Текст книги "Жизнь с моей сестрой Мадонной"

Автор книги: Кристофер Чикконе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Хотя любимая фраза Мадонны: «Это недемократично», и хотя она абсолютно не умеет смеяться над собой, ее поведение в день премьеры всегда производит на меня глубокое впечатление. Она всегда предпочитает провести этот вечер со своей командой, а не в кругу знаменитостей. И в то же время я слышу свой внутренний голос, который всю жизнь пытаюсь заглушить. И этот голос нашептывает мне, что сестра поступает так по одной простой причине. Если она проведет этот вечер в кругу знаменитостей, то она не будет там единственной крупной рыбой в маленьком пруду, не будет царицей и звездой. Большинство знаменитостей, равных ей, не станут смеяться над ее несмешными шутками и подстраиваться под ее настроение, для них она не центр вселенной, а среди своей команды Мадонна может чувствовать себя настоящей богиней.

Впрочем, на вечеринке она не задерживается. Не проходит и получаса, как она просит меня проводить ее в номер.

В лифте меня внезапно охватывает чувство эйфории. Я всегда считал свою сестру выдающейся певицей и актрисой. Моя братская любовь к ней никогда не ослабевала. Мы никогда еще не были так близки.

– Ты прекрасно выступила сегодня, Мадонна, – говорю я. – Действительно, отлично!

Мы обнимаемся.

Я люблю тебя, Кристофер, – говорит она. – Очень люблю. И очень горжусь тобой. Я тоже тобой горжусь, – отвечаю я. – Спасибо тебе за это. Я люблю тебя.

Я проверяю, достаточно ли лимонного чая в ее номере и работает ли увлажнитель воздуха. После чего возвращаюсь к себе.

Сегодня мы, моя сестра и я, на вершине мира. Никто и ничто нас не задевает, даже наши человеческие слабости. Мы живем ради представления, ради шоу. Ради любви, близости и творчества.

Сегодня я без тени сомнения могу сказать, что мы настроены на одну волну, мы живем в унисон. Мы как Джуди Гарланд и Микки Руни. Мы вместе против всего мира. Сегодня и навсегда. Я вижу наше блестящее будущее – личное и профессиональное. Оно мерцает передо мной – безупречное и бесконечное.

Мне вспоминаются собственные слова: «Спасибо тебе за это. Я люблю тебя».

«Спасибо тебе за это. Я люблю тебя».

Говорят, когда боги хотят кого-то уничтожить, то насылают на человека гордыню. Говорят, что боги всегда могут забрать то, что подарили. Сегодня – лучший день в моей жизни, но в будущем я пойму, как справедливы обе поговорки. Вот только речь пойдет об одной богине – о моей сестре Мадонне.

Она потеряет разум от гордости, славы, елейных славословий подхалимов и бездумного обожания поклонников. И все то, что она дала мне, – радость совместного творчества, близости, взаимной любви, – без тени сомнения заберет обратно.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Жизнь в большой семье

дает одно большое преимущество.

Ты рано понимаешь,

что жизнь несправедлива.

Нэнси Митфорд

Мне одиннадцать лет. Я один из восьми детей Чикконе. Вместе с отцом и мачехой мы ужинаем на желтой кухне нашего дома на Оклахома-авеню в городе Рочестер, штат Мичиган. Мы собрались за темным дубовым столом. Наша мачеха, Джоан, только что его отчистила и отреставрировала, и стол еще пахнет лаком. Все счастливы, потому что сегодня на ужин будет курица.

Мои четыре сестры одеты в бордовые бархатные платьица с белыми кружевными воротничками. Эти платья шила Джоан по одной выкройке. Мадонна свое платье ненавидит, но Джоан велела ей «заткнуться и носить то, что есть». Приходится смириться. В другой день Мадонна может пойти к отцу, и он наверняка позволит ей надеть что-то другое, но сегодня он был на заседании «Рыцарей Колумба» (консервативная католическая общественная организация. – Прим. пер.) и вернулся домой прямо к ужину.

