Текст книги "Верховные судороги"

Автор книги: Кристофер Тэйлор Бакли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 20

Президент Вандердамп сидел за столом Овального кабинета и прогревал свой рабочий инструмент. В школьные годы он состоял в песенном обществе, а впоследствии обнаружил, что полученные там навыки помогают при произнесении речей.

– Ду-ду-ду-дуууу-ду-ду-дуууууууу. Да-да-да-дааааа-да-да-дааааааа… Ди-ди-ди-дииииии-ди-ди-дииииииииии…

Он понимал, что представляется довольно смешным десятку находящихся в кабинете людей: вечно хмурому Хейдену Корку, телевизионщикам, президентскому пресс-секретарю, угрюмым агентам Секретной службы. Да и на телекамеру президент поглядывал не без опаски: его предшественника она засняла ковырявшим перед обращением к нации в носу, – двенадцать миллионов просмотров в «Ю-Тюбе».

– Эта штука включена? – спросил он.

– Да, господин президент, но сигнала не передает.

– Надеюсь. Не хотел бы увидеть себя в Интернете проделывающим эти фокусы. Не увижу?

– Нет, сэр, – ответил звукооператор. – Осталось две минуты, господин президент.

– Спасибо.

– Дум-дум-дум-дум-дум-дум-думмммммммммм…

Подскакала, точно газель, гримерша, чтобы попудрить президенту лоб.

– Я потею?

– О нет, сэр. Лоб немножко… поблескивает. Эти софиты, они ведь бог знает какие жаркие.

– Да уж. А как вас величают?

– Морин, сэр.

– Спасибо за заботу, Морин.

– Ну что вы, сэр. А пота никто не увидит, не беспокойтесь.

Дональд Вандердамп задумался. Потеть-то он, наверное, будет. Странно – чертовски странно – оказаться вдруг в таком положении. Все, чего он хотел, – это выполнить свою работу и возвратиться домой. Обращение, с которым он намеревался выступить, сидя за этим самым столом, стало бы парафразой того, что сказал его любимый герой Калвин Кулидж, наименее почитаемый из американских президентов: «Я не собираюсь баллотироваться в 1928 году на пост президента». И вот он сидит здесь. Собираясь сказать… совсем другое.

– Одна минута, господин президент.

– Я. Добыл. Отличную. Гроззззздь. Коко-ссссов.

– Простите, сэр? – переспросил звукооператор.

– Упражнение для голосовых связок.

– Да, сэр. Начинаем.

– Добрый вечер, – начал президент. – Вот уже – дайте-ка прикинуть – в третий раз я обращаюсь к вам из Овального кабинета, не так ли? Я старался делать это не очень часто. Еще подростком я терпеть не мог, когда президент отнимал время у «Шоу Джека Бенни», или «Золотого дна», или еще какой-то из моих любимых телевизионных программ. Хотя теперь у нас грандильоны каналов, и вы легко можете переключиться на один из них. Да и в любом случае большая часть сетей не прерывает своих передач ради трансляции президентского обращения, если только речь в нем идет не о начале ядерной войны. В наши дни все определяется рейтингами. Рейтингами, результатами опросов, бесконечными цифрами.

Ну так вот, мой рейтинг одобрения, – если его вообще можно так назвать, – прискорбно мал. В большинстве своем вы считаете, что с работой моей я справляюсь из рук вон плохо. Что же, мне очень жаль. Но я всегда говорил, и вы это слышали, признайте, что президентство не должно превращаться в конкурс популярности. В моем случае этого определенно не случилось. И давайте попробуем понять – почему.

Каждый президент стремится объединить страну и народ. Похоже, мне это удалось. Я сумел объединить большинство населения страны в неодобрении моей персоны. А теперь и обе палаты конгресса США, на время забыв о своих фанатических разногласиях, одобрили поправку, которая, если ее ратифицируют штаты, ограничит правление любогопрезидента страны одним сроком. Вот о ней и я хочу сказать несколько слов.

Во-первых, я поздравляю конгресс с тем, что он, в кои-то веки, принял законопроект, который не потребует расходования миллиардов долларов и не заставит государство увязнуть в еще худших, чем нынешние, долгах.

Но давайте смотреть правде в глаза. Эта поправка нацелена не на будущих президентов. Она нацелена на меня.

