Текст книги "Любовь и другие слова (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Сейчас: Вторник, 3 октября

Эллиот все еще не видел меня.

Он ждет своего напитка возле бара эспрессо, наклонив голову и глядя вниз. В море людей, общающихся с миром через изолированные смартфоны, Эллиот читает книгу.

Есть ли у него вообще телефон? Для любого другого человека это был бы абсурдный вопрос. Но только не для него. Одиннадцать лет назад он у него был, но это был телефон, доставшийся ему от отца, и такой раскладной телефон, который требовал, чтобы он три раза нажал на клавишу '5', если хотел набрать букву 'Л'. Он редко использовал его в качестве чего – то другого, кроме пресс – папье.

– Когда ты видела его в последний раз? – спрашивает Сабрина.

Я смотрю на нее, нахмурив брови. Я знаю, что она знает ответ на этот вопрос, по крайней мере, в общих чертах. Но выражение моего лица расслабляется, когда я понимаю, что сейчас она не может сделать ничего другого, кроме как завязать разговор; я превратилась в немую маньячку.

– Мой выпускной год в школе. Новый год.

Она вздрагивает, обнажая зубы. – Точно.

Какой – то инстинкт срабатывает, какая – то энергия самосохранения заставляет меня подняться и встать со стула.

– Прости, – говорю я, глядя вниз на Сабрину и Вив. – Я собираюсь уйти.

– Конечно. Да. Конечно.

– Я позвоню в эти выходные? Может быть, мы сможем погулять в парке 'Золотые ворота'.

Она все еще кивает, как будто мое роботизированное предложение – это даже отдаленная возможность. Мы обе знаем, что у меня не было выходных с тех пор, как я начала ординатуру в июле.

Стараясь двигаться как можно незаметнее, я перекидываю сумку через плечо и наклоняюсь, чтобы поцеловать Сабрину в щеку.

– Я люблю тебя, – говорю я, вставая, и жалею, что не могу взять ее с собой. Она тоже пахнет ребенком.

Сабрина кивает в ответ, а потом, пока я смотрю на Вив и ее пухлый маленький кулачок, она оглядывается через плечо и замирает.

По ее позе я понимаю, что Эллиот увидел меня.

– Эм…, – говорит она, оборачиваясь и поднимая подбородок, как будто я должна взглянуть. – Он идет.

Я копаюсь в своей сумке, стараясь выглядеть чрезвычайно занятой и отвлеченной. – Я пойду полетаю, – бормочу я.

– Мейс?

Я замираю, держась одной рукой за ремешок сумки, опустив глаза в пол. Как только я слышу его голос, меня пронзает ностальгическая дрожь. Он был высоким и писклявым, пока не сломался. Он бесконечно получал дерьмо о том, какой он носатый и плаксивый, а потом, в один прекрасный день, Вселенная посмеялась в последний раз, подарив Эллиоту голос, похожий на теплый, насыщенный мед.

Он снова произносит мое имя – на этот раз без прозвища, но тише: – МейсиЛеа?

Я поднимаю глаза и – в порыве, над которым, я уверена, буду смеяться до самой смерти – поднимаю руку и машу ею, предлагая яркое – Эллиот! Привет!

Как будто мы случайные знакомые с первого курса.

Знаете, как будто мы встретились однажды в поезде из Санта – Барбары.

Когда он откидывает свои густые волосы с глаз в жесте неверия, который я видела миллион раз, я поворачиваюсь и протискиваюсь сквозь толпу на тротуар. Я бегу трусцой в неправильном направлении, пока не поймаю свою ошибку на полпути через квартал и не обернусь. Два длинных шага в обратную сторону, голова опущена, сердце колотится, и я врезаюсь прямо в широкую грудь.

– О! Простите! – пролепетала я, прежде чем подняла глаза и поняла, что натворила.

Руки Эллиота обхватывают мои плечи, удерживая меня в нескольких сантиметрах от него. Я знаю, что он смотрит на мое лицо, ожидая, что я встречу его взгляд, но мои глаза застряли на его адамовом яблоке, а мысли – на воспоминаниях о том, как я смотрела на его шею, скрытно, часами, пока мы читали вместе в комнате.

