проискходит. И старичкхов провожать туда, кхуда попросят. Обычно около полукхгода или чуть дольше вся эта история занимает. Кто-то, как Веркха, так и не решается. Отпускхаем тогда на волю. Дело такое, что кхаждый сам за себя. Вон, братишек Бюьккхеннен мы вчера пристрелили. А Звягинцев Микхайло – верующий, ему нельзя. В сарайчике доваривается. Через неделю-другую оттащим его подальше отсюда в лес. И на Саликха обиды не держи. Ему тяжелее всех. Он обычный кходер, сюда приехал сеть налаживать, вышел ночью поссать без навикхгатора и заблудился. Дальше понятно. – Зорь ходил, вернее, переваливался на ластообразных конечностях из угла в угол и размахивал тупым отростком, растущим из предплечья. Я молча разглядывал истоптанный грязный пластик на полу.

– Сколько их? Нас. Ну, популяция?

– По прикхидкам, тысячи две на весь заповедник. Кхусеницы-то безобидны. Знаешь, кхусениц частенько дикари отстреливают, хоть никто про это и не распространяется. Так что винить окхсов за вот это… – Зорь развел то, что когда-то было руками. – Ну вот такой способ размножения у них. У нас.

– Суки они… Суки! Какие же твари! – Я говорил не про оксов. Зорь это понял сразу.

– Заповедникх в смысле? Акхгенство… Это да. Но ты ж понимаешь, бабло рулит миром. В целом они могли бы нас просто отстрелять всекх до единого. Начать с этого места, например. Так что кхгуманизм им тоже не чужд.

– В жопу такой гуманизм! Где планшет? Я им сейчас устрою гуманизм на всю порносеть. Я сейчас такой хайп подниму! Эту лавочку загасят раз и навсегда. Да я их вые…

– Ха-ха-ха, – захлюпал горлом Зорь, изображая смех. – Так это. Тебя прямо сейчас пристрелить, или до конца потянешь, или желаешь окхсом стать?

– Потом. Мне нужен планшет.

***

– А ты и правда звезда! – Салих пятый раз пересмотрел уже обрезанный ролик. Я оставил только самую главную часть. От момента, где я срываю ветровку, до момента, когда Вехеа, точнее, Вера Шевчук (так ее звали) скукоживается, превращаясь обратно в гусеницу, и ползет прочь от меня, лежащего без сознания на дне оврага. Очень, кстати, красиво и сексуально лежащего. – Шикарно.

– Еще бы не шикарно. – Голос у меня дрожал. И от того, что я видел, и от того, что чувствовал. Восторг, трепет, дрожь. – Я ж профик.

– Партнеру твоему кинчик переслать – не проблема. Тут у нас не ловит, но километр вниз по ручью – и отличная связь. Я-то знаю. Опять же ты еще дойдешь, в отличие от нас с Зорем. – Салих ухмыльнулся, оглядывая то, что осталось от его ног. – Дерзай, порняк.

– Меня зовут Мистер Икс. И это будет мой последний фильм. Отличное завершение карьеры, считаю. Снуки станет миллиардером. А местных говнюков после этого точно прикроют!

– Кхакхакха… – закудахтал Зорь со своей лежанки.

– Чего он? – обиделся я.

– Ты много видел про оксов инфы в сети, порняк? Думаешь ты первый такой? Ну, конечно, в части потрахушек с мотылем – первый. Герой. А так-то многие пытались. И мы с Зорем тоже. И что? Говорящие недогусеницы. Фейк. Монтаж. Вранье. Да и моментом выпиливают. Ладно… Дай еще раз посмотрю.

– Сааликх… – Зорь дождался конца фильма. – Не тяни.

– Понял, родной.

Салих поднялся, достал из кармана плаща пушку, равнодушно проковылял в угол к другу и выстрелил тому прямо в лоб.

– Твою мать… – вскочил я. – Зачем?

– В смысле? Да и нас двое теперь. Примем новичков, если будут. Михайло в лес оттащим. Пусть живет.

– А ты? – Я уже знал ответ Салиха.

– А я за Зорем. Скажу тебе, когда пора придет. Хорошо?

