Текст книги "Конечная Остановка (СИ)"

Автор книги: Ксений Белорусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Змитер с Евгеном пересеклись дома в Дарнице, когда почти по-зимнему рано и темно смеркалось. Ноябрь на дворе как-никак. Евген, появившись с Одаркой, приступил наскоро к приготовлению ужина, он же вечерний обед по-европейски. Заодно под кофе втроем в кухонной тесноте живо обменялись сведениями, поделились контекстуальными мыслями, наведенными из-под той еще лукашистской Беларуси. Не слишком-то всепрощающе родную батьковщину, скорей, с неприятием к ней в стремлении размежеваться с прошлым. Молодым одно, старикам другое. Уходя все уходят.

– ...Я все о том же, о нашем старшем поколении, откуда прелестно вышел и ушел Лева наш Шабревич, ― в теме и в реме рассуждал Евген. ― Пусть он шестьдесят девятого года рождения, да будет батьковская земля ему пухом...

Одарка скромненько притулилась у кухонного стола близ бутербродиков с красной рыбкой. Змитер с чашкой ароматного "мокко" пристроился стоя в дверях, покамест Евген технично распоряжался куриным фаршем, запускал в кипящую воду спагетти на гарнир. Тут же варил яйца вкрутую, чистил, рубил, крошил огромнейшим поварским ножом овощи для салатов, свежий соус "майонез" миксером на автомате взбивал.

– Все они подчистую, взбаламученные пятидесятники и шестидесятники по годам и по мозгам. Основный их принцип ― торг уместен.

Дядюшка вон мой, покойный Алексан Сергеич, от государственной фирмы и от себя своечастно стрелковым оружием из закромов МВД с двойной выгодой круто приторговывал. Потом приказал нам долго жить... Допустим, огреб от ненавистного и любимого до трупного посинения государства... По старым делам по гроб жизни торжественное погребение и поминальные речи. Поделом и по делам.

И Леву угораздило под паровоз по тем же мотивам опасных интеграционных связей с государством и противоборства с ним. Оно ведь не в шахматы с людьми играет, но так и норовит навязать обществу бои без правил или чуть что за волыну хватается. Потому лупить надо эту державу и в хвост и в гриву, с какой бы стороны лошадь ни запрягать в тот паровозик. Але стрелять на поражение. Лепей за все предупредительный выстрел в голову машинисту и кочегару. В упреждение. Чтоб преемникам и наследникам неповадно было...

"Вось тебе, Лева, последняя коллизия..."

Евген уже довел до сведения внимательных слушателей некоторые детали минского убийства в новом элитном доме по-над Свислочью, еще не ставшие достоянием интернет-публичности. О гласности вообще молвить незачем, если в подобном грязном деле она наглухо приравнена к разглашению служебной или государственной тайны. То же самое следует ввести, написать и об уголовно-политической грязи.

Змитер с Одаркой под стать, под будущие статьи заранее созвонились, договорились, кому куда писать, и сейчас своемысленно прикидывают, обдумывают, что и чего им сегодня создавать, сотворить, править допоздна в Дарнице, сбросив наутро сенсационный материал по горячим следам.

Мыслили они сходным же образом.

"...Не отходя от кассы и в одну кассу... Профессионально и феноменально, образно в тексте и контексте, с личным подтекстом и общей канвой..."

Итак, выходит, итого, известный белорусский адвокат и правозащитник Лев Шабревич был смертельно ранен около десяти часов вчера вечером выстрелом в висок из малокалиберного пистолета, наверняка с глушителем, на пороге собственной квартиры. Была у покойника таковски хозяйская и супружеская привычка звонить в дверь, не пользуясь ключами, если супружница заведомо дома. Вторым тихим выстрелом в грудь убийца завалил в прихожей его недоуменную жену Альбину, не сообразившую, отчего муж, закатив глаза, хватается, сползает по дверному косяку.

