Текст книги "Королевское чудовище"

Автор книги: Кристина Кашор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Глава двадцать восьмая

По пробуждении ее ожидало лицо Музы и ощущение, что по рукам бьют отбойными молотками.

– Миледи, – серьезно сказала Муза, – в жизни не испытывала такого облегчения. Как вы себя чувствуете?

– Руки болят, – хрипло каркнула она.

– Да, вы их обморозили, миледи. Но не беспокойтесь. Здешние жители их отогрели и забинтовали и хорошо о вас позаботились.

Память вернулась к Файер, заполнив окружающее пространство. Она отвернулась от Музы.

– Мы искали вас с той минуты, как вас схватили, миледи, – продолжила Муза. – Мы потеряли время, пойдя по ложному следу, ведь принцесса Ханна не видела, кто на нее напал, на людях, которых мы убили, не было опознавательных знаков, а вашу бабушку и стражей зеленого дома опоили прежде, чем они успели понять, что происходит. Мы понятия не имели, где искать, миледи, а король с принцем и принцессой были уверены, что это дело рук леди Маргды, но командир через посланников сообщил, что не думает так, и только когда один из стражников смог смутно припомнить, что поблизости шнырял мальчишка с красным глазом, мы начали подозревать, что на самом деле произошло. До Каттера мы добрались вчера. Вы себе не представляете, как мы испугались, миледи, обнаружив, сгоревший дотла дом и неизвестно чьи обуглившиеся тела.

– Я зажгла огонь для Арчера. Он мертв, – глухо ответила Файер.

Муза была поражена. Файер это почувствовала и тут же поняла, что Муза сочувствует Миле, а не беспечному лорду, отцу ее ребенка. Для Музы это была просто еще одна смерть, смерть человека, который был известен ей лишь дурными выходками.

Файер оттолкнула чувства Музы.

– Мы пошлем весть о лорде Арчере в Половодный форт, командующему, миледи, – наконец сказала Муза. – Все будут так рады узнать, что с вами все хорошо. Рассказать вам, как идут дела у командующего на войне?

– Нет, – ответила Файер.

Рядом с ней появилась женщина с миской супа и мягко сказала:

– Леди надо поесть.

Муза встала со стула, чтобы женщина могла сесть. Она была пожилая, со светлым морщинистым лицом и глубокими желто-карими глазами. Выражение ее лица немного менялось в мерцающем свете огня, горящего посреди каменного пола; дым от него поднимался к потолку и выходил наружу сквозь трещину наверху. Файер узнала ощущения от нее. Эта бабушка была одной из тех, кто спас ей жизнь, поделившись жаром собственного тела.

Женщина покормила Файер супом с ложки, тихо бормоча и ловя капельки, стекавшие по подбородку. Файер согласилась принять эту доброту и этот суп, потому что они исходили от женщины, которая не хотела говорить о войне, никогда не видела Арчера и могла принять ее скорбь легко, без сложных рассуждений.

Настало кровотечение, и путешествие пришлось отложить. Она спала, старалась не думать и очень мало говорила. Наблюдала, как живут люди в темноте этих подземных пещер, нищие, едва выживающие зимой, но обогретые кострами и тем, что они называли очагом земли, который здесь был совсем близко к поверхности и согревал их полы и стены. Они объясняли устройство очага стражникам и поили Файер лечебными снадобьями.

– Как только вам будет можно, – говорила Муза, – мы перевезем вас к военным целителям в Половодный форт, миледи. На юге война идет неплохо. Когда мы последний раз видели командующего, он был полон надежд и страшно целеустремлен. Принцесса Клара и принц Гаран с ним. На севере война тоже полным Ходом. Король Нэш поехал туда после празднества, а Третье, Четвертое и большинство вспомогательных войск вместе с королевой Роэн и лордом Брокером встретили его там. Леди Маргда сбежала из дворца на следующий же день после празднества, миледи. Был пожар и сражения в коридорах, и в суматохе ей удалось удрать. Предположительно, она попыталась добраться до Мраморного плато, но королевское войско уже перекрыло дороги.

Файер закрыла глаза, стараясь перенести тяжесть всех этих бессмысленных, ужасных новостей. Она не хотела ехать в Половодный форт, но понимала, что нельзя оставаться здесь дальше и быть обузой для этих гостеприимных людей. А еще подумала, что военные целители могли бы взглянуть на ее ладони. Она сама их еще не видела, но они явно распухли, бесполезно висели и болели под бинтами так, как будто сама боль росла на концах рук вместо кистей.

Она старалась не думать, что будет, если целители скажут ей, что руки не спасти.

Было еще кое-что, о чем она старалась не думать, хотя обычно ей это не удавалось – воспоминание о событии, произошедшем – неужели месяцы назад? – перед планированием празднества, перед тем даже, как Арчер нашел вино Мидогга в погребе капитана Харта. Файер допрашивала пленных весь день напролет, бесконечно, а Арчер иногда наблюдал. И один из пленников, с особенно злым языком, рассказывал о высоком лучнике с безупречным прицелом, насильнике, которого держали в темницах Накса лет двадцать назад. О Джоде. И Файер обрадовалась, потому что наконец-то узнала имя и нрав своего затуманенного лучника.

