Текст книги "Маловероятно (ЛП)"
Автор книги: Л. Дж. Шен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Явно незнакомый со всем спектром человеческих эмоций, хахаль-пижон смотрит на нас. Он словно впервые выступил свидетелем брани. Он немного выше меня ростом и очень похож на Брэда Питта времен девяностых с этим взглядом, говорящим: «Это твоя жизнь, и она закончится в любую минуту». Но его отличие от Тайлера Дердена в том, что даже при помощи увеличительного стекла я не смогу найти в нем ни капли мужественности. В балетной пачке и то феромонов больше.
Разочаровавшись в конкуренте, я поворачиваюсь к Авроре и щелкаю пальцами.
– В этой жизни, пожалуйста. И захвати куртку. Я пишу на улице, а ты, как известно, холоднее айсберга, уничтожившего Титаник.
Аврора недовольно топает к двери.
– Не айсберг вини. Вини ирландцев, которые построили корабль… – бурчит она.
– Черт, все с ним было нормально, когда он прибыл в Саутгемптон. За брак мы не виноваты.
Я еле сдерживаю улыбку. По секрету признаюсь: Аврора не жуткая зануда.
– К тому же, что ты такое? Вроде в последний раз мы установили, что твой отец не был викингом.
Она открывает рот, несомненно готовая нанести мне словесную оплеуху, как вдруг вмешивается ее недоумок.
– Любимая? – окликает ее пижон.
Меня буквально корежит от этого прозвища. Любимая. Он так небрежно кидает это слово, что дико хочется пихнуть его голову в полное ведро хлорки.
Аврора поворачивается.
Он протягивает ей камеру с тумбы.
– Наверное, захочешь взять с собой, – подмигивает он.
Ее румянец становится гуще, насколько это возможно. Сгорая от стыда и трепеща, она вырывает камеру из его руки.
– Спасибо.
– О, и ты уронила салфетку из паба, которую так упорно уговаривала забрать. – Он наклоняется, подняв салфетку из «Кабаньей головы», и подает ей.
Знаете, я реагирую. Конечно, реагирую – импульсивной красноречивой мыслью «Брось своего парня сию же минуту, потому что мне скучно».
В конце-то концов, я живой человек, хотя в последнее время таковым себя не чувствую.
Но не подаю вида, даже когда она берет салфетку, комкает ее в кулаке и выбрасывает в ведро под тумбой.
– Очень странно забирать такое из паба. – Я постукиваю пальцем по нижней губе, ой как заинтересовавшись таким поворотом событий. – Ты подцепила грипп в самолете? В ванной в шкафчике есть салфетки и жаропонижающее.
– Нет-нет, – смеется пижонистый хахаль, очень довольный резкой сменой моего настроения, и закладывает свою подружку: – Рори что-то вроде эксперта по салфеткам. Она собирает салфетки везде, где мы бываем. На самом деле порядком глупая привычка.
– Порядком, – передразниваю его аристократичный акцент.
До сих пор поверить не могу, что она трахается с парнем, считающим коллекционирование сентиментальных вещей глупой привычкой. Что она не рассказала ему о нашей сделке. Хотя нет, в это как раз поверить могу. Она всегда была лживой штучкой.
– Не потрудишься уточнить насчет ее одержимости салфетками?
Аврора хватает меня за запястье и тянет к двери.
– Хватит валять дурака. Давай закончим с работой.
– Уф, не помню, чтобы раньше она была такой бойкой. Чем ты ее кормишь? – Я стряхиваю ее руку и улыбаюсь Каллуму.
Тот смеется. Он думает, мы друзья. Боже ты мой, у этого парня ни одной извилины в голове.
В коридоре я решаю совершить сраную неловкость. Я поскальзываюсь и пригвождаю Аврору к стене. Она отпихивает меня, но ее толчок неощутим. Наши тела тесно-тесно прижаты друг к другу, в воздухе чувствуется страсть, феромоны и прошлое, которое принцесса Аврора не в силах стереть, сколько бы лягушек она ни перецеловала.
Я прижимаюсь грудью к ее плечу и шепчу на ухо:
– Попалась.
***
Выйдя из дома, я усаживаюсь на траву, положив перед собой раскрытый блокнот, и притворяюсь, что пишу. Вероятность стать слепой итальянской монашкой выше вероятности, что сегодня я сочиню хоть слово. Но если Рори займется под крышей этого дома сексом, то только со мной. Или не займется совсем.