Очевидно, убийца действовал не в одиночку, кто-то второй на лестнице его прикрывал и поддерживал. Оба тела втащили дальше в квартиру. Во всех комнатах, особенно в кабинете Шабревича, видны многочисленные признаки поспешного обыска. Деньги и драгоценности не тронуты. Подозрительные отпечатки пальцев и потожировые следы неизвестных не обнаружены. Описание какими-либо свидетелями личности убийцы или убийц отсутствует.

По заключению судмедэкспертизы труп беременной на втором месяце женщины Шабревич-Болбик А. Б., 1993 года рождения, подвергся посмертному изнасилованию с использованием презервативов.

Два трупа в стадии окоченения в гостиной четы Шабревичей были найдены в девять часов утра приходящей домработницей, явившей по расписанию для уборки адвокатской квартиры в престижном доме на набережной.

Последнее также принял во внимание Змитер Дымкин-Думко наряду с другими криминальными деталями, какие ему требуется красноречиво расписать, уложить в газетный, немалого размера подвал-комментарий, посвященный зверской расправе над адвокатами, посмевшими успешно защищать беженцев и эмигрантов, которые подвергаются в лукашистской РБ политическим преследованиям.

"Чудище обло, стозевно и лайяй... Зловредное, смертельно опасное государство-левиафан по Гоббсу, которого цитируют Радищев и Двинько..."

На эмигрантской штаб-квартире в киевской Дарнице они втроем негромко помянули, выпили для порядка по православному обычаю за упокой со святыми невинно убиенных рабов Божьих Льва и Альбины. Одарка со Змитером тотчас после ужина порознь уселись за усердную журналистскую работу. А Евген залил из пластиковой бутыли питьевой воды в электрочайник, чтобы заварить чаю, затем углубившись в интернет, во многие размышления, замыслы и разработки.

"Н-да... клавиша не педаль... Дерьмовые дела в Белорашке... Удобрить не сдобрить, а сдоба не удобрение..."

Мыслимым делом Ольга Сведкович не преминула оперативно и плотно держать в курсе расследования двойного убийства и свою кузину Татьяну Бельскую. Та фурией прилетела из Турции далеко не в курортном настроении. Об умиротворенном добродушном отдохновении и речи нет. Что у Таны было на уме в остатние сутки южного отдыха, то у нее объявилось на языке в Киеве в чересчур матерном неприличии площадного русского говора. Она уж поизощрялась на слух в отсутствие дочери в разнообразных многоэтажных конструкциях витиеватой архитектоники, абсолютно неприводимой к нормативной лексике.

Евгену и Змитеру даже захотелось, кабы лично на них тоже распространялись цензурные возрастные ограничения на всякие неприличия аудиовизуального воспроизведения. Ясное дело ― по части слов, жестов, сквернословия и брани в невоспроизводимом исполнении Татьяны Бельской и ее ненормированных угроз кому и куда ни попадя.

Невзадолге, спустя три-четыре дня, повышенная маниакальная возбудимость уступила место, перешла у нее едва ли не в аутическое, несомненно, депрессивное состояние. Накатившее на Тану угнетенное безмолвие ― вовсе не золото, по мнению Евгена, по возможности и необходимости все критические дни чутко наблюдавшего за соратницей.

Пришлось ему сложносочиненно и убежденно воззвать к чувствам, обратиться за подмогой к Змитеру, попросить его оказать ей по-товарищески, строго по-мужски, сексологическую помощь. Высвободить известным путем у нее эстрогены, эндорфины и тому подобную эндокринологию, свести один в один, папа в маму женский гормональный баланс, актив с пассивом, вывести ее из прогрессирующей депрессии.

Змитер участливо, психотерапевтически внял аудиторскому предложению старшего товарища. И все у него, у них вошло, вышло, кончилось наилучшим врачебным образом. Начав с вечернего чая вдвоем на кухне, они потом перебрались к нему в комнату. По прошествии двух-трех задушевных дарницких чаепитий поздним вечером Тана пришла в относительную психологическую норму. А их ночные физиологические отношения дальнейшего аффектированного продолжения в благоприятном анамнезе не имели.

