Текст книги "Жизнь с моей сестрой Мадонной"

Автор книги: Кристофер Чикконе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Я окончил школу и провел лето, работая на местной автозаправке. Я поступил в колледж Западного Мичигана. Из-за «Дюны» и других прочитанных после нее книг, я решил заняться антропологией. В душе я всегда был романтик, мне нравились любовные фильмы. Втайне я воображал себя новым Эрролом Флинном, поэтому начал заниматься фехтованием. Позднее моим идеалом стал Уильям Холден, но вы представляете, каким я был тогда.

Я понял, что если хочу по-настоящему научиться чему-то из того, что преподавали в колледже, то не должен просто молча сидеть на лекциях. Каждый вечер я становился взрослым мальчиком «Покажи мне». Я проверял каждое слово, сказанное мне учителями. Я сомневался во всем и все доказывал. Я никому не верил. Мне нужно было все показывать и доказывать. За один семестр в колледже я узнал больше, чем за все школьные годы.

После второго семестра я решил, что хочу продолжить занятия танцами и заняться современным танцем. Об этом я сообщил отцу, и, к моему облегчению, он не стал возражать. Но он был явно разочарован, и я почувствовал себя ужасно. Мои старшие братья так и не окончили школу, и отец надеялся, что хотя бы я стану ученым. Но его мечтам не суждено было сбыться. Впрочем, отец не пытался отговорить меня. Он просто сказал:

– Мне это не нравится. Если ты хочешь заниматься танцами, то будешь платить за них сам.

Я нашел себе работу в кафетерии и стал сдавать кровь по 50 долларов за сеанс. Я сдавал кровь так часто, как это было возможно. Я подружился с девушками из общежития. Они стали для меня подругами и почти сестрами.

Однажды холодным зимним утром я увидел, как мой сосед по комнате, с которым у меня не было ничего общего, выходит из душа обнаженным. У меня произошла эрекция. Я понял, что я гей. Сосед не заметил моей реакции, но я был ужасно смущен. К счастью, в середине семестра он переехал в другую комнату, и я стал жить один. Первый год в колледже прошел замечательно.

Отец оплачивал половину стоимости моего обучения, и все же в конце года я остался без денег. Я перевелся в Оклендский университет и вернулся домой.

Я снова встретился с Мадонной, и она ввела меня в еще один новый и необычный мир. Однако на этот раз инициатива принадлежала мне. Я видел, как она с друзьями курит марихуану. Мне было любопытно, чем же занимается старшая сестра. Я спросил ее об этом.

Через два дня она подарила мне самокрутку в розовой бумаге.

– С тебя пятьдесят центов! – сказала она и протянула руку -

Я ей заплатил.

Уже тогда она была опытным бизнесменом!

К этому времени с подачи Кристофера Флинна Мадонна бросила Энн-Арбор, не получив диплома, и перебралась на Манхэттен. Позже она скажет об этом путешествии: «Я приехала с тридцатью пятью долларами в кармане. Это был самый смелый мой поступок».

Действительно, для того, чтобы бросить университет и повергнуть в ужас отца, который и представить себе не мог, чтобы первый из его детей, поступивший в колледж, так и не получил диплома, требовалась немалая смелость. Помню, что в то время даже мне казалось, что Мадонна перегнула палку.

История о том, как Мадонна приехала на Манхэттен с тридцатью пятью долларами в кармане и остановилась на Тайме-сквер, потому что просто не знала, куда пойти, это чистая сказка. Во-первых, она принадлежала к среднему классу, и на Манхэттене у нее было много знакомых – танцовщиков и инструкторов. Она вовсе не была несчастной, одинокой маленькой бродяжкой, у которой крошки во рту не было. Нет, у нее были деньги и поддержка. С этим все было в порядке. Да, она могла переночевать в Мьюзик-Билдинг, но только потому, что надеялась встретить там кого-то из продюсеров или музыкантов.

Сказки. Чем больше она ими увлекается, тем сказочнее выглядит история о ее первом появлении на Манхэттене. В этом чувствуется влияние Анаис Нин, писательницы, которая мастерски создала собственную биографию.