– Мейси. Серьезно? – тихо говорит он, имея в виду тысячу вещей.

Серьезно, это ты?

Серьезно, почему ты только что убежал?

Серьезно, где ты был последние десять лет?

Часть меня хочет, чтобы я была человеком, который может просто пройти мимо, убежать и притвориться, что этого никогда не было. Я могла бы вернуться на BART, сесть на Muni и поехать в больницу, и погрузиться в напряженный рабочий день, справляясь с эмоциями, которые, честно говоря, гораздо больше и достойнее, чем эти.

Но другая часть меня ожидала именно этого момента на протяжении последних одиннадцати лет. Облегчение и страдание пульсируют в моей крови. Я хотела видеть его каждый день. Но также я никогда не хотела видеть его снова.

– Привет. – Я наконец – то поднимаю на него глаза. Я пытаюсь сообразить, что сказать; моя голова полна бессмысленных слов. Это буря черного и белого.

– Ты…? – начинает он, задыхаясь. Он все еще не отпустил меня. – Ты переехала сюда?

– В Сан – Франциско.

Я наблюдаю, как он рассматривает мою форму, мои уродливые кроссовки. – Врач?

– Да. Ординатор.

Я робот.

Его темные брови приподнимаются. – Так что ты делаешь здесь сегодня?

Боже, какое странное начало. Но когда перед тобой гора, думаю, стоит начать с одного шага к самой прямой точке впереди. – Я встречалась с Сабриной за кофе.

Он сморщил нос в до боли знакомом выражении непонимания.

– Моя соседка по комнате в колледже, – уточняю я. – Она живет в Беркли.

Эллиот немного сдувается, напоминая мне, что он не знает Сабрину. Раньше нас беспокоило, когда между обновлениями проходил месяц. Теперь же между нами годы и целые жизни, неизвестные друг другу.

– Я звонил тебе, – говорит он. – Миллион раз. А потом номер сменился.

Он проводит рукой по волосам и беспомощно пожимает плечами. И я понимаю. Весь этот гребаный момент настолько сюрреалистичен. Даже сейчас непонятно, что мы позволили этому расстоянию случиться. Что я позволила этому случиться.

– Я знаю. У меня, гм, новый телефон, – неубедительно говорю я.

Он смеется, но это не особенно радостный звук. – Да, я так и думал.

– Эллиот, – говорю я, преодолевая ком в горле при упоминании его имени, – прости. Мне действительно нужно бежать. Мне скоро нужно быть на работе.

Он наклоняется так, что оказывается на одном уровне с моим лицом. – Ты шутишь? – Его глаза расширились. – Я не могу просто встретить тебя у Сола и сказать: – Привет, Мейси, как дела, – а потом ты пойдешь на работу, я пойду на работу, и мы не будем разговаривать еще десять долбаных лет.

И вот оно. Эллиот никогда не умел играть на поверхности.

– Я не готова к этому, – тихо признаю я.

– А тебе нужно готовиться ко мне?

– Если я к кому и должна готовиться, так это к тебе.

Это попадает ему туда, куда я и хотела – прямо в яблочко уязвимого ядра, – но как только он вздрагивает, я жалею об этом.

Проклятье.

– Просто дай мне минутку, – просит он, притягивая меня к краю тротуара, чтобы мы не мешали постоянному потоку пассажиров. – Как ты? Как давно ты вернулась? Как Дункан?

Вокруг нас мир словно замирает.

– Я в порядке, – говорю я механически. – Я переехала обратно в мае. – Меня выбивает из колеи его третий вопрос, и мой ответ выходит дрожащим: – И… папа умер.

Эллиот слегка отступает назад. – Что?

– Да, – говорю я, голос сбивается. Я ошеломлена этим, пытаюсь переписать историю, перемонтировать тысячи синапсов в своем мозгу.

