Текст книги "Маловероятно (ЛП)"

Автор книги: Л. Дж. Шен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Первые проданные песни были обо мне.

Мал был чертовски на меня зол. Винил за спор, что привел к смерти Кэтлин. Ему еще двадцати четырех не исполнилось, а он уже стал отцом-одиночкой. И ради чего? Ради девушки, которая по слухам избавилась от его ребенка и велела перестать писать ей письма после того, как он признался, что его семья пережила горе.

По пути к дому мы оба слишком поражены, чтобы говорить о Кэтлин, и Мал рассказывает про Мэйв.

– Ее муж Шон был водителем того грузовика, что въехал в машину Кэтлин. Мы дружили до… – Мал смотрит на меня и качает головой. – Когда-то мы были приятелями. Но после аварии на эмоциях из него вылилась вся подноготная. Он сказал, что я никогда не заслуживал своей жены. Что я никогда не любил ее по-настоящему. Он кричал, что умерла она по моей вине.

Меня передергивает. Правда бьет сильнее любой лжи. С ней ежедневно приходится сталкиваться, когда смотришь на свое отражение в зеркале.

Шон напомнил Малу, что он недостоин своей жены.

Поэтому Мал напоминал Шону, что тот недостоин своей.

– Я сделал Мэйв своей любовницей в доказательно того, что она не любит его – как и я не любил Кики. В отместку разгуливал с ней по Толке, всячески выставлял напоказ. Целовал на публике, щипал за задницу, стоя в очереди в банке. Короче говоря, вел себя как козел. Мне было так больно, что хотелось причинить боль другим. Я рад, что ты не видела меня в самые худшие времена.

– Тогда ты и стал спать с другими женщинами? Зачем? – едва слышно спрашиваю я.

– Встречи с Мэйв придавали моему одиночеству что-то… не знаю, вроде постоянства. Она была со мной, так как считала, что у нас есть будущее, и, думая, что у меня есть деньги, хотела их прикарманить, но я-то был с ней из мести. Прослышав, что ее детей обижают в школе, потому как все знали, что их мама спит с мужчиной, который не является их отцом, я наконец прекратил наши встречи. Такое я уже стерпеть не мог, поэтому положил конец этим отношениям и выписал Мэйв чек, чтобы она отправила детей учиться в школу, где никто их не знает, где они могли бы начать с чистого листа. Потом я пытался избавиться от осадка, оставленного Мэйв, при помощи женщин, что не давали мне продыху. Но чем больше их становилось, тем сильнее я терял интерес. Последние несколько лет все мое внимание сконцентрировано на Тэмсин. Только благодаря ей я еще не сошел с ума. Так было до тебя.

Я молчу, потому что, хоть и польщена, но и злость тоже унять не выходит.

– Когда я увидел твое имя на обороте той обложки, у меня сработал рефлекс, – продолжает Мал. – Я взял телефон и согласился на работу, которую Райнер предложил мне несколько месяцев назад. Выложил свои ультиматумы, включая требование тебя в качестве фотографа. Райнер отчаянно нуждался в авторе хитов для Ричардса. Он согласился выполнить все мои пожелания, включая самое сумасшедшее – прислать сюда тебя. Просто поразительно, сколько всего сходит с рук во имя творческого процесса. Я мог бы сказать, что для работы над этим альбомом мне нужен весь состав «Виктории Сикрет» и десять килограммов кокаина, и был бы самым счастливым паршивцем.

Я легонько ударяю его и не могу сдержать смех, потому что он мог такое сказать, но все же попросил меня.

– Поэтому на пару месяцев я отвез Тэмсин к бабушкам, а сам стал планировать, как испортить тебе жизнь и навредить твоей карьере. Знаю, очень по-детски. Поверь, в мыслях мой план не звучал так возмутительно глупо, пока я не произнес его вслух. Я хотел заставить твоего парня расстаться с тобой, окунуть тебя в реальность, в которой существовал сам. Но очень скоро я узнал два факта, которые помешали претворить в жизнь мои грандиозные планы в стиле злодеев «Марвел».

Мал трет щеку. Его волосы взлохмачены, брови сведены к переносице, а скулы такие острые и выступающие, что мне не верится, что он действительно создан из плоти и крови.

