Текст книги "Конечная Остановка (СИ)"

Автор книги: Ксений Белорусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Тачку надо под вечер встретить, с добрыми людьми из Белорашки пообщаться без великих кухонных заморочек с ночным прицелом на будущее. Хорошенького понемножку. По меньшей мере не каждый же день увлекаться изобильными зваными обедами и ужинами..."

К позднему обеду в тот сентябрьский четверг он ожидал наряду с питерским братцем Севастьяном, вроде разобравшимся со всем своим бизнесом на Украине, и настырную журналерку Одарку. Ее же кличут Дашутка. Между кулинарным делом, отменно способствующим проницательным психологическим размышлениям, Евген кое-чего отметил. Она, видимо, положила-таки на него своенравный ярко-синий девичий глаз без каких-нибудь вам репортерских затей. По-простому. Или же, сколь на них посмотреть здравомысленно, частенько даже в очень сложноподчиненных отношениях, предложениях, предположениях мужчин и женщин.

"Не до шуток, коли есть импульсивная Тана под боком, за стенкой..."

Двоюродные братья Печанские расстались в киевском аэропорту Борисполь накоротке, по-деловому. Без лишних слов, протокольных объятий, долгих рукопожатий и родственных слюнявых прощаний. А Севастьян неспроста еще разок напомнил Евгению об ожидаемом приезде в Киев московского журналиста Буянова:

– Иной раз подальше положишь ― поближе возьмешь. Не всем у нас в России по нраву приколы и протоколы совковых мудрецов...

В аэропорт Евгена подбросила Одарка Пивнюк на немудрящей украинской «таврии».

"Таврида... Символично, однако..."

Она же Дашутка завезла их со Змитером на стрелковую тренировку под Семиполки. Туда ж, в загородный особняк Андрея Глуздовича, ближей к вечеру подъехали из Минска старые испытанные друзья Евгена на столь же надежном завещательном "шестисотом".

"Бека за баранкой, Костя Кинолог с ним за штурмана. Хлопцы моих коней запрягли под капотом. И на раз оба-два в Украину проветриться с оказией..."

– Распрягайте и располагайте, хозяин! Ваш "мерин" в полнейшем порядке. "Отец и сын Бекарени" в качестве незарегистрированного семейного автопредприятия порядочность гарантируют...

Еще на отсидке в Американке, Евгений Печанский юридически оформил с легальной помощью Льва Шабревича куплю-продажу наследственного автомобиля марки "мерседес" некоему украинскому подданному по фамилии Пичански. Окказионально вон-таки оба они в одном физическом лице дождались давешнего минского приобретения двухнедельной давности.

Из-заграницы Евгенов "мерс" прибыл чин по чину оформленный с необходимыми сопроводительным бумагами под водительством Лавра Бекарени. Им Лаврик так-сяк значится по белорусскому паспорту в наличии.

Между тем и сем различных псевдонимов, всяких-яких сетевых ников, личин и ликов у него, наверное, побольше, чем у Змитера и Дашутки вместе взятых, ― как-то предполагает о том Евгений. Поскольку его стародавний однокашник всесторонне и отвязано совмещает вроде бы несовместимое. С одной стороны, Бека, ― это по школьному и детсадовскому прозвищу,― на пару с отцом профессионально занят авторемонтом и высококлассным тюнингом дорогих автомобилей. С другой, он ― один из могучих российских хакеров. Анонимно и очень скрытно. Со всем тем в обоих видах международной деловой жизнедеятельности железно пребывает в тени. Официально в двух сопредельных и союзных государствах Лавр Георгиевич Бекареня числится трактористом-механизатором у какого-то фермера под Смоленском.

От того-сего дальнего смоленского родственника Лаврик, к слову, намедни послал в районную налоговую инспекцию соответствующую справку. Притом с почтовым уведомлением о вручении. Как скоро ― так сразу, едва ему пришло казенное письмо счастья с нахальным требованием заплатить спецналог на декретное тунеядство.