И, боюсь, никаких компромиссов.
– Темно. – Накинув кожаную куртку, Аврора трет руки, рыская взглядом по дворику.
– Ты сегодня на высоте в своих расследованиях. Не задумывалась вступить в ЦРУ? Нельзя терять такие ценные кадры с пытливым умом. – Не глядя на нее, засовываю за ухо ручку и хмуро смотрю на пустую страницу.
Я хоть член с бабочкой могу нарисовать в блокноте. Стоит кромешная тьма, и никто из нас не заметит.
– Suí síos le do thoil.
«Садись» на гэльском языке.
Она не обращает внимания на мой портящий все веселье комментарий.
– Извини, я не разговариваю на мертвых языках. Подожди, пожалуйста.
Аврора бросается в дом и возвращается с пластиковым пакетом. Она вытаскивает два фонарика, кучу свечей и коробку спичек. Я невозмутимо наблюдаю за тем, как выпадают из ее хрупких ручек свечи. Аврора смущается и суетливо пытается их собрать.
– Собираешься вызвать свою давно утраченную душу на спиритический сеанс? – громко спрашиваю я.
Она напряженно хихикает.
– Просто вспомнила, какой темной была ночь в твоем дворе, когда… – Включает фонарики, поставив один за мной, а другой – напротив, а потом качает головой.
Когда я невольно лишил тебя девственности, потому что твой бывший не удосужился закончить свою работу, а взамен подарил тебе кучу оргазмов. Да.
– В общем, я притащу сюда что-нибудь из мебели, чтобы зажечь свечи. Без света мне не удастся сделать приличную фотографию.
– Ура, капитан Очевидность. – Я внимательно разглядываю ее лицо, ища крупицы эмоций.
Аврора молчит в ответ. Когда она снова заходит в дом, я бреду за ней. Конечно, я веду себя как козел – и, по моему скромному мнению, мои попытки не остаются незамеченными, – но я не могу смотреть, как она посреди ночи будет таскать тяжелую мебель.
Я несу кофейный столик, на который она указала, и ставлю его во дворе. Она выстраивает вокруг него свечи и зажигает их. Я возвращаюсь на прежнее место между фонарями, вытаскиваю из-за уха ручку. Насупившись, смотрю в блокнот. Краем глаза вижу, как Аврора устанавливает фокус камеры.
Она приседает на одной ноге и делает снимок. Я стискиваю зубы, вспоминая, что она сделала с предыдущими моими фотографиями. Вспоминаю ее жестокие признания. Ее красивое ледяное сердце.
А теперь вдруг она коллекционирует салфетки и спрашивает, не привезти ли мне что из магазина, и интересуется, как поживают мама и отец Доэрти. Что-то не вяжется.
– Салфетки, – задумчиво говорю я, поднимая голову. Одно слово, в которое втиснуты пять тонн воспоминаний.
– Разве не ты установил правило «никаких разговоров»? – Аврора невинно хлопает ресницами и делает очередное фото.
Она встает и меняет местами фонари, теперь они светят мне прямо в лицо. Я даже не морщусь. Меня и так выматывает сидеть тут, в саду, с блокнотом.
– Это заявление, а не предложение мировой.
– В таком случае, я не принимаю это заявление и топчу твое «не предложение мировой», – со злостью отвечает она.
Я получаю извращенное удовольствие, зная, что задел за живое. Ненависть – самое похожее на любовь чувство, которое только можно выжать из недостижимого.
Мне тоже удалось ее расстроить!
Я поднимаю глаза, и наши взгляды встречаются – как встретились много лет назад на Друри-стрит. Даже тогда я без тени сомнений знал, что этой девушке суждено изменить мою жизнь. Тогда я не ведал, что она предпочтет пустить мою судьбу под откос и приведет к череде несчастий, затронувших всех, кто мне дорог.
– Рано или поздно, но нам придется играть по правилам. Твой пижон завтра уедет, – фыркаю я.
– У него есть имя. – Аврора опускает камеру и недовольно смотрит.
Кен. Как пить дать, Кен.
– Да плевал я. – Не сводя с нее взора, я вжимаю ручку в страницу, пока она не начинает рваться.
– Каллум. – Она кладет камеру. – Его зовут Каллум Брукс.