– Угу. Сделаем, – кивнул я.

– Спасибо, Саш.

– Похоронить надо Зоря-то, – спохватился я. – Где тут у вас кладбище или что-нибудь такое.

– Оксы моментально разлагаются, родной. Учи матчасть. Я спать.

Я собрал то, что осталось от Зоря, – крошечную совсем горстку серой перхоти – в ладонь и выбросил в окно. Хотелось что-то сказать пафосное или трогательное, но я не знал, кто такой Зорь, как его зовут на самом деле и был ли он хорошим человеком. Поэтому просто открыл окно, выбросил Зоря, закрыл окно. Вернулся на лежак, закрыл глаза и провалился в сон.

***

– Я решил. – Утром я подошел к спящему еще Салиху и пнул его ногой в то, что когда-то было задницей. – Я ночью все решил.

– Что решил, родной? Только умоляю, не проси убить тебя сейчас. Я хочу спать, и нам надо еще оттащить Михайло в лес. Один я не справлюсь.

– Нет, Салих. Мы будем снимать порно. Я буду. Я буду первый в мире сучий окс – порнозвезда.

– Чего-о?

– Ты ведь сможешь переставить камеру из планшета мне в лобешник? И настроить так, чтобы она, – я сглотнул страх и восторг, понимая, что в этот момент становлюсь легендой ксенопорноиндустрии… – чтобы она включалась и давала прямую трансляцию в сеть, когда я буду этим… ну ангелом там или мотылем.

– То есть когда станешь человечкам по самые гланды вдувать, что ли? – заржал Салих. Наросты на его лбу затряслись в такт смеху. – Ну можно подумать. Задачки ты ставишь, однако, порняк! Ты ж понимаешь, что тебя максимум через три трансляции загасят.

– Ты ничего не понимаешь в пореве и бизнесе, родной. Поэтому я звезда, а ты простой кодер. Кто ж станет гасить свой рейтинг и свое бабло? Великий Мистер Икс – Ангел из Заповедника. Чуешь фишку? Иди-ка думай, как в меня камеру сунуть, пока не «сварился» до конца.

– Лучше б ты трахал белок. Лучше б ты просто трахал белок.

Любитель жанра (Ринат Газизов)

Приговор вкуса обладает своеобразной непререкаемостью.

Ханс-Георг Гадамер

До последней минуты эти вопросы, в сущности ничтожные, ибо никак не продлевают жизнь и не наполняют смыслом ее остаток, будут стоять передо мной. Что ужаснее: сладострастие мое или их предательство? Кто же прав в этой истории? Кто окажется стороной, что получила выгоду? Правда ли, что выгоду всегда получает государство – как наибольшее разумное, что поглощает любое наименьшее?

Я отмахнусь от вопросов – и проснусь снова. Окажется, что я, забывшись, отбрасываю сонной рукой занавесь и вижу, узнавая привычные вещи, как подпрыгивает луна в такт путевой трясучке. Откидываюсь на подушки. Мерцает светильник в кованом обруче. Треуголка моя под скамьей.

Карета сходит с тракта, и я ощущаю, как Жак, напрягая на козлах свое короткое крепкое тело, наваливается на рычаг. «Опять шалит рыжуха…» – шипит слуга сквозь зубы. В окно прозрачной лапой забирается запах влажных лугов. Звезды сверкают. Стрекочут сверчки.

– Что за напиток ты подаешь, Жак, если я тружусь не просыпаться, а воскресать каждую полночь?

Голос высокий, аристократический. Так разговаривает Гиона Густаф, наблюдатель и консультант его величества. Это мой голос.

– Господин, крепость напитка под стать длительности пути.

Из-под шеи я вынимаю футляр с императорской грамотой. Печать Карла IX Месмерита открывает путь на любых границах королевств Копиганса. Такую выдают, когда наблюдатель его величества отправляется в путь для исполнения приказа.

– И долго ли до крепости Штимера? Ты видел путевые столбы?

– Так же ясно, как глаза того сурка на холме. Мы в трех милях. Выгляньте слева, там башня.

– Но скажи про сурка, отчего не спит сурок?