Я знаю, что у Мадонны было гораздо больше тридцати пяти долларов. И у нее были друзья. И все же первые месяцы в Нью-Йорке дались ей очень нелегко. Сначала она занималась с хореографом Перл Ланг. Чтобы заработать, Мадонна позировала обнаженной студентам художественного училища. С помощью двух французских музыкальных продюсеров, которые захотели раскрутить новую американскую сенсацию, она несколько месяцев провела в Париже. Впоследствии она рассказывала мне, что почти все время проболела – подхватила сильнейшую ангину. Неудивительно, что в Париже ей не понравилось.

А я спокойно, хотя и без особой радости, учился в колледже в Рочестере, штат Мичиган. Когда подруга пригласила меня провести время в доме ее родителей в Дэриене, штат Коннектикут, я позвонил Мадонне и спросил, можно ли навестить ее на Манхэттене. Она разрешила. Когда мы приехали, она даже повела нас ужинать в ресторан.

К тому времени, когда мы по дороге в Коннектикут заехали в Нью-Йорк, Мадонна уже жила в Квинсе, в синагоге, превращенной в студию. Она играла на ударных в группе своего приятеля Дэна Гилроя «Брекфаст-клуб».

Мы с моей подругой прилетели в Нью-Йорк, взяли напрокат машину и поехали по 53-й авеню в Квинс. Мы нашли синагогу. На стенах большого, просторного зала все еще сохранились религиозные барельефы. Повсюду валялись одежда и музыкальные инструменты. Подобная обстановка показалась мне кощунством.

Зато сестра была рада меня видеть.

Она сразу же начала рассказывать, какая замечательная у них группа, какого успеха они добьются. Она даже велела своим друзьям сыграть для меня. Мадонна сидела на заднем плане – она играла на ударных – и все же сразу приковывала внимание. Я не мог оторвать от нее глаз, совершенно не обращая внимания на тех, кто находился впереди. С Мадонной так было всегда.

И в то же время я не переставал удивляться метаморфозе, произошедшей с серьезной студенткой, которая решила посвятить себя современному танцу и когда-нибудь открыть собственную танцевальную студию. Мадонна сказала, что все еще периодически занимается танцами, но было совершенно очевидно, что танцовщица в ней последовала за болельщицей, американской девушкой, прима-балериной и достойной ученицей Кристофера Флинна.

Она превратилась в Ринго Старра в юбке. Нас она встретила в драных джинсах, белой футболке, черных сетчатых чулках. Волосы были собраны на затылке в хвост. Мне показалось, что она даром теряет время, не имея никакой конкретной цели. Я был смущен и разочарован, но не мог не восхититься ее поразительным упрямством и уверенностью в себе.

В тот же вечер к студии подъехал длинный лимузин. Мадонна сказала, что приглашает нас поужинать в «Патриссис», любимое место музыкантов на Кенмейр-стрит в Маленькой Италии. Я подумал, что это очень странно: она живет как нищая артистка, но при этом в ее распоряжении огромный лимузин. По-моему, она сама сказала, что машина принадлежит одному парню, с которым она познакомилась в Париже и который был ею очарован. Я усмехнулся, но эти слова произвели на меня впечатление.

Но когда мы поехали по мосту 59-й улицы, я забыл о студии и даже о моей сестре. Мне показалось, что я улетел к звездам: я впервые увидел перед собой огни Манхэттена. Я был

поражен и потрясен. Я еще не влюбился в этот город, но уже страстно его возжелал.

Мы провели уик-энд в Дэриене, и я вернулся в Оклендский университет. Чтобы заработать денег, я все лето работал – сначала санитаром в доме престарелых, а потом помощником на кухне в местной больнице. Вторая работа мне даже понравилась.

В колледже я целиком сосредоточился на танцах. Ко второму семестру второго курса я уже был ведущим танцором университетской труппы. Мне уже исполнилось двадцать. Отец и Джоан пришли посмотреть мое выступление в балете Агнесс де Милль «Родео».