Позвольте напомнить вам, что у конгресса уже имеется средство, которое позволяет отказать президенту во втором сроке. Это средство называется выборами. А до следующих выборов осталось – подумать только – всего шестнадцать месяцев. Если же конгресс не в состоянии ждать так долго, он может подвергнуть меня импичменту, однако, поскольку мое преступление состоит лишь в том, что я попытался привить конгрессу чувство финансовой ответственности, не уверен, что этот номер у него пройдет. Отсюда и результат.

Видите ли, простая суть всей этой истории состоит в том, что я не намеревался идти на новые выборы. Быть вашим президентом это высокая честь и привилегия, однако добиваться их во второй раз я не собирался.

Однако эта поправка, нелепая и смехотворная, меняет дело.

Перед нами, что уж ходить вокруг да около, политика в наихудшем ее виде. И теперь я намереваюсьбаллотироваться на второй срок, хотя бы из принципа. Я не могу позволить, чтобы мне – и всем будущим президентам страны – диктовали условия люди, из которых состоит худший, на мой взгляд, конгресс в истории Соединенных Штатов.

Я хотел бы сказать даже большее. Не думаю, чтобы с самых дурных дней Римской империи под куполом одного здания когда-либо наблюдалась подобная нынешней концентрация жульничества и беспринципности.

Знаете, произнес я эти слова – и до того у меня на душе полегчало!

Ну и, поскольку беседуем мы откровенно, я скажу вам и кое-что еще. Надеюсь, одержать в ноябре победу мне не удастся.Я не из тех, кто настырно лезет туда, где он никому не нужен. Однако принципы необходимо отстаивать, и, клянусь Богом, я собираюсь сделать это.

Меня ждет в Огайо прекрасная семья. И несколько совершенно прекрасных внуков, с которыми я вижусь недостаточно часто. Там стоит мой дом, у него имеется отличнейшая веранда, а на веранде – кресло-качалка. И скажу вам честно, мои дорогие сограждане-американцы, я не отдал бы все это за новые четыре года в Белом доме, даже если бы вы провозгласили меня пожизненным императором, заодно подарив мне бриллиант Хоупа [79]79
  Бриллиант Хоупа – имеющий длинную историю иссера-голубой бриллиант весом в 45,52 карата, хранящийся ныне в Национальном музее естественной истории при вашингтонском Смитсоновском институте.


[Закрыть]и кучу танцовщиц из Лас-Вегаса.

Я сожалею, что мы дошли до этого, но мы дошли и должны идти дальше.

А кроме того, я сожалею о том, что отнял время у вашего любимого телешоу. Спокойной ночи, мои дорогие американцы. Да благословит нас Бог и да сохранит Он Соединенные Штаты Америки.

Президент закончил, и в Овальном кабинете наступила полная тишина. Все замерли. Потом один из телевизионщиков начал хлопать в ладоши, и внезапно к нему присоединились все присутствующие, даже агенты Секретной службы, которые никогда никаких эмоций не проявляли, а уж аплодирующими их и вовсе никто отродясь не видел.

И президент Вандердамп, увидев это неожиданное проявление чувств, помрачнел и подумал: «О черт».

Глава 21

– Я была такой дурой, amor. Но теперь я твоя. Вся твоя, если ты примешь меня. Возьми меня, Митчелл. Возьми. Направь в меня твой «Нимиц». Сейчас!

– Хорошо, Конни, но знай: Добрым Дядей я больше не буду.

– Стоп.

– Что-то не так? – брюзгливо осведомился Декстер и уронил задыхающуюся Рамону Альвилар на атласные простыни президентской постели Кемп-Дэвида.

– Пятиминутный перерыв, – объявил Джерри, режиссер.

Затем он и Бадди подошли к Декстеру.

– У тебя все в порядке, Декс? – спросил Джерри.

– Да. Да, – с ноткой раздражения в голосе ответил Декстер. – Все нормально. А что? Вам что-то не понравилось?

– Нет-нет, – самым искренним, на какой он был способен, тоном заверил его Бадди. – Все хорошо. Отлично. По-моему, просто отлично.

– Лучше не бывает, – подтвердил Джерри. – Но я – может быть, только я, – не ощутил настоящего пыла. Я прав, Бадди?

– Ага, – ответил Бадди. – По-моему, прав.