Убедившись в дееспособности Таны Бельской адекватно воспринимать действительность тут и там, днем и ночью, Евген Печанский конфиденциально и оперативно вызвал Вольгу Сведкович из Минска. Чтобы пообщаться просто, спокойно, вживе. Превентивно он довел кое-какую встречную информацию до осведомленного размышления Змитера с Таной.

"Как это попроще сказать, крепким чайком со сдобными коричными плюшками побалуемся в Дарнице... Коли не изъясняться насустрачь в стиле высокой науки и велеречивой университетской культуры на многих языках, во языцех".

Глава пятьдесят четвертая

Вдоль большой дороги

Незадолго до приезда Вольги у Евгена на дарницкой штаб-квартире состоялась любопытнейшая встреча с двумя белорусскими добровольцами. Посредством Змитера и с другими надежными рекомендациями они сами на него вышли, вернувшись из зоны АТО под Мариуполем. Осторожно поговорили они с чаепитием сперва вокруг да около внешней да внутренней политики там, сям. Засим перешли к откровенному обмену мнениями и взглядами на будущее Беларуси вообще и своем собственном в нем участии.

В частности под сурдинку, под рюмку чаю многозначительно и сокровенно прозвучало от бывшего сержанта ВДВ с позывным "Сымонка" или "Симонка:

– Коли, Евген Вадимович, вздумаешь никак забодяжить что... в наших с тобой белорусских краях и закутах, не забывай о нас с "Базылем". Ему и мне неяк без разницы, будут ли у тебя нормальные бабки нам на поддержку камуфляжных штанов. Все равно записывай к себе в ягд-команду. Будем полевать, охотиться разом...

Прорезался также днями московский проныра Ванька Буянов. Привет почтовый передал через питерского брательника Севу. Напомнил тем самым об их давнишнем, вернее, давешнем разговорце в Киеве, в сентябре. Нижайше просит переговорить, буде тот возникнет, с неким вольным стрелком, русским и белорусским человечком из Ростова-на-Дону с позывным "Герасим".

"Текстовка не текстура. В шерсть и против шерсти следует о стукачах и провокаторах всерьез задуматься. В жизни все не так, как на самом деле...

Когда сказать-то нашим о моем решении наведаться врасплох куда-никуда нежданным маневром?.. Встречным маршем и встречным боем?.."

Тана Бельская на бордовом «фольксвагене-туареге» встретила, захватила Вольгу Сведкович в темном северо-восточном топографическом углу. Пунктуально в удобном окне на украинско-российской границе, где с обеих сторон не присутствует пограничное патрулирование как таковое. Столь же непринужденно по большой контрабандной тропе от москалей в европейцы они наладились в обратный путь до Киева с попутными разговорами.

– ...Хочу тебе вкратце рассказать, любовь моя Воленька, ведь башню едва-едва мне не снесло, как скоро от тебя узнала, что замочили Леву с Альбиной. Але чё-ничё, апосля оно анияк генитально утопталось, туда-сюда-обратно улеглось.

– Хлопцы нашенские да помогли?

– В какой-то мере, что в лобок, что по лбу, в общественном дружеском смысле...

Терпеть ненавижу одичавшее государство Луки на х..! Хохмач на ту ж букву "ха"! Туда ж его... ― длинно и витиевато выругавшись на государственном русском языке с упором в мужскую анатомию, Тана, облегчив мятежную душу, обратилась к напарнице. Ругань руганью, но по делу ― нужный белорусский час, а не москальское время, холуйски учрежденное в лукашистском Минске.

– Выкладывай-ка хутко последние наши разведдонесения о менских уродах, по-женски не стесняясь в выражениях, между нами, девочками, говоря...

Вольга Сведкович предпочла чуточки выделиться на фоне кузины. Ни в дороге с Таной, ни в Киеве в обращении, в общении с Евгеном и Змитером к матерному краснобайству почти не прибегала. О ходе и результатах ее частного расследования она докладывала последовательно, детализировано, без женских и девичьих эмоций, по выявленным фактам и задокументированным актам в сухом остатке:

– ...В том числе фактически выяснилось: в день убийства со Льва Шабревича сняли беспрецедентное наружное наблюдение, установленное за ним после судебных заседаний по вашим уголовным делам. До того следили без малого в открытую во вселяких видах. И от ментов, и от службы охраны Луки. Давили только на него конкретно. За Альбиной не было никого, ни в пешем порядке, ни на автомобилях. Ни в отслеживании мобильной связи.