– Сначала я узнал, что на самом деле ты не совершала тех ужасных поступков, в которые я поверил. Это уже само по себе испортило мне квест под названием «Рори – исчадие ада». А во-вторых, даже если ты действительно сотворила те ужасные вещи, даже если это все было правдой, я все равно не смог бы умышленно или намеренно причинить тебе вред. Я не хотел причинить тебе вред. Я по-прежнему безумно тебя любил независимо от твоих ко мне чувств. Я любил тебя, когда ты меня ненавидела, любил, когда думал, что ты равнодушна ко мне, и любил, когда ты сомневалась во мне. Но поняв, что ты тоже любишь меня? Все кардинально изменилось. Земля продолжала вращаться. Дни шли своим чередом. Все изменилось, кроме одного – моей любви к тебе.

Когда мы подходим к двери, я смотрю себе под ноги. Меня охватывает стыд. Стыд, что меня не было рядом с Малом, когда он нуждался во мне сильнее всего. Стыд, что стала человеком, который, по его мнению, не мог бы беззаветно и всей душой полюбить Тэмсин.

Она связана не только с моим любимым, но и с моей сводной сестрой. Какими бы ни были мои чувства к ней, Тэмсин всегда будет частью меня.

Я глотаю комок в горле.

– Я хочу познакомиться с Тэмсин. То есть лично.

Я поднимаю глаза на Мала и вижу в его глазах столько облегчения и любви, что удивляюсь, почему мое сердце не выпрыгнуло от радости из груди как пиньята с разноцветными лентами и конфетами.

Понимая, что у Мала была веская причина считать меня чудовищем, трудно сердиться на него за то, скрыл от меня Тэмсин. Мне даже трудно злиться на Глена за то, что чуть не убил меня в младенчестве. Все-таки спустя столько лет все эти события привели меня сюда. Я больше не обижаюсь на Мала, который в первый мой приезд скрыл, что знал тайну моего отца. Не потому, что он имел право утаивать от меня информацию, а потому что сегодня я узнала о Мале кое-что важное. Любимых он ставит на первое место. И иногда, как моя мама, привирает, чтобы обезопасить нас и защитить.

Привирать вынуждает любовь.

Я не оправдываю Мала. Я бы каждый божий день припоминала ему то, как он обращался с Шоном и Мэйв, но была бы притом лицемеркой, если бы не понимала, почему они так поступили. Я тоже изменила Каллуму.

– Ты больше не можешь играть в Бога, – показываю я пальцем на Мала.

Он кивает.

– Кто сказал, что я в него играю? – И, лыбясь, потирает шею.

Я бью его в грудь.

– И утаивать от меня тоже не смей. Я серьезно.

– Не буду, – обещает он.

Я тереблю кольцо в носу, а Мал отворяет дверь.

– Как мне поступить с Дебби?

Он заталкивает мой чемодан в дом и заходит следом за мной.

– С одной стороны меня переполняет благодарность за то, что она уберегла меня от правды, ведь я чувствовала себя любимой и значимой для отца. Я понимаю, что тем самым мама меня защищала: выставила себя в дурном свете, чтобы у меня сложилось об отце самое приятное впечатление, хотя способ она выбрала довольно извращенный. Да и когда я была подростком, отношения у нас складывались запутанно. Уходя сегодня в бар, я готова была вернуться домой и наладить с ней контакт. Потом ты рассказал о том вранье насчет аборта, как она отправила тебе письмо и фотографии, не сообщив, что спрятала твои письма. Как мне простить такое? Она почти лишила меня счастья. Почти.

Как простить свою мать за то, что встала на пути к любви всей моей жизни?

Мал обхватывает мои щеками руками и улыбается. Никогда не задумывалась, насколько идеально мы друг другу подходим. Он такой высокий, что я могу спрятаться у него под подбородком. Такой крупный, что может закрыть меня своим телом, но не в комичном смысле. Мы даже двигаемся синхронно. Словно мы были созданы друг для друга – две части сложного пазла, которые могут сосуществовать только вместе.

– Ты поговоришь с ней. Выслушаешь. Выскажешь, а потом забудешь и продолжишь жить, сосредоточившись на счастье. Ведь знаешь что, Рори?