Я никогда прежде не выступал на сцене и сильно нервничал. Я боялся, что отец свяжет мое увлечение танцами с сексуальной ориентацией. После того вечера в «Рубайате» мы с Мадонной больше не говорили о моей сексуальности. Об этом никто не знал. Я так сильно нервничал, что во время генеральной репетиции, задумавшись о предстоящей премьере, поскользнулся и упал. Меня отвезли в больницу. Рентген показал, что я сломал большой палец ноги в двух местах и еще два пальца.

Меня мучила ужасная боль, но на следующий вечер мне забинтовали пальцы, и я твердо решил участвовать в спектакле. Наверное, мы с Мадонной унаследовали от какого-то дальнего, неизвестного предка артистические гены. С тремя сломанными пальцами я выполнил двенадцать жете (прыжковое па, при котором вес танцовщика переносится с одной ноги на другую. – Прим. пер.) одно за другим. Каждая секунда танца давалась мне мучительно, но я не издал ни единого стона. В антракте отец поздравил меня, хотя ему и не нравилось, что я стал танцором. Отец был поражен тем, что я танцевал с тремя сломанными пальцами.

Шоу продолжалось. Боль становилась невыносимой, но я стоически все выдерживал, не догадываясь, что мои страдания скоро будут вознаграждены. Мой стоицизм оценил другой танцовщик, Рассел. Я еще раньше обратил на него внимание, но мы никак не пересекались. В тот же вечер я со своими переломанными пальцами стал героем дня. Когда мы с Расселом переодевались в гримерке, собираясь отправиться в душ, он неожиданно остановился и поцеловал меня.

Сначала я был поражен, а потом расслабился и постарался продлить это мгновение. Рассел все еще обнимал меня, когда щелкнул замок, и дверь гримерки распахнулась. Мы быстро отпрянули друг от друга, и наше объятие осталось незамеченным.

Вскоре после этого Рассел пригласил меня к себе домой, когда его мать ушла спать. Сначала мы смотрели вместе телевизор. Потом его рука коснулась моей. Он потянулся ко мне.

– Ты хочешь заняться этим здесь? Даже не думай! – сказал я.

Возмущенный, ничего не соображая, я вскочил, привел одежду в порядок и отправился домой, страстно желая узнать, где и когда можно этим заняться.

Время тянулось медленно. Я окончательно осознал свою гомосексуальность. Девственность я потерял на заднем сиденье золотистого «Датсуна» Рассела. Как-то вечером в автомобильном кинотеатре мы сидели в машине вдвоем. Он нажал на рычаг, сиденье откинулось... Так все и произошло.

По странному стечению обстоятельств Мадонна тоже потеряла девственность с парнем по имени Рассел, и тоже на заднем сиденье автомобиля. У нас оказались не только почти идентичные гены, но и одинаковая судьба. Впрочем, если верить ей, она все же меня превзошла, – у нее все произошло в «Кадиллаке», а не в «Датсуне».

Я наконец-то смирился с тем, что я – гей, и даже начал находить в этом удовольствие. Впрочем, не настолько сильное, чтобы сообщать о нем всем и каждому. Я не сказал ничего даже Мадонне. Свою связь с Расселом я хранил в строжайшей тайне, особенно от членов семьи.

Через несколько недель родители ушли ужинать в ресторан. Мы с Расселом спустились в подвал, в старую спальню моего старшего брата, полагая, что уж там-то нас никто не увидит. В спальне было гораздо удобнее, чем на виниловом сиденье моего старого «Доджа» или расселовского «Датсуна». Мы сняли одежду и устроились на кровати. Нам было настолько хорошо, что мы не услышали шагов на лестнице.

Через несколько секунд в спальню вошла моя сестра Meлани. Она замерла в дверях, широко раскрыв рот от удивления. Ее лицо было абсолютно белым, как седая прядь в ее волосах.

Она сразу же бросилась наверх.

Не повезло!

Мы с Расселом быстро оделись. Я попросил его остаться в подвале.

Я поднялся наверх и лицом к лицу столкнулся с Марти, главным мачо в семействе Чикконе.

Он дал мне пощечину и заорал:

– Что это ты, черт побери, тут делаешь? Ты что, чертов гомик? Гомик, да?