Как всегда – и не потому, что мы бедны, а из-за скупости Джоан, – на десятерых у нас всего две курицы. Мне кажется, что я полжизни провел в борьбе за обожаемую грудку, но она мне так и не досталась. Я слишком медлителен, и меня все опережают. Впрочем, сегодня я твердо намерен получить грудку.

Но прежде чем начнется борьба, нужно произнести молитву. И сегодня моя очередь.

Мы все встаем и складываем руки.

Я делаю глубокий вдох и говорю:

– Благодарю Тебя, Господи, за этот прекрасный день. Благодарю Тебя за всех моих братьев и сестер.

Мой старший брат Марти, которого только что поймали в подвале с сигаретой и которому пришлось выдержать нелегкий разговор с отцом, хихикает.

Моя младшая сестра Мелани (она родилась с седой прядью на левом виске и левой брови) думает, что я говорю искренне. Она нежно и радостно улыбается мне.

Мой второй старший брат, Энтони, который все еще находится под действием пейота и книги Карлоса Кастанеды «Отдельная реальность», закрывает глаза.

Наша сестра Паула давно стала козлом отпущения в семье. Она строит мне рожу.

Крохотная сводная сестра Дженнифер пускает пузыри.

Маленький сводный брат Марио сидит на детском стульчике и играет с погремушкой.

Отец и мачеха обмениваются одобрительными взглядами.

Моя старшая сестра Мадонна широко и долго зевает.

Я смотрю на нее и продолжаю:

– Благодарю Тебя за бабушку Элси и бабушку Микелину. Благодарю Тебя за нашего отца и за Джоан. Благодарю Тебя, Господи, за пищу, которую Ты нам посылаешь. Не мог бы Ты сегодня вечером послать мне куриную грудку?

Все хохочут, даже Мадонна.

Я проиграл. Я не получаю куриную грудку. Впрочем, это меня не огорчает. Я и сам от всей души смеюсь над своей шуткой. Полагаю, в этом есть поэтическая справедливость. Голодным я не остаюсь. Как бы ни старалась моя сестра Мадонна представить себя несчастной Золушкой, а Джоан – злой мачехой, мы никогда не голодали. Джоан всегда была к нам добра.

Просто она не считала нужным покупать для нас дорогую еду. Все деликатесы – греческие оливки, итальянская салями, дорогие сладости – предназначались для гостей, а дети обходились гранолой – подслащенной овсянкой с изюмом и орехами. Если Джоан уходила из дома, то чем бы нас в тот день ни кормили, мы гурьбой бросались на кухню, чтобы попробовать вкуснейшее бисквитное печенье, приготовленное для гостей.

Как-то в субботу, когда мне было уже пятнадцать лет, Джоан собрала нас всех в комнате, которую она называла «столовой». Несколько месяцев она делала в этой комнате ремонт, и нам не позволялось сюда входить. Думаю, она хотела поразить нас своими трудами. Братья и сестры не горели желанием увидеть обновленную комнату, а мне было любопытно. Надеюсь, Джоан не ожидала от меня особых восторгов, поскольку неискреннее восхищение еще не было мне свойственно. Этому искусству я научусь позже, когда мне придется присутствовать на фильмах сестры и не захочется ее расстраивать.

Неудивительно, что мне было трудно скрыть свою реакцию на нашу новую «столовую». Зеленый ворсистый ковер, панели из мореного дерева на стенах, керамические плитки между ними (Джоан считала их «старинными», это было одно из ее любимых слов). Я-то знал, что они вполне современные. И все же во мне пробудились дизайнерские инстинкты. Усилия мачехи не произвели на меня должного впечатления.

Впрочем, Джоан пригласила нас в столовую не для того, чтобы мы восхищались ее талантом декоратора. У одного из нас возникли серьезные проблемы. Подобно судье Дредду, Джоан объявила, что красивый бисквит, который она только что купила, чтобы выпить кофе с подругами, пропал. Виновный должен сознаться.

– Вы просидите здесь целый день, пока виновный не сознается, – заявила она. Никто не произнес ни слова. Джоан достает альбом Энди Уильямса и кладет его на стол. «Музыкальная пытка?» – думаю я. Я сосредоточиваюсь на осеннем азиатском пейзаже – джонки, плывущие по реке. Отец привез эту картину из Лос-Анджелеса. Я мысленно перерисовываю ее в собственной манере.