Я смотрю на него, хлопая глазами.

– Кровь не вода. Только оказавшись в ситуации, когда вот-вот потеряешь близкого тебе человека, понимаешь, как искренне и беззаветно его любил.

ПРИМЕЧАНИЕ ОТ ДЕББИ (МАМЫ РОРИ)

Перед тем, как критиковать меня, заметьте, что я сделала все по своих мере сил и выживала, как могла.

Не забывайте, пожалуйста, что я родила Рори в восемнадцать чертовых лет. Ради всего святого, я должна была учиться в колледже! Жить, планировать будущее, иметь постоянного парня. Получить свадьбу своей мечты, большую итальянскую семью с хорошим парнем из благополучного района. Пуф! Все это растворилось в воздухе. И ради чего? Ради одной ошибки? Все их совершают. Просто бремя некоторых ошибок слишком тяжелое.

Моя стоила мне целой жизни.

Безусловно, я люблю свою дочь. Но именно поэтому я поступила именно так и не иначе.

Я незаслуженно очутилась в такой ситуации. Мать-одиночка с вечными задержками по оплате счетов и без возможности прокормиться. Я долгие годы зациклилась на этой несправедливости, когда заступала и уходила с ненавистной мне работы в аптеке, брала двойные смены и оставляла Рори на шестнадцатилетнюю няньку, временами забывавшую ее покормить. К несчастью, это единственная няня, которую я могла себе позволить, поэтому перед тем как уйти на работу, мне приходилось впихивать в Рори еду насильно.

Чтобы обеспечить нам крышу над головой, я совершала поступки, которым не горжусь. Мои родители оказались не в восторге, узнав, что за рубежом я залетела, и уж точно не собирались предлагать мне помощь, тем более приютить у себя. На деле они сказали так: «Юная леди, дальше ты сама по себе. Собирай вещи и уезжай, или мы сделаем это за тебя».

Когда Рори было три года, они умерли с разницей в несколько месяцев, так что им даже не довелось увидеть, какой замечательной девушкой она стала. Как у нас все хорошо. Как мы справились с трудностями.

В день, когда они сказали, что отныне я нежеланный гость в их доме, я поклялась, что у Рори будет все, чего не было у меня.

Что именно я делала, чтобы прокормить нас? Вернее, чего я не делала?

Я брала двойные смены, по выходным драила кухонные полы в забегаловке, пока Рори висела в слинге, кемарила и время от времени таращилась своими умными внимательными глазками. Если у меня не было смен или халтуры, я стригла и красила женщин у себя дома. Я установила правила, что краску для волос они должны принести сами, чтобы мне потом не пришлось отвечать за оттенок. А чаевые были обязательными, потому как из-за фена траты на электричество буквально вздулись.

Я ходила на свидания с мужчинами, которые мне не нравились, и получала почасовую оплату. Извлекала пользу из своих убийственно длинных ног. Я просто была их спутницей на вечер, но по каждому возвращению домой меня тошнило в ванной, пока дочь мирно спала рядом с моей кроватью. Не знаю, что бы я делала, если бы Рори самой когда-нибудь пришлось искать способы прокормить ребенка, обеспечивать его молочной смесью, одеждой и медицинской страховкой.

Я помню тот день, когда начала курить. Это случилось через год после того, как я сбежала от Глена, Рори было два годика. Я уложила дочку спать и шмыгнула в крошечную примыкающую ванную. Я посмотрела в зеркало, украшенное старым кафелем тошнотно-зеленого цвета, и поразилась темным кругам под глазами.

Мне захотелось плакать.

У меня вся жизнь была впереди, но красоту свою я растеряла. Через несколько месяцев мне должно было исполниться всего-то двадцать один год. Все мои друзья встречались, учились, развлекались или сосредоточились на увлекательной карьере, а я либо работала, либо умоляла Рори перестать плакать.

Я хотела сделать что-то для себя – что-то вредное, но приемлемое. Алкоголь даже не рассматривался. Я видела, что он сотворил с Гленом. Поэтому я снова проверила Рори (она спала) и улизнула в ближайший магазин. Купила себе модную пачку сигарет, зажигалку и вернулась домой. Налила чашку кофе, приоткрыла окно и зажгла сигарету.