– На свету, Георгич, засветился? ― подал тональную реплику Евген.

– Иногда оно нужно, Вадимыч. Работаем под прикрытием, что ни говори! Чем дурнее бумажка, тем больше она впечатляет бюрократических букашек, мытарей. И другую дробно ярыжную срачь и сволочь! ― мотивировал Лавр. ― Белгосзаконы нужно потреблять ровно вонючий деревенский самогон из бураков. Зажимай нос, закрывай глаза и пей. Может, удастся расслабиться.

Насколько оно известно не одним лишь расслабленным гражданам Республики Беларусь, предержащее тамошнее государство в соответствии с декретом собственного своего главы огулом зачисляет в дармоеды, мытарит многих и многих, предпочитающих привольно работать на себя.

Подумать только! Совсем не на того самого батьку Луку в президентском кресле! Вот он там и сям, который порскает свору наглых налоговиков на каждого, кто не желает денно и нощно ему служить, на него батрачить всю рабочую неделю, ежедневно горбатиться от звонка до звонка. Или еще как-нибудь несчастно ишачить в частном хозяйстве президента Луки, в какое давно уж превратилась лукашенковская самодержавная РБ. Мало ему, горлохвату, косвенных налогов!

Прочувствованный рассказ Лаврика о последних налоговых новинках президентской Беларуси был принят Евгеном к сведению. Сдержано, но не отчужденно. Пригодится, поди, когда придет время изредка трудоустраивать через Россию на своей, собственно и законно, украинской фирме кого-либо с неблагополучным и безотрадным красно-зеленым гражданством.

Редкое имя, отчество и по паспорту отечество Лаврик заимел от родителя, ― припомнил Евген. Путем свидетельства о рождении зарегистрировали Беку казенно в БССР, но с фигурой умолчания. А именно, в честь белого генерала Лавра Корнилова, некогда славно воевавшего с краснозвездной нечистью в прошлом веке. Оттого Лаврик ох не любит, если кто-то исторически ошибочно обзовет его Лаврентием. К небезызвестной исторической фигуре Лаврентия Берии отец и сын Бекарени относятся куда как неприветливо и недружественно, благопристойно говоря.

– ...Тебе, Геник, дружеский привет от батьки. Не от Луки-урода, понимаешь. От моего батяни родного. Персонально велено передать. С наилучшими пожеланиями рабочего мастерового класса.

– И ему того же, Бека. От меня дядьке Жоре Стасичу всего самого-самого.

– Как там в отвязанной Калифорнии твоему Вадим Сергеичу живется? Денежно?

– Не жалуется. В гости сюда в Киев собирается. Меня к себе зовет.

– И что ты решил, братка?

– Решительно о том думаю. Но с окончательным решением о постоянном месте жительства покуда, мыслю обождать, повременить полгода или год.

– Долги и должники?

– Они самые, Бека, по нумерованному списку, в дебет и кредит. И не только...

– Можешь положиться на меня и отца, Вадимыч. Будь спок. Чем сможем, во многом поможем. Тачками и госномерами, к примеру...

На мокруху в сортире, ты понимаешь, ни я, ни батька не подписываемся. Не сантехники мы. Ну, а мои специфические услуги цифрового дилетанта, не исключено, могут тебе, Геник, раптам понадобиться. Программно или, тамотка, аппаратно. Пиши окольно, через прокси, куда я тебе показывал с предустановленными ключами.

– Заранее благодарен. Учту на будущее.

Костя Кинолог, по фамилии Майорчик, предпочел изъясняться полунамеками и недомолвками насчет возможной помощи Ген Вадимычу в белорусских краях. За накрытым столом в беседке во саду ли в огороде у Глуздовича он кое-что отрывочно обсказал с длинными такими паузами. О том, как скорбно похоронил доброго пса Акбара. С большего привел в порядок дом в Колодищах после трехсуточного бардачного нахождения в нем ментовской засады. От среды до пятницы вечером, когда пятеро ментов убрались долой. И обделанную ими хату, козлы, не закрыли, не опечатали. В отличие от обыска с ОМОНом в воскресенье до того. Мало того, насколько выявил Костя посредством знакомых собачников, в наследственном особняке в Боровлянах тем же макаром была какое-то время засидка мусоров позорных.