Каким – то образом мне удается вести этот разговор, не потеряв рассудок, но если я простою здесь еще две минуты, все ставки будут сделаны. Эллиот прямо здесь, спрашивает о папе, я сплю всего два часа, а впереди меня ждет восемнадцатичасовой день… Мне нужно убираться отсюда, пока я не расплавилась.

Но когда я поднимаю на него глаза, я вижу, что лицо Эллиота – это зеркало того, что происходит в моей груди. Он выглядит опустошенным. Он единственный, кто мог бы так выглядеть после того, как узнал о смерти отца, потому что он единственный, кто мог бы понять, что это сделало со мной.

– Дункан умер? – Его голос звучит густо от эмоций. – Мейси, почему ты мне не сказала?

Святые угодники, это огромный вопрос.

– Я… – начала я и покачала головой. – Мы не были на связи, когда это случилось.

Тошнота подкатывает от желудка к горлу. Какое уклонение. Какое невероятное уклонение.

Он качает головой. – Я не знал. Мне так жаль, Мейс.

Я даю себе еще три секунды, чтобы посмотреть на него, и это как еще один удар по нутру. Он – мой человек. Он всегда был моим человеком. Моим лучшим другом, моим доверенным лицом, возможно, любовью всей моей жизни. И я провела последние одиннадцать лет, будучи злой и самодовольной. Но в конце концов, он проделал в нас дыру, и судьба разорвала ее.

– Я пойду, – говорю я в резком порыве неловкости. – Хорошо?

Прежде чем он успевает ответить, я разбегаюсь и бегу по улице в сторону станции BART. Все время, пока я иду на скорости, и на протяжении всего грохочущего пути обратно под заливом, мне кажется, что он рядом, позади меня или на сиденье в следующем вагоне.

Тогда: Пятница, 11 октября

Пятнадцать лет назад

Вся семья Петропулосов была на своем дворе, когда мы подъехали в фургоне для переезда два месяца спустя. Фургон был заполнен только наполовину, потому что мы с папой оба думали на стойке проката, что у нас будет больше вещей, чтобы взять их с собой. Но в итоге мы купили в комиссионном магазине только столько мебели, чтобы было где спать, есть и читать, и не более того.

Папа называл это 'мебельным хворостом'. Я этого не понимала.

Может быть, если бы я позволила себе подумать об этом несколько секунд, я бы и подумала, но единственной мыслью за все девяносто минут езды было то, что мы едем в дом, который мама никогда не видела. Да, она хотела, чтобы мы это сделали, но она не выбирала его, она его не видела. В этой реальности было что – то ужасно кислое. Папа по – прежнему ездил на своем грохочущем старом зеленом 'Вольво'. Мы по – прежнему жили в том же доме на Роуз – стрит. Все предметы мебели в нем стояли еще при жизни мамы. У меня была новая одежда, но мне всегда казалось, что мама выбрала ее благодаря какому – то божественному вмешательству, когда мы ходили по магазинам, потому что папа приносил мне самые большие и мешковатые вещи, и неизменно какая – нибудь сочувствующая продавщица прибегала с охапкой более подходящей одежды и заверениями, что да, это то, что сейчас носят все девочки, и нет, не волнуйтесь, мистер Соренсен.

Выбравшись из фургона, я поправила рубашку на поясе шорт и уставилась на команду, собравшуюся на нашей гравийной дорожке. Первым я заметила Эллиота – знакомое лицо в толпе. Вокруг него стояли еще трое мальчиков и двое улыбающихся родителей.

Видение этой лопающейся от натуги семьи, ожидающей помощи, только усилило боль, пробивающуюся из груди к горлу.

Мужчина – так явно отец Эллиота, с густыми черными волосами и заметным носом – побежал вперед, протягивая руку, чтобы пожать папе руку. Он был ниже отца всего на пару дюймов – большая редкость.

– Ник Петропулос, – сказал он, повернувшись, чтобы пожать мою руку. – Вы, должно быть, Мейси.

– Да, сэр.

– Зовите меня Ник.

– Хорошо, мистер…. Ник. – Я никогда в жизни не представляла, как можно называть родителей по имени.

Усмехнувшись, он обернулся к папе. – Подумал, что тебе не помешает помощь в разгрузке всего этого.