От первой сигареты затошнило.

Вторая меня успокоила.

Я никогда не пыталась побороть эту привычку. Такой я выбрала способ послать мир к чертям собачьим.

Что касается письма, которое я отправила Малаки… что ж.

В тот момент я была прекрасно осведомлена, что Ирландия не подходит девушкам из семьи Дженкинс. Я сбежала, после чего отца моего ребенка арестовали, а потом кинули в тюрьму. В Толке меня все презирали, а Рори ненавидели за компанию. Каждый раз, когда моя дочь говорила о Малаки, он напоминал мне Глена.

Музыкой, гитарой, сочинением песен, шармом, алкоголем, раздражающей взбалмошностью, головокружительным романом и способностью сводить женщин с ума. Я приходила в ужас, а он, конечно, был всего лишь фазой – первым по-настоящему классным парнем, которого она встретила.

В том письме я солгала лишь наполовину. Я рассказала ему правду о мыслительном процессе беременной восемнадцатилетней девушки. Я соврала лишь насчет личности.

Ему писала не Рори, это была я.

И я не избавлялась от ребенка, я его оставила.

Не то чтобы я не думала об аборте в то время. Я даже записалась на прием. Но придя в клинику, где время шло с черепашьей скоростью, а каждый «тик-так» плетью проходился по коже, и пролистав памятку, я поняла, что не смогу на это пойти.

Не с ней. Не со мной. Мы пройдем через это вместе.

Потом она получила шрам.

Конечно, я хотела, чтобы она прятала его или удалила. Но пластической операции позволить себе не могла. Я ненавижу его, понимаете? Вот в чем правда. Шрам стал извечным напоминанием, как я подвела свою дочь. Мне не удалось уберечь ее от собственного отца, даже если все, до рвотных масс пьяницы, предвещало беду.

Добрые люди спрашивали, почему я не рассказала Рори всю историю. А какую пользу принесла бы это правда? Проще было не портить ее невинную душу, отправлять отцу Доэрти подарки, которые тот пересылал ей обратно, и притворяться, будто отец Рори любит ее, присутствует и участвует в ее жизни. Неужели я должна была рассказать, что из-за нас его посадили в тюрьму? Неужели я должна была снова травмировать дочь, прежде чем она научилась писать собственное имя?

Пусть думает так, как хочет.

Что Глен был вроде героя, которого она сильно любила.

Она и так считала меня жалкой. Поэтому я набрала еще несколько жалких очков. Велика беда.

Я лишь хотела защитить свою дочь.

Спрятав письма.

Велев Малаки оставить ее в покое.

Конечно, некоторым людям тем самым я доставила неприятности. Я явно зашла слишком далеко. Большинство родителей на моем месте скорее всего просто оставили бы без ответа письма Мала. Или вообще бы их не открывали. Но я-то думала, что спасаю ее.

И сделаю все возможное, чтобы помочь ей.

Даже если это меня убьет.

Даже если выставит злодейкой.

Но этого как раз в фильмах и не говорят. У плохих парней тоже есть сердца.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Наши дни

Мал

Обнаружить на пороге своего дома Дебби Дженкинс все равно что найти на крыльце горящее собачье дерьмо, прикрепленное к бомбе с часовым механизмом, которая привязана к полному детей школьному автобусу.

Эта женщина как никто другой испортила мне жизнь, но я все равно пригласил ее в свой дом, понимая, что она нужна Рори. Чтобы спасти ее отношения с дочерью, я купил ей билет на самолет – в первый класс, если вам так интересно. Я себе-то такой роскоши никогда не позволял.

Когда я открываю дверь, она хмуро смотрит на свои остроносые сверкающие ковбойские сапоги, правой ногой вычерчивая круги. Рори не преувеличивала насчет лака для волос, мелирования и наряда в стиле «Гадкий койот». Ее мать похожа на танцовщицу из Вегаса, которая случайно уснула под палящим солнцем и проснулась двадцать лет спустя.

Рори в спальне, спит мертвым сном после той суматохи, что царила несколько дней. Мне хочется, чтобы встреча прошла для моей жены как можно безболезненнее.

– Дебби, – открываю я дверь и освобождаю ей проход. – Помочь вам с сумкой?