Через час Джоан выходит из комнаты. Мы молча сидим за столом, рассматривая друг друга. Каждому в глубине души хочется угадать виновника. Хотя высказать свои соображения открыто я не решаюсь, но мысленно обвиняю во всем Мадонну. Хотя бисквит для нее слишком пресный, ей могло понравиться его красивое название. Кроме того, она не упустила бы возможности, фигурально выражаясь, подложить свинью Джоан, что частенько и делала. Через полчаса Джоан возвращается и заявляет, что сосед видел кражу со своей кухни. Больше того, он назвал ей имя вора. Это я.

Я невиновен, но доказать этого не могу. Друзья ждут меня в доме на дереве. Мы только что получили по почте последний номер «Плейбоя», и я умираю от желания вырваться из дома и посмотреть его. Поэтому я признаюсь в краже бисквита. Меня наказывают за проступок: запрещают всю неделю смотреть телевизор. Через много лет выяснится истинный виновник. Паула признается, что тот бисквит съела она, но будет уже слишком поздно, поскольку наказание я отбыл целиком и полностью. Впрочем, я виноват тоже – ведь я признался в том, чего не совершал. Так формируются поведенческие привычки, предвестники всего, что ожидает человека в жизни.

С того дня, когда Джоан вышла замуж за нашего отца, в нашем доме появился приятнейший ритуал. Каждый из членов семьи мог выбрать собственный торт на день рождения. Мадонна всегда выбирала слоеный клубничный, а я – розово-лимонный торт-мороженое.

Вскоре после случая с бисквитом был мой день рождения, и я гадал, позволит ли Джоан мне выбрать любимый торт. К мо ему облегчению, то, что я выдержал наказание, смягчило мачеху, и она меня простила. Я получил свой любимый розово-лимонный торт-мороженое.

Джоан была великой мастерицей готовить торты, но на этом ее кулинарные таланты исчерпывались. Она собиралась готовить испанский рис с перцем и помидорами, но забывала рецепт. И тогда нам приходилось обходиться замороженной запеканкой, но при этом Джоан с удовлетворенной улыбкой заявляла: «Я только что это приготовила!»

«Морозильник приготовил!» – тихо шептали мы, стараясь сделать так, чтобы нас не услышал отец. Нам не хотелось его раздражать. Отец всегда требовал, чтобы мы относились к Джоан с уважением и называли ее мамой. Мы изо всех сил сопротивлялись. Много лет нас сводило с ума то, что, подчиняясь отцу, нам все-таки приходилось называть ее мамой.

Моя родная мать, которую звали Мадонна, умерла, когда мне было всего три года. У меня сохранилось единственное воспоминание о ней. Я бегу по зеленому дворику нашего маленького, одноэтажного дома возле железной дороги и наступаю на пчелу. Я отчаянно рыдаю. Мама сажает меня на колени и прикладывает к месту укуса лед. Я чувствую себя в полной безопасности. Меня защищают и любят. Всю жизнь я буду пытаться испытать то же чувство, но это мне так и не удастся.

Самое печальное заключается в том, что, когда мама умерла, я был слишком мал. Я не успел узнать ее понастоящему. В детстве она существовала для меня только на фотографиях. Больше всего мне нравилась та, где она была снята на бизоне. На ней мама была такой живой, такой обаятельной – настоящая звезда. Глядя на снимок, я не мог поверить, что она умерла, что я ее никогда больше не увижу. И я никак не мог совместить эту неуемную радость жизни с ее невероятной набожностью.

О маминой религиозности я узнал лишь двадцать лет назад, когда отец раздал нам ее любовные письма. Она писала их, когда отец служил в авиации и еще только ухаживал за ней.