"И куда только тот лукавый Макар своих телят не гонял!"

Переночевав в Семиполках, заграничные гости Евгена возымели намерение отбыть домой железнодорожным транспортом. Евген со Змитером с утра пораньше сопроводили их в Киев. У всех своенравные манеры, обиход и планы, как всегда требующие доработки и уточнения.

– Когда вы с Михалычем в Славянск отъезжаете?

– Пивнючка телефоновала, что скоро в воскресенье, буди большой репортерской кодлой. Оттуда разом командой на фронт. Все бумаги и разрешения получены. Пидемо до ветру на минное поле.

А ты, Вадимыч, рассекая на солидном блескучем "мерсе", зараз с деловыми визитами?

– Нияк инакш, брате. Надо бы соответствовать имиджу крутого джентльмена и аудитора.

Тебе ужотка сегодня с американской прессой общаться, паблисити на троих разводить. Отдуваться с толком в здравом общем смысле. Тана звонила, казала у нее то, се, тудема-сюдема не поспевает в срок к нам в Дарницу.

Энглизировать не англизировать, ― подпустил непосредственного сарказма Евген. ― Будешь с тем эбеновым негритенком-ниггером говорку вести на ангельской мове, политкорректно...

Глава сорок шестая

Долгами жили их отцы

Во вторник Евгений Печанский встречал, подвозил, принимал по-домашнему и по-сыновнему отца из Сан-Франциско. Вкусно кормил, поил... «В нашей дарницкой тесноте не без обеда с обиходом и подходом...»

Должно ввести, на постой встал-то американский мистер Вадим Сергеевич в Семиполках у украинского пана Ондрия Петровича. Там все-таки им, богатым людям, просторнее и привычнее. Их Евген когда-то свел вместе на Канарах во имя взаимовыгодной пользы и финансово-кредитного сотрудничества.

Если бизнес Андрея Глуздовича относительно диверсифицирован, то Вадим Печанский уж много лет подвизается по преимуществу в сфере банковской и инвестиционной деятельности.

Финансово-экономическую карьеру отец Евгена вовсе не походя начинал в эпоху засилья советского планового администрирования. На красный диплом отучился в московском плехановском нархозе; распределился в Минск, поступил на административную службу в некое государственное подобие промышленно-строительного банка. В совковое лихолетье, как он говорит, изучал рыночное банковское дело чисто теоретически. Оттого на предсказуемом развале Совсоюза подготовлено, организовано, долгожданно вошел в него вполне практично, буржуазно и капиталистично. Фактически приватизировал своечастное банковское отделение, которое был назначен возглавлять. Приобрел таким руководящим образом стартовый кредитный капитал и еще до перевернутого августа 1991 года лично для себя завершил эпоху первоначального накопления. Капитально убедившись в полнейшем экономическом и политическом банкротстве СССР, учредил в знаменательном декабре 1991 года собственный белорусский банк в Минске. К тому часу он действовал на финансовых рынках без малейшего участия и вмешательства перелицованного партийно-совковского государства с длинными такими казенными руками, тянущимися из Москвы.

В развитой рыночной экономике одни люди частенько берут деньги в долг. В какой-либо форме. А другие им охотно дают денежные знаки-символы на частные нужды. Случись то незамысловатые индивидуальные потребности на пропой ли прокорм души, тела. Либо ссуды с расчетом на групповое, корпоративное потребление. Всюду мы кредитуем, инвестируем в людей, в торговлю, в промышленность, в науку, культуру. Так или инак, в любой человеческой жизнедеятельности требуются вложения капитала. Это вам и нам есть настоящий капитализм, ― весьма любил порассуждать на заданную политэкономическую тему профессиональный банкир Печанский-отец.