Я дергаю плечом.
– А я слышу «пижон».
И царапаю мысль в блокноте.
Хватит быть такой красивой и настоящей и перестань вести себя так, словно ты у себя дома.
Это возможно?
Может ли она любезно просветить меня, чем я думал, когда разрабатывал этот план? Чего собирался добиться, кроме как протащить ее по дороге несчастий, по которой и сам прошел не одну милю?
Рори делает еще несколько снимков. Я покусываю кончик ручки. Не понимаю, как авторы так делают – как они изливают слова на равнодушную пластмассовую клавиатуру. Все это бесчувственно и безлико. Я могу писать только на бумаге. Сдается, Рори могла бы стать автором. Сдается, она могла бы писать с помощью макбука, прародителя всей стильной технозаразы. Мне тошно только при мысли об этом.
Да и вообще, с каких пор я перестал называть ее Авророй и снова стал звать «Рори»?
– У тебя есть макбук? – вырывается у меня.
Она качает головой, но не смотрит на меня, как на психа. Я всегда обожал это в ней.
– А что?
– Забудь. Итак, салфетки, – повторяю я.
Она вздыхает.
– Пустяки.
– Пустяк так пустяк, в противном случае его бы не существовало.
– Кто-то собирает подставки под стакан, открытки, марки. Я собираю салфетки. Ничего особенного.
Молчание.
Я смотрю в блокнот. Потом на нее.
– Просто кажется, это дикость какая-то, ведь у меня сложилось впечатление, что ты меня ненавидишь.
Она перестает смотреть на сделанные снимки. Сводит брови.
– Зачем мне ненавидеть тебя?
Действительно, зачем.
Зачем?
Я миллион раз задавал себе тот же вопрос, размышляя, не купить ли билет в Америку, не отправить ли ей билет в Ирландию, не вырвать ли из груди собственное сердце и подбросить к ее двери.
– Тогда я не ненавидела тебя, – шепчет она. – Но теперь начинаю.
Она смотрит мне в лицо, напоминая, почему я не могу отпустить ее даже после того, как мой мир разбился вдребезги. Некоторые люди возвышают тебя, а некоторые тянут вниз. А Рори? Она тянет меня в разные стороны и рвет на части.
Я вспоминаю о Кэтлин.
О наших семьях.
О своем главном обязательстве, которое к Рори никакого отношения не имеет.
Рву бумагу и сминаю ее.
– Погоди-ка, дай сделать снимок. – Аврора движется в мою сторону, но слишком поздно. Я бросаю бумагу в рот и проглатываю. С горящими глазами она останавливается. Оранжевое свечение от обилия свечек делает ее похожей на ведьму из средневековья.
– Ты сумасшедший, – шепчет она.
Я знаю.
Записываю другое предложение.
Куда бы ты ни взглянул, везде жизнь. Даже в неодушевленных предметах. И в смерти тоже.
– Подойди, сними это.
– Твои отредактированные мысли? – Она качает головой. – Нет, спасибо.
Аврора Белль Дженкинс меня ненавидит.
Но ненависть всего лишь слово.
А я намерен доказать, что ненавижу ее гораздо сильнее.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Наши дни
Рори
Первые лучи солнца окрашивают небо в лиловый цвет и падают на Мала, подчеркивая идеальные изгибы и грани его лица.
Я делаю еще одно фото. Он мало пишет, но я здесь не для того, чтобы отслеживать подвижки в его работе или отсутствие оных.
Понятия не имею, какую часть из этих снимков Райнер задействует для вебсайта, обложки альбома или документального репортажа. Не знаю, какие у него вообще задумки по поводу этого проекта. Но мне не терпится загрузить отснятое в компьютер и начать работу. Я хочу рассматривать лицо Мала в одиночестве. Не желаю, чтобы он оказался осведомлен, какое впечатление производит на меня его внешность.
Я встаю и обхожу двор в поисках следующего идеального ракурса. Мал в своем прежнем стиле уже десять минут болтает о песне «Ironic» Аланис Мориссетт.
–… в ее примерах буквально не было настоящей нелепицы. Особенно с мистером «Веди себя осторожно», который боялся летать и все-таки погиб в авиакатастрофе. Это не ирония. Ладно бы он умер в автокатастрофе. Вот это и есть определение иронии. Выражение, которое стилистически дает обратное значение. Что, несколько человек сели работать над песней и никто – ни одна живая душа – не потрудился объяснить ей, что в песне нет ничего ироничного? С другой стороны, думаю, самая большая нелепица в том, что она написала песню об иронии, в которой нет ничего ироничного.