Я прочел всего одно романтическое письмо, написанное матерью, и, прочитав его, не мог заставить себя читать дальше. Я не очень религиозный человек, и чрезмерность религиозных чувств матери показалась мне невыносимой. Хотя ее письмо было проникнуто духом любви и нежности, в нем присутствовал своеобразный фанатизм. Все о том, как Господь хранит ее любовь к моему отцу... Бог то, Бог это... Я не смог читать дальше, потому что представлял маму совершенно другой и не хотел разрушать этот образ.

Копии маминых писем отец отправил и Мадонне. Думаю, что она тоже прочла их. Однако мы никогда не говорили ни об этих письмах, ни о нашей матери. Сейчас мы стараемся даже не упоминать ее имени.

Может быть, мы, Чикконе, и боимся собственных эмоций, но больше ничто нас не пугает. В конце концов, в наших жилах течет кровь пионеров, и мы этим гордимся. В 90-е годы XVII века предки моей матери, Фортины, покинули Францию и прибыли в Квебек. Они поселились в глуши. Истинные пионеры, они боролись за собственную жизнь и жизнь своих близких.

Прошло больше двухсот тридцати пяти лет. И вот поженились мои бабушка и дедушка, Элси и Уиллард Фортин. Свой медовый месяц они провели в роскошном манхэттенском отеле «Уолдорф-Астория». Хотя Элси всегда это отрицала, но, согласно генеалогическому древу, они с Уиллардом приходились друг другу дальними родственниками. Может быть, поэтому мы с Мадонной в отличие от наших братьев и сестер оказались такими необычными людьми, с яркими достоинствами и недостатками.

Наши предки Чикконе тоже были необычными и предприимчивыми людьми. В конце Первой мировой войны моего деда, Гаэтано Чикконе, которому было всего восемнадцать лет, отправили рыть окопы в Итальянских Альпах, где он чуть не за мерз до смерти. Гаэтано всегда ненавидел фашистов, но понимал, что они могут прийти к власти. Он оставил военную службу и вернулся домой, в тихую средневековую деревушку Пачентро в Абруцци, примерно в 170 км к востоку от Рима.

Здесь он познакомился с деревенской девушкой Микелиной, женился на ней и получил 300 долларов приданого. На эти деньги Гаэтано в 1918 году купил билет в Америку, нашел там работу на сталелитейном заводе в Аликиппе, штат Пенсильвания, и выписал Микелину.

У них было пятеро сыновей, что удивительно, так как, насколько я помню, бабушка и дедушка никогда не спали в одной комнате. Бабушка даже в старости каждую ночь тщательно запирала двери своей спальни на семь замков.

Дед и бабушка жили в старом двухэтажном кирпичном доме. Я помню скрипучие полы, сырой подвал и темный, мрачный чердак, куда порой залетали летучие мыши. Дом был обставлен во вкусе бабушки Микелины – просто и сурово. В гостиной стояла тяжелая неудобная мебель темно-бордового цвета. Я не любил здесь бывать. Да и весь дом был мрачным и печальным, как и его хозяева.

Бабушка большую часть времени проводила на кухне. Она отлично готовила итальянские блюда. Особенно ей удавались ньокки. Когда она не готовила, то уходила в свою спальню, отделанную в светло-желтых тонах. Она ходила взад и вперед, протоптав на деревянном полу целую дорожку. Отовсюду свисали четки, к стене были прикреплены поблекшие с Вербного воскресенья пальмовые листья. В спальне у бабушки всегда горели свечи. Повсюду я видел изображения Иисуса. Когда бы я ни пришел, бабушка стояла на коленях и молилась Деве Марии – наверное, о том, чтобы дед поскорее умер и перестал изводить ее.

Деда я запомнил плотным, сутулым стариком. Он слишком много пил. Взбадривался он только тогда, когда показывал нам, как очистить апельсин одним движением ножа. После его смерти бабушка стала постоянно жаловаться на то, что ее преследует его дух.

Естественно, мы не любили бывать у деда и бабушки с отцовской стороны. К счастью, нам приходилось проводить у них лишь часть лета. А вот дядей Чикконе мы обожали. Мадонна даже своего сына назвала в честь одного из них, Рокко.