В тот день она не подумала о том, что около двадцати лет назад Накс лично выбрал из своих темниц самого жестокого из заключенных и послал его на север изнасиловать жену Брокера. Единственным добрым последствием всего этого было рождение Арчера.

Допрос закончился тем, что Арчер ударил пленника по лицу. В тот день Файер решила, что все дело в его грязном языке.

И возможно, так и было. Файер теперь никогда не узнает, в какой момент Арчер начал подозревать, кем был Джод. Арчер не раскрыл ей свои мысли и страхи. Ведь Файер только что разбила его сердце.

Когда настал день отъезда, ее стражники – теперь девятнадцать человек, потому что Милы с ними не было, – завернули ее во множество одеял и аккуратно примотали ладони к телу, чтобы они были в тепле. Ее посадили к Нилу в седло, а когда Нил залез следом и уселся сзади, нетуго привязали к нему. Ехали медленно, а Нил был сильным и внимательным, но все равно было страшно полностью довериться чужому чувству равновесия.

А потом, со временем, движение стало убаюкивать. Файер откинулась на Нила, сняла с себя всякую ответственность и уснула.

Серая в яблоках лошадь, разлученная с Файер и наткнувшаяся на людей из скал, на стражей и девятнадцать боевых коней, повела себя как совершенно дикая. Она цокала тут и там по скалам вокруг теплого камня, пока Файер приходила в себя, и удирала, стоило кому-нибудь появиться, не давала надеть на себя уздечку, отвести в стойло под землей и вообще приблизиться. Но она не хотела и оставаться, когда увидела, что Файер увозят. Стоило отряду двинуться на восток, как лошадь осторожно последовала за ним, держась все время на безопасном расстоянии.

Сражения южного фронта велись на суше и в пещерах между землями Гентиана, Половодным фортом и Крылатой рекой. Командующий мог выигрывать или проигрывать сражение, но сам форт всегда оставался под королевским контролем. Стоящий на высоком утесе и окруженный стенами почти до самых крыш, он служил и штабом, и больницей.

Клара выбежала к ним, как только они прошли в ворота. Она стояла у лошади Нила, пока стражники отвязывали Файер, спускали ее на землю и разворачивали одеяла. Клара плакала, и когда она обняла Файер и поцеловала ее в лицо, стараясь не прикоснуться к поврежденным рукам, Файер безвольно приникла к ней. Если бы только она могла обнять эту женщину, которая горевала об Арчере и носила под сердцем его ребенка. Если бы только она могла влиться в нее.

– Ох, Файер, – наконец сказала Клара, – мы с ума сходили от волнения. Бриган сегодня уезжает на северный фронт. Для него будет таким облегчением увидеть тебя живую перед отъездом.

– Нет, – сказала Файер, внезапно отпрянув от Клары, и удивилась собственному чувству. – Клара, я не хочу его видеть. Скажи, что я желаю ему удачи, но я не хочу его видеть.

– Эээ, – озадаченно протянула Клара. – Что ж. Ты уверена? Потому что я не знаю, как его останавливать, когда он вернется из туннелей и узнает, что ты тут.

Туннели. Файер почувствовала, как в груди нарастает паника.

– Мои руки, – сказала она, переключая внимание на более самодостаточную боль. – У кого-нибудь из целителей есть минутка ими заняться?

Пальцы ее правой руки, розоватые, распухшие, были покрыты волдырями и похожи на кусок сырой курицы. Файер устало разглядывала их, борясь с тошнотой, пока не почувствовала, что целительница обрадовалась их виду.

– Обещать рановато, – сказала она, – но у нас есть повод надеяться.

Она очень, очень нежно намазала руку Файер мазью, не туго забинтовала ее и размотала другую руку, напевая.

Два последних пальца на левой руке Файер были черными и выглядели мертвыми от кончиков до конца второй фаланги.

Уже не напевая, целительница спросила, правда ли, что она слышала, будто Файер была отличной скрипачкой.

– Ну, – сказала женщина, – все, что мы сейчас можем сделать, это смотреть и ждать.

Она дала Файер таблетку и микстуру, нанесла мазь и забинтовала руку.

– Сидите здесь, – сказала она и выскочила из маленькой темной комнаты, где в очаге горел дымный огонь, а окна были закрыты ставнями, чтобы сохранять тепло.

Файер смутно припомнила, что было время, когда ей лучше удавалось игнорировать вещи, на которые бесполезно было тратить нервы. Когда-то она была хозяйкой положения, а не сидела, унылая и несчастная, на диагностических столах, пока ее стражники в полном составе стояли вокруг, глядя на нее с сочувственной тоской.