Я улыбаюсь, но ничего ему не отвечаю. Необыкновенно приятно лицезреть, что он в своей стихии. Сразу же вспоминаю, что под личиной желчного козла он все тот же веселый, неугомонный, очень творческий и остроумный мужчина.
И к тому же весьма опытный в постели.
– Ты любишь свою работу, – ни с того ни с сего констатирует Мал.
Ночью мы порой разговаривали. Коротко и едва ли интеллигентно, но прогресс заметен. Еще рано радоваться, все может измениться, как только из Дублина вернется Кэтлин. Однако мне кажется, он немного оттаял, узнав, что я собираю салфетки. Я вообще не понимаю, зачем Мал пытается выставить себя сволочью. У него ужасно выходит. Он один из лучших и самых классных людей, что я знаю.
– Люблю. А ты? – Хмуро смотря на камеру, настраиваю фокус.
– Ты его любишь? – Он не обращает внимания на мой вопрос.
У меня перехватывает дыхание, большой палец замирает на кольце фокусировки. Я глубоко вдыхаю, подхожу к Малу, готовясь сделать снимок крупным планом. Мы так близко друг к другу, что чувствую кожей его дыхание. Оно неспешное. Теплое. Возбуждающее.
– А ты любишь ее? – шепчу в ответ.
– Я люблю, – медленно произносит он, – и лелею мысль, что скоро ты будешь стоять передо мной на коленях, Аврора Дженкинс.
Сначала я думаю, что он шутит, но потом вижу в его взгляде решимость и замираю. Он серьезно. Он не счастлив с Кэтлин. По спине бегут мурашки.
– Ты не любишь ее, – закрыв глаза, проговариваю я на выдохе.
Он женат не по любви.
Мал открывает рот, чтобы ответить, но я слышу стук по дверной раме.
Я резко поворачиваю голову и вижу на пороге Каллума. Он помылся, надел костюм, уложил волосы и готов к отъезду. На плече висит кожаная спортивная сумка бежевого цвета. Каллум похож на модель Армани.
Он в замешательстве смотрит на нас. Когда я понимаю, как близко стою к Малу, и отпрыгиваю от него как от огня, лицо моего парня становится добрее.
– Я уезжаю. – Согнув палец, он жестом велит мне подойти и попрощаться. Я ставлю камеру на кофейный столик и приближаюсь к нему. Нутром чую, мне нужно убедить его, что увиденное им роли не играет.
Впрочем, он ничего такого и не увидел. Рука на плече была обыденным жестом, означающим «ты в порядке?». Никакого тайного смысла типа «я хочу сорвать с тебя одежду».
Я иду за Кэлом в дом, чертовски хорошо зная, что Мал не фанат публичного проявления чувств. После его признания, понимаю почему. Он несчастлив в браке, а жить под одной крышей с влюбленной парочкой при таких обстоятельствах – сущий кошмар.
Я закрываю за собой сетчатую дверь и, оглянувшись, убеждаюсь, что Мал не смотрит. Только тогда обхватываю шею Каллума руками и покрываю его лицо жаркими поцелуями.
– Приезжай на новогоднюю вечеринку, – прошу я. – Пожалуйста.
Он трется носом о мой нос и хмурится.
– Ночь была продуктивной? – Чувствую в его голосе тревогу.
Я киваю. Это правда. У меня продуктивная. А у Мала же...
– Похоже, вы уладили разногласия. – Он проводит большим пальцем по моей щеке.
– Едва ли. – Я целую его подбородок. – Но, думаю, больше не хотим прикончить друг друга.
– Хорошо. Желаю, чтобы следующие семьдесят лет ты была живой и здоровой, – признается Каллум.
– Ты по-прежнему не возражаешь, что я остаюсь здесь?
А сама-то я возражаю?
– Конечно. Он не только женат, но еще и совершеннейший чудак. Вряд ли кто-то польстится на такого эксцентрика.
Каллум фыркает, а я ловлю себя на том, что кусаю нижнюю губу, лишь бы не ляпнуть лишнего.