Тем самым между обычными людьми и большими деньгами синергически необходимы грамотные, образованные посредники, умеющие профессионально, взаимовыгодно распорядиться, как теми, так и другими. Финансы суть энергия жизни.

"Однак энергия есть отнюдь не энергетика. Пусть им для профанов и болванов это условно одно и то же".

Насколько понимал Печанский-сын в прошлой и нынешней политэкономии, президентская власть, объявившаяся на Беларуси в июле 1994 года, политически напрочь исключала институт какого-либо частного посредничества. Она в единственном лице изначально предпочла сама посредничать абсолютно во всем и промеж всеми. В том разе, без зазрения совести, нахрапом, стоять средостением между верноподданными и дензнаками, имеющими хождение в Республике Беларусь. И шаг за шагом прибрать к президентствующим рукам все, до чего они в состоянии дотянуться.

В 1995 году Вадим Печанский не без оснований начал опасаться за собственно банковское будущее. Во вселяких смыслах. Хотя и был среди тех, кто напрямую наличными финансировал приход к власти Александра Лукашенко. Оказалось-то: инвестировал он не туда и не в того, кого нужно. Ошибся и промахнулся тогда, наш Вадим Сергеич! К сожалению, в тогдашней белорусской политике невидимая рука либерального рынка всяческих услуг и предложений вместо, сдавалось бы, естественной поддержки стала душить частный бизнес. Центростремительно и центробежно. И чем дальше, тем больше и круче.

Поэтому в 1996 году Печанский-отец, предпринял серьезную работу над ошибками. Принялся рассудительно и заблаговременно сворачивать собственное банковское дело на Беларуси. Исподволь, но не исподтишка, не из полы в полу, но легально уводил в безопасность, спасая свои и доверенные ему деньги от загребущих лап и завидущих гляделок президентской державы. Она к тому времени ой как продемонстрировала недвусмысленные притязания и домогательства на абсолютное господство не только в политике, но и в экономике.

"Следовательно, в ноябре, ай благоразумно, не дожидаясь фальсификации результатов того референдума, батька улетел в Штаты. А в декабре резко попросил тамотка политического убежища".

Сначала отец жил в Денвере, в штате Колорадо. Туда Евген к нему один раз ездил на школьных летних каникулах. Потом родитель переместился далеко на запад, в Калифорнию, где осел во Фриско.

С тех пор, в течение почти двадцати лет Печанский-старший на Беларусь ни ногой. Пусть ему наработанными белорусскими связями по-прежнему должным образом пользуется. Но издалека и свысока, как свойственно американскому белорусу. Даже заимев давно гражданство США, почитает за благо как-либо не пересекать границу РБ, отделяющую ее от свободного антикоммунистического и антисоветского мира. То есть устроился на постоянное местожительство там, где любая перепродажа с целью наживы почитается торговлей, а спекулируют только лишь ценными бумагами на бирже или нефтяными фьючерсными контрактами.

"Банкир не банкомет, а тот неслабый финансовый урон, какой мой батька нанес частно-бюрократической лавочке Луки-урода, политического срока давности не имеет... По-прежнему оба они один другому великие долги предъявляют в частном и государственном праве...

Право слово, эмиграция ― это у нас в шерсть потомственное, в семействе Печанских. В эпицентре все ж таки спокойнее, чем в центре. А молодые ростки капитализма и полусгнившие корни коммунизма не слишком совместимы".

Коренных сыновних претензий к отцу, оставившего его с матерью, Евген по жизни ни разу не выставлял сварливо и неуживчиво. Да и не думал особо о том, однажды убедившись, что ему лучше живется в своем Минске, нежели в чужом Денвере. К тому же намного приятнее иметь богатого родителя в далекой Америке на свободе, чем бедного родственника, упрятанного в тюрягу или в зону за колючей проволокой в хрестоматийно литературных местах. Не столь отдаленных, но и не так близких.