Лев шутил, что с этаким прелестным и сверхнадежным конвоем ему никакие телохранители не нужны. Тем не менее, с концами исчезли два человека из его оперативных помощников, которые должны были прикрывать шефа в тот день.

Отвечая на ваш невысказанный вопрос, Евгений Вадимович, предполагаю, что равновероятны три версии о заказчиках преступления, ― перешла Вольга к уголовной подоплеке и политической кухне произошедшего.

– Во-первых, месть государства путем распоряжения, отданного на достаточно высокой самовластной верхотуре. Как ни глянуть в общем объеме, от всех ваших подставных уголовных дел, судебных приговоров, большой политический шумихи внутри страны и за межой потерпевшей стороной фигурирует лукашистская РБ. На лесоповале, случается, и щепки летят, и отщепенцы от государственной политики. Вполне возможно, Лев и Альбина угодили-таки под раздачу эскадренных президентских слонов. Мотив акции: одних примерно наказать, других же запугать до смерти.

Во-вторых, покруче сделать козла отпущения из многошумного досадного Шабревича был бы рад постараться какой-либо инициативный дурень в больших правоохранительных чинах. Заодно справно выслужиться перед главнокомандованием. Как по-советски установлено, коли нет человека, то не имеется никаких возможных проблем, вживую с ним связанных.

В-третьих, очень даже мог сыграть на опережение небезызвестный вам Марьян Птушкин, которого адвокат Шабревич проблемно засветил на том закрытом заседании Мингорсуда. С Левиной подачи судья все ж таки вынес частное определение в отношении Генпрокуратуры, осуществлявшей странно некомпетентное следствие по нескольким статьям уголовного кодекса, беспорядочно, чуть ли не наугад предъявленных гражданину РБ Печанскому Е. В.

К слову, в-четвертых, вам, Татьяна Казимировна, я ранее докладывала, что не имею однозначных данных и прямых улик по части того, замешаны ли в убийстве Шабревича ваши и мои менские свойственники ― Евдокия и Федос Бельские.

– Что ж, Ольга Сильвестровна, благодарю за превосходно проделанную работу, ― не без официальности, по-командирски Евген Печанский пожал руку Вольге Сведкович. ― Вы подтвердили мои подозрения.

И твоей интуиции, Воленька, я склонен доверять. Обычное неимение чего-либо нисколько не указывает, будто ничего и не бывало организовано в маскировочном порядке.

Давайте-ка перейдем к распределению да дистрибуции прочих дырок от бублика, ослиных теней и рукавов от жилетки, ― Евген неспешно заговорил о том, чего от него давно ждали, надеялись, о чем неотступно думали.

– Белорусские власти предержащие обыкновенно весьма довольны и рады, когда враги их государства навсегда отъезжают в эмиграцию. Куда подалей, сами, так сказать, добровольно себя высылают. Будем ли мы и впредь абы как доставлять им подобное удовольствие? ― риторически вопрошал он слушателей, собравшихся в дарницком командно-наблюдательном пункте. Не исключая неизбежно пронырливую Одарку Пывнюк, уж неплохо пристасовавшуюся к белорусской мове однодумцев и сябров.

– Значно лепей хорошо наступать, нежели плохо, запуганно и заполошно обороняться, разве не правда? Не говоря уж о том, каб ховаться от злого разбойного начальства в бульбе кверху голимой сракой? ― недаром Евген требовательно и вопрошающе ставил перед аудиторией общеизвестные сентенции, как факты вне банальности и тривиальности.

– Значит так, лично я своих коней, коников собираю в поход, снаряжаюсь в дорогу, ясновельможная громада. И вам предлагаю хорошенько подумать, поразмыслить о нашем нелегальном, конфиденциальном возвращении на Беларусь в листопаде месяце. Мыслю, в однородных членах моего предложения нам пришла пора, в дебет и кредит, разобраться с общими и частными долгами, с должниками и должностными лицами. Корпоративно и державно...