– Отчего не спит и человек, и зверь? – парировал старый плут и тут же заметил другим голосом: – Господин, вам надо эта… засвидетельствовать.

– Останови. Руку, Жак.

Я вошел в поле дикой ржи и долго рассматривал гирлянды, висящие на деревьях. Я не решался подойти.

Вокруг деревьев в землю были воткнуты истуканы; они отливали металлом под луной. Воздух тоже пах металлом. Ладони вспотели, когда я выбрался на примятую тропу – к конскому трупу. Брюхо было вспорото. Животное умерло в страшных муках, я чувствовал, как в прошлом огромная жизнь вытекала из раны.

Не надо тебе дальше, Жак…

Я ходил меж дубов. Вслушивался, как висят трахеи на ветвях, ветвятся на бронхи – черные, разбухшие, похожи на имбирные корни. Призрак дыханья сновал в полых трубках, и слышал его только я. Из дупла торчала связкой хвороста дюжина рук, пальцы указывали вниз, и там, в корнях, я нашел слипшиеся глаза – словно грибное царство крохотными шляпками вспучивалось из тверди.

«Идолы» оказались человеческими останками: тела обрубили и вкопали стоймя в землю. Черный жук барахтался в шейном срезе: перебирался кругами по загнутой внутрь коже, скользя в кровавое озерцо и поднимаясь, – живой медальон без цепи. На нагрудных пластинах я различал герб графа.

Я не нашел трупов врага.

Может ли быть враг у Штимера в самом сердце его земли?

– Господин Густаф, сюда!

Поле уходило в низину, рожь сменялась луговой травой, и почва заболачивалась. Почва хранила следы. Жак мог бы сесть в один из них, но не покрыл бы след чудовища.

Имперский совет предупреждал его величество: здесь творится неладное. Но кто бы мог подумать, что неведомая угроза настолько опасна?

– Мы бы заметили это чудовище, Жак? Издалека?

– Куда яснее, чем крепостную стену, господин, – откликнулся он с наигранной бодростью, но я знал, насколько мой бывалый спутник потрясен.

Прежде чем тронуться, слуга спросил, отчего гарнизон не похоронил своих конников. Жак недоумевал, а я не нашелся с ответом.

Пока мы добирались до ворот, я вынул из походного набора перо и чернильницу, попытался передать свежие ощущения бумаге. Дощечка то и дело скользила на коленях, я лишь перепачкал панталоны. Тогда я зажмурился и запомнил то чувство. Когда гуляешь среди художественно разметанных останков, с которыми играют полевки, ветер – ветер, что на самом деле искаженный вопль с того света, и космический свет.

Тяжесть внизу живота. Набухающий морок.

Прелюдия.

Стражники, увидев наш экипаж, попятились к подвесному мосту.

Капитан выступил, отбрасывая плащ. Героическая стать, артуровский типаж. Я оценил, как славно он подходил старой кладке, зубцам, берущим в захват ласточкиных хвостов звездное небо, как факелы по обе стороны ворот удваивали капитанскую тень. Правый висок кольнула боль.

– Приказ графа: у вас есть капля в чаше моего терпения, чтоб убраться! – выкрикнул капитан, ах, как он путал слова от испуга. – Никто не входит! Никто не смеет приблизиться!

– Мой господин, – прошептал слуга, склонившись ко мне, – дайте мне его проучить…

– Излишне. Я желаю проснуться, Жак.

– Но мой господин… Последний наряд в сундуке… Исколоты мои пальцы об иголки…

На самом деле он был счастлив видеть меня и этот аттракцион.

Я выпрыгнул из кареты, на ходу откупоривая футляр.

– Грамота его величества Карла IX Месмерита, – звонко раздался мой голос, и крепостная громада чуть подалась назад, как и стража за капитанской спиной. – Императора Карла по прозвищу Кулак Обильной Ганзы, коему я, Гиона Густаф, наблюдатель его величества и имперского совета, по служебному положению обязан донести о творящихся бесчинствах на земле вассала…

Капитан выставил меч перед собой, взявшись за рукоять обеими руками.

– Господин! – вскрикнул Жак, правдоподобно изобразив испуг.