Долю секунды я думал, что делать, и в конце концов решил признаться – и будь что будет.

– Да, я гомик, Марти, – сказал я. А потом с самым важным видом, на какой в тот момент был способен, добавил: – Что ты собираешься сделать? Надрать мне задницу?

От неожиданности Марти даже отступил.

– Именно за тем я и пришел, – сказал он.

Наступила пауза. Я молча попрощался со своей привлекательной, как мне казалось, внешностью.

– Но делать этого не буду, – наконец добавил он.

Марти поднялся наверх, и на этом все кончилось.

По крайней мере, мне так показалось.

Перенесемся в Чикконе-Вайнъярд, Траверс-Сити, штат Мичиган. Два года назад мы отмечали семидесятипятилетие нашего отца. Я сидел на веранде. Ко мне подошел Марти и сказал: Мне нужно извиниться перед тобой.

Я сразу же вспомнил тот вечер в нашем подвале.

Тебе не за что извиняться.

Нет, я должен.

– Ради бога, не надо. Все хорошо, все в порядке. Марти не собирался отступать.

– Я сожалею о том, что сказал, но мне не понравилось то, что ты стал геем. Извини, что я был такой задницей.

Если говорить о Марти, то так оно и было на самом деле.

К 1980 году я принял радикальное решение. Занятия антропологией могут подождать. И профессиональное фехтование тоже. Я окончательно решил стать танцовщиком. Отца мое решение не порадовало. Впрочем, он не сердился и не ругал меня. Я знал, что несмотря ни на что он хочет, чтобы я был счастлив.

И я отправился в пригород Детройта. Я работал в сэндвич-ном баре, а параллельно танцевал в труппе Мэри Виндзор «Харбингер».

Больше года я был танцором в «Харбингере». За это время я очень многое узнал о современном танце. Я открыл для себя Элвина Айли, Кэтрин Данхэм, новые и необычные танцевальные стили.

Однако на Мадонну мои достижения впечатления не производили.

Как-то раз она позвонила и сказала:

– Кристофер, если ты действительно хочешь стать танцовщиком, тебе нужно перебраться в Нью-Йорк.

Я знал, что она права, но не понимал, готов ли переехать в город Большого Яблока.

Чувствуя мое искушение, сестра-сирена продолжала:

—Приезжай в Нью-Йорк. Ты можешь поселиться в моей квартире. Я тебя со всеми познакомлю и буду заниматься вместе с тобой. Я приму тебя в нашу группу.

Через пару дней я сложил вещи в большой зеленый вещмешок и отправился в Изумрудный город, где меня с распростертыми объятиями ожидала добрая ведьма Глинда. По крайней мере, я так думал.

Как мы договорились, я прилетел в аэропорт имени Джона Кеннеди и взял такси до города. Водитель высадил меня за несколько кварталов от того места, где жила Мадонна, поэтому мне пришлось пройтись пешком. Стояла поздняя ночь. Когда я добрался до довоенного здания на углу Западной 94-й и Риверсайд, где жила Мадонна, спина моя страшно ныла от тяжеленного вещмешка. Переполненный радостными ожиданиями и возбуждением, я нажал на кнопку звонка.

Дверь открылась. Передо мной стояла Мадонна Номер Четыре (номер один – болельщица, номер два – серьезная балерина, номер три – барабанщица-панк). Я с трудом узнал сестру. На ней был очень странный наряд: черный топик, короткая красная юбка в складку, черные колготки, башмаки, черные кожаные браслеты со стразами. В спутанных волосах торчали какие-то лоскуты.

В зубах Мадонна держала испачканную, губной помадой сигарету.

Прежде чем я успел воскликнуть: «Но, Мадонна, ты же никогда не курила!», она решительно объявила:

– Привет, Кристофер, жить здесь ты не сможешь.

Прямо и откровенно, без всяких экивоков.

Что ты хочешь сказать? Я все бросил в Детройте... Квартиру, работу, все... Ну и что... – пожала плечами Мадонна.

Увидев мое расстроенное лицо, сестра слегка смягчилась:

– Ну, можешь переночевать здесь на полу пару деньков, но это все.

Я был обескуражен.