Любили мы и семью Фортинов, особенно нашу бабушку Элси Мэй. Мы называли ее Нэну. Она всегда твердила, что я был любимчиком матери. Мама называла меня «Покажи мне!», потому что я вечно тянулся к разным предметам и требовал: «Покажи мне!»

Нэну всегда была для всех нас второй матерью. Она овдовела за год до моего рождения. У нее были мягкие, вьющиеся каштановые волосы. Бабушка носила классические платья пастельных тонов, и от нее пахло духами «L'Air du Temps». Бабушка Элси была леди в истинном смысле этого слова.

Муж Нэну, наш дед Уиллард, торговал лесом и был относительно богатым человеком. Любимым цветом бабушки был розовый. Как-то раз на день рождения дед подарил ей розовую кухню с розовой плитой, розовым холодильником и розовой посудомоечной машиной.

Дом Нэну был элегантным, как и она сама. У нее все было удобным. Я до сих пор помню блестящий желтый кожаный диван, на котором было так приятно играть. В подвале находился отделанный деревом бар, где можно было поиграть в шаффл-борд, и мусоросжигательная печь, которая меня завораживала.

Нэну была очень либеральной женщиной. Ее сыновья курили в подвале. Меня она называла Маленьким Крисом. Я любил бывать у нее, потому что она бесконечно любила нас всех и ко всем относилась одинаково внимательно. Узнав, что я больше всего люблю апельсиновый мармелад в форме арахисовых орешков, она стала покупать его для меня. Конфеты она держала на кухне в керамической вазе в форме курицы.

Бабушка позволяла нам есть столько сладостей, сколько мы хотели. Она готовила для нас наши любимые блюда – острый мясной пирог и куриный суп с лапшой по особому рецепту с севера Франции. Я до сих пор готовлю эти блюда и всегда вспоминаю бабушку Элси. Всего два месяца назад я провел с ней несколько дней в Бэй-Сити.

В 2008 году Нэну исполнилось девяносто восемь лет. Старость ее была печальна. Муж умер рано. Четверо из восьми детей умерли совсем молодыми. На ее долю выпало еще одно испытание – ее детям пришлось бороться с алкоголизмом. С этой проблемой столкнулись мои дяди и тети. Это настоящее проклятие нашей семьи. Но бабушка стоически выдерживала все испытания. Несколько лет назад она попала под машину. Потребовались две операции на колене. Сейчас она почти ослепла и живет очень скромно. Пятнадцать лет назад ей пришлось переехать в дом поменьше.

Дом Нэну был настоящим прибежищем для детей Чикконе. Здесь мы все были равны, и Мадонна не была звездой, как дома. Нэну никогда не обожествляла Мадонну. Может быть, поэтому их отношения были довольно прохладными. Когда Мадонна разбогатела, я предложил ей купить Нэну дом и машину, нанять для бабушки водителя и кухарку – то есть облегчить ее жизнь. Разве не должны звезды, достигшие успеха, заботиться о своих родных? Но моя сестра, состояние которой в 2008 году превысило 600 миллионов долларов, и которая, по слухам, пожертвовала 18 миллионов на каббалу, решила посылать бабушке по 500 долларов в месяц и оплачивать ее квартирные счета. Для Мадонны это – капля в океане. Думая о богатстве сестры, я не могу избавиться от мысли о том, что по отношению к бабушке она повела себя как настоящая скряга.

Впрочем, Нэну так не считает. Она благодарна Мадонне за помощь и никогда не ждет и не просит ничего большего.

Во время корейской войны мой отец Сильвио (Тони) был на Аляске. Он служил вместе с братом моей матери, Дейлом. Они стали настоящими друзьями. Дейл пригласил отца быть шафером на его свадьбе. Там отец и познакомился с моей матерью, и они полюбили друг друга. 1 июля 1955 года они поженились в Бэй-Сити, штат Мичиган.

Мои родители поселились на Торс-стрит в Понтиаке, городе-спутнике Детройта. Напротив дома находился огромный пустырь, где позднее построили стадион «Понтиак Силвердом». Здесь родились Тони, Марти, Мадонна, Паула, я и Мелани. Родителям нравилось жить на Торс-стрит, потому что в этом районе тщательно планировали этнический состав населения. Тут жили мексиканцы, негры и белые. В такой обстановке дети воспитывались в духе расовой терпимости. В видеоклипе «Like a Prayer» Мадонна целует статую черного святого, чтобы подчеркнуть свою убежденность в расовом равенстве. И это одно из доказательств того, что такая политика принесла свои плоды.