– Понимаешь, это страстная сцена, страстная-престрастная, – продолжал Джерри. – Рамона, – Господи, – да она же вся горит. Ее, того и гляди, льдом придется обкладывать. А когда ты доходишь до реплики «Добрым Дядей я больше не буду», у тебя получается что-то вроде – не знаю, – ну как будто ты эсэмэску посылаешь.

И Джерри снова повернулся к Бадди:

– Верно?

– Думаю, да, – произнес Бадди с такой задумчивостью, точно он размышлял о некой поправке к Ньютоновой физике. – Пока я смотрел на Рамону, у меня у самого член разбух, а ведь я от нее в десяти ярдах сидел.

Декстер вздохнул:

– Все правильно. Простите, ребята. Я… думаю, у меня голова сейчас совсем другим занята.

– У тебя все путем? – участливо поинтересовался Бадди. – Моя помощь не требуется?

– Нет-нет. Все нормально.

Хотя какое уж там «нормально»? Не далее как вчера Декстер в очередной раз поругался с Терри по поводу приглянувшейся ей квартиры на Парк-авеню – «гребаной квартиры», как он теперь именовал ее в разговорах с женой. Терри отыскала ровно то, что ей требовалось: угол Парк-авеню и Семьдесят четвертой улицы, точка пересечения самых дорогих на планете широты и долготы. Двухуровневая квартира на первом этаже старинного теперь уже дома, представлявшая собой то, что принято называть «maisonnette». [80]80
  Квартира, иногда двухэтажная, с отдельным входом (фр.)


[Закрыть]Декстер в разговоре с женой высказал предположение, что у французов это слово означает «чудовищно дорогая».

– Четыре миллиона? Четыре миллиона долларов? Терри! Пресвятая Мария, благодати исполненная!

– Это Нью-Йорк, Декстер.

– Спасибо, что объяснила. А то я уж решил, что речь идет об алмазных копях Южной Африки.

– Ладно, – сказал Декстер. – Снимаем еще раз. Я с нее одежду зубами срывать буду.

– Вот это дело, тигр. – И Бадди хлопнул Декстера по плечу как мужчина мужчину. – Это по-нашему. И побольше энергии. Брось ее на кровать, введи в ее гавань свой «Нимиц», и дело с концом. Готовы, господин президент?

– Да, да, – ответил Декстер, стараясь всем своим видом показать, до чего ему скучно кувыркаться в постели с женщиной, которой журнал «Пипл» отвел в своем списке самых сексуальных женщин планеты Земля третье место.

Помимо квартиры ценой в четыре миллиона долларов, в голове Декстера Митчелла сидела и еще одна заноза: опубликованные этим утром «Ю-эс-эй тудей» результаты опроса. «Если бы выборы президента происходили сегодня, за кого бы вы проголосовали?» Ответ «За президента Митчелла Любшторма» шел первым – да еще и с тридцатипроцентным отрывом от того, что следовал за ним.

Декстер, держа газету повлажневшими от волнения пальцами, показал ее жене. Терри взглянула на результаты опроса с таким скучливым недоумением, точно перед ней была открытка от тетушки Хэтти, которую ни с того ни с сего понесло отдыхать аж на Бора-Бора.

– Замечательно, дорогой. А еще замечательнее то, что в выборах ты не участвуешь.

– Но, Терри. Ты посмотри на цифры. Тридцать процентов!

– Декстер, – ответила она. – Митчелл Любшторм – это всего лишь телевизионный персонаж.

– Ну и что? – спросил Декстер. – Мы теперь все – телевизионные персонажи.

– Я – нет. Послушай, милый, ты получил приятный комплимент за то, что тебе удалось сделать. Тем более приятный, что актер ты не профессиональный. Мы все гордимся тобой. Но этот опрос, – Терри усмехнулась, – бессмыслен.

И она добавила веселым тоном матери, пытающейся убедить норовистого шестилетнего сына в том, что идти в зоопарк именно сегодня ему нисколько не хочется:

– К тому же ты и так уже президент.

Декстер вздохнул:

– Это не одно и то же, Терри. Тебе знакомо такое слово «синхронность»?

– Разумеется, – ответила Терри. – Это когда у тебя вдруг появляется куча денег, а в продажу поступает в точности та квартира, какая тебе требуется.

Покончив со сценой страстного примирения в Кемп-Дэвиде, Декстер отправился в свою гардеробную и позвонил оттуда Бастеру «Басси» Скрампу, вашингтонскому поллстеру и политическому махинатору. О Басси Скрампе говорили – ядовито, но точно, – что основу его морали составляет известное заявление Граучо Маркса: «У меня есть принципы. А если они вам не нравятся, у меня найдутся другие».