Мадонна полезла в карман и достала таблетку.

– На, попробуй, тебе станет лучше.

Чувствуя себя настоящим провинциалом, я спросил, что это.

– Просто проглоти, – жестко сказала она.

Я взял у нее таблетку. Лишь потом я узнал, что это экстази, или МДМА, как их тогда называли.

Я обратил также внимание и на то, что в отличие от семейных праздников по крайней мере на этот раз она не стала язвить.

Следом за Мадонной я вошел в квартиру. Деревянные полы, причудливые карнизы – это была одна из тех довоенных квартир со множеством спален, которых так много в верхней части манхэттенского Вест-Сайда.

Мы вошли в открытую прихожую, которая вела в большую гостиную, заставленную сломанной мебелью. Справа находились кухня и еще одна комната, слева – тридцатифутовый коридор. Размеры квартиры меня поразили. Следуя за сестрой, я удивлялся, неужели здесь не найдется для меня места, но предусмотрительно молчал.

Спальня Мадонны оказалась третьей справа. Позже я узнал, что Мадонна только снимает комнату у неизвестного владельца, а квартира ей не принадлежит. В спальне вообще не было мебели – один лишь матрас, застеленный грязным голубым бельем. Матрас лежал на полу, прямо в центре комнаты. В одном углу я увидел раковину. С потолка свисала электрическая лампочка без абажура. Свет проникал в комнату через окно без занавесок. Из окна открывался безрадостный вид на кирпичную стену.

На полу валялись груды панковской одежды. Белые оштукатуренные стены потрескались. В комнате Мадонны не было никаких картин или украшений – только драный постер Сида Оишеза, приклеенный клейкой лентой.

Мадонна дала мне выгоревшее старое одеяло и подушку, отвела в гостиную и оставила в одиночестве. Я постелил одеяло на пол, но оно, к моему удивлению, куда-то поползло. Я поднял одеяло и понял, что слова сестры меня настолько обескуражили, что я не заметил, что компанию мне составляют примерно пять миллионов тараканов, кишащих на полу.

Впрочем, я настолько устал и отчаялся, что не обратил на них внимание. Я снова постелил одеяло и попытался заснуть. А тараканы тем временем штурмовали мое тело.

Если насекомые спать мне не мешали, то о людях, которые всю ночь приходили и уходили, я этого сказать не могу. Мадонна выглянула узнать, как у меня дела, и быстро исчезла. Что я тут делаю?

Я был шокирован и зол. Казалось, что сестра решила позаботиться обо мне и пригласила поселиться с ней на Манхэттене. Теперь же было ясно, что я ей совершенно не нужен. Мне было больно и обидно – добрая ведьма Глинда оказалась злой.

На следующее утро я постучал в дверь спальни Мадонны.

Через несколько минут она открыла. Глаза у нее были совершенно заспанные.

– Я не могу там ночевать из-за тараканов, Мадонна, – сказал я. – Ты должна мне помочь. Мне же некуда идти.

На секунду она задумалась, а потом взяла трубку телефона.

– Привет, Дженис! – сказала она. – Моему младшему брату Кристоферу негде остановиться. Может он пожить у тебя пару недель?

Я с замиранием сердца ждал ответа.

– Нет, здесь он остаться не может, – добавила сестра. – Я думала, что ему можно будет здесь поселиться, но об этом узнал парень, которому принадлежит квартира, и запретил кого-нибудь пускать.

Наконец-то я понял, почему Мадонна изменила свое решение.

И все же мне было довольно обидно, что она не удосужилась объяснить мне это сразу же. Я с облегчением понял, что она не собирается просто вышвыривать меня на улицу. А жить с Дженис Гэллоуэй, танцовщицей из Мичигана, которая училась в колледже вместе с Мадонной, оказалось очень весело. К тому же в ее двухкомнатной квартире на шестом этаже на углу Первой и Девятой совершенно не было тараканов.

Мы с Дженис питались консервированным тунцом и крекерами. По вечерам мы в наших танцевальных костюмах направлялись в гей-бар, который находился напротив, а днем исполненные надежд носились с одного просмотра на другой.