Задний двор нашего дома выходил прямо на железную дорогу и был отделен от нее высокой проволочной изгородью. Рядом находилась мачта высоковольтной передачи. От нее постоянно исходил неприятный звук, который сводил нас с ума. За железной дорогой на глубине пятнадцати футов проходили сточные трубы. Когда мы подросли, то стали забираться на канализационный люк и наблюдать за текущими стоками. Вот такими были наши игры.

Отец работал на оборонном заводе, занимался средствами наведения и лазерной оптикой. Он не мог рассказывать нам о своей работе. Сначала он работал в «Крайслер Дефенс», а потом в «Дженерал Дайнемикс». Когда я учился в старших классах, он принес домой современнейший прибор ночного видения и фотографию танка. Показав нам все это, он велел никому не говорить о том, что мы видели. Мы все пообещали молчать. Теперь я знаю, чем мой отец зарабатывал на жизнь, и считаю его профессию замечательной.

Отец знал, что может положиться на наше слово, потому что с самого раннего детства он внушал нам принципы честности и этики поведения. Смерть матери могла посеять в душу Мадонны печаль и жесткость – так же произошло и со мной. Возможно, именно из-за этого у моей сестры возникло неутолимое стремление любить и быть любимой. Она хотела, чтобы ею восхищался весь мир. И это стремление помогло ей стать настоящей звездой. Смерть матери косвенно подтолкнула Мадонну к звездному пути, но только благодаря качествам, воспитанным в ней отцом, она смогла достичь вершины. Это он внушил ей принципы самодисциплины, чести, надежности и стойкости.

Отцу пришлось быть стойким. 1 декабря 1963 года наша мама умерла в возрасте всего тридцати лет. Мадонна была достаточно большой, чтобы помнить смерть матери. Она часто рассказывала журналистам о болезни и смерти матери и о своей жизни после этого события. «Я знала, что у мамы рак груди. Она была очень слабой, но все равно продолжала заботиться о нас. Я знала, что она очень больна и ей с каждым днем становится все хуже. Я понимала это, потому что мама часто оставляла свои дела и просто садилась на диван. Мне хотелось, чтобы она поднялась и поиграла со мной, как раньше, – вспоминала Мадонна. – Я знаю, что она пыталась сдерживать свое отчаяние и страх, чтобы мы, дети, ничего не почувствовали. Она никогда не жаловалась. Я помню, как ей стало плохо и она опустилась на диван. Я подошла к ней, забралась на спинку дивана и стала канючить: «Поиграй со мной, ну поиграй же со мной». Но у нее не было сил. У нее не было сил, и она заплакала».

Мама целый год провела в больнице. Но, как вспоминает Мадонна, она всегда стоически выдерживала все страдания и никогда не проявляла слабости перед детьми.

«Моя мама всегда нас подбадривала и шутила. Она была такой веселой, что мы не боялись навещать ее в больнице. Помню, как за день до кончины она попросила принести ей гамбургер. Она хотела съесть гамбургер, потому что долгое время вообще ничего не могла есть. Я подумала, что это очень смешно. Я не видела, как она умирала. Я ушла, а она умерла».

Хотя в то время мне было всего три года, я помню ее теплые, заботливые руки. Мы пришли в странную белую комнату, где почти не было мебели. Мама лежала на железной кровати, а отец и все мои братья и сестры стояли вокруг нее. Когда все пошли из комнаты, я прижался к маме. Отец осторожно отнял меня из ее объятий. Я сопротивлялся изо всех сил. Мне не хотелось уходить от мамы. Я жалобно заплакал. Последнее, что я помню: мы едем в машине, и я всю дорогу плачу. Я никогда больше не видел мамы. На похороны меня не взяли.