Детская, глубоко скрытая обида на отца все же подспудно присутствовала, насколько впоследствии сумел проанализировать Евгений. Но обратилась она не против отца, матери, а почему-то в неприязнь к английскому языку. "Даром что придуманы фрейдистские байки об Эдиповом комплексе. Как бы не як! Яко мы отпускаем должникам нашим устно и печатно..."

Насколько он воспринимал, его с малолетства раздражали и напрягали звуки английской речи. Евген тяжко, с неудовольствием разбирал, чего ему говорят по-английски на школьных уроках и нанятые репетиторы. Порой с напряжением вслушивался и вовсе не понимал тех, для кого английский есть стихия родного языка. Разве лишь до него доходили отдельные несвязные слова. Стихийное погружение в английскую мову ему никак не удавалось.

Зато в упорядоченные печатные тексты он входит сразу, легко, не напрягаясь чрезмерно. Чтобы уяснить чего-либо по-английски, ему надо один раз увидеть, но раз десять-двадцать услышать то же самое, о чем идет вроде бы та же самая иностранная речь.

Ясно видимые английские слова на печати и в транскрипции с детства запоминались Евгену довольно просто. Чего никак не скажешь об их изустном произношении. В этом он еще раз неприятно убедился во время первой поездки в Америку.

Он с пятого на десятое как-то мог уразуметь и общаться с более-менее образованной англоязычной публикой, закончившей университет или колледж. Американский, конечно. Понятно, почему колледж не в убогих белорусских понятиях, какие очень ниже среднего специального образования.

В то же время то, что там ему пытались гундосо сообщить продавцы в магазинах, официантки в закусочных, чаще всего находилось вне пределов его разумения. Как в фонетике, так и в лексике. А школа-то, которую они все поголовно пооканчивали, по-американски называется высшей!

Потому-то, когда в выпускном классе перед ним встала альтернатива получать высшее юридическое образование то ли в калифорнийском Стэнфорде, то ли в Белгосуниверситете, Евген Печанский сознательно избрал то, что проще и понятнее. Завалив неожиданно централизованное тестирование, он поступил совсем просто. Подал документы в полицейскую академию, куда и был принят безо всяких с дядюшкиной всемогущей протекцией. Заодно уязвил безмерно мать с отцом, но династически порадовал дядьку Алеся и покойного деда Сергея, продлил-таки семейную традицию блюстителей порядка.

Теперь вот, точно в юности, ему заново надобно решать застарелую проблему английского языка. Если перебираться к отцу, то придется осваивать весь тот америкэн инглиш. Поскольку печатно, постольку и устно. В произношении разного толка. Брать его в college talk, интерпретируем и транслитерируем латиницей. "Тот еще устный каламбур получается!" В конце-то концов детско-юношеских предубеждений у него и подавно не имеется. Но все-таки устные трудности продолжаются, остаются. Ему по-прежнему легче общаться по-английски с теми, для кого этот язык не является родным. С теми же немцами, итальянцами, даже с китайцами, к выразительному примеру.

"Бла-бла-бла, болтовня и болботня!"

Притом нигде одними финансовыми документами нельзя ограничиться ни в коем разе. Приходится и смотреть, и слушать. Потому что аудитор, ревизор везде вынужден иметь дело с болтливыми людьми, не только с бумагами или четкими файлами программ бухгалтерского учета. Будь та изустная аудитория в Америке, в Европе или в Беларуси, оставшейся за межой.

"А тут мой Вад Сергеич предлагает, уговаривает эмигрировать в даль заокеанскую. Должно быть, в шерсть яблоко от яблони и близко падает и далеко по закону всемирной эмиграции Ньютона-Колумба".

Помимо своего отца из Фриско Евген в ту неделю, начиная с четверга, должен был вдобавок привечать, опекать батьку Змитера из Берестья, коли сынку плотно и надолго заехал во всех значениях на передовую.