– Ни шагу дальше!.. – взвился капитан.

– …слухи о которых прошли через Копиганс, чтобы вознестись до… – тут мне не хватило дыхания, и капитан не выдержал.

Меч вошел мне в левый бок между седьмым и восьмым ребром. Усилием воли я сместил органы в правый бок, оставил неминуемому лезвию лишь межмышечную пленку и кожу. Раздался треск рвущегося платья. Кто-то из стражи перекрестился. Ночной воздух огласило воронье. Капитан всхлипнул и выпустил меч, но я ободряюще шепнул: «Выньте скорее, милорд, выньте». Он опешил больше от вежливости моей, но поручение выполнил.

Я потребовал факел. Разоблачился, дабы прижечь сквозную рану. Сколько помню, Гиона Густаф не отличался ратным умением и не уворачивался от инструментов насилия, ибо был выше суеты тела. Жак уже хлопотал над моим нарядом, ворча и гордясь своим хозяином, а также придерживал платок у моего носа, ведь я не терпел запаха горящей плоти.

Кого-то из стражников вывернуло.

– Я не призрак, капитан. Вас не казнят. Поселите слугу при казармах. Жак, подбей клинья под колеса, не желаю, чтоб этой ночью, когда луна сильнее моих повелительных мыслей, наша карета умчалась прочь.

– Будет сделано!

– Ведите, капитан.

Я поддерживал вояку, у того подгибались ноги. Мне удавалось сохранить притом благородную осанку, что, несомненно, признак силы. Кстати, о силе…

Любая сила во вселенной есть луч Блага. Оно нисходит из неведомого в области звезд, потом через толщи воздуха к самой земле, и на всем пути оно претерпевает искажения. Но мы знаем о Благе, о его совершенстве изначальном. Я – моя одежда, ум, манеры и речь – есть явление множества искажений. Я, согласно природе всего сущего, несовершенен, но совершенен мой император, его величество Карл IX, он в этой аллегории и есть само Благо. Тут вы спросите – а где же Бог? Я разведу руками, ибо человек светский и платонического мировоззрения.

Изворотливые купцы, намереваясь втридорога втюхать модные пулены, речуют так же: «Обувь, что принята в самом имперском дворе!..» Всё идет сверху вниз.

Нет же, мне явно следует записывать свою мудрость!

Граф Штимер извинялся перед посланником его величества до тех пор, пока в рот не полезла свежая дичь. Он напомнил мне Веласкеса Форти, переделанного природой на северный манер, с друидической бородой и непослушными вихрами. Я сразу решил, что он очень далек от корня зла на своих землях. Чутье подсказывало: этот жизнерадостный толстяк не связан со слухами о творящейся здесь чертовщине; скорее всего – он простой слуга тьмы, который и не ведает своей роли.

Хохоча граф Штимер поведал, что однажды они с бароном Фортинбером заключили дурацкий спор. Фортинбер утверждал, что мечников у него столько, что способны заполонить ржаное поле (то самое, где я наблюдал печальное побоище), а там рукой подать и до крепости Штимера – что, несомненно, являлось игривой угрозой. Граф же попросил живых доказательств, а графский лекарь Везалий выбрал подходящий день. В тот день разразилась гроза, которая поджарила вояк до единого, потому что в поле с железом ходить опасно.

Графская дочь Мария Штимер, чья красота даже превышала отцовскую глупость, за время ужина ни разу на меня не взглянула. Я решил, что она глубоко несчастна, имела место тайная история любви. Вокруг нее дрожало марево недосказанностей. Когда я тянулся к фазанам, что обитали на ее краю стола, пальцы мои становились липкими от пота – до того я был возбужден таинственным ее видом.

Я наплел такое кружево словес, что граф стал задыхаться от громоздящихся в основном ботанических сравнений и куртуазных аллегорий в отношении его дочери, а та краснела и кивала, тихо шелестя оправдания своей красоте. С большим напором я признал, что любой мужчина в крепости проявил бы чудеса мужества, чтобы завладеть ее сердцем, потом я с трудом ушел от сомнительного сравнения ее самой – с крепостью, мужчин, штурмующих крепость… и тут она выбежала из комнаты, странно передернув плечами.