Я мало что помню из первых лет после смерти мамы. Помню лишь, что за нами присматривали разные женщины. Джоан была одной из них.

Джоан, наша «злая» мачеха, – женщина, которую я теперь по собственной воле называю мамой. Она это заслужила. По прошествии времени я научился любить ее. Оглядываясь назад, я понимаю, что только слегка ненормальная или исключительно романтическая и смелая женщина могла решиться на брак с мужчиной, имевшим шестерых детей.

Но когда она появилась в нашей жизни, мы отнеслись к ней с презрением. Эти семена были посеяны нашими родственниками по материнской линии. После безвременной смерти нашей матери они мечтали, чтобы отец женился на одной из ее ближайших подруг. Какое-то время они действительно встречались, но потом решили расстаться.

Когда отец женился на няне Джоан, Фортины почувствовали себя оскорбленными. Всю жизнь они называли ее только «служанкой». Я же предпочел называть ее «фельдфебелем», потому что как только она вышла замуж за нашего отца, то тут же стала воспитывать его непокорных детей в соответствии с расписанием, правилами и инструкциями. Ну в точности, как пятизвездный генерал! Хотя Мадонне это не нравится, но повзрослев, она стала очень похожа на Джоан. Это сравнение сводит ее с ума, но с годами сходство становится все более заметным. Мадонна постоянно требует, чтобы все делалось в соответствии с ее желаниями, ее расписанием и по ее правилам.

Когда мы с Мадонной жили вместе, мне автоматически приходилось подчиняться ее строгим правилам. Мне не позволялось курить в доме. Она постоянно требовала от меня идеального порядка. Порой из-за этого мы страшно ссорились. Мне иногда хотелось настоять на своем, и я восставал против сестринского диктата. Кроме того, я не люблю жить по правилам. Необходимость подчиняться строгим инструкциям Мадонны меня утомляла. Я понимал, что веду себя, как младший брат, восстающий против правил, установленных старшей сестрой, но не мог ничего с собой поделать.

Вот пример из нашей совместной жизни. Я встаю рано, делаю себе небольшой тост и оставляю посуду в раковине, чтобы вымыть ее днем, когда вернусь домой. Я поднимаюсь наверх и тут же слышу крик Мадонны:

– Кристофер, ты опять не загрузил эту чертову посуду в посудомоечную машину!

Неожиданно меня охватывает такое чувство, словно я снова оказался дома и Джоан в любой момент начнет меня ругать.

Я сделаю это, когда вернусь, – кричу я в ответ. Сделай это немедленно – требует сестра.

Я не делаю. Мадонна сама загружает посудомоечную машину, не переставая причитать и жаловаться. Она раздражена, и я не могу упрекать ее за это. Я понимаю, почему она ведет себя, как Джоан. Точно так же, как Дитрих оказала огромное влияние на кинематографическую жизнь Мадонны, так и семья – Джоан и отец – сыграли важную роль в превращении моей сестры в легенду.

Возвращаясь в детство, я понимаю, что у Джоан не было другого выхода, кроме как управлять нами железной рукой. Мы росли непокорными и неуправляемыми... И всегда были готовы подложить ей свинью. Уверен, что, выходя замуж за нашего отца, она не была готова к общению с маленькими зловредными саботажниками, стремящимися превратить ее жизнь в ад.

Миниатюрная светловолосая женщина нордического типа, Джоан родилась в городе Тейлор, штат Мичиган. Она постоянно носила зеленые брюки «капри», любила старину и замороженные продукты. В юности она наверняка была очень романтической девушкой. Они поженились с отцом в том же году, когда на экраны вышел фильм «Звуки музыки». Гувернантка Мария, воспитывавшая семерых детей капитана фон Траппа, выходит замуж за своего хозяина, и в семье воцаряется счастье. Уверен, что Джоан представляла себя Марией, а нас – западным вариантом семьи фон Траппов. Ей казалось, что она будет радостно распевать «Climb Every Mountain», а мы – с обожанием смотреть на нее.