Пожав плечами, он оглядывается.
– Да и хибару можно немного подрихтовать. Да, любимая, ты не хуже меня знаешь, что с человеком вроде него не сладишь.
Каллум тащит меня за руку к дверям. На улице его уже ждет такси с заведенным движком. Из машины выходит водитель и закидывает в багажник сумку Каллума. Я встаю на цыпочки и снова его целую, ожидая привычного легкого поцелуя на прощание. Однако, к моему изумлению, Каллум хватает меня за шею, наклоняет голову и впивается губами. Я открываю рот, впуская его язык, и издаю стон. Поцелуй с каждой секундой становится более страстным и совершенно непохожим на наши обычные поцелуи.
Знать не знаю, сколько пройдет времени, прежде чем он перестанет целовать мои губы, но водитель начинает сигналить и нетерпеливо машет рукой в окне.
Когда Каллум наконец отстраняется, он смотрит не на меня. Он смотрит мне за плечо, и на его точеном лице появляется довольная улыбка. Я с ужасом поворачиваюсь.
Мал.
Он стоит в дверях, как когда-то стояла Кэтлин и следила за тем, как мы целовались. Только он не кажется убитым горем.
Мал кажется равнодушным, самоуверенным и очаровательным, и… он улыбается? Почему он улыбается Каллуму?
Как будто не было того признания.
Как будто между нами не проскакивала искра.
Как будто он знает что-то, неведомое мне.
У меня внутри все переворачивается и скручивается в узлы, намотанные на колючки.
Мал что-то выуживает из кармана и протягивает мне.
– Вот, вытри рот.
Я не двигаюсь. Вдруг это уловка. Ведь до того он изнывал от ненависти ко мне.
– Рори, перемирие? – уговаривает он.
Рори.
Мы снова в хороших отношениях? Я до сих пор не привыкла, что Мал распоряжается мной, как хочет. Я делаю несколько шагов в его сторону и, с подозрением щурясь, хватаю то, что он мне протягивает. Рот Мала дергается, и это напоминает мне, что до того, как стать козлом, он был парнем, который целую улицу сводил с ума своей гитарой и шармом.
– Ого, поверить не могу. Там, где ты живешь, незаконно вести себя вежливо?
– Нет, но так тоже можно. Я ведь живу в Нью-Йорке.
Я беру эту чертову вещицу, вытираю мокрый рот и протягиваю ему обратно.
Мал качает головой.
– Оставь себе. Твое.
Я оглядываюсь назад и понимаю, что Каллум уехал. Я даже не попрощалась. Хочется как следует врезать себе, потому что понимаю, что он стал отчасти свидетелем этой беседы.
Я опускаю взгляд, осознав, что держу то, что и так мое. Ну, таковым оно было до того, как я выкинула в мусор.
Я стерла поцелуй своего парня салфеткой из «Кабаньей головы».
ПРИМЕЧАНИЕ ОТ КАЛЛУМА БРУКСА
Сейчас вас интересует, почему.
Почему я оставил их наедине, принимая во внимание их прошлое? Девяносто восемь процентов здравомыслящих людей так бы не поступило. Это выдуманная статистика, так что не трудитесь искать ее в интернете. И все же.
Позвольте объяснить, почему я уехал.
Однажды отец поведал мне историю. Это случилось, когда дороги в Лондоне оказались перекрыты из-за снежной бури и я не попал на свидание с герцогиней в место, которое не имею права обнародовать. Герцогиня прибыла вовремя и, дожидаясь меня, познакомилась с другим мужчиной. Они поженились. Я упустил шанс стать членом королевской семьи.
Из-за снега.
Я думал, это худший день в моей жизни.
История такова: мальчик молит отца купить ему собаку. Просто собаку, подойдет любая шавка. Мальчик мечтает стать хозяином пса, живет этой мыслью, становится ею одержим. Идет время. Отец ставит перед мальчиком условие. Мальчик делает все, что скажет ему отец. Получает лучшие оценки, добивается успехов в спорте, не создает проблем. Он встает на путь истинный и всячески старается заслужить собаку.
Наконец, под Рождество отец приносит ему чертова пса.