Граф просил не брать в голову, высоко оценив столичное умение преклоняться перед красотой, но я видел, что он… не зол и не даже не обеспокоен, а как будто бы раздосадован.

Лекарь Везалий заверил, что даст Марии особую настойку из луговых цветов, которая приводит в порядок нервную систему. Он так и сказал: «нервную систему», и эти слова меня неприятно поразили, они были грубы, они были неуместны. Я выбросил их из головы. Везалий сел так, что я не видел глаз, а лишь сгустки тени от щек до лба. Фактура подобных мужчин образуется, когда пышущий здоровьем, крупнокостный, от рождения забияка и хохмач однажды ломается, теряет мясистость, а с нею и грешную сторону тела, желание выпивки, похоть, воинственность и становится похож на монастырского фанатика.

Чуткие да липкие мои пальцы похолодели: от лекаря веяло могильным холодом, и я напустил на себя самый отстраненный вид, на который был способен, и лишь верный Жак, стоявший при дверях, понимал, насколько я возбужден.

Четвертый заседающий… имя тщедушного и неулыбчивого мальчишки, что прибыл из столицы, чтобы наваять портрет графа, мигом вылетело у меня из головы, хотя я отметил, что в Академии ходили слухи о вундеркинде с рукой и глазом старого мастера.

Крепостной капеллан слег с лихорадкой, тем наше сборище и ограничилось.

– Мы слышали о вашей самоходной карете, – сказал граф. – Какими чарами вы заставили крутиться колеса?

– О, это долгая история, – я поднял кубок, – обрел дивный экипаж я в предыдущей поездке. То была заварушка в Полесье. Повелитель приказал мне сопровождать дипломатическую миссию Копиганса. Пока дипмиссия торговалась со славянами, я, к своему счастью, разжился враждой со стороны ведьм Узбинки. Три из них пали под моими чарами сразу. – (В этом месте лекарь Везалий впервые шелохнулся.) – Четвёртая – Янка – сопротивлялась дольше.

Бледная Мария к тому моменту сбежала, и я мог не сдерживать себя в описаниях.

– От ее заговора меня в дождь разбивает ревматизм. Ах, Янка! Я превратил ее в левое переднее колесо, с рыжиной по ободу… Увы, ведьма столь своевольна, что Жак иногда берет правее. Карета из-за колесной строптивости рискует свалиться в кювет! Видите ли, то было мое убеждение, что женственность под мужским предводительством есть двигатель жизни, ну и еще она округла, потому четыре ведьмы, нанизанные на ось, дают мне ход. Однажды Янка отбилась от оси и кинулась наворачивать вокруг Жака, не давая тому ходу в уборную… где же это было?..

– Браво, милорд! – Штимер отмахнулся окороком. – Думаю, мы уняли первый голод, пока слушали вас, и теперь-то готовы к энергичному десерту…

Когда беседа становилась легкой и далекой от предмета моей службы, я отвлекался на странный треск в воздухе. Дело было не в горящих поленьях там, где за спиной графа облизывался камин. Треск не стрел, входящих в мишени, и не соломы под боком – он вселял в меня беспокойство.

Наконец я объяснил свое присутствие, а граф объяснил то самое зрелище.

По его мнению, конников убила нечистая сила из деревни, что в трех милях отсюда.

Она называлась деревня под холмом, и умом я внимал: о том, что конники его держали путь к барону Фортинберу, чтобы помочь с усмирением народного бунта, – но в моем сердце струилась эта деревня под холмом, и я, как бы пролезая и трясь меж этими словами, испытывал ощущение сродни тому, что бывает, когда взбираешься по канату, и рельефный его хвост при объятии ногами вводит чресла в странное и неразрешимое возбуждение – вот такими были эти слова: деревня под холмом!..

Капеллан запретил наведываться туда и хоронить павших.

Днем я обязан оценить тамошний люд. Меня переполняли вопросы.

И лишь теперь я удивился, что эта компания так охотно собралась ради меня в зале да посредь ночи. Сумерки уже за окном! От всей души я принес им извинения и объявил, что готов отправиться на покой. Граф рассмеялся и сделал ручкой. Капитан поклонился. Лекарь остался недвижен, и только художник поднялся.