Папа улыбнулся и сказал со своей фирменной простотой: – Очень мило с твоей стороны. Спасибо.

– А еще я подумал, что моим мальчикам не помешало бы немного потренироваться, чтобы они не били друг друга весь день. – Мистер Ник протянул толстую волосатую руку и указал. – Вон там вы увидите мою жену, Дину. Мои мальчики: Ник – младший, Джордж, Андреас и Эллиот.

Трое крепких парней – и Эллиот – стояли у подножия наших ступенек и смотрели на нас. По моим прикидкам, им всем было около пятнадцати – семнадцати лет, кроме Эллиота, который так сильно отличался от своих братьев, что я не была уверена, сколько ему лет. Их мать, Дина, была грозной – высокая и кривоногая, но с улыбкой, от которой на ее щеках появлялись глубокие дружелюбные ямочки. За исключением Эллиота, который был похожим на своего отца, все ее сыновья были похожи на нее. Сонноглазые, с ямочками, высокие.

Милые.

Рука отца обхватила меня за плечи, притягивая ближе. Я гадала, был ли это защитный жест или он тоже чувствовал, насколько вялой казалась наша крошечная семья по сравнению с ним.

– Я не знал, что у вас четверо сыновей. Думаю, Мейси уже познакомилась с Эллиотом? – Папа посмотрел на меня в поисках подтверждения.

В периферийном зрении я видела, как Эллиот неловко переминается на ногах. Я хитро ухмыльнулась. – Да, – сказала я, добавив своим лучшим тоном 'Кто это делает?': – Он читал в моей комнате.

Мистер Ник отмахнулся от этого. – В день дня открытых дверей, я знаю, знаю. Скажу честно, этот ребенок любит книги, и эта комната была его любимым местом. Его приятель Такер приходил сюда по выходным, но теперь его нет. – Посмотрев на отца, он добавил: – Семья поднялась и переехала в Цинциннати. Винная страна в Огайо? Вот дерьмо, да? Но не волнуйся, Мейси. Этого больше не случится. – Улыбаясь, он последовал за стоическим маршем отца вверх по ступенькам. – Мы жили по соседству последние семнадцать лет. Мы были в этом доме тысячу раз. – Под его рабочим ботинком скрипнула ступенька, и он нахмурился. – Эта всегда была проблемой.

Даже в моем возрасте я видела, как это повлияло на осанку отца. Он был покладистым парнем из метро, но непринужденное знакомство мистера Ника с имуществом сразу же придало его позвоночнику жесткость мачо.

– Я могу это исправить, – сказал папа нехарактерно глубоким голосом, опираясь на скрипучую ступеньку. Желая заверить меня, что каждая крошечная проблема будет устранена, он тихо добавил: – Я тоже не в восторге от входной двери, но ее достаточно легко заменить. И все остальное, что вы увидите, скажите мне. Я хочу, чтобы все было идеально.

– Папа, – сказала я, легонько подталкивая его, – все и так идеально. Хорошо?

Пока мальчики Петропулоса спускались к грузовику, папа возился со своими ключами, отыскивая нужный на кольце, усеянном ключами от других дверей, от нашей другой жизни в семидесяти трех милях отсюда.

– Я не уверен, что нам понадобится для кухни, – пробормотал папа, обращаясь ко мне. – И, наверное, предстоит ремонт…

Он посмотрел на меня с неуверенной улыбкой и открыл входную дверь. Я все еще оценивала широкое крыльцо, которое заворачивало в сторону, скрывая какой – то неизвестный вид на густые деревья за боковым двором. Мои мысли были заняты гоблинами и рысканьем по лесу в поисках наконечников стрел. Может быть, когда – нибудь мальчик поцелует меня в этом лесу.

Может быть, это будет один из мальчиков Петропулосов.