Мальчик предан собаке, метко назвав ее Псом. Весь его мир крутится вокруг собаки. Мальчик кормит ее лучшей едой, долго выгуливает по зеленым пышным лугам. Ухаживает за шерстью и водит на осмотры к ветеринару. Однажды во время их прогулки начинается буря. Мальчик понимает, что им с Псом не попасть домой, поэтому ищет пристанище. Он находит в глубине леса пещеру и прячется там. Идет сильный дождь. Собака напугана и дрожит от холода. Мальчик не может свыкнуться с мыслью о потере своего любимого питомца, ведь чтобы заполучить его и удержать, он потратил уйму сил. Все это время, пока не стихает шторм, он крепко обнимает собаку. Когда из-за туч появляется солнце, мальчик смотрит вниз и с ужасом осознает, что в попытке спасти собаку задушил ее.
Мораль истории: не стоит отчаянно хвататься за дорогое тебе существо, так ты его не удержишь. Ты можешь его попросту убить.
Да и называйте меня зазнавшимся сукиным сыном, но я правда не вижу в Малаки Доэрти соперника. Он безалаберный, дом его настоящая дыра, а жизнь кажется и того хуже. Женщин такое обычно не привлекает.
А Рори – она дикого нрава, да, но ведь не дурочка же. Не думаю.
В такси я вытаскиваю из кармана телефон и свожу на нет образ Рори и Малаки вместе.
Я удержу ее.
До сих пор ведь мне это удавалось?
И давайте признаем, что она никогда и против-то не была.
Еще немного – и я заключу сделку. А потом долбанутый чудила снова станет воспоминанием из далекого прошлого.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Восемь лет назад
Мал
Видимо, у того, кто придумал фразу «С глаз долой – из сердца вон», была память аквариумной рыбки. «С глаз долой – моему чертову сердцу нет покоя» звучит удачнее.
Мне ее не хватает.
О, мне не хватает ее, как цветку не хватает солнца. Как группе The Clash не хватило успеха с альбомом «Кончай трепать мозги». Я все время думаю о Рори, а наш договор, наверное, худшая моя идея со времен десятого класса, когда я подрочил в свежеиспеченный пастуший пирог.
За столиком в «Кабаньей голове» мой кореш Дэниел хлопает меня по спине, а Шон, его брат-близнец, подвигает пинту темного пива. Кивнув, они велят мне опустошить кружку до дна.
– Плевать на договор, – выпаливает Дэниел. – Бери телефон и звони девушке.
Я смотрю на густую белую пену в пиве. Все не так просто. Дело не только в договоре, но и в том, что будет после. Как мы обещали, что у нас все получится.
– А если она забыла меня? – спрашиваю я, уткнувшись носом в стакан.
– Через три недели? Вряд ли. – У Шона вырывается грубоватый смешок.
Дэниел и Шон похожи друг на друга, как и все однояйцевые близнецы. Коротко выбритые светлые волосы, зеленые глаза и нахальные улыбочки а-ля «я трахнул твою женушку». Единственное различие между ними в том, что у Дэниела, когда он открывает рот, временами проскальзывает что-то дельное, а вот Шон – настоящая обезьяна. И я говорю это с большой любовью. Не к Шону. К обезьянам. Они славные разумные создания.
– Отношения на расстоянии не для меня.
Я опускаю палец в «Гиннесс» и слизываю горькую пенку. Слышу вздох от столика рядом с нами. Кэтлин. Сидит со своими подружками, Хизер и Мэйв. Она взмахивает распущенными волосами, смущенно мне улыбается и поворачивается к Мэйв.
– Несомненно, тебе придется на это пойти, раз уж не получается перестать думать и говорить о ней. Ты совсем расклеился. – Дэниел запихивает в рот горсть чипсов.
– Вдвоем и дорога короче. – Шон стучит по виску. – Подумай над этим.
– Пословица не в тему, но мнение верное, брат, – смеется Дэниел. – Помню, как ты говорил, что не собираешься остепеняться, но именно это сейчас и происходит, а она даже не здесь. Вместо того, чтобы попытать счастья, ты предпочитаешь упиваться страданиями. После ее отъезда ты ни разу не трахался. Хотя бы попробуй. Если не для себя, то ради нас. Ты нам обязан. Надоело слушать твое вечное нытье.
– Мал? – спрашивает Шон.
– А?
– Кэтлин… свободна?
– Насколько я знаю, да.
– Как ты думаешь...
