Текст книги "Конечная Остановка (СИ)"

Автор книги: Ксений Белорусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Передачи, семейные, ни о чем, письма от родоков, правда, приходят. Однак свиданки с отцом не дают, тертый хрен им в сраку.

Адвоката ссучившегося я далеко-далеко послал, когда козлина проговорился, что его мой следак назначил. Оказалось, и батьку они обдурили, сучары.

– Думаю, с адвокатурой мы энто дело подправим, Змитер.

Тебя отсюда часто на допросы тягают?

– Да нет, Евген, только два разика водили в браслетах по соседству через двор. И то разговоры были ни о чем. Видать, гебешный следак время тянет или ждет, гадик, пока у меня тут крыша с концами поедет.

– Теперь, малец, навряд ли. Коли меня будешь слушаться.

– Буду, ― не стал возражать Змитер тому, чью компетентность и подготовленность он безоговорочно признает. Раньше бы ему такого сокамерника! Было б куда как легче к этой тюряге приспособиться.

Но справиться у него не помешает:

– У тебя какая ходка, Евген Вадимыч?

– О том, о сем, завтра побазарим, хлопче. На свежем воздухе.

Кстати, почему газет у газетчика в камере не вижу?

– Интересно, как их здесь получают?

– Тебе что, ничего не объяснили?!!

Спросить тут в Американке всяко можно, Змитер ты наш Дымкин.

"В шерсть измельчала достопримечательная Американка. А ли малого здесь так прессуют ненавязчиво?"

Глава двенадцатая

Почтенный замок был построен

После тюремного отбоя в 22.00, когда на потолке включили чуточку более тусклую лампу, Змитер Дымкин кое-что понял, словом, ощутил. Оказывается, его новоявленный напарник незатейливо в вечернем разговоре словно снял с него гнетущую тяжесть, хотя бы тебе ложного, но уголовного обвинения. Заснул Змитер почему-то успокоенный за уготованное ему будущее.

"Как-нибудь все у нас наладится... Если перспектива назад в историю не смотрит..."

В 6.00 всем арестантам в Американке, она же СИЗО КГБ, надзиратели-ключники играют подъем. Ходят по кругу вертухаи и стучат ключами в дверные кормушки. Значит, пришло время оправки для зеков, иных счастливых часов, кроме тюремного расписания, не наблюдающих. Покамерно заключенных и подследственных, коим здесь запрещено иметь наручные и другие часы, конвоируют в отхожее место. Те, у кого по камерам не предусмотрено этакого канализационного удобства, могут справить большую нужду на эмалированном толчке с двумя рубчатыми опорами для ног. Открывай кран, пускай быструю водичку, присаживайся орлом на корточки и вали в дырку, коли найдешь чем.

Там же в коммунальном сортире красноказарменного образца полагается опорожнять, мыть и обеззараживать хлоркой парашу из камеры. Емкость для малой нужды в Американке весьма примечательна. Очень походит формой и размерами на портативный унитаз со стульчаком, крышкой и ручкой для транспортировки. Правда, он не белой, а серо-зеленой пластмассовой расцветки. Стульчак под стать и под сраку коричневый, цвета подсохшего дерьма. Видимо, на него следует садиться зекам, то есть зечкам чисто женского пола или опущенным, кому мужчиной быть не положено.

Параша демисекс, ― отметил Змитер.

С появлением в камере Евгена он точно вернулся к прежней наблюдательной жизни профессионала. Положительно в умственном отношении, в уме, мысленно. Если записывать эти наблюдения он не рискует, ― боится, что изымут, ― то запомнить их ему по силам. В будущем непременно пригодится.

На утреннюю оправку Евген не пошел. Змитер его понял. Не так-то просто человеческому организму приобрести привычку-рефлекс гадить по расписанию. "Особисто, коли срать ― да нечем".

На завтрак по тюремному обыкновению дежурный вертухай-баландер притаранил овсянку. Если сдобрить маслом, сахаром и сухофруктами, то ничего, не приедается,

Евген привычно-брезгливо изучил железную миску с овсянкой. С не меньшей брезгливостью он вчера исследовал на предмет съедобности сырую тертую свеклу с селедкой на ужин. Тем не менее, подчистили они, будь здоров, и вчерашнюю, и утрешнюю тюремную кормежку.