– Мистер президент! – радостно воскликнул Басси. Они знали друг друга лет уже сто. – Как там «Нимиц»? У меня мурашки по коже бегут каждый раз, как ты упоминаешь о нем, ей-богу!

– Хрен с ним, с «Нимицем», – ответил Декстер. – Послушай, Басси, то, что я сейчас скажу, должно остаться между мной, тобой и Святым Духом. Ты понял?

Глава 22

Расследование утечки информации по «Суэйлу» продолжалось уже четвертую неделю, но результатов пока не принесло, – если не считать того, что настроение, царившее в мраморном дворце, стало еще более мрачным.

Утративший доверие к коллегам Хардвизер, от которого теперь все сильнее попахивало мятой, обратился, как и обещал, в ФБР, что породило в них почти единодушное недовольство. (Члены Верховного суда пришли наконец-то к согласию.) Клерки, которых просили пройти проверку на детекторе лжи, донимали жалобами своих начальников, а эти олимпийцы, проникаясь, в свой черед, надменной обидой, строчили снабженные обильными ссылками на прецеденты письма министру юстиции, демонстративно направляя копии своему председателю. Одно из таких писем было целиком и полностью воспроизведено на первой странице «Вашингтон пост».

Небеса над Капитолийским холмом и всегда-то были темными от судебных повесток и предписаний, но, поскольку Верховный суд есть суд, как-никак, верховный, Министерству юстиции в самом полном его составе только и оставалось, что бессильно топать ногами в пол да жаловаться прессе на «верховное высокомерие». Ювеналово quis custodietцитировалось телевидением так часто, что даже трехлетние дети начали легко и свободно изъясняться на латыни. Подобного презрения к себе Верховный суд не вызывал у граждан страны со времен слушания дела «Буш против Гора». [81]81
  Буш против Гора – неопрятное, все еще вызывающее споры дело, связанное с запутавшимися, симпатизировавшими демократам пенсионерами (по преимуществу евреями) из Палм-Бич, которые в 2000 году по ошибке проголосовали за антиизраильского республиканца Патрика Бьюкенена вместо произраильского демократа Элла Гора, что в конечном счете привело к президентству Джорджа (не Герберта) Буша, 11/09, войне в Ираке, 40-процентному падению американского доллара, ипотечному кризису 2007–2008 годов, нападению тигрицы на людей в зоопарке Сан-Франциско и присуждению Гору Нобелевской премии. (Прим. авт.)


[Закрыть]Уж не лишился ли Председатель Верховного суда Хардвизер прежней хватки? «При Ренквисте такого не случилось бы». К тому же говорят, что он попивает. Все это очень грустно.

А в эпицентре этой неразберихи и раздоров стояла судья Пеппер Картрайт, – поначалу сильнее прочих от утечки и пострадавшая, она постепенно становилась в глазах публики первопричиной всех неприятностей. В газетах начали даже появляться редакционные статьи, требовавшие ее импичмента. Недаром ведь говорят, что у Вашингтона от поры до поры возникает потребность в ведьме, которую можно было бы сжечь.

Тем временем президент, который посадил ее в Верховный суд, готовился в проведению самой донкихотской за всю историю страны кампании по выборам на второй срок. Он объявил о своем намерении не потратить ни гроша на телевизионную рекламу собственной персоны и ни единого дня на выступления в Айове, Нью-Гэмпшире и любом другом из тех штатов, в которых проводятся первичные выборы. Лозунг его кампании был почти вызывающе прозаичным: «Вандердамп – того же самого, но побольше!»

«В качестве боевого клича, – сказал один из мудрецов от политики, – это мало походит на „Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом“ [82]82
  Слова, произнесенные королем Генрихом на поле сражения при Галлфлере ( Шекспир У.,Генрих V, III.1. Перевод Е. Бируковой).


[Закрыть]».

И тем же временем поправка об ограничении срока президентского правления старательно ратифицировалась законодательными собраниями различных штатов. Состоявшие в этих собраниях сенаторы были недовольны Вандердампом, уже несколько лет не подпускавшим их к государственному пирогу. А с другой стороны, народ, похоже, находил отсутствие у президента интереса к переизбранию и его занимающую дух откровенность освежающими, если не уникальными. Согласно опросам, многие граждане страны пересмотрели свою quondam odium. [83]83
  Прежняя неприязнь (лат.)