– Я не взяла никаких вещей. Не ожидала, что она…

– Простит вас? Я тоже. Но Рори выше этого.

Лучше нас.

Дебби по-прежнему старается на меня не смотреть. Во всяком случае, ее стыд доказывает, что у нее есть душа. Это хорошо. Души подвижны, органичны и бессмертны. А вот тела рождаются, умирают и разлагаются.

Дебби робко заходит. Не спросив, я наливаю ей чай, пока она взбирается на стул у барной стойки.

Я протягиваю ей чашку и жду, встав напротив. Она по-прежнему прячет подбородок в шее и всячески старается не встречаться со мной взглядом.

– Я не… – начинает Дебби и резко осекается. Снова открывает рот: – Дочь всегда была моим главным приоритетом. И есть. Ты должен это знать.

– Забавно, что она и моим приоритетом была, – совершенно спокойно отвечаю я.

– Не смей винить меня за то, что я не хотела, чтобы она повторяла мои ошибки, – говорит мать Рори в сторону своих бедер. – Ты знаешь, что произошло, когда я жила здесь. Вся деревня в курсе.

– Нет, но я виню вас за то, как легко и просто вы предположили, что я так же безнадежен, как и Глен.

Дебби наконец поднимает на меня взгляд, глаза у нее большие и зеленые как у Рори. Отличие в том, что еще они грустные, налиты кровью, а кожа вокруг подернута морщинами. Эти глаза видели то, что никогда бы видеть не хотели. В этом мы похожи.

– Ты был юнцом, пьяницей, певцом и бесстыдным бабником. – Она качает головой. – Слушай, я приехала сюда не ссориться. Спасибо за билет, но я хочу повидаться с дочерью и уехать. И я заберу ее с собой.

Я зеваю и, прикрыв рот ладошкой, демонстрирую обручальное кольцо.

– Еще чего.

Сразу хочу прояснить: это не то кольцо, которое я носил в браке с Кэт. Я не хотел сглазить союз с Рори кольцом, которое стало бы извечным напоминанием о величайшей трагедии в моей жизни.

Дебби таращит глаза и снова открывает рот, собираясь что-то сказать, когда из коридора раздается усталый голос:

– Мама? Что ты тут делаешь?

Рори со сна потирает глаза, и знаете что? Ее кольцо сверкает. Дебби смотрит на нас, разинув от удивления рот. Наверное, стоило предупредить до того, как купил ей билет. Упс.

Я встаю и стучу по столешнице.

– По-моему, вам есть что обсудить. Развлекайтесь, дамы.

Рори хватает меня за рукав, когда я иду к двери.

– Мал! Какого черта?

Мне нужно навестить Тэмсин и объяснить с привычной для меня утонченностью танка, что в нашей жизни появился еще один человек. Человек, которого я нежно люблю.

Я целую жену в шею.

– У Тэмсин всего две бабушки. Не думаешь, что она заслужила трех?

Вот и все, что мне понадобилось сказать, чтобы она растаяла и хитро улыбнулась.

– Ну ты и свинья, – шепчет Рори.

Я целую ее еще раз и, посмеиваясь, шагаю к двери.

– Тогда ты моя вонючка.

Рори

– Объяснись, – говорю я ей.

Я включаю чайник и стараюсь унять свое сердце. Меньше всего я хочу сейчас разговора с матерью, но его не избежать. С одной стороны, я благодарна и удивлена, что всю мою жизнь она разыгрывала спектакль и, чтобы защитить, кормила меня сладкой ложью. Это мило в дурацком и совершенно неадекватном смысле. С другой, мать разлучила нас с Малом на несколько лет. Если бы она просто передала его письма, наша жизнь сложилась бы совсем по-другому.

Но опять же – тогда на свет бы не появилась Тэмсин.

У Мала бы не было дочки.

Я так бы и не узнала, что Саммер – вероломная подруга, которая спала с моим парнем.

И мне бы не удалось поработать с Райнером и узнать, что на самом деле я человек искусства.

– Нет, Рори, это ты передо мной объяснись. Что за чепуха насчет брака? Ты едва знаешь этого мужчину! К тому же у тебя есть парень.

Мама вскакивает, размахивает рукой, отчего ее браслеты стучат друг о друга, напоминая музыку ветра.