Я прожил в квартире Дженис около трех месяцев. В это время мы много общались с Мадонной. Вместе мы ходили на спектакли труппы Марты Грэм. Хотя Мадонна полностью забросила танцевальную карьеру и решила стать поп-звездой, хорошие спектакли ей по-прежнему нравились. Я любил проводить время с ней, но мне нужно было заботиться о собственном выживании. Самым важным для меня стал поиск работы в танцевальной труппе.

Наконец-то мне предложили работу в труппе «Le Group de La Place Royal» в Оттаве. Я позвонил Мадонне и сообщил ей новость.

– Ты правда думаешь, что тебе нужна эта работа? – спросила она. – Я имею в виду, это же не Нью-Йорк. Если ты хочешь стать танцовщиком, тебе не нужно туда ехать.

Копируя ее резкую манеру, которая со временем стала присуща и мне, я ответил, что она мне совсем не помогает, что у меня нет денег, что в Оттаве мне предложили 300 долларов в неделю – вдвое больше, чем получает большинство танцовщиков в Нью-Йорке.

Мадонна вздохнула, сказала: «Что ж, хорошо», и повесила трубку.

Брат испарился.

В Канаде было спокойно, холодно и правильно. Работа в танцевальной труппе походила на любую другую работу. С понедельника по пятницу с девяти до пяти мы занимались и репетировали. Это было не совсем то, на что я рассчитывал, но я многому научился и стал танцевать гораздо лучше.

В отпуск я вернулся в Мичиган. Мадонны дома не было, но все остальные родственники были изумлены тем, что я действительно стал танцовщиком и мне платят за это деньги.

Вместе с труппой я отправился на гастроли в Европу – в Уэльс и Италию. Но, сколь бы гламурной ни казалась моя жизнь, мне хотелось чего-то большего. Естественно, что, когда я снова услышал зов сирены, призывающей меня вернуться в город Большого Яблока, я не стал ему противиться.

Возвращайся на Манхэттен, – сказала Мадонна. – У меня есть собственный менеджер. Я написала популярную песню. У меня есть контракт. Я записываю песню «Everybody». И это я ее написала. Здорово, правда?

Здорово, Мадонна. Я знаю, – что ты всегда этого хотела. Я рад за тебя.

Я изо всех сил старался говорить не покровительственным тоном, но чувствовал, что мне это не удается.

Мне нужны танцовщики на подтанцовку, – быстро сказала она. – Ты как? На подтанцовку? Ну да, в клубах по всему городу. Пара сотен за выступление. Они проигрывают мою запись, я пою, и мы все – ты, я и еще один танцовщик – танцуем.

Я помедлил долю секунды. Печальный опыт первой поездки в Нью-Йорк все еще был жив в моей памяти.

И ты сможешь жить со мной, – продолжала Мадонна, словно читая мои мысли. Действительно смогу? Точно! Знаешь, Крис, ты – лучший! Помнишь, как здорово мы с тобой танцевали? А как здорово смотрелись? Ты мне нужен.

Я нужен своей сестре.

Я вылетел в Нью-Йорк ближайшим самолетом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Какая бы ни была пора,

Самый верный друг на свете – сестра.

Кристина Россетти

«Базар гномов»

(пер. Е. Полонской)

За два месяца до начала турне «Like a Virgin» я переехал в Лос-Анджелес и поселился с Мадонной и Шоном в его доме на Карбон-Меса-роуд в Малибу. Это была одноэтажная белая гасиенда с черепичной крышей, построенная в сухом, безжизненном каньоне.

Первое, что бросилось мне в глаза, – это высокая стена, увенчанная острыми пиками, которая окружала небольшой участок. Подходя к дому через двор с неработающим фонтаном в центре, я увидел, что дверь открыта, и вошел. Гостиная была обставлена неуклюжей, расписанной вручную и украшенной резьбой мексиканской мебелью. Ничего особенного, никакого стиля. Очень типично для владельца дома. Шон Пени, мой будущий зять, никогда не интересовался интерьерами и всячески давал это понять. Мадонна находилась на встрече в Бербанке, но Шон постарался сделать так, чтобы я почувствовал себя комфортно.