Он заканчивает вопрос, я уверен, но мысли мои снова уносятся в Рориляндию. Я беру телефон и ввожу ее имя в поисковик. На свете, конечно, не одна Аврора Белль Дженкинс. Прежде чем добраться до важной информации, приходится пролистать кучу изображений с диснеевскими принцессами и статей о том, как сделать сказочный слайм.
На улице гремит гром, и вдруг начинает сыпаться град.
Совпадение или судьба? Порой кажется, будто мир издевается надо мной, как только я начинаю думать о Рори.
На сайте одной школы в Нью-Джерси я нахожу о ней статью двухлетней давности. Рори выиграла в каком-то конкурсе фотографий. Здесь есть снимок, на котором она держит дешевую статуэтку в форме пленки и с глумливым видом показывает камере средний палец. Неизменные подводка, чулки в сеточку и ботинки. Девушка, которая меня покинула.
Для чего мне пришлось узнать о твоем существовании?
– Да ладно… – Я качаю головой. – Даже если бы я собирался ей позвонить, у меня нет ни ее номера, ничего.
– Жалко, – бубнит Шон, держа у рта стакан и глазея на девушек за противоположным столиком.
Он кажется немного недовольным. Тут я вспоминаю, как он что-то спрашивал про Кэтлин. Шон и Кэтлин на разных уровнях умственного развития. Малость странная пара, но ведь и странности случаются.
– Погоди-ка, ведь твой дед знает ее маму? – щелкает пальцами Дэниел, в его глазах зажигается огонек.
Да-да, мой дед ее знает. И номер их телефона у него есть. Рори не дозволено быть в курсе ни о том, что он знаком с ее матерью, ни о том, что мне это известно, а я скрыл. Черта с два дед даст мне номер, но я ведь могу подсмотреть в его маленькой записной книжке. Проблема решена.
Конечно, есть вероятность, что Рори вернулась домой, уехала в колледж и уже встретила любовь всей своей жизни. Но если нет...
Если нет, я выдержу и отношения на расстоянии.
Или случайные встречи.
На самом деле все, что угодно.
В один присест допив пиво, я встаю.
– Держи нас в курсе, – хлопает меня по спине Дэниел.
Шон расстегивает воротник рубашки, прочищает горло и пересаживается к девушкам.
Я выхожу из паба и пешком направляюсь к дому дедушки. Он живет не так уж далеко – на другом конце деревни, а мне нужен свежий воздух, чтобы привести мысли в порядок. Я слышу за спиной шаги, но темп не сбавляю. Сбоку появляется Кики. Она шумно дышит.
– Ты действительно это сделаешь?
– Почему бы и нет?
Стоило бы озаботиться, что Кэт подслушала мой разговор. Сколько себя помню, она всегда совала нос в мои дела. Я списываю это на ее характер. В людях нужно принимать как хорошее, так и плохое.
Хорошее: она отличный друг, чрезмерно заботливая и никогда меня не подводит.
Плохое: она бешеная, как коробка склизких лягушек, и обожает, когда я мучаю ее, подавая двусмысленные знаки. Если я перестану это делать, она будет морально уничтожена и впадет в депрессию.
– Безумие – вы живете на разных континентах. Она никогда не покинет Америку и не переедет сюда насовсем. Какое у тебя с ней будущее?
– Разберемся.
Я заворачиваю за угол. Она идет за мной по пятам.
– Именно так и говорят люди, когда не могут понять, выгорит ли у них дело.
Кэт почти бежит, чтобы не отставать от меня. Вот мы и у дома моего деда. Я выуживаю из кармана ключи – у меня есть ключи от этого дома, потому что иногда, когда дедушка уезжает на неделю по своим церковным делам, нужно приглядеть за его кошкой Сиршей.
Кэт хватает меня за руку и дергает назад, в один прыжок закрывая собой дверь.
– Нет! – Она вздрагивает. – Не звони ей.
Я неспешно осматриваю ее. Господь всемогущий, сегодня эксцентричность Кэт зашкаливает.
С горящим взглядом она пихает меня в грудь, отталкивая от двери дедушкиного дома.
– Мал, она тебе не подходит. А я – да. Я достойная девушка из семейства О’Коннелл. – Плача изо всех сил, Кэтлин бьет себя рукой в грудь. – И мне плевать, что ты наверняка переспал с моей сводной сестрой. И плевать, что у тебя есть чувства к ней. И плевать, что она говорила о тебе, как о мимолетном увлечении. Я все равно тебя хочу, и мне осточертело ждать.