Мысленно переношусь в свои юные годы и ловлю себя на том, что, сжав зубы, касаюсь кольца в носу.

– С Каллумом мы расстались.

– Что? Почему?

– Потому что я ему изменила. И прежде, чем ты что-то скажешь, вспомни, что и сама изменила своему парню с Гленом.

У мамы вытягивается лицо. Она поднимает палец, собираясь броситься на свою защиту, но я перебиваю ее:

– Кроме того, позже я узнала, что он первым мне изменил – и, между прочим, с Саммер. Хотя, если честно, я всегда подозревала. Каллум постоянно пытался меня изменить, незаметно, исподтишка обрезать мне крылья. Да и все-таки мы с Малом теперь женаты. А из-за того фарса, что устроил Райнер после смерти Эштона Ричардса, я не горю желанием возвращаться в этот пафосный и гламурный бизнес.

Я даже не подозревала, что это правда, пока не произнесла вслух. Но теперь все мне стало кристально ясно.

Мне нужно заняться другим делом.

Меня не вдохновляют люди вроде Райнера. Я – фотограф. Я делаю снимки. Мне и другим это доставляет радость. Я могу быть фотографом везде. Могу делать фотографии гораздо интереснее, чем снимки привередливых, оторванных от реальности поддельных поп-принцесс и эгоистичных рок-звезд, которым кажется, что из анального отверстия у них солнышко сияет.

Мал продал душу дьяволу и стал торговать песнями, потому что ему пришлось.

А я не обязана это делать.

Мне не нужно какое-то дорогостоящее лечение. Я полностью удовлетворена тем, что зарабатываю гроши.

– Рори! Господи боже! И какой реакции от меня ожидала? Ты даже не пригласила меня на свадьбу!

Мама хлопает себя по лбу.

– Мам, мы поженились один на один. Только мы и свидетели.

– Типа в Вегасе?

– Типа на Кипре.

Глаза у нее круглые и пугающе радиоактивно-зеленые.

– Но, Рори, а если он не тот самый?

– Он тот самый. – Я беру ее за руки и веду на задний двор. Хочу, чтобы она увидела, где мы влюбились. Лежа на зеленой траве под небом, залитым светом от тысячи звезд.

– Посмотри сюда, – я показываю на двор. – Восемь лет назад, почти девять, я сидела тут с Малом и знала, что ни один парень никогда не заставит мое сердце биться так быстро и сильно. И знаешь что? Так и вышло. Я понимаю твое беспокойство. Знаю, что Ирландия вызывает у тебя много горьких воспоминаний. Отец Доэрти все мне о них рассказал. Извини, мам, но я знала, что ты никогда не расскажешь, а мне нужно было узнать правду.

Она смотрит на меня, явно желая стереть слезы, и я обнимаю ее, продолжая говорить ей в волосы:

– Но у меня нет ребенка, о котором нужно заботиться, и я делаю это не из страха, отчаяния или потому что совесть подталкивает меня попробовать. Я остаюсь здесь по доброй воле. Потому что он делает мою реальность лучше грез. Потому что с горечью, но я отдаю себе отчет, что однажды мы умрем как Глен и Кэтлин. Мы созданы из пыли и пылью станем. Но пока я здесь, живу и дышу на этой планете, я хочу делать это рядом с человеком, который меня смешит. Который беззаветно любит. Который в надежде на новую встречу хранил изодранную испачканную салфетку, что на протяжении почти десяти лет была настоящей ложью.

Мама качает головой.

– Кэтлин…

Я понимаю, что прямо ей никто так и не сказал о смерти Кэтлин. Будь сестра сейчас жива, она была бы немногим старше меня.

Я мрачно киваю.

– Авария.

– О боже.

Мама разрывает объятия и всхлипывает, обхватив мои щеки своими маслянистыми, морщинистыми мамиными руками. С орлиной зоркостью она изучает мое лицо в поисках трещинки в маске, убеждаясь, что я говорю правду.

– Все по-настоящему? Твои отношения с Малом? – отрывисто спрашивает мама.

– Реальнее не бывает, – смеюсь я, от счастья по щекам стекают слезы.

– И ты в курсе всего, что произошло с Гленом? – Она смотрит на меня из-под накладных ресниц и медленно моргает.