Первым на предложенные ему тайную миссию и открытую партнерскую оферту ― не между прочим, а вопреки ожиданию Евгена ― немедля, с энтузиазмом согласился Змитер:

– Йо-хив-хо, панове!!! Даю подписку под статьей четыре-один-три УК РБ. Понятное дело, без права возвращения обратно на нары в Американку!

Мне теперь особно лучшей на Беларуси. Неяк безопасней будет. Бо я неслабо достал ватников и наемных чеченских чурок в последних публикациях. Резьба по дереву. Вдоль, продольно и поперечно. Кулуарно мне говорят, мол, сепаратисты на мое белорусское прозвище и газетное удостоверение выдали форменный ордер на арест. Чего-чего, но с них станется подпольно в Киеве какую-никакую взрывчатую пакость устроить или заказать убойный отстрел матерого антисоветчика и антикоммуниста Змитрука Думко, он же политэмигрант Владимир Ломцевич-Скибка.

Татьяна Бельская задумчиво оглядела сотоварищей, соратников, сподвижников, компаньонов, словно бы не впервые, но как-то по-новому их увидела. Затем, отнюдь не в свойственном ей акценте, растягивая фразы, слова и согласные звуки по-московски, ровно бы нараспев протянула в три этапа:

– Задарма ручонками и ножонками неприлично сучить не будем... Что в лобок, что по лбу, я, Тана Бельская, подписываюсь на белорусскую версию стремной нелегальщины...

Что-то мне банально и пошло подсказывает: мои дорогие свекр Хведос и свекровь Явдоха по-прежнему при всех тамошних делах. Вагинально и анально...

Пойдем-выйдем наподобие месяца из тумана. Сделаем дело, ясновельможные, поработаем во славу Родины. И вновь-ка уйдем в даль светлую однажды туманным утром...

Вольга Сведкович и Одарка Пывнюк промолчали совместно и уместно. Тактично, сочувственно. Им, как оно ни выпадет, в пекло соваться не надо. Ни вперед ногами, ни поперед или поперек батьке Луке, осатанело правящему и царствующему в своей РБ.

Глава пятьдесят пятая

Съезжались недруги и други

На Беларусь трое политэмигрантов преспокойно выехали шестью днями позднее. Хоть и совместно, в одном направлении, но в разбивку по одиночке, самым безопасным маршрутом выдвижения. Прежде на перекладных в российский Смоленск. Оттуда тягучим пассажирским поездом до белорусской Орши. А там авантажно на модерновом экспрессе бизнес-классом регионального железнодорожного сообщения в Минск, где очень немногие ограниченно поставлены в известность о прибытии трех рисковых нелегалов.

Готовились они к предстоящим белорусским авантюрам тщательно да предусмотрительно. Внешне и внутренне собирались с экипировкой и с духом накануне поездки, заведомо сопряженной с немалым риском.

Проще, быстрее всех вышло со сборами и с подготовкой у Таны, чтобы ни злословить по-мужски о женщинах. Ведь им, женщинам, а не мужчинам, так свойственно преображать себя, не привыкать стать изменяться внутри и снаружи. La donna e mobile, ― сколь утверждает итальянская оперная классика, вольно переведенная на русский язык в позапрошлом веке пошловатым трюизмом насчет сердца красавицы.

– Я буду всю дорогу и далей в Менске глупой и заурядной пегой полублондинкой, ― решила Тана, ― лохиней местечковой. Камуфляж привычный, мне знакомый. Мужчинам и мужикам примелькавшийся до полной невидимости женских мозгов, коли мурлом изображать недокрашенную помесь куклы Барби и Мэрилин Монро.

Тана критически просканировала Змитера:

– Ну-тка, тебе, хлопче, инак... У тебя внешность занадта малорастворимая посередь вселякой толпени. Как для женщинки с вульвой, так и для мужчинки с пенисом. Того хужей, ну ты анияк не тянешь на пошлого лоха и простодырого гопника...