Всегда знал, что Кэтлин в меня влюблена. Я всячески не поощрял эти чувства, но не отвергал открытым текстом. Просто избегал ее и сокращал наше общение до пустого и приемлемого минимума. Но я всегда считал, что ее влюбленность похожа на ту, что была у меня к мисс Флинн, учительнице в средних классах, когда впервые узнал, что пенис годится не только для процесса мочеиспускания. Когда ты чувствуешь влечение к человеку, но вместе с тем осознаешь, насколько ненормальна идея действительно быть с ним.
Кэтлин – самый собранный, честолюбивый, уравновешенный и целеустремленный человек, которого я знаю. Я – уличный музыкант и бродяга, который по выходным напивается в хлам. У нас совершенно нет ничего общего кроме того, что мы оба дышим. Но уверен, что даже в этом Кэтлин успешнее.
Погодите. Мимолетное увлечение?
– Замри. Что она тебе говорила? – поднимаю я ладонь вверх.
Мысленно признаю, что я бессердечный сукин сын, раз спрашиваю подругу о Рори, когда она только что бросила к моим ногам свое истерзанное сердце и призналась в вечной любви, но вернемся к этому немного погодя. Сразу же, как обсудим мое истерзанное сердце.
(Видишь, Кэт? Я тоже эгоист. И правда, что ты во мне нашла?)
Она смотрит вниз, закусив губу.
– Помнишь тот день у меня дома, когда ты вышел в туалет? Ты вернулся и увидел, как мы с Рори держимся за руки. Это было через минуту после того, как она сообщила, что планирует с тобой переспать. Я призналась в чувствах к тебе, а она сказала, что ей все равно. Сказала, что мне достались деньги, папа и наследство, а она получит парня. Что она помешает моим планам на тебя. Вот почему я не пыталась поддерживать с ней общение, Мал. Меня ранили в самое сердце.
Переваривая услышанное, я делаю шаг назад.
Эти слова совсем не похожи на Рори. Она отнюдь не коварная змея, но еще и довольно сдержанная, чтобы произносить что-то подобное. Эти слова похожи на цитату из фильма «Жестокие игры», а не на фразу из уст диснеевской принцессы. Однако и Кэт не лгунья. Во всяком случае, раньше я такого за ней не замечал, а ведь знаю ее всю свою жизнь.
Я обхватываю Кэтлин руками и притягиваю к своей груди.
– Кэт?
Она вздрагивает в моих объятиях. Она знает. Она не может не знать. Я перетрахал, перецеловал, обласкал почти каждую девушку в этой деревне. Всегда был осмотрительным и не касался ее и пальцем, – и не только потому что меня припугнул ее папаша.
– Послушай меня. Ты красивая, умная, забавная и завариваешь чудесный чай. Но ты мне как сестра. Ты слишком важна для меня, поэтому я не стану лезть тебе под юбку. И не думаю, что мои чувства переменятся. Я лучше надеру кому-нибудь задницу за плохое к тебе отношение, чем сам стану уродом, который дурно с тобой обращается. Ты меня понимаешь?
Я чувствую, как застывает ее тело. Легонько целую ее чистые и аккуратно уложенные волосы, скучая по разноцветному вороньему гнезду Рори: светлые корни, темная середина, обесцвеченные концы.
– Мне жаль, если она так тебе сказала, – добавляю я.
– Что значит «если»? Она так сказала. – Кэт задирает голову. Свет в ее глазах полыхает как затухающее пламя. – Ты же веришь мне, правда? Ты знаешь, что я говорю правду. – Она тянет на себя мою рубашку.
– Ты нравишься Шону, – меняю я тему.
– Правда? – Она куксится, словно я только что предложил ей встречаться с ведром смазки. – Ну а мне он не нравится.
– Ничего страшного, но думаю, пора найти того, кто тебе понравится.
Я пытаюсь расставить все точки над «и». Лучше быстро и болезненно, чем медленно и мучительно. Если я разобью ей сердце разом, она склеит его заново и забудет. Если примусь терзать его постепенно, она будет лелеять свои глупые мечты в ожидании, что когда-нибудь те сбудутся. Ни за что. Неважно, хочет меня Рори или нет. Я никогда не буду с Кэт.