Дмитрий Витольдович Ломцевич-Скибка, не дотерпев до возвращения сына из Донбасса, заявился в Киеве в обход, через Польшу. Таким фланговым способом перемещения избегнув ненужного внимания белорусских властей к негласной сердечной встрече отцов и детей. В самом-то деле ни к чему заместителю главного редактора регионального официоза попадать на заметку и под метлу лукашистских штатных и внештатных идеологов! Ведомо-неведомо, но чем дальше от Минска, тем больше государственные нижние чины лютуют и свирепствуют в режимно-охранительном усердии.

"Заставь провинциального долбня под Луку ложиться, он и сраку себе порвать рад. Причем не только свою собственную. Вот оно как! Сыночек-то у него, кажут, в ужасных политэмигрантах? Ату его, порск, псик его с идеологической должности без пенсии с волчьим билетом! И так его батянька еле усидел в той областной газетке, когда Вовчика замели, посадили".

Как бы там и тут ни было, ― пришел к благожелательному выводу Евгений, ― вось-таки должен Дмитрий Ломцевич поскорее повидаться с сыном. По идее семейное журналистское дело и родительский долг того стоят, чтобы гостя из Берестья поселить в дарницкой квартирке до приезда Змитера из фронтовой командировки.

Родители Таны, промышляющие ларечной торговлей, тоже вроде бы мыслят съездить к дочери-политэмигрантке в Киев. Как она рассказала, внучку Лизу они срочно забрали к себе в Слуцк. И менские бояре Бельские нисколько не противились этакому семейно-политическому решению слуцких шляхтичей Курша-Квач.

Батьковские мотивы и побуждения Евген с Таной не обсуждали. Оставили двадцать пятым кадром, в межстрочном интервале, между невысказанных мыслей и пожеланий.

"Решительно незачем спрашивать лишнее и личное..."

Евген также никому не желает сообщать, что перед возвращением в Сан-Франциско отец-батюшка оставил в его распоряжении пакет ценных бумаг на основательную сумму в триста пятьдесят тысяч долларов. Як молвил Вадим Сергеич, на эмигрантские выдатки, иждивения, издержки, протори и расходы Евгению Вадимычу. Или еще неяк на что-нибудь спорадически предпочтительное в его положении отпрыска интернациональной и многоязычной фамилии Печанских.

Так, умножив и подытожив имеющиеся финансовые ресурсы, аудитор Евгений Печанский выплатил адвокату Льву Шабревичу совокупный гонорар в размере пятидесяти тысячи долларов США на банковский счет в Киеве.

Глава сорок седьмая

Взять также ящик боевой

Алесь Двинько и Змитер Дымкин-Думко, вернувшиеся с переднего края АТО, уж не застали Льва Шабревича. Давыдыч уехал себе в Москву и далее с Альбиной по отпускному маршруту на один из цивилизованных греческих островов, куда благонамерено не пустили и до сих пор закрывают доступ кочевым ордам азиатских переселенцев-варваров.

Допустим, в Киев и в Украину исламские азиаты и номады нимало не рвутся дикими шумными толпами. Украинская столица представляется Меккой иным странникам, паломникам и пилигримам. К примеру, тому же Михалычу, обретшему тут-ка нехилое вдохновение. Это и Евген приметил, и Змитер. Причем журналист ― с легкой завистью к писателю, приглашенному погостить в асьенду к Глуздовичу в Семиполки. Позавидовал он, понятное дело, не месту отдыха, но вдохновенному писательству Михалыча. А также тем, кому Киев ― матерь антисоветизма и антикоммунизма среди городов русских.

Да и других вольный Киев привлекает от противного. Скажем, официозных журналюг из лукавой РБ и спутанной РФ. С какой-то мымрой россиянкой Змитер ненароком схлестнулся в редакционных кулуарах. И та не в силах сдержать лютую ненависть нагадала ему зловещим сиплым шепотом роковую участь Павла Шеремета. Что ж, таковы, верно, издержки профессии и гласности!