С утра оба сокамерника хмуро безмолвствовали. Евген добыл из собственного своего кешера толстую тетрадищу формата А4, уселся за угловой стол справа от умывальника под окошком. Змитер улегся кемарить до прогулки, размышлять по времени и месту.

По его недолгому тюремному опыту и наблюдениям, формой все камеры в Американке одинаковы. Представляют собой нарезанные трапеции двенадцати шагов в длину. Три-четыре шага у двери от стены до стены. Пять-шесть шагов у оконного проема с красно-коричневым стеклопакетом и намордником снаружи, сваренном из арматурных штырей. Некоторые камеры-трапеции чуток пошире. Это там, где помимо раковины есть унитаз с фановой трубой. Но таковское обустройство только для 4−5 зеков в одной камере.

Камеры в виде трапеций из-за того, что тюремное здание выстроено в форме круглой коробки из-под торта, или, если угодно, картонки для дамских шляп великосветского дизайна.

Большая часть тюремных камер, то есть все те, что на втором этаже, расположены по окружности центрального зала. По тому же кругу, как по балкону, ходят, шарятся, шныряют надзиратели дежурной смены. Каждые две-три минуты им предписано заглядывать в дверные глазки. Рядом с каждой камерой специальные полки. На них лежат бритвенные принадлежности зеков, кипятильники, витамины, лекарства.

Как-то раз Змитер увидел на такой полке целую гору разных медикаментов. Анонимно посочувствовал какому-то хвором зеку. Заметив, куда он смотрит, конвоировавший его вертухай, немедля задернул шторку. Тюремная тайна, значит.

Между прочим, даже мельком видеть других зеков, не из своей камеры, заключенным и подследственным Американки категорически запрещено. Перемещаются по тюрьме конвоируемые зеки строжайше по отдельности. Об их секретном перемещении конвойные сигнализируют, предупреждают насвистыванием, чтобы другой конвой и прочие тюремные службисты не зевали, сторонились, обходили стороной. Или подождали, пока тайного зека не проведут, отведут, куда надо, с малохудожественным свистом.

"Свистуны влагалищные, черти драные!" ― ехидно процитировал Змитер по поводу и по случаю. Правда, из другой, уж вовсе фантастической оперы. "Быть может, когда-нибудь некто Дымкин тоже напишет оперу... кому-нибудь, как свидетель, в Гаагский трибунал по расследованию преступлений белорусского лукашизма".

Чтобы подняться на второй тюремный этаж через центральный провал с круглой балконной балюстрадой, зекам и конвойным надо преодолеть два марша примечательной железной лестницы, ― вернулся Змитер к мысленному описанию внутренних достопримечательностей Американки. Черт те знает сколько ему предстоит в ней кантоваться. "Подконвойно и подневольно".

Пупырчатые ступени центральной лестницы в Американке до блеска стерты, измерены шагами бесчисленных заключенных, их конвоиров, начиная с 30-х годов прошлого века, когда была построена эта вот следственная тюрьма ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ. Выстроили ее по американскому проекту, как и другие, ей идентичные спецтюрьмы в коммунистическом Совсоюзе. Наверное, отсюда происходит ее название в народе, ― пришел к немудрящему умозаключению Змитер.

Наверху от лестницы ведет ответвление на центральную площадку-насест. Должно быть, когда-то на ней сидел попка-вертухай, вкруговую озирал камеры одурелый чекист. Если вместо глухих дверей с кормушками и глазками были решетки, наподобие тех, что в старых, собственно, американских тюрьмах.

На первом этаже Американки пищеблок, медкабинет, карцеры, закутки для обыска, спуск в душевую для заключенных и в баню для тюремного начальства. Также в полуподвале размещены комнаты допросов и свиданий. Дальше по коридору прочие служебные помещения. Говорят, особым заковыристым туннельным коридором оттуда можно пройти на КПП, где принимают передачи от родственников и арестантов отпускают, буде случится, на волю.