Я киваю.

– И в курсе шрама. Мам, я не сержусь. Просто хотелось, чтобы ты сама мне рассказала. Я бы выдержала. И не нужно тебе было прилагать столько усилий.

– Ох, но я должна была, – торопясь, перебивает она, и, отпустив мои щеки, сжимает мне руки. – Я хотела, чтобы ты знала, что заслуживаешь быть любимой. Аврора, в моем мире дороже тебя никого нет, даже если не всегда ты это чувствуешь. Я хотела, чтобы ты думала, что Глен тебя обожает, но мне пришлось не подпускать тебя к нему, чтобы ты никогда не узнала правду.

– Ты поэтому не хотела, чтобы я ехала в Ирландию?

Мама вздыхает:

– Да, и потому что у нас слабость к ирландцам. Я не хотела, чтобы ты переехала за океан и оставила меня в Америке. Я эгоистка, но ты вся моя семья. – Пауза. – То есть ты, сигареты и лак для волос.

Мы смеемся, пока я не вспоминаю, что есть еще одна тема, которую нужно с ней обсудить.

– Фотографии. Ты отправила Малу фотографии со злобными надписями. Ты отправила ему письмо, в котором писала, что я сделала аборт. Это запустило цепную реакцию, после которой все рассыпалось в прах. Ты даже не подозреваешь.

Безусловно, я не собираюсь возлагать вину за смерть Кэтлин на маму. Но она ловко подтасовала карты в нашей жизни.

Мама всхлипывает и вытирает нос рукавом блестящей джинсовки с розовыми пятнами и пайетками на воротничке. Я не подозревала, что доживу до такого. Обычно, чтобы вытереть сопли, моя мать хватает что под руку придется, включая Библию или ребенка, но чтобы пачкать свою любимую одежду…

– Я знаю. Проще сказать, что я вела себя как сумасшедшая. Я не доверяла Малу и не хотела, чтобы ты угодила в неприятности, как я. Отправляя ему фотографии, я была в этом уверена. Стоило понимать, что твоя любовь сильнее обстоятельств. Когда он продолжил присылать письма, я растерялась. Понимала, что скоро он до тебя доберется. Поэтому села и написала письмо от себя. Я описала все, что пережила сама, узнав о беременности, за одним маленьким исключением. Я написала, будто это ты сделала аборт. Мне далось это с таким трудом. Три дня я писала письмо: то начинала, то снова бросала. Меня рвало каждый час. Но в голове прочно укоренилось, что ты не должна оказаться в подобной ситуации. Только теперь я поняла, какой урон нанесла вам троим. Пожалуйста, пойми: я думала, что у вас банальная интрижка. Увлечение. То, что ты мигом перерастешь. Я считала, что в Америке ты найдешь себе мужчину достойнее.

Грустно, но я ей верю.

Понимаю, что мама натворила ужасных дел, и все равно сочувствую ей от всей души. Я видела, какой трудной для нее была жизнь. Мы жили под одной крышей. Она всем меня обеспечивала. Старалась как могла.

Я снова обхватываю ее руками, и мы рыдаем, уткнувшись друг другу в плечо. Самая трудная и, несомненно, лучшая беседа с матерью в моей жизни. И чертовски болезненная.

– Я люблю тебя, мам. Но если ты выкинешь что-нибудь подобное снова, клянусь, я тебя поколочу.

Она смеется, радуясь, что я повеселела.

– О, поверь мне. Я уж точно не буду связываться с судьбой, роком и их партнерами. Так как ты поступишь с Саммер?

Она отстраняется, любящим жестом поглаживая меня по руке. Мама впервые проявляет эмоции, и я чувствую прилив радости, словно мы выстраиваем что-то новое. Более настоящее.

– Знаешь, в духе прощения, движения вперед и всей этой ерунды, которой вы, современная молодежь, увлекаетесь?

– Ох, видишь ли… думаю, я предоставлю судьбе возможность воздать ей по заслугам.

ПРИМЕЧАНИЕ ОТ ГЛЕНА (МЕРТВОГО ОТЦА РОРИ)

Я накосячил.