Сначала было крепкое рукопожатие. Чисто мужское. Совсем не такое, как у второго мужа Мадонны, Гая Ричи. Ричи пожимает руку довольно неуверенно. Кроме этого, мужья но мер один и номер два имеют нечто общее. Гай и Шон – мальчики из среднего класса. Они выросли в хороших домах, но очень стараются произвести впечатление крутых уличных парней. По-моему, моя сестра тоже всегда играет в эту игру. В конце концов, она – девушка из среднего класса, которая постоянно твердит всем вокруг, что приехала на Таймс-сквер с парой балетных туфель и 35 долларами в кармане. Может быть, поэтому ее сразу же потянуло к Шону и Гаю. К тому же они обожают оружие.

В отличие от Гая Шон изо всех сил старался мне понравиться. Он вел себя по-братски. Пиццу? Пива? Глоток текилы? Я выбрал текилу. В тот момент мне больше всего хотелось быть настоящим мужчиной. Не то чтобы Шон был гомофобом. Впрочем, если и так, то он, как хороший актер, умело маскировал свои чувства.

Шон и Мадонна много времени проводили вне дома. Я часто оставался предоставленным сам себе. В этом доме я чувствовал себя не очень удобно. Обстановка в моей комнате была чисто спартанской: кровать, настольная лампа, никаких картин и украшений, никаких штор. Мадонна тоже не чувствовала себя здесь дома. Она говорила мне, что чувствует себя очень одиноко, и я не мог ее в этом упрекнуть. Она – городская девушка. Малибу, каким бы красивым ни было это место, казалось ей чужим.

Иногда мы вместе смотрели кино, но Шон редко к нам присоединялся. Чаще всего он был где-то на съемках. Но даже когда он был дома, к ним ни разу не приходили гости. С первого взгляда я понял, что Шон – отшельник. Лучше всего ему было в те моменты, когда они с Мадонной оставались дома вдвоем. Я старался лишний раз не попадаться им на глаза, хотя сразу же стал готовить для них ужины.

Как-то вечером, вскоре после моего приезда, я зажарил нам пару цыплят. Во время ужина Шон наклонился к Мадонне и стащил кусок курицы с ее тарелки.

– Прекрати, Шон, – сказала она и шлепнула его по руке.

Шон усмехнулся и стащил второй кусок.

Я начал понимать, почему сестра так очарована Шоном. Точная копия нашего отца в молодости, Шон был, как и Мадонна, человеком среднего класса. Но в его характере черты плохого парня и бунтовщика проявлялись чрезвычайно сильно – точно, как в наших старших братьях. Верный путь к катастрофе.

Моя работа у Мадонны была разнообразной и гораздо более интересной, чем у Фьоруччи. Я отвечал на звонки, следил за ее расписанием, назначал встречи – например, с магнатом Дэвидом Геффеном, который постоянно делал сестре предложения, а она их с таким же постоянством отвергала.

Одной из моих обязанностей было кормление Хэнка. Эту собаку, наполовину акитаину, наполовину волка, Мадонна подарила Шону. Когда я только приехал, то был уверен, что накормить Хэнка несложно. Я слышал его лай, но не видел воочию. Мне было любопытно, почему собака всегда живет на улице, в огороженном вольере за воротами.

Шон быстро меня просветил.

Он вручил мне тяжелый костюм из черной кожи, огромный плащ и большие перчатки. Шон предупредил меня: если я не смогу быстро вбежать в ворота и просунуть Хэнку миску с сырым мясом через щель, он наверняка меня укусит.

Укусит меня? Но стоило мне увидеть, как Хэнк несется на меня, подобно собаке Баскервилей, я понял, что он меня просто убьет. Просто перекусит пополам с одного укуса. Хэнк был огромным. Страшным. Настоящее дикое животное, которое так и не удалось приручить. Шон его обожал. И не делал секрета из того, что ему нравится, что Хэнк внушает ужас любому, кто приблизится к нему хотя бы на расстояние мили. Если бы не эта любовь, Хэнка давно бы не было в живых.