К далекой истории будь помянуты, расстрельный коридор и выход, откуда былые энкаведисты поднимали, грузили, вывозили трупы репрессированных в урочище Куропаты, ныне крепко замурованы. А тугоухой народной молве, кривотолкам, хрень на плетень, слухам о существовании некоего подземного автомобильно-железнодорожного туннеля из Американки в почтенный тюремный замок на Володарке доверять незачем.

Здесь Змитер весьма и весьма пожалел, что почти ничегошеньки не знает о совковой предыстории Американки. Но это упущение вполне поправимо. "Для очистки совести на свободе добросовестно и остросюжетно все выясним", ― сочинил он неприхотливый каламбур, придя в отменное настроение и воодушевление. "И еще неоднократно выйдет зайчик погулять. Ясное дело, покуда в тюремном дворике".

На прогулку Змитера и Евгена почтительно отконвоировали три надзирателя в зеленых мундирах с погонами: два сзади, один спереди. Вывели не самыми первыми, но и не последними, где-то в одиннадцатом часу. Прогулочный дворик им выделили тоже вполне сносный. Хоть и не самый большой в центре зоны зековского выгула, но и не маленький. Тот, который с левого боку от вышки с верховым гебешным попкой и его музыкальным матюгальником.

Всего в Американке насчитывается девять прогулочных двориков. Самый омерзительный ― в правом углу под вышкой узкая наклонная щель полтора метра в ширину. Зарешеченная клетка-обезьянник на выходе из тюрьмы в прогулочную зону малость получше. Хотя туда одиночек запускают, притом в последнюю очередь и раньше всех отправляют в камеру. Так что одиночная прогулка выходит намного меньше положенного часа или двух часов.

Высота стен каждого дворика больше четырех метров. Наверху стальные решетки, чтоб небо в клеточку, или стальная сетка. Внутренние булыжные стены между двориками сверху продолжаются, отгорожены заборами из колючей проволоки. Вверх лучше не смотреть. Зато на малую скамеечку присесть можно, коли наскучит ходить, бродить в замкнутом пространстве.

Для того чтобы подследственные и заключенные не могли переговариваться и передавать приветы в соседние дворики, у вертухая на вышке во всю мощь валит музычка. Надсаживаются, надрываются трансляции FM-станций на вкус дежурного надзирателя в прогулочной зоне. Голосят мерзко просроченными подгнившими хитами, гомонят повторной рекламой для лохов. Отчего у зеков мурашки по коже от омерзения. Иногда проквакают сверхкраткие мало актуальные полуновости о валютных курсах и погоде. Один вертухай, ярый попсович-русофил, завсегда подключает к тюремному матюгальнику собственную мерзкую шарманку и непомерно глушит окружающих гнусавой россиянской мерзостью.

Такое вот шумовое прогулочное сопровождение. Зато в своем дворике вы можете совсем расковано разговаривать, о чем вам благоугодно, не опасаясь прослушки и направленных микрофонов при таком запредельном уровне звуковых помех. А беспредельщицкую попсятину спустя некоторое время начисто перестаешь слышать и замечать. Коли есть с кем о чем-то нужном приятно поговорить.

"Кому не услышаться там на FM? И точка би-вай, бывай, бай-бай. Не надо петь козлиных песен!"

Пока его напарник усердно предавался динамичной растяжке на свежем воздухе, Змитер сделал несколько силовых упражнений на статику. Прищурившись, припомнил невидимую отсюда облицовку камнем на цоколе тюряги. Снизу доверху смерил оценивающим взглядом оштукатуренное бледно-желтое круглое здание Американки. На это его обозрение, оно очень походит внешне на зал заседаний палатных депутатов в конструктивистском Доме правительства. Отчего-то ему вдруг вспомнился английский пороховой заговор. К чему бы это?

– А на вышке маячит очумелый чекист! ― откомментировал в речитативе знакомой песенной цитатой Змитер.

Евген в той же тональности вспомнил другой образчик устного народно-тюремного творчества:

– С одесского кичмана слиняли два уркана...