Конечно, это обобщенное заявление, потому что такое случалось часто в прямом и переносном смысле. Я не могу припомнить, когда именно спустил все в сортир. Может, когда в одиннадцать лет впервые попробовал алкоголь. Дядя Пэдди оставил бутылку на кухне, а мои родители, которые всю ночь ругались, дрыхли без задних ног. Имело смысл попробовать то, благодаря чему взрослые в моей семье терпели друг друга и улыбались.

С тех пор я подсел.

Или, возможно, это случилось, когда я обрюхатил Элейн, мать Кэтлин. Все это было очень весело, пока у меня не родился человек, о котором нужно было заботиться, а я не знал как, потому что мои родители планировали, что мы вырастем как-нибудь сами. У меня было несколько братьев – шесть или семь, не помню. Но я был самым младшим. Когда я родился, родителям было за сорок, и они не выказывали ко мне ни малейшего интереса.

Может, это произошло, когда я сбежал от Элейн и Кэтлин, заперся в старом родительском доме и написал «Колокольчики Белль». Ни дня не прошло, чтобы меня не спросили об этой песне: на улице, в письме, фанат по электронной почте или настырный радиоведущий, который вспоминал, что я жив, и где-то в ноябре звонил ради короткого интервью.

Жаль, я не могу сказать, что песня про Элейн.

Или о девушке до нее.

Или девушке до нее.

Жаль, я не могу сказать, что песня про Кэтлин.

Но правда в том, что эта чудесная песня о любви, разбитом сердце, зависимости, тоске и всем, что заставляет людские сердца биться… об алкоголе.

О крепком напитке, который все стирает напрочь.

Вот почему до самого моего последнего дня люди строили догадки, о чем эта песня.

А вот Рори и Дебби вместе взятые – совсем другая история. Думаю, в Париже я действительно влюбился в Дебби. Когда она рассказала о беременности, мне моментально подумалось, что стоит предложить ей переехать со мной в Ирландию. Так я и поступил.

Дебби попыталась жить самостоятельно в Америке, но, поняв, что это труднее, чем она думала, наконец приняла мое предложение. К тому времени я был уже не артистом под хмельком, а конченым пьяницей. Большая разница.

Я мог бы сказать, что не переехал в Америку, потому что не мог оставить дочь, а потом и сына. Но и отличного папаши из меня все равно не вышло. Я был в депрессии и в полном раздрае, но винить мог только себя.

Я потерял надежду в день, когда ранил Рори. Сложно объяснить и найти оправдание отсутствующему папаше, но отпустить грехи тому, кто чуть не изувечил собственного ребенка, невозможно.

Из тюрьмы я вышел в худшем состоянии, чем когда там очутился, с одной-единственной разницей – я перестал пытаться связаться с Дебби, чтобы увидеться с Рори, и начал вкладывать силы в то, что у меня осталось.

Кэтлин знала, что я ужасный, жестокий алкаш, но с ней старался изо всех сил.

С Малом тоже. Сердце разбивалось оттого, что моя дочь сохнет по парню, который ждал большого бума. Она всего лишь временная звезда в его вселенной. Я знал, что это никогда не изменится.

Я знал, потому что и ее мать была временной звездой. А Дебби нет.

Но быть мертвым в стократ лучше, чем быть пьяным дураком, снедаемым чувством вины. Если вам интересно, как там, на той стороне, то скажу, что не так уж плохо. Погода хорошая круглый год, хотя вы этого не почувствуете. У меня нет тела, так что это немного грустно. Ни у кого нет. Я не парю над облаками, но и не лежу под землей. Здесь нет ни рая, ни ада. Я везде. В воздухе и в древесной коре. На крыльях бабочки, в коровьем дерьме и между трещинками в полу. Я на вершине небоскребов в Пекине и на одуванчиках в небольшом городке Небраски.

Мертвым вы не всегда чувствуете душу других мертвых людей. Только если хорошо их знали и они рядом с вами.

В эту секунду я чувствую Кэтлин. Она стоит рядом, спрашивает, стоит ли нам пойти на это. Не словами. Это не проговаривается вслух, как и значение поистине хороших песен.

Мы с Кэт постоянно делаем то, что нельзя. Запрещающей инструкции нет, а если и есть, то нам ее не давали, когда мы оказались по другую сторону.