[Закрыть]Популярность президента выросла на двенадцать процентов, или, как выражаются в Вашингтоне, на двузначное число.

Находившаяся в самой гуще этой ревущей бури Пеппер сморкалась, вытирала слезы и пыталась заниматься своим прямым делом – наиболее точным, по возможности, истолкованием Конституции США. Однако веселого в этом занятии было мало, к тому же она скучала по открывавшемуся из прежнего ее окна виду на Центральный парк. Скучала по времени, когда она лежала в постели, вглядываясь в парк и жуя горячие рогалики. Бадди был не прав, говоря, что в Вашингтоне нет хороших ресторанов, и все же отыскать углеводы настоящего нью-йоркского качества ей пока что не удалось. Впрочем, это было не самым большим из ее разочарований.

Как-то раз, дело было во время перерыва на ланч, Пеппер, зайдя в кафетерий Верховного суда, оказалась стоящей в очереди за Криспусом Галавантером.

– Почему это мы с вами, – произнес он своим сочным виолончельным голосом, – вечно оказываемся в хвосте любой процессии? Когда наконец мы займем в шествии к славе места, которые принадлежат нам по праву? Мир в недоумении.

Криспус нередко прибегал к такому вот пародийно выспреннему тону. Клерки прозвали его «карамельным цезарем», и он до того привык к этой кличке, что временами подписывал свои меморандумы инициалами «КЦ».

Пеппер улыбалась, составляя на поднос желе с фруктами, творог, холодный чай. Криспус нагрузил свой достойными обжоры количествами мясного рулета, картофельного пюре, лимской фасоли, нарезанного колечками лука, добавив ко всему этому две бутылки «Доктора Пепперса».

– Могу я… составить вам компанию? – спросил он. Собственно говоря, вопрос этот представлял собой некоторое нарушение протокола, поскольку под мышкой у Пеппер были зажаты бумаги – знак того, что она собирается читать за едой, – однако не родился еще человек, способный отказать Криспусу.

– Как вы себя чувствуете посреди нынешних бури и натиска? – спросил он.

– Нормально. Меня, по крайней мере, не приглашают на детектор лжи, – ответила Пеппер, поддевая вилкой кусочек творога.

– Безобразная история. Вы такого не заслужили. Да и все мы имеем в итоге вид самый бледный. Я не виню председателя за то, что он так разозлился, однако и не думаю, что, напустив на нас ФБР, он укрепит присущее нам чувство общности.

– Я просила его не делать этого, – сказала Пеппер. – Но он уже закусил удила. Начал распространяться о том, какой это позор, и так далее, и тому подобное. По-моему, он сейчас… не в лучшей форме.

Криспус задумчиво пожевал.

– Мне за него тревожно, – сказал он. – Шеф либо переживает периодонтальный кризис – в последнее время от него сильно разит мятой, – либо водит чрезмерно теплую дружбу с Джоном Ячменное Зерно. Что ж, ему выпали суровые испытания. Мне нравится Деклан. Я не соглашаюсь с ним девять раз из десяти. И по поводу геевских браков тоже не согласился. Однако сей кот выскочил из мешка, и обратно его уже не засунешь. С этой задачей навряд ли кто справится. А тут еще история с «Суэйлом». Увы. Как ваше желе, кстати? Не хотите попробовать мясной рулет? Он… у меня нет слов, чтобы описать его платоновскую идеальность. А знаете, кому принадлежит рецепт? Миссис Франкфуртер. [84]84
  По-видимому, супруга Феликса Франкфуртера (1882–1965), юриста, советника президентов В. Вильсона и Ф. Рузвельта, бывшего в 1939–1962 годах членом Верховного суда.


[Закрыть]Живет после нее и жить будет. Обратился в наше наследие. Как бы мне хотелось оставить такое же. Быть может, мое начо [85]85
  Начо – мексиканская закуска – чипсы, запеченные с сыром и перечным соусом.


[Закрыть]сумеет затмить все прочие блюда? «Начо Галавантера». Нет, «начо Криспус». Рецепт, который останется в веках. И вы, подумать только, присутствовали при начале его восхождения к славе. Вы ощущаете историческую значимость этого момента?

– Попробуйте лучше желе, – предложила Пеппер.