Глава тринадцатая

И Тане уж не так ужасно

Целый месяц в следственной тюрьме нисколько не укротил, не смягчил твердый женский характер Таны Бельской. Если следовать сравнительно мягким, кротким взглядам тюремного персонала и ее следователей. Тут уж не прибавить, не убавить. Когда б на то была их добрая воля, они с открытой душой отпустили бы уважаемую госпожу Бельскую на свободу, на все четыре стороны, с какой угодно совестью.

Ей даже специально разрешено новым усовещенным следователем включать личный телевизор над дверью в любое время от подъема до отбоя. Другие заключенные и подследственные тоже могут иметь телеприемники в камерах. Но смотреть в них им дозволено едино лишь по тюремному графику: в точности, как и пользование кипятильником.

Вот как раз право на круглосуточное пользование электрочайником Тана сейчас посягает завоевать. Она несгибаемо уверена, что это у нее наверняка получится. К слову, феном, хранящемся на полке в коридоре, она пользуется, всякий раз приходя после вытребованного ежевечернего душа. Во избежание неприятностей по службе милосердные начальники дежурной смены сами ей иногда дополнительно предлагают утренний душ. Мол, по случаю жаркой погоды, не откажите нам в любезности по понятиям.

Градус за градусом Татьяна Бельская приобрела кое-какие повадки бывалой зечки из матерых уркаганок или паханок. Куда-то, возможно, на время подевалась в никуда лощеная столичная бизнес-леди с высшим юридическим образованием.

Так, сокамерницу, проворовавшуюся на взятках тетку судью, Тана выжила, выперла, "вып...ла ее, блядину на х..." спустя три дня совокупного тюремного бытия. Очень вежливо и литературно она ей, "тетехе п...аватой", рассказала, Боже упаси, не угрожая, как на сам-речь осуществляется женская кастрация-обрезание. Ну а зловещий подробный пересказ чудного лирического сна Татьяны о хирургическом вложении в глубокое женское влагалище черной, ребристой, осколочной, оборонительной гранаты Ф−1 лишил подследственную служительницу белорусской Фемиды всяческого самообладания. И, похоже, поверг в тяжелый истерический невроз, может, в реактивный психоз. Всем тучным телом бившуюся о дверь подследственную пришлось дежурной смене неотложно госпитализировать в карцер-кондей на первый этаж. Благо в нем стены и пол обиты мягким пористым материалом, исключающим серьезное членовредительство как грубых мужских, так и нежных женских тел.

Если по тюремным правилам Американки мужчинам полагается бриться раз в три дня, то госпожа зечка Бельская истребовала себе такое же право. "Что в лобок, что по лбу, мандавошек размножать!". Благое дело, коли щетинистая поросль на лице, в отличие от мужского пола, ей не досаждают. Но докучная женственная растительность в подмышках, на голенях и в промежности тоже подлежит санитарному удалению.

Стоило какому-то любознательному надзирателю ненароком запустить глаз, чуть взглянуть через глазок на вышеупомянутую гигиеническую процедуру, как тотчас Тана потребовала теплой встречи с начальником тюрьмы. В результате въедливой, убедительной беседы с ним и с его замом, а также надзорного воздействия Генпрокуратуры на тюремных лиц противоположного пола были наложены неписаное табу, устный религиозный запрет даже подходить к ее одиночной камере без стука и без звука.

Шастать голой по камере Тана, тем не менее и тем более, себе не позволяет. В силу жаркого августовского времени носит шорты и топик. Но в душ спускается вовсе не в халате, напротив, только в благопристойных голубых джинсах с застежкой на женскую сторону.

В черных джинсах и в белой блузке Тана посещала допросы у следователя, свидания с родными и адвокатом. Мужу Мечиславу надолго или навсегда хватило одной лишь июльской свиданки с любезной супругой. Хотя ее адвокатесса Альбина Болбик держится стойко, едва ли не еженедельно докладывает о проделанной адвокатской работе. Однажды к Тане следователь и начальство СИЗО очень близко допустили кузину Ольгу Сведкович. Но та ей также не смогла поведать чего-либо утешительного и обнадеживающего насчет скорого и безотлагательного выхода на свободу.