Моя кожа вспыхнула румянцем, который я скрыла, пригнув голову и отпустив волосы вперед. На сегодняшний день моей единственной влюбленностью был Джейсон Ли в седьмом классе. Зная друг друга с детского сада, мы танцевали под одну песню на весеннем празднике, а потом неловко расстались и больше никогда не разговаривали. Очевидно, я прекрасно ладила на уровне друзей почти со всеми, но добавьте сюда легкую романтическую химию, и я превратилась в судорожного робота.

Мы создали эффективную линию из рук, передающих коробки, и быстро опустошили грузовик, оставив мебель более крупным телам. Мы с Эллиотом взяли по коробке с надписью 'Мейси', чтобы отнести наверх. Я последовала за ним по длинному коридору и вошла в светлую пустоту своей спальни.

– Можешь просто поставить это в угол, – сказала я. – И спасибо.

Он посмотрел на меня и кивнул, поставив коробку на пол. – Это книги?

– Да.

Бросив крошечный взгляд в мою сторону, чтобы убедиться, что все в порядке, Эллиот поднял крышку коробки и заглянул внутрь. Он вытащил книгу сверху. Pay It Forward.

– Ты читала это? – спросил он с сомнением.

Я кивнула, взяла у него любимую книгу и положила ее на пустую полку внутри шкафа.

– Она хорошая, – сказал он.

Удивленная, я подняла на него глаза и спросила: – Ты тоже это читал?

Он кивнул и бессознательно сказал: – Я плакал.

Потянувшись, он взял другую книгу и провел пальцем по обложке. – Эта тоже хорошая. – Его большие глаза смотрели на меня. – У тебя хороший вкус.

Я уставилась на него. – Ты много читаешь.

– Обычно по книге в день.

Мои глаза расширились. – Ты серьезно?

Он пожал плечами. – Люди приезжают на отдых на Русскую реку и часто оставляют здесь свои книги для чтения на каникулах, когда уезжают. Библиотека получает тонну, и у меня есть договоренность с Сью: Я получаю право первым на новые пожертвования, если только забираю их в понедельник и возвращаю в среду. – Он сдвинул очки на переносицу. – Однажды она получила шесть новых книг от семьи, которая приехала на неделю, и я прочитал их все.

– Ты прочитал их все за три дня? – спросила я. – Это безумие.

Эллиот нахмурился, сузив глаза. – Ты думаешь, я лгу?

– Я не думаю, что ты лжешь. Сколько тебе лет?

– Четырнадцать, на прошлой неделе.

– Ты выглядишь моложе.

– Спасибо, – сказал он категорично. – Я как раз этого и добивался. – Он выдохнул, смахнув волосы со лба.

Из моего горла вырвался смех. – Я не это имела в виду.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Тринадцать. Мой день рождения – восемнадцатого марта.

Он приподнял свои очки. – Ты в восьмом классе?

– Да. А ты?

Эллиот кивнул. – То же самое. – Он оглядел пустое пространство, осматриваясь. – Чем занимаются твои родители? Они работают в городе?

Я покачала головой, пожевав губу. Сама того не осознавая, я действительно наслаждалась разговором с кем – то, кто не знал, что я осталась без матери, не видел меня разбитой и сырой после ее потери. – Мой отец владеет компанией в Беркли, которая импортирует и продает керамику ручной работы, предметы искусства и прочее. – Я не добавила, что все началось с того, что он начал импортировать прекрасную керамику своего отца, и она продавалась как сумасшедшая.

– Круто. А что насчет твоей…

– Чем занимаются твои родители?

Он сузил глаза от моей вспышки, но все равно ответил. – Моя мама работает на полставки в дегустационном зале в Жабьей Лощине. Мой отец – городской дантист…

Городской дантист. Единственный дантист? Наверное, я не понимала, насколько мал Халдсбург, пока он не сказал это. В Беркли в четырех кварталах от школы было три стоматологических кабинета.

– Но он работает только три дня в неделю, и ты, наверное, можешь сказать, что он не любит стоять на месте. Он делает все по городу, – сказал Эллиот. – Помогает на фермерском рынке. Помогает с операциями на нескольких винодельнях.

– Да, вино здесь в большом ходу, не так ли? – Пока он говорил об этом, я поняла, сколько виноделен мы проехали по дороге сюда.