– Возражаю, – ответил Криспус. – Возражаю категорически. Никогда больше эти уста не коснутся желе.

– Полинасыщенных жирных кислот, которые навалены на вашу тарелку, хватило бы и для того, чтобы прикончить марафонца.

– К вашему сведению, мисс Диетолог, одиозная субстанция, разместившаяся на вашейтарелке, – говорю это без какого-либо неуважения к творогу, – была практически единственной пищей, какую я мог позволить себе в студенческие годы. Она да еще отвратная японская лапша. – Криспуса передернуло. – И все же я беспокоюсь за Деклана. Я не большой любитель бесед на околослужебные темы, однако говорю вам здесь и сейчас, мне за него тревожно.И Пэги, милейшей, добрейшей женщине, тоже. Но ей до него достучаться не удается. Он не подпускает ее к себе. А человек, не подпускающий к себе Пэги Плимптон, лишается общения с квинтэссенцией гуманности. Я вчера виделся с ним, и выглядел он, как… как персонаж Эдгара Алана По. Я сказал ему, сказал тоном самым отеческим: «Дек, помните, что по другую сторону стены унижения лежит свобода».

– И что он ответил? – спросила Пеппер.

– Он ответил: «Вы это в „Путешествии пилигрима“ вычитали или на бумажке, которую выковыряли из печеньица с предсказанием в дурном китайском ресторане?» Я рассмеялся. Он нет. Его даже собственные остроты не веселят. А не получать удовольствия от собственных афоризмов – это то же самое, что умирать от жажды посреди своего винного погреба.

– Я ощущаю себя в этой истории какой-то сбоку припекой, – сказала Пеппер.

Криспус пожал плечами:

– Вы же не виноваты в том, что кто-то настучал в газету насчет «Суэйла». Хотя начало вашей работы здесь тихим и мирным, – и он по-товарищески улыбнулся, – никак не назовешь.

Пеппер уныло вглядывалась в остатки своего фруктового желе.

– Вы думаете, мне следует… – заставить себя закончить фразу она не смогла.

– Съесть еще немного этой кошмарной субстанции? Нет. Вам необходимы картошка и мясо, женщина. А скажите-ка мне, судья Картрайт, что вам нравится делать?

– Делать?

– Ну, перестаньте, мы же не на прениях сторон. Вопрос не такой уж и сложный. Нравитсяли вам слушать музыку? Ходить в кино? Танцевать? Решать головоломки судоку, сидя в ванне и слушая шопеновские ноктюрны? Я предпочитаю их в исполнении Маурицио Поллини. Вот человек, которого коснулась длань Божия. При всем моем уважении к Горовицу и Рубинштейну, рядом с ним они выглядят приготовишками, только что разучившими «собачий вальс». Или вы предпочитаете забираться, облачась в короткие кожаные штаны, на горные вершины? Стрелять из мощной винтовки по благородным оленям и приколачивать их рога к стенам вашего жилища? Держите ли вы тропических рыбок? Разговариваете ли с домашними растениями? Вяжете?

– Единственное, что я делаю, – ответила Пеппер, – это отсиживаю, корпя над документами, мою техасскую задницу.

И она, нагнувшись над столом, прошептала:

– Я тону, Криспус. И думаю, что до свистка мне здесь не досидеть.

– Вы это о чем?

– Да в общем-то ни о чем. О родео.

– Держитесь, судья Картрайт, – сказал, утирая салфеткой губы, Криспус, – держитесь. К вашему сведению, в первый год здесь каждыйощущает себя утопающим. Кроме, быть может, Сильвио. – Он хмыкнул. – Сильвио, как вы понимаете, не был назначен сюда президентом, его послали нам свыше.

Пеппер почувствовала, как к глазам ее подступают слезы.

– Я просто-напросто никчемушница.

Криспус удивился:

– А что это такое? Нечто из Льюиса Кэрролла? Звучит неприятно.

– Нечто занимающее не свое место. Ни на что не годное. Нечто вроде меня.

Криспус откинулся на спинку стула и задумчиво погладил себя, словно позируя для карикатуры девятнадцатого столетия, по округлому животику.

– Вы разочаровываете меня, судья Картрайт. Вы не казались мне человеком, склонным изнывать от жалости к себе. Ни на что не годное, говорите? Вы ведь здесь, не так ли? Вы сталичленом Верховного суда Соединенных Штатов, верно? Не распускайте сопли, женщина.