По-прежнему остается неясным, кто же ее, Тану Бельскую, так ловко и прытко подставил?

"Во где параша! Узнаю кто ― урою уродов, в унитазе утоплю гадов!"

Нужным серо-зеленым сосудом в камере Тана пользуется без стеснения по всем типам зековской нужды, обусловленной естеством. На то у нее баллон с ароматизатором в камере. И опорожнять парашу, отмывать жидким мылом ходит по расписанию под конвоем какой-нибудь одной из трех обслуживающих ее надзирательниц. Кто-то из них обязательно осуществляет для нее, согласно тюремному разрешительному установлению, продовольственный и прочий нормированный шопинг по списку. Доверять это важное дело бесхозяйственным мужчинам надзирателям Тана Бельская никак не доверяет.

Безусловно и естественно, запрещенных товаров и предметов они ей не поставляют и не рискуют. Все-таки шмон в камере проходит регулярно, как гласно, так и негласно. О том, о сем несколько по-женски не без умысла проговорилась ей отзывчивая на внешние субсидии дородная прапорщица Алевтина. По всей видимости, конкурирующие дежурные смены наперебой стараются подловить друг друга на нарушениях внутренних тюремных норм и правил. Но в течение суточного дежурства своей смены спросить все можно, если осторожно.

Насколько Тана полагала, ничего лишнего она ни с кого не спрашивает. Ни в тюряге, ни на воле. Кому много дано, с того и спрос больше. Само собой, коли есть коммерческие предложения. "Подзаконно, что в лобок, что по лбу х...сосам и х...соскам!"

Словом, пребывая в Американке, никому спуску она не давала. В том числе самой себе.

За собственной физической формой и внешностью следит строжайше, образцово. На прогулку выходит ежедневно. На шконке не валяется в бездельной расслабухе. Влажную уборку в камере устраивает ежедневно и раз в неделю по генеральной программе.

Таким образом в щели исподу железно-деревянной шконки, которая может подниматься и прикрепляться к стене, в одночасье обнаружила мойку. То есть нашла лезвие мужской безопасной бритвы.

Отметим не в скобках, что в переводе с блатной фени на нормальный и нормативный язык Тана не нуждается. Уголовный жаргон без кавычек для нее стал столь же естественным средством изъяснения, общения и мышления, как и для надзирателей в Американке. Как оно ни расхоже, однако с кем поведешься, от того и наберешься разнообразной лексической специфики. Того более, в тюряге, в крытке. Или на стрелках с базаром, то бишь на допросах у следаков, на свиданках с адвокатами.

Недолго думая, Тана принялась тренироваться в бросках с мойкой, утяжелив ее двумя канцелярскими скрепками в пластиковой оболочке. А вдруг специфически пригодится?

Меры безопасности от случайного подглядывания она при этом соблюдает. Стоит строго спиной к дверному глазку, чутко прислушивается к топоту вертухаев и вертухаек в кольцевом тюремном коридоре.

Тем паче у нее также имеется другое специфическое орудие для тренировки и подкрепления навыков обращения с холодным оружием. О чем полагается знать только лишь немногим своим, не чужим.

Оружейное дело в том, что на экстраординарном свидании с кузиной Вольгой от нее Тана получила заколку для волос. С виду обычная пластмассовая дешевка. Но в деле и при делах это есть отличный режущий и колющий инструмент нейтрализации и ликвидации реальных противников в рукопашной схватке.

Тана даже было подумала опрометчиво, не заточить ли соответствующим образом рукоятку тупого столового ножа. Все-таки метательное оружие? Ан немедля отреклась от негодного форса. Камеру-то раз к разу секретно шмонают, когда она в душе. Да и ножик в невозбранное пользование она выдавила в нарушение тюремных правил. Другим-то заключенным и подследственным столовые ножи, ― хлебушек, батончик порезать и все такое, ― выделяют кроме как на время приема пищи.