Вот что, попробуй-тка радикально, до корней подкраситься в темно-шатенистый цвет тональным шампунем, каким я покажу. Волосья не стричь, отсель ходить многодневно небритым и запущенным.

– Во-во! я сам думал колдырную богемную видуху заиметь. Борода отрастет с косичками, конский хвост на затылке завяжу. Кепарь какой-никакой нахлобучить ниже бровей.

– Эт-то точняк, ― подтвердил Евген маскировочные намерения Змитера. ― Главное в неузнаваемой маскировке ― избегать смотреть кому-либо прямо в глаза и самому показывать направление взгляда, мимику вокруг глаз и на щеках.

– Ухом уродски не шевелить, одну сочинительскую бровь криво не задирать, не заламывать?

– А як же! Из вселяких ломак и кривляк на клоунов и редкостных уродцев в первую очередь внимание обращают.

– В Смоленске я наложу вам театральную косметику, каб состарить, ― вернула Тана шутников к делу. ― Гопницкий прикид оба-два наденете здесь. Привыкайте к народной униформе, ясновельможные.

Тебе, Евген, лепей под гнилого безденежного интеллигента шарить. Окуляры нацепить... вроде ты замудоханный учителишко альбо бедолага с погорелой библиотечки.

– Годится. У меня на левый глаз минус полдиоптрии. На соревнованиях я иногда контактную оптику носил. Оправу заведу пластмассовую, школьную, уродливую... Стану в поезде очкариком бумажные книжонки читать, как если б мутное зрение оберегая.

Кстати, Одарка не прочь за нашей Лизой присмотреть. Поживет у нас в Дарнице. Будет ее бонной и гувернанткой. Лизка тоже не против, покамест мы в командировке на севере...

Новые стволы и ксивы на них получите на днях. Все документы, удостоверения распределить в багаже и по карманам, как я говорил. Никаких фирменных сумок! Зековский квадратно-полосатый кешер, каб сразу на выход с теплыми вещами и калорийной бациллой.

Ты, Змитер, таки обойдешься без ноутбука, который и жук и жаба заметят. Досыть тебе с меньшего дешевенького смартфона, як у гопоты...

Не из зоны бежим, но в нее, рóдную, вертаемся. Розыск-то по наши беглые души лукашисты формально отменили, но в базе данных оставили неяк... на предмет задержания. Побег продолжается...

Евгеновы добрые наставления, инструкции и черный юмор Змитер Дымкин бегло припомнил, находясь, в стылом, ничем и никем не прогретом, полупустом сидячем вагоне некоего поезда где-то между Смоленском и Оршей. Тускло светятся потолочные плафоны. Нечто невнятное хрипаво бубнят обшарпанные решетки поездных матюгальников. О чем-то оповещают немногочисленных сутулых, нахохленных пассажиров, что снуло тащатся, понуро тянутся долгим транспортом с востока на запад сквозь затяжные потемки пасмурного предзимнего рассвета.

"Добро пожаловать в потерянный ад", ― литературно подумал Змитер, сладко потянулся едва заметным движением, расправил плечи. Бросать победоносные взоры на случайных попутчиков, взирать на них с превосходством он себе заранее запретил. Пусть и очень тянет выделиться, нарушить обличье неприметного, безвидного дядечки, траченного средним возрастом, усредненного до невидимости серенькой муторной жизнью.

"Нельзя-а-а... таки я сейчас не человек, а безымянная, безликая галочка в квадратике избирательного бюллетеня, ничтожество социологическое, мизер демографический, обилеченный клиент железной дороги, ездок и ездец донельзя-а-а..." ― сделав вид якобы зевает, не проспавшись, Змитер отвернулся к темному окну и к размытому отражению унылой вагонной обстановки по пути следования.

Сходные ощущения он недавно испытывал, находясь на вражеской территории у донецких сепаратистов. Но там была опасная журналистская работа под прикрытием. А здесь он просто-напросто никому конкретно не нужный обыватель. "Побывал, видимо, дядька в России, обитает в Беларуси. Нигде ничего путного не приобрел...Забавно, я пересек границу, грань, межу или еще нет?"