– Будьте осторожны в каком-либо другом кругу с комплиментами по отношению к Марии Штимер, господин, – сказал юный мастер.

Взгляд его был строг, он не походил на поклонника. Должно быть, история Марии куда трагичнее…

В холодных моих покоях я тщетно пытался уснуть. Потом по нужде меня смутил чужой ночной горшок, а вовсе не тот, что носил после меня Жак. Терпеть не могу вещи интимного свойства, к которым надо привыкать заново.

Я слышал, как зловеще скрипит дверь где-то лестницей ниже. Вот волосы Жака были настолько сальными, что их хватило бы на смазку петель всех замковых дверей, но мой слуга, увы, недостижим.

Мысли о ночном сборище, кучке натянутых людей, которые с пониманием отнеслись к моим обязанностям и извинились за излишнее рвение капитана. Как Мария не поднимала взгляда, как невидимая беда, словно ярмо на шее, тянула ее к тарелке с похлебкой. Слишком бодрая улыбка графа. Жестокое лицо Везалия. Юноша с краской на вороте…

Я содрогнулся от холода и прислушался. В окно била полная луна. Шелест крыльев летучих мышей нарастал. Я вдруг понял, что мерзну от сквозняка, что тянул из щели между изголовьем и стеной.

Не успев удивиться, я вскочил, толкнул кровать – и мне открылся темный ход. Пришлось встать на четвереньки – я не сомневался, что должен его исследовать. Дважды ход повернул налево, не думаю, что прошел более тридцати шагов. Уткнувшись в тупик, я сперва запаниковал. Сердце так и разразилось набатом, как вдруг возник свет. В стене обозначилась щелка, из нее выходил теплый свечной луч.

Увиденное взволновало меня.

В покоях, абсолютно похожих на мои, жил художник. Юноша расхаживал, запахнувшись в серую хламиду, и белый треугольник его безволосой груди как бы светился меж холстов, которые были повсюду. В центре помещения предстала картина, выполненная в багровых и черных тонах. Девушка, совершенно точно похожая на Марию, льнула к мужчине, которого я не знал. Он был высок, с правильными чертами лица; я испытал зависть. Меж ними, но чуть выше, формировалась под кистью ваятеля смутная фигура, которая так и не могла собраться из когтистых вихрей, зловещих спиралей, мрака. Я тщился ее рассмотреть.

Выходит, по ночам юноша вовсе не оттачивает графский портрет, по заказу которого и был сюда вызван.

Не помню, как долго я сидел, но колени мои стали ныть, а голова закружилась от запаха краски, очевидно, столь густого, что проникала в щель и разливалась в воздухе моей кротовой норы. На меня накатила боязнь быть запертым, стиснутым в тоннеле.

В этот момент кто-то ворвался в покои художника, и пламя свечей встрепенулось. Я не мог увидеть ночного гостя – лишь спину юноши. Судя по спокойному тону голосов, встреча их была договорена, и тут художник обернулся.

Его глаза точно впились в мою лазейку! Я ринулся обратно, насколько это было возможно: все же я пятился на четвереньках, скорее, скорее назад!

Императорский консультант Гиона Густаф метался по своей комнате, отдаваясь странному беспокойству. Наконец, когда едва показался рассвет, подбираясь розовыми перстами из-за горизонта, я уже засыпал, в одежде, взмыленный, уставший. Угасающий мой взгляд скользнул по унылой сельской картине, кривым дорожкам трещин в башенных камнях и уткнулся в окно.

Вот тогда меня настигло второе потрясение.

Какой-то человек висел за окном. Кажется, цепляясь за башенный парапет, наподобие летучей мыши, так что плащ его перегородил для меня мир снаружи. На секунду он перестал скалиться, и я признал в нем господина, которого под руку с Марией запечатлел художник. Такое чувство, что именно этого господина не хватало нашей ночной трапезе…

Он оторвался от стены, отпустил себя, успев сверкнуть алыми зрачками – это предупреждение! – и рухнул вниз!