О том и начальник тюрьмы ей при каждой встрече разводит, распинается. Показывает, гаденыш гнусненький, участливо, какой он добрый попка, как всегда рад пойти ей навстречу.

Хотя на последней прогулке ее в который раз завели, "волки позорные, свистуны и свистуньи влагалищные", в клетку на входе у банных окон в подвале. Впрочем, расщелина под вышкой совсем гнусь, чтобы прогуливаться, разминаться в одиночку.

После каждой прогулки Тана давала себе слово по выходе на свободу разобраться "что в лобок, что по лбу" с владельцами FM-станций. "Взять ублюдков в плотную разработку, в оборот, блядунов и блядуний". Вкупе с их дикторами, ди-джеями-болтунами, имеющими такие противные гугнивые голоса. "Как если б из сраки тебе вещают, недовярки. Занадта гнуснее, чем Лука-урод хамзивый..."

Глава четырнадцатая

Заводят слово стороной

― ...Твой груз кокаина, Митрич, перехватила в мае служба охраны Луки. Мне это достоверно и документально известно. Туточки у нас, як в бородатом анекдоте. То ли генерал Витя Лукашенко наркомаршрут из варяг в москали прикрывал. То ли ему так выслужиться перед батькой приболело.

Другого разумного объяснения, откуда раптам организовалась хренова куча марафета у тебя в сумке, я не знаю и не предполагаю. Так что указание о твоем аресте родилось где-то в самом верху президентской вертикали. Предлог и подстава ― на усмотрение услужливых исполнителей.

Не исключаю, какой-то из своих статеек ты нефигово достал Луку. Подсунули чего-то ему на просмотр, как его в оппозиционных изданиях полощут. А он завелся, окрысился, закабанел, задрочился. Небось, и команду дал, разузнать, кто таков, разобраться, почему посмел, обнаглел.

– Теперь понятно, Вадимыч, отчего моего батьку следак ко мне на свиданку не пускает. Батянька мой мог бы то ж самое рассказать, имея необходимые вводные от старого корефана. С выпускающим со "Знича" он в одной группе учился. А того Лука с депутатских лет знает, водку вдвоем киряли, компромат на чиновников Совмина собирали...

Евген и Змитер много чего могут обсудить на двоих в прогулочном чистом дворике под аккомпанемент натужной попсы, раздающейся из хрипавого матюгальника у вертухая на вышке. Хотя сразу подумали они о разном, едва огляделись среди булыжных стен, и за ними заперли массивную железную дверь.

Евген недоуменно, чисто риторически вопросил, как же это некоторые попсовые певички умудряются в одно и то же время, в одно горло, толсто гундосить в нос и тоненько пищать в микрофон? Между тем Змитер восхитился, насколько верно и образно назван вертухаем тот зеленый крендель на вышке. "Крутится, вертится мудак как шальной. Туда-сюда зырит, мусор гебешный".

Многое воспринимать и рассматривать можно по-разному. Поэтому на окружающие их антураж и пейзаж, на звуковое и шумовое оформление прогулки они меньше всего обращают внимание. Если есть темы поважнее, не грех пренебречь тюремной обстановкой.

– Советовать тебе я ничего не порываюсь. Но кто-никто другой на твоем месте, Змитрук, безотлагательно и обстоятельно взялся бы писать сыновнюю слезницу не берестейскому родителю, а всебелорусскому батьке. Мол, сижу не за что. Прегрешения журналистской молодости осознал, каюсь. Если кого ругнул сгоряча, то прошу у всех прощения. К наркоте ни в жизнь близко не подходил. Так ведь?

– Ну да. Наркоту я ни разу в жизни не пробовал. Просто тютюн курить опять в тюряге начал. Три года выдержал без табачного зелья. Думаю по новой бросить.

– Это правильно, братка Змитер. Еще верней будет составить тебе жалобу на незаконное задержание и арест по косвенным уликам. Луке о ней точно донесут и доложат. Но это уже дела адвоката, которого у тебя пока нет.