Теперь Змитер в той же в пограничной ситуации и полосе. Он вовсе не нарочито расслаблен и напряжен в ежесекундной готовности действовать. И то и другое непрерывно требуется нелегалу, находящемуся в бегах и в розыскной базе данных. "Одновременно и единовременно в одном флаконе, синхронно и синхронически..."

Играть со словами Змитеру нравилось не меньше насыщенной опасностью жизнью, когда окружающая среда или официально враждебна, или подспудно недружественна к нему. С тем же успехом в чересполосицу он когда-то работал на президентский официоз и альтернативно публиковался в оппозиционных изданиях.

"В одно и то же время делаем выбор и ставки...

В вагон тут как тут забрели, мимо проковыляли двое мелких служителей какого-то правопорядка. Обоих одной соплей перешибешь. Бредут, болезные, ноги за ноги заплетаются.

По их непрезентабельному виду и серым мундирам Змитер соотнес, въехал, что он покамест на российской территории. На Беларуси в чугуночную ментовку все-таки отбирают экземпляры покрупнее, амуниция у них получше.

"Велика Расея, але менты маленькие", ― невозмутимо рассудил он с белорусскими ударениями и вернулся к прежним розмыслам и философемам.

Бумаги для учебы в Америке он экзистенционально подготовил, утилитарно выправил должным образом, прагматически препроводил в срок, вдаль. С полной на то уверенностью может идеально надеяться на будущий год начать близкое изучение новой информационно-когнитивной сетевой журналистики и открыть аспирантское бытие в кампусе Стэнфордского университета. А до того, до отъезда за океан есть-таки у него продолженное время разобраться с тутошними белорусскими делами.

"Зря говорят и пишут в общенародной языковой глупости, будто Родину не выбирают. Не подлежит сознательному выбору лишь время и место рождения. Но каждый волен стать истинно избранным патриотом. Так как время от времени производит отбор, в каких таких родных обставинах ему жить, какой он ее, родную краину, видит, какую желает. К примеру, решить легко и просто, голосовать или нет на судьбоносных президентских выборах, которые сродни свадьбе-веселью. Либо вступая в брак, как в гражданское состояние. С Родиной оно так же, на ней тоже женятся верноподданно, выходят замуж беззаветно по любви или по корыстному расчету с политикой и экономикой... Голосуй, играй, проигрывай и выигрывай, хомо люденс!.."

По правде его житья-бытья как не отметить немаловажное? С компом-то, с редакционными правками и поправками у Змитера Дымкина получалось размышлять гораздо яснее, связнее, основательнее, профессиональнее.

Евген Печанский невозбранно ехал в Оршу другим медленным поездом по той же Смоленской дороге, но от приграничной станции Красное, куда он подъехал на попутке. И далее по пути в Минск ему высаживаться в Смолевичах, чтобы зайти, осмотреться на конспиративной квартирке в этом придорожном местечке. Оттуда, из ближней провинции, троим нелегалам вполне способно наезжать в белорусскую столицу по делам.

"На маршрутке приблизно полчаса езды до метро "Восток".

Квартиру им снял Лаврик Бекареня. Он же софтом и железом обеспечил Евгену с друзьями безопасную мобильную связь, анонимный доступ в интернет с адресацией, не вызывающей вопросов или подозрений у казенного врага. Предпочтительно прикрыться, где можно и нельзя, коли недружественное государство неугомонно не дремлет, не спит в шапку, в картуз, аль в фуражку с кокардой.

Тана, да и Змитер, не слишком опасаясь, могут конспиративно доехать до того двухкомнатного жилища по двойному адресу Ульянова-Ильича. С измененной внешностью их вряд ли кто сумеет опознать ненароком и невооруженным глазом. Но Евгену даже под нынешней маскировкой соваться в родной домой наявно не стоит. В обоих дворах немало живет, пасется взаимно ему знакомых пенсюков ментовской службы, привычных и наученных ухватисто наблюдать. Вполне могут доложить по инстанции в инициативном порядке. По привычке бдить, держать и не пущать ― возьмут да заложат.