Противоположности, бывает, стереотипно сходятся. Тем же самым оказался озабочен отец Вовчика Ломцевича. Его тоже беспокоит, что сын оказался слишком уж на виду и на свету. Оттого, наверное, Дмитрий Ломцевич настаивает, кабы глупый Вовчик ушел в тень, не светился впредь в Киеве. А для того уехал бы учиться по уму новой интернет-журналистике в Штаты на три года с правом защиты американских докторских тезисов. Отец расстарался: грант на мази. Не то разудалого политэмигранта, пиф-паф, ой-ой-ой, взрыв, бабах и ах, ждет печальная доля Димы Завадского или Паши Шеремета.

– ...Пускай, сыне, там и сям все наверняка устаканится, угомонится. Смотри, Влад... А потом либо умрет Лука, либо российский аншлюс. Либо Россия сама судьбоносно распадется навроде СССР, по пути которого она ностальгически следует...

Отец еще долго мусолил, рассусоливал о преимуществах учебы в Америке. То да это Змитер и сам соображает. Хотя бы стоило научиться английскому на уровне свободного владения. А там, глядишь, начать работать международным фрилансером, спецом по горячим точкам, строго по-английски.

Покамест ему работается не слишком хорошо и достойно. В отличие от Двинько, Змитеру Думко писать по-русски или с переводом на украинский практически не о чем. Разве что повторять официальные и официозные зады тех, кто описывал и продолжает в том или ином ключе, ракурсе обрисовывать гибридную войну на юго-востоке. Лучше ввести: микст-войну по-двиньковски. У деда Двинько он равным образом позаимствовал еще кое-какие мысли, идеи, думки. Но этого мало. Поэтому задумал во второй раз съездить в Донбасс уже неофициально, не пользуясь высоким армейским покровительством. Благо неформальными контактами он на фронте обзавелся во множестве. Можно отважно махнуть и дальше, с риском для жизни, за линию фронта в журналистско-разведывательных целях.

Есть, конечно, какая-никакая возможность будто бы спокойно пробавляться циклом аналитических статей о Беларуси, усугубляя репутацию непримиримого политэмигранта. Кстати вспомнить, его "Бульбоеды" были хорошо приняты киевским медийным сообществом, включая редакторов. Но о том самом и отец его предупреждает по-батьковски на русском и белорусском. По-всякому озлобленные новосовки могут его здесь достать, существенно попортить жизнь. Не за то, так за это.

Взамен же взаправду рискованного существования в условиях информационной войны ему предлагается мирно пополнить образованность настоящим образованием в Стэнфордском университете. Это вам не родный Белгосунивер, не выдерживающий никаких с ним качественных сравнений. Подобно "запорожцу" против "мерседеса" или антропоморфной чеховской Каштанке супротив человека.

Есть еще финансовый вопрос, если он по сути официозный журналер в Украине. А за принадлежность к официозу обязательно следует хорошо платить, гораздо больше, чем он имеет нынче на гонорарах. Потому и живет, вкусно кормится за счет Евгена и Таны, неслабо имея трехразовый ежедневный хлеб насущный. А разве это дело?

Старый долг он Евгену отдал в евро из свежей немецкой премии. А дальше-то как?

Следовательно и последовательно, к декабрю надо бы все вырешить, утрясти, оформить соответствующие бумаги на въезд и на грант для обучения малоразвитых иностранцев по штатовской программке докторантуры. Одновременно, ― одно другому-третьему не мешает, ― обусловлено разобраться с отдельными задумками и наметками на Беларуси и в Украине, нынешней и бывшей.

"Модуль не модель и не матрица. Пока могу Тане и Евгену помочь... Не в лобок, так по лбу... Кому-то в шерсть и против шерсти...

А, быть может, крутануть жизненный сюжет самым нежданным образом? Да так, чтобы и мы с друзьями приехали, и враги наши приплыли?!!"

Московский журналист и спецкор Иван Буянов аккредитовано прибыл в Киев после того, как Змитер с Евгеном распрощались с отцами. Приняли отцовские предложения к размышлению, убедительно так обещали поразмыслить. И вновь озаботились текущими делами, присносущими людскими задачами. Включительно те, что в нашем человеческом бытии неотъемлемо появляются и разрешаются по мере поступления, сложности или неотложности.