Думаю, при должном юридическом рассмотрении твоего дела оно до суда не дойдет. На уроне Совбеза и Генпрокуратуры за все решат, при условии, что в нем замешаны привходящие обстоятельства твоей профессиональной деятельности.

Вельми возможно, откуда ни возьмись, возникнет какой-нибудь средней руки наркоделец-мафиозо, который чалится на зоне. Скажет, его-де груз того марафета в количестве и качестве трехсот двадцати граммов. Мол, курьер углядел за собой слежку, топтунов у дома, где редакция газеты "Знич", сунул пакет первому встречному на лестнице фраеру ушастому, проследил, куда тот зашел. И слинял, когда гебисты оравой подкатили.

Мифического курьера сдавать нашему предполагаемому наркодельцу совсем не обязательно. Следаку и того хватит, чтобы закрыть мутное и муторное дельце. А мафиозо, сотрудничавшему со следствием, если не скорая воля по особой статье УК, амнистии таким не дают, то всенепременно безбедное существование на зоне до конца его значительно урезанного срока.

Но сначала, ясное дело, тебе нужно писать напрямую Луке в домик на улице К. Маркса.

– Ты меня извини, Евген. Но этого, то есть писать, кланяться Луке, я покуда не буду. Воздержусь. Ни мне, ни тебе пока еще не ясны все туманные обстоятельства, каким макаром и манером подставили кролика Роджера. То есть некоего Змитера Дымкина.

Ну напишу я, ну откинусь без суда из крытки. Ну а дальше-то что? Ни в один президентский официоз на работу не возьмут. Бо им стремно иметь дело с признанным политзеком. В оппозиционной прессе от замаранного наркотой еще дальше будут нос воротить.

И что тогда? В Брест к батьке под крылышко в его провинциальную газетку?

Не хочу! Будет открытый суд. А там во всем и со всеми разберемся.

– Ага, жди-пожди в Американке полгода-год. Авось дождешься закрытого рассмотрения. Если твое дело связано с политикой. Журналеров твоих со злобным умыслом пустят на первое заседание суда. И на последнее, чтоб услышать приговор, который тебе спустят с горочки сверху вниз.

Пугать тебя я не пугаю. Из осужденки на Володарке или из зоны ты откинешься в продолжение года по касатке. И выйдешь опять же никому не нужный, каб сесть на плацкартный пассажирский поезд Минск ― Брест. Казенные проездные деньги тебе выпишут.

Оно тебе надо? Не меньше полутора лет ни за что ни про что на нарах припухать?

Змитер внимательно выслушал собеседника и потому вопросом на вопрос поинтересовался:

– Касатка это что?

– Кассационная жалоба в вышестоящую судебную инстанцию на приговор нижестоящего суда. В твоем случае в Верховный суд на Минский городской. А для того придется частично признавать свою вину, неизвестно какую.

Говорю тебе, Митрич. Пиши челобитную батьке Луке. Батька у нас добрый, любит прощать чужим свои собственные грехи.

– Подумаю...

Эх, мне бы мой комп сюда и вай-фай! Горя б не знал и работал.

А что? Трехразовое горячее питание, прогулки ежедневно, в душ водят аж четыре раза в неделю. Утром поднимут, вечером спать уложат. Книжки с военными приключениями белорусских партизан из библиотечки носят. Или вон в переводе с немецкого толстую биографию какого-то бородатого хмыря по фамилии Маркс в кормушку подкладывают.

– Угу. Мало так кто говорит в стиле нашего дядьки Алеся. Ты ― читака, я ― писака, однако. В вольном переложении с японского.

Скажи-ка мне, Змитер, с воли телеящик в камеру заказывать будем?

– Зачем нам телик-брехунец? Зуб глазной даю, подключение к "Нэшнл джиогрэфик" и "Дискавери" тюремным кабельным телевещанием не предусмотрено.

Думаю, хватит выписанных тобой газеток. В том числе и моей бывшей, орденоносной, вечно совковой.

– Совсем ты политическим стал, как я погляжу.