– Да, – ответила Пеппер, слезы которой мгновенно высохли, – вы правы.

Криспус встал, снял со стола поднос – привычка убирать за собой сохранилась у него с университетских времен.

– А пока, – улыбнулся он, – я думаю, что Деклану не помешает дружеское слово. Слово поддержки. В утечке, связанной с «Суэйлом», вы неповинны, однако грязь в итоге льют на него, и он уже устает утираться. Так что, если вы не заняты сочинением еще одного эпохального решения, которое узаконит жалобы банковских грабителей, напишите ему записку, что ли, скажите, как вы цените… в общем, скажите хоть что-нибудь. А теперь вынужден вас покинуть. Мне необходимо попудрить нос.

Вечером того же дня, чуть позже девяти, уже собравшаяся домой Пеппер вдруг вспомнила о разговоре с Криспусом и решила заглянуть по пути в кабинет Хардвизера и сказать ему… что-нибудь.

В приемной его было пусто, клерки и секретари уже успели отправиться по домам. Однако из-под двери кабинета пробивался свет. Пеппер легко пристукнула по ней. Ответа не последовало. Постучала снова. Нет ответа. Открыла дверь. Свет в кабинете горел, но Хардвизера в нем не было. Другая дверь, ведшая из кабинета в зал совещаний, была приоткрыта. Пеппер, сделав несколько шагов, распахнула ее и увидела нечто воистину захватывающее: на столе возвышался с петлей на шее Председатель Верховного суда США, привязывавший другой конец веревки к потолочному светильнику. Он обернулся, увидел Пеппер. Некоторое время два члена Верховного суда простояли, молча глядя друг на друга.

– Э-э, – произнесла наконец Пеппер, – я не помешала?

– Собственно говоря, да, – ответил Хардвизер.

– Я могу уйти, но…

– Благодарю вас. И будьте любезны, закройте за собой дверь.

– Можно задать вам вопрос? – поинтересовалась Пеппер.

– Только если он короток.

– Это крик о помощи или вы действительно решили повеситься?

– Судья Картрайт, – ответил он. – Я не хочу показаться вам грубым, но не могли бы вы покинуть помещение? Заранее благодарен. Как видите, я занят.

– Это-то я вижу, – сказала Пеппер. Она повернулась, сделала несколько шагов к двери, остановилась. – Я не хотела вам помешать.

– Ну так и не мешайте.

– Беда в том, что если я сейчас уйду, то окажусь повинной в содействии и подстрекательстве к преступлению, поскольку самоубийство именно таковым в округе Колумбия и считается. Я уже плачу немалые деньги адвокату, который занимается моим разводом, и еще одному, ведущему дело о нарушении условий договора. Третьего я позволить себе не могу. Особенно при тех грошах, которые мне здесь платят.

– Неправильно, – ответил Председатель Верховного суда. – Вы совершенно чисты. Вы не оказали помощи в совершении самой… этой процедуры. А в отсутствие названной помощи вас могли бы счесть виновной лишь при наличии родственных обязательств. В отсутствие же родственных обязательств – а они в данном случае места не имеют – вы остаетесь полностью невиновной. И позвольте напомнить вам, что понятие о так называемом «долге спасения» здесь также неприменимо.

– Зато применимо понятие о долге нравственном, – сказала Пеппер.

– Мы с вами говорим не о нравственном долге, судья. Мы говорим о законе.

– Да, верно, – согласилась Пеппер. – Извините, пожалуйста.

– В прецедентном праве давно установлено, что, даже если вы, к примеру, хорошая пловчиха и не смогли спасти утопающего, винить вас решительно не в чем. Мне, правда, не известно ни одно дело, в котором утопающий совершал попытку само… попытку утопления, однако принцип в целом, возникший при рассмотрении дел о несчастных случаях на воде, применим и здесь. Так что сами понимаете. Никакие проблемы вам не грозят. Спокойной ночи,судья.

– Не согласна, – задумчиво сообщила Пеппер.

– Основания? – с некоторым раздражением осведомился председатель суда Хардвизер.

– Насколько я понимаю, – ответила Пеппер, – мы с вами состоим в отношениях нанимателя и нанимаемого – сослуживцев, если угодно, – и потому у меня имеется ясно определенный долг проявлять заботу о вас, а значит, я обязана… ну, предпринять что-либо.