Пускай в ближнем и дальнем планах Евгену все ясно и понятно. В общем и в частном. По этот и по тот бок союзной границы. "Покуда без виз, контрольно-пропускных пунктов и пограничных заслонов".

Он опять профессионально переключился в состояние повышенной боеготовности, едва миновав госграницу за немытыми окнами вагона. Затем добротно уселся в удобном кресле новенького регионального экспресса Орша ― Минск. По пути скрытно по-снайперски бросил контрольный взгляд на парочку рядовых стражей правопорядка, переминающихся с ноги на ногу на станционной платформе у пряничного здания Борисовского железнодорожного вокзала. В омоновской экипировке оба рыхлых увальня пейзанского происхождения выглядят довольно браво.

Ближний и дальний круги внимания, социальное окружение, сельский пейзаж и дорожный антураж Евген сейчас отчетливо воспринимает в привычных ощущениях и реалиях оперативной обстановки. Будь условия проведения спецоперации неблагоприятно-враждебными или обыденно-нейтральными, цели и задачи, спущенные сверху, намеченные самому ли себе без приказа, должно исполнить запланировано, рассчитанным образом действий в личном и в командном зачетах. Премии, поощрения, звания, продвижение по службе ― они идут потом. Но прежде работа и долг. Не взирая ни на какие моральные разграничения шпаков-гуманистов.

"Коли моралью в нашем деле называют боевой дух и рабочий настрой личного состава..."

Тану Бельскую достаточно удовлетворил внешний современный вид короткого железнодорожного состава, следующего маршрутом Орша ― Минск. «Настраивает на европейский лад жития в цивилизованном бизнесе и в человеколюбивых дружеских сношениях с ближними и дальними... Team spirit, по-американску скажем... От п... и выше!»

Немного соответствующе поразмыслив на трех вышеупомянутых языках, Тана углубилась в текст на французском, приветливо излучаемый пятидюймовым дисплеем смартфона. Обстановку она ощутила, оценила. А за ситуативными изменениями на текущий момент, в вагоне и в пейзажных промельках за окном, старается следить самым незаметным сканирующим восприятием.

Не тут-то дело встало! "Вось его, ёлупня, до кутницы!"

Как-то уловив челночные взгляды миловидной блондинки в соседнем кресле, к ней стал клеиться, посягнул Тану закадрить некий юнак побок. Чем чрезвычайно ее насторожил и обеспокоил. Сексуальные домогательства и поползновения на интимное знакомство попутного молодёна она пресекла на корню. Пришлось нацепить темные очки, ощериться и процедить зловещим оперативным шепотом сквозь зубы:

– Вы, что ли, молодой человек, не понимаете? Отвечаю: я в этом "штадлере" при исполнении! Удостоверение показать?

Юнак, он же белорусский молодён, мигом скис, сник, съежился, скукожился. Какой тут ему ментовский документ смотреть! Он даже, сдается, места в кресле враз занимает намного меньше, чем хвилинку назад.

В дальнейшем он уж исполнительно не мешал Тане читать старый скучный роман Жана Поля Сартра. Пересесть подальше его ой как подмывало. Он и в туалет выйти не отваживался, ерзал, краснея, бледнея, пока Тана ему не разрешила:

– Сортирами в первом и в последних вагонах пользуются во время перегона между станциями, гражданин уважаемый.

"Каб тут-ка не обделаться легким испугом..."

Ретировавшийся по нужде юноша в драповом полупальто с кожаным дорогим кейсом более не объявлялся поблизости от Таны и ее тряпичного красно-синего кешера зековского дизайна и обихода.

"Менты, зеки, зечки ― одна малина..."

До Минска поездом и на маршрутном такси до конспиративной квартиры Тана Бельская добралась без чрезвычайных происшествий. И свиделась с Вольгой Сведкович с глазу на глаз. Поговорили сестры проникновенно и откровенно. "В две п... и ниже..."