– А я всегда таким был, с ранней юности, когда ежемесячную нелегальную газетку в школе издавал, тайно распространял. Батька мой, конечно, догадывался, чьих рук дело пасквили на учителей и школьного директора. А также, кому очень нравится заглавный девиз в ученической самоуправной газете "Зубровка": РОДИНА, СВОБОДА, ДОЛОЙ ЛУКУ-УРОДА. Батька у меня профи, потомственный журналист. Но остальные, лохи, вычислить меня таки не сумели, пока я сам в десятом классе не закрыл то свое издательство из подполья.

– Или не пожелали вычислять?

– Могло быть и так.

– А я, Змитер, из рабочей династии ментов и прокуроров. И сам-то вон из ментуры в бухгалтерию подался.

– Да что ты!!! О тебе ведь дед Двинько мне говорил с придыханием: джентльмен и аудитор мистер Печанский! Не верю! Шуткуешь?

– Ей-ей! Верь не верь! Раньше я сажал, нынче вот меня посадили.

Любой мент, прокурор, судья, вертухай, опер ― обязан императивно знать, Змитер мой Дымкин, что его так же могут взять да на цугундер. Право слово, у каждого борзого зачастую найдется за что. Нет в уголовном кодексе таких статей и преступлений, какие бы не совершали правоохранители при делах, при должностях, при погонах...

Глава пятнадцатая

Их разговор благоразумный

В камере Евген и Змитер распределились по своеобычным, им привычным местам. Один перед обедом по обыкновению растянулся, принял упор лежа на спине на тощем тюремном матраце. Закурил задумчиво. Другой присел на принайтовленную к полу табуретку, к столу, к толстенной тетради. Выпрямился напряженно, кулаки сжал. Тоже задумался.

Немного погодя Змитер поделился с сокамерником некоторыми соображениями:

– В тюряге, как в поезде, Вадимыч. Разговоры, словно с попутчиком, которого тебе случайно судьба подбросила. Говорим, вязкое тюремное время словесно убиваем, чего-то ждем. Куда-то едем лежмя на твердом плацкарте. Право слово, в ожидании прибытия на конечную станцию. Когда-нибудь и куда-нибудь.

– Ага, только остановки у нас, Митрич, сплошь промежуточные, в шерсть. Сначала ждешь обеда, потом ― ужина.

– Будет и конечная, ― подал оптимистическую реплику Змитер.

– Конечно. Рано или поздно все там будут. Приедут и приплывут в добрый и в последний час, ― подтвердил Евген старую средневековую истину по-христиански хорошо информированного оптимиста.

– Сперва, Вадимыч, когда я на тебя в тупости глаз скосил, подумал: опять мне стукача в камеру на подселение. Потом решил, ты ― вор в законе или крутой олигарх из бандюков. Я тут с одним целых три дня сидел, разговаривал, ― упомянул фамилию Змитер. ― Ты, Ген Вадимыч, может, того Бориса знаешь?

– Не знаю, но о нем слыхал.

– Он мне говорил: в его предыдущей камере Американку называли "Подай государству миллиончик".

– Хм, коли так, то ты свой лимон баксов кокаином ужотка отстегнул ему на бедность, ― иронично хмыкнул Евген. ― Дебилы с российского ТВ в такой вот сумме твой марафет засчитали.

– Во-во! Два часика побыл долларовым миллионером. Только о том не знал, не подозревал, ― рассмеялся Змитер. ― Что может быть лучше в тюряге, чем юмор висельников?

– Добрые свиданки и бацилла калорийная в передачках, напарник. И все такое, что приходит с воли.

Деньги у тебя на тюремном лицевом счету водятся?

– Это как, братаныч?

– О номер! И это тебе, Митрич, никто не сказал? Так знай, надзирателям положено снабжать подследственных, ― понятно, за наш счет ― кое-чем прямо из магазинов на воле. Потому что тюремной лавки в гебешной Американке нет. Не то что на Володарке, которая в ментовском ведении.

Тем самым мне сюда миллион старыми, рваными, пожалуй, не вчера, так сегодня перечислили. От имени и по поручению. Материнский капитал, так скажем.

Составляй-ка список, чего тебе прикупить надо.

– А компьютерные журналы можно?