– Нет-нет-нет, – покачал головой председатель суда. – Долг попечительства распространяется только на отношение нанимателя к нанимаемому.Как Председатель Верховного суда я, если позволите, стою на иерархической лестнице выше вас. В решении по делу «Зебро против Фантелли» суд с предельной ясностью постановил, что обязанность печься о сослуживце распространяется по иерархической лестнице лишь в одном направлении – сверху вниз. Поэтому не будете ли вы любезны закрыть за собой дверь?

– Тут есть одна загвоздка, – сказала Пеппер.

– Ради всего святого, судья. Какая еще загвоздка?

– Вы слишком узко толкуете понятие этого долга.

– Пеппер, я все-таки Председатель Верховного суда США!

– Как бы там ни было, сэр, но долг попечительства распространяется в обоих направлениях. См. решение по делу «Фарко против Симпсона». Да и в любом случае конституционный закон совершенно справедливо относится к председателю Верховного суда как к primus inter pares. [86]86
  Первый среди равных. Не Ювенал. (Прим. авт.).


[Закрыть]И потому, – радостно заключила Пеппер, – на наши отношения, безусловно, распространяется обязанность заботиться друг о друге. Мы же сослуживцы.

Председатель Верховного суда устало понурился:

– Не могли бы вы просто… уйти? Пожалуйста.

– Ладно, – ответила Пеппер. – Хорошо. Но только вы совершили большую ошибку.

– Мы уже закончилис этим, судья.

– Да нет, я о том, как вы петлю завязали. Ну что это за петля, в самом-то деле?

– Я… Пеппер…

– Если хотите, могу завязать для вас настоящую. Я этому еще в восемь лет научилась. Причем у профессионального палача. Он дружил с моим дедушкой.

Хардвизер помолчал, глядя на нее, потом пробормотал:

– Ладно. О господи. Вяжите.

Пеппер подошла к столу, сняла туфли.

– А это зачем? – спросил Хардвизер.

– Стол не хочу царапать. Вам-то, конечно, теперь все едино. Смотрите, какие следы вы оставили.

– Вы не могли бы просто заняться делом? Пожалуйста.

– Не надо так сердиться, – сказала Пеппер, снимая с его шеи петлю. – Где вы взяли эту веревку? Очень похожа на бельевую…

Председатель Верховного суда Хардвизер застонал.

– Ну хорошо, хорошо. Значит, смотрите, нужно отмерить вот такую длину, сложить веревку вдвое…

– Не надо меня учить. Вязать петлю во второй раз мне все равно не придется.

– А разве в бойскаутах вас этому не обучали? Либо там, где вы получили знак отличия за успехи в библиотековедении или еще какой-нибудь ерунде? Ну вот… – Она вручила ему идеально завязанную удавку. – Только надеть ее вам придется самому. Закон требует.

Хардвизер просунул голову в петлю.

– Я полагала, удавки вязать каждый судья умеет, – сказала она.

– Так я же противник смертной казни, – ответил Хардвизер. – Вы ведь, наверное, читали какие-то из моих особых мнений на этот счет? У меня их восемь.

– Читала, читала, – ответила Пеппер. – Хорошо, вот только узел должен находиться сбоку, а не сзади. Сколько вы весите?

– А что?

– Вы хотите, чтобы все прошло гладко, или предпочитаете удушение медленное – знаете, когда язык синеет, потом чернеет…

– Сто семьдесят пять, – резко произнес Хардвизер.

– А, ну тогда хорошо, – сказала Пеппер. – Вот только…

– Что еще?

– Для чистого и опрятного удушения вы должны сначала пролететь по воздуху фута четыре.

– Придется довольствоваться тем, что есть. Благодарю вас,судья.

– Дело ваше. – И Пеппер, пожав плечами, слезла со стола. – Хотя теперь, – задумчиво произнесла она, – у нас возникло настоящее затруднение.

– Какое? – спросил председатель суда.

– Я обратилась в соучастницу. Вы-то помрете, а я в тюрьму сяду. Результат, с моей точки зрения, далеко не удовлетворительный.

– Ради всего святого, – простонал председатель суда.

– Знаете что, – сказала Пеппер. – Может, вы пока слезете со стола? Мы сходим в библиотеку, призовем на помощь парочку толковых клерков, глядишь, нам и удастся найти какую-нибудь лазейку в законе. Тогда вы сможете вернуться сюда и спокойно все завершить.