Но Марти и Энтони, которых смерть матери ударила особенно сильно, стали самыми неуправляемыми детьми округи. Порой они превращали жизнь мачехи в настоящий ад. Впрочем, чаще всего от их нрава страдали мы, братья и сестры. Как-то раз, пока Мадонна не видела, они сунули ей в волосы кусок смолы. Она не могла его вытащить, и пришлось срезать смолу с волосами. Мадонна рыдала: «Мои волосы! Мои волосы!» Увидев себя в зеркале, она разрыдалась еще горше. Но ее страдания не смягчили старших братьев. Они продолжали изводить ее больше, чем всех нас. Наверное, это объяснялось тем, что Мадонна всегда была отцовской любимицей, и они просто ревновали.

Со временем семейство Чикконе перебралось из Понтиака в Рочестер. Мы поселились на Оклахоме-авеню, в двухэтажном кирпичном доме, построенном в колониальном стиле, под зеленой алюминиевой крышей. На газоне перед входом красовалось огромное колесо.

На Оклахоме-авеню нам нравилось. За нашим домом бил небольшой родник и рос огромный дуб, на который я любил лазать, пока однажды не свалился с него и чуть не сломал позвоночник.

Но главное различие между Понтиаком и Рочестером заключалось не в этом. На новом месте совершенно не было людей других рас. Все вокруг были белыми. Я часто гадал, что произошло с нашим маленьким миром, где жили самые разные люди.

Впрочем, жизнь в семье Чикконе никогда не была скучной и однообразной. Однажды летним утром мы с Мадонной завтракали на кухне и услышали, что Энтони и Марта зовут нас:

– Мадонна, Крис, идите сюда! Вы должны на это посмотреть!

Накануне отец купил старшим сыновьям пневматические ружья. Честно говоря, он не хотел этого делать и согласился только после того, как Энтони и Марта пообещали ему очистить двор от белок, которые буквально изводили нас.

Мы с Мадонной переглянулись и через боковую дверь выскользнули в сад. И тут Марти, которого мы до смерти боялись и без ружья, и высокий, сильный Энтони начали стрелять по нам. Мы бросились бежать сломя голову.

Мы оказались на большом зеленом болоте, которое начиналось за нашим домом, и побежали дальше, не думая о том, что испачкаемся в грязи, как дублеры Эльфабы из мюзикла «Злая». («Wicked», мюзикл Стивена Шварца. – Прим. пер.). К счастью для нас, Энтони и Марти оказались не настолько смелыми. Они бродили по краю болота, изредка постреливая в нас. Им хотелось изловить нас не испачкавшись. А мы с Мадонной бежали к Хичмен-Хейвен, старому, заколоченному викторианскому особняку. Территория этого поместья составляла шестьдесят акров. Там был большой пруд, окруженный высокими плакучими ивами и старинными дубами. В Хичмен-Хейвен мы отсиживались все утро, пока не поняли, что Марти и Энтони отправились домой обедать.

По слухам, в Хичмен-Хейвен некогда располагалась психиатрическая лечебница, где в свое время лечилась Джуди Гарланд. В отличие от Джуди, которая стала звездой еще в детстве, Мадонна, будучи ребенком, не пела и не танцевала. А вот в искусстве подлизаться к отцу и целиком завладеть его вниманием ей не было равных. И это происходило вовсе не потому, что она готовилась к карьере актрисы. Скорее всего она страдала комплексом Электры – женским вариантом эдипова комплекса.

Мы постоянно боролись за любовь и внимание отца, но побеждала всегда Мадонна. Несмотря на то, что она была уже совсем большой, она постоянно забиралась к отцу на колени. На Пасху она требовала, чтобы никто больше не брал голубую краску для раскрашивания яиц, и отец всегда шел у нее на поводу. В день конфирмации Мадонна захотела получить особое платье и получила его. При любом удобном случае она норовила устроиться поближе к отцу и оттеснить всех остальных.

Никто из нас не понимал, почему отец так снисходителен к Мадонне. Вспоминая это и глядя на фотографию сестры без грима, я понимаю: она всегда была очень похожа на мать. Это сходство одновременно мучило и очаровывало отца. Да и само имя сестры – Мадонна – укрепляло эмоциональную связь между отцом и дочерью.