Шон был очень близок со своим другом, писателем Чарльзом Буковски. Тот мог заявиться в его дом в любое время дня или ночи и в любом состоянии. Когда он появлялся, моя сестра с отвращением уходила в свою спальню. Удивительно, но Мадонна и Буковски родились в один и тот же день, только в разные годы. Сестра всегда ценила хороших писателей, но ничто не внушало ей большего отвращения, чем неумеренное пьянство. И коллекционирование оружия. Наверное, она так и не смогла забыть, как Марти и Энтони охотились за нами с пневматическими ружьями в детстве.

Шон был сыном режиссера Лео Пенна и актрисы Эйлин Райан. В некотором роде можно сказать, что он принадлежал к сливкам Голливуда. Спустя много лет он признается, что, когда дети ложились спать, родители страшно напивались, но утром догадаться об этом было невозможно. Оглядываясь назад, я думаю, что, общаясь с Буковски, который был на сорок лет его старше, Шон компенсировал те комплексы, что возникли в его отношениях с отцом.

К несчастью для Шона, ему пришлось столкнуться с новым и незнакомым жизненным явлением. Всего через несколько месяцев после его знакомства с Мадонной ее карьера стала стремительно развиваться, а слава достигла невероятных размеров. О Мадонне писали в «Ньюсуике», сингл «Material Girl» занял второе место в американских чартах. 29 марта вышел фильм «В отчаянии ищу Сьюзен», и игра Мадонны удостоилась благосклонных отзывов критики. (Я не мог отделаться от мысли, что она в этом фильме сыграла саму себя.) Звезда Мадонны восходила и горела очень ярко.

Я начал работать костюмером в турне «The Virgin Tour». Три недели мы репетировали в Лос-Анджелесе. За это время я на практике получил представление о том, что значит быть костюмером Мадонны.

В турне, когда мы останавливались в отелях, мой день начинался так. Я входил в комнату сестры, проверял все сообщения, заказывал для нее тосты и кофе, отвечал на ее звонки. Потом я и остальные члены команды – в том числе танцовщики и музыканты – отправлялись прямо на площадку. Мадонна всегда путешествовала первым классом. Она изо всех сил старалась не проявлять по отношению ко мне родственных чувств. Удивительно, ведь сама она выросла отцовской любимицей и никогда не возражала против этой роли. Теперь же она считала, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Поэтому мне приходилось путешествовать вместе со всеми остальными.

Я приезжал на площадку за час до начала шоу. Гримерная во время этого турне всегда располагалась в небольшом павильоне за сценой, я должен был проверить там все костюмы и убедиться в их идеальном состоянии. Обнаружив дырку или оторванный крючок, я быстро все зашивал и пришивал. Поскольку Мадонна на сцене много двигается и сильно потеет, у нас было по три костюма каждого вида.

У нас имелось также пятнадцать пар сетчатых колготок, десять пар перчаток, три цветных пиджака и по три варианта всех остальных костюмов, используемых в шоу. Я проверял, чтобы первый костюм был полностью готов, и ждал ее приезда.

Синий кружевной бюстгальтер, джинсовый пиджак, синий кружевной топ, синие перчатки, синие носки, леггинсы, синяя джинсовая юбка. Синий лоскуток в волосах. Серебряная серьга в виде креста в правом ухе, серебряные серьги в виде сердечек для левого уха. Ремень в виде цепи. Два креста на шее, позолоченная цепочка. Синие ботинки до щиколоток.

Перед шоу я одевал Мадонну. Одевшись, она наносила макияж, а потом занималась прической. Шоу она начинала с трех песен. Две первые, «Dress You Up» и «Holiday», она пела в джинсовом пиджаке. Потом она скидывала его и пела «Everybody» в одном кружевном топе. С остальными костюмами происходило то же самое.

Мадонна переодевалась после каждых двух-трех песен. На переодевание отводилось всего полторы минуты, а то и меньше.

Чтобы все проходило без осечек, я развешивал ее костюмы в том порядке, в каком предстояло их надевать. Я ставил в ряд обувь и распаковывал перчатки, которые она должна была надеть во время первой перемены. Я выворачивал перчатки наизнанку, чтобы она могла быстро их натянуть.