– Вино – это то, что на ужин, – сказал Эллиот со смехом.

И тут, прямо в эту секунду, мне показалось, что мы выпили что – то легкое.

Мне не было легко уже три года. У меня были подруги, которые перестали знать, как со мной разговаривать, или уставали от моей угрюмости, или были настолько сосредоточены на парнях, что у нас больше не было ничего общего.

Но потом он все испортил: – Твои родители развелись?

Я втянула воздух, странно обидевшись. – Нет.

Он наклонил голову и наблюдал за мной, не говоря ни слова. Ему не нужно было указывать на то, что оба раза, когда я приезжала в этот город, я приезжала без матери.

Спустя время я выдохнула. – Моя мама умерла три года назад.

Эта правда разнеслась по комнате, и я поняла, что мое признание безвозвратно изменило что – то между нами. Простыми вещами я больше не была: его новой соседкой, девушкой, потенциально интересной, а также потенциально неинтересной. Теперь я была девушкой, навсегда испорченной жизнью. Со мной нужно было обращаться осторожно.

Его глаза расширились за толстыми линзами. – Серьезно?

Я кивнула.

Жалела ли я о том, что не рассказала ему? Немного. В чем смысл уикенда, если я не могу убежать от единственной правды, которая, казалось, останавливала мое сердцебиение каждые несколько минут?

Он опустил взгляд на свои ноги, запутался в нитке на шортах. – Я не знаю, что бы я сделал.

– Я все еще не знаю, что делать.

Он замолчал. Я никогда не знала, как вернуть разговор после темы о мертвой матери. И что было хуже: завести разговор с родственником – чужаком, как сейчас, или завести его дома с человеком, который знал меня всю жизнь и больше не знал, как говорить со мной без ложной яркости или сиропного сочувствия?

– Какое твое любимое слово?

Испугавшись, я подняла на него глаза, не уверенная, что правильно его расслышала. – Мое любимое слово?

Он кивнул, водрузив очки на нос и быстро, с практической точностью, скорчил гримасу, которая в течение одной секунды придала ему сердитый, а затем удивленный вид. – У тебя тут семь коробок с книгами. Дикая догадка подсказывает мне, что ты любишь слова.

Наверное, я никогда не задумывалась о том, что у меня есть любимое слово, но теперь, когда он спросил, мне понравилась эта идея. Я позволила своим глазам потерять фокус, пока думала.

– Ранункулюс, – сказала я через мгновение.

– Что?

– Ранункулюс. Это разновидность цветка. Это такое странное слово, но цветы такие красивые, мне нравится, как это неожиданно.

Они были любимыми для моей мамы, я не сказала.

– Это довольно девчачий ответ.

– Ну, я и есть девушка.

Он не сводил глаз со своих ног, но я знала, что не представляла себе того отблеска интереса, который я увидела, когда сказала про ранункулюсы. Наверняка он ожидал, что я скажу 'единорог', 'маргаритка' или 'вампир'.

– А что насчет тебя? Какое твое любимое слово? Держу пари, это вольфрам. Или, например, амфибия.

Он причудливо улыбнулся и ответил: – Срыгивать.

Сморщив нос, я уставилась на него. – Это отвратительное слово.

Это заставило его улыбнуться еще шире. – Мне нравятся в нем твердые согласные звуки. Оно вроде как звучит именно так, как и означает.

– Ономатопея?

Я наполовину ожидала, что из невидимого динамика в стене зазвучит откровенная музыка, судя по тому, как Эллиот уставился на меня, раздвинув губы и медленно спустив очки с носа.

– Да, – сказал он.

– Я не полная идиотка, знаешь ли. Тебе не нужно так удивляться, что я знаю какие – то большие слова.

– Я никогда не считал тебя идиоткой, – тихо сказал он, посмотрел в сторону коробки и достал еще одну книгу, чтобы передать мне.

Долгое время после того, как мы вернулись к нашему медленному, неэффективному методу распаковки книг, я чувствовала, что он смотрит на меня, крошечные вспышки украдкой.

Я притворялась, что не замечаю.