Намеренным делом Ваня Буянов, едва представившись, сослался на некоторое личное знакомство с покойным дядюшкой Евгена, с полковником Печанским Александром Сергеевичем.

"Братец Сева, очевидно, дал вводную..."

Был налицо знаком Ваня с опочившим Алексан Сергеичем или не был, ― Евгена фактически не интересовало в продолжение интригующего разговора. "Дедукция всяко не индукция, коли не основываться на безграмотных русских переводах детективных рассказов сэра Артура Конана Дойла".

Однако информацию, предоставленную майором Буяновым, ему надлежит всячески осмыслить и проверить. А также в сложноподчиненной связи основательно рассмотреть то, кем его нынче считают гость из Москвы вместе с теми, кто за ним стоит, и чьи интересы он, вероятно, представляет. "В дебет и кредит индуктивным методом".

– ...Охрана на месте ― не бей лежачего. Обычная караульная служба из салабонов и черпаков-срочников. Да и чего им охранять бдительно, деятелям вашего белорусского МЧС? Склад просроченного имущества советской гражданской обороны? Старинные противогазы и ОЗК?

В том и секрет, что на четвертом складе, повторяю нешутейно, бережно законсервировано имущество, достаточное, чтобы вооружить штатную диверсионно-разведывательную группу. Ясное дело, не новьем по-российски. Но по советским требованиям очень тебе неплохо.

Тот схрон создавали, когда обеспечивали вывоз из вашей Беларуси ядерных боеголовок к ракетно-артиллерийскому вооружению. В те времена, в 91-93 годах обошлись без шума и пыли, всевозможное стратегическое и тактическое добро вывезли без эксцессов. Но готовились ко всякому развитию событий.

Официально наших игрушек на том складе не имеется. Якобы информация о скрытом хранилище имущества, принадлежащего Аквариуму, передана белорусской стороне. Наряду с тем кое-какие стволы оттуда всплыли затем в Чечне у дудаевцев. Совсем недавно в Луганске у ватников.

Сам понимаешь, теперь все командование, союзники, мать их так-то, делает умный вид, будто бы того номерного имущества никогда не было. А кто чего знает, предпочитает о том не крякать. На нет и военного трибунала нет...

Своих политических пристрастий Ваня Буянов нисколько не скрывал перед Евгеном. Видимо, московскому визитеру претит быть в панибратстве товарищем майором и хочется стать по меньшей мере господином полковником, его высокоблагородием. Может статься, и выше ― превосходительством. Если Россия развернется от совкового прошлого к имперскому будущему, беззаветно вычеркнув из официальной идеологии семьдесят совковских лет.

Кстати, Алесь Двинько расценивает таковой поворот на горизонте событий многими россиянами идейно желательным. Хотя маловероятным, по его мнению, в ближайшем обозримом развитии политики и экономики страны, переживающей несуразные и смутные нестроения эпохи посткоммунизма.

До аншлюса Беларуси и восстановления аристократической евразийской империи в новом качестве такая Россия дойдет далеко не сразу. В противоположность нынешней кремлевской олигархической камарилье, от которой возможно ожидать чего угодно скоропалительного по чеченскому или по крымскому сценариям.

Однак складированное под Минском спецназовское оружие и амуницию следует иметь в большом виду. Мало ли что может пригодиться в этой политэмигрантской жизни и после нее?

"Охват не обхват. Чем-то ведь различны майка и футболка, не так ли?"

Алесь Двинько также кое-что поведал Евгену Печанскому по окончании званого ужина в Дарнице, куда по-дружески был приглашен и гость из Москвы. Поскольку с Ванькиным дедом Семеном писатель Двинько оказался в коротком знакомстве. Как бы сказать, на дружеской ноге.

Евген любезно вызвался отвезти его назад в Семиполки.

– Так что же вы хотели мне сообщить, Алексан Михалыч?