И тут она почувствовала приближение Бригана, огромную движущуюся волну эмоций: озабоченность, облегчение, уверенность – все слишком сильное, Файер не могла вынести такой напор. Она начала задыхаться, тонуть. Когда он вошел в комнату, она соскользнула со стола и убежала в угол.

«Нет, – послала она ему мысль. – Я не хочу, чтобы ты был здесь. Нет».

– Файер, – сказал он. – Что случилось? Пожалуйста, скажи.

«Пожалуйста, уйди. Пожалуйста, Бриган, я тебя умоляю».

– Оставьте нас, – тихо сказал Бриган страже.

«Нет! Они мне нужны!»

– Останьтесь, – сказал Бриган тем же тоном, и стража, к этому моменту уже выработавшая устойчивость к удивлению, развернувшись, втянулась обратно в комнату.

«Файер, – подумал Бриган. – Я сделал что-то, что прогневило тебя?»

«Нет. Да, да, сделал, – подумала она в метаниях. – Тебе никогда не нравился Арчер. Тебе наплевать, что он погиб».

«Это неправда, – подумал он с твердой убежденностью. – Я по-своему уважал Арчера, и, кроме того, это неважно, потому что ты его любишь, а я люблю тебя, и твоя скорбь приносит скорбь мне. В смерти Арчера нет ничего, кроме печали».

«Вот поэтому ты и должен уйти, – подумала она. – Во всем этом нет ничего, кроме печали».

У двери послышался шум и грубый голос:

– Командующий, мы готовы.

– Иду, – бросил Бриган через плечо. – Ждите меня снаружи.

Человек ушел.

«Уходи, – подумала Файер. – Не заставляй их ждать».

«Я не оставлю тебя вот так», – подумал он.

«Я не буду на тебя смотреть, – подумала она, неуклюже прижимая к стене свои забинтованные ладони. – Я не хочу видеть твои новые боевые шрамы».

Он подошел к ней в угол все с тем же упрямым и спокойным ощущением. Прикоснулся рукой к ее правому плечу и склонил лицо к ее левому уху. Щетина у него была жесткой, а лицо холодным, и все ощущение от него было таким болезненно знакомым, и внезапно она приникла к нему, неуклюже обхватив его левую руку, скованную доспехами и кожей, и обернув ее вокруг себя.

– Это у тебя новые шрамы, – сказал он очень тихо, чтобы только она могла слышать.

– Не уходи, – сказала она. – Пожалуйста, не уходи.

– Я отчаянно хочу остаться. Но ты знаешь, что я должен.

– Я не хочу тебя любить, если ты умрешь, – заплакала она, зарываясь лицом в его руку. – Я не люблю тебя.

– Файер, – сказал он. – Сделай кое-что для меня. Пошли мне весточку на северный фронт, чтобы я знал, как ты тут.

– Я не люблю тебя.

– Значит, не пошлешь?

– Нет, – сказала она растерянно. – Да. Пошлю. Но…

– Файер, – перебил он мягко, начиная выпутываться из ее объятий. – Чувствуй, что чувствуешь. Я…

Еще один голос, резкий от нетерпения, перебил от двери:

– Командир! Лошади запряжены.

Бриган обернулся к человеку и выругался с таким ожесточением, какого Файер никогда раньше не слышала. Человек в смятении удрал.

– Я люблю тебя, – очень спокойно сказал Бриган ей в спину. – Надеюсь, в грядущие дни для тебя будет утешением знать это. Все, о чем я прошу тебя, – постарайся есть, Файер, и спать, как бы ты себя ни чувствовала. Ешь и спи. И пришли мне весточку, чтобы я знал, как ты. Скажи мне, если нужно прислать тебе что-нибудь или кого-нибудь.

«Береги себя. Береги себя», – послала она ему мысль, когда он вышел из здания и вместе со своими воинами с грохотом проскакал в ворота.

Какое глупое и пустое напутствие для кого угодно и где угодно.

Глава двадцать девятая

Файер решила, что человеку без рук в Половодном форте делать нечего. Клара была занята военачальниками Бригана и непрерывным потоком гонцов, Гаран же вообще редко показывался, а когда появлялся, то хмурился в своей обычной манере. Файер избегала их так же, как избегала лазарета, где бесконечными рядами лежали и мучились раненые воины.

Ей было запрещено выходить за пределы укрепления, и она проводила время в двух местах: в спальне, где с ней жили Клара, Муза и Марго, – там она притворялась спящей каждый раз, стоило Кларе войти, потому что та задавала слишком много вопросов об Арчере, – и на тщательно охраняемой крыше форта, где она стояла в теплом плаще с капюшоном, хорошенько спрятав руки под мышками, и общалась с серой пятнистой лошадью.

Кобыла – а Файер теперь достаточно оправилась, чтобы понимать, что это кобыла, – жила на скалах к северу. Она отбилась от отряда Файер, когда он подходил к форту, и, несмотря на увещевания конюха, не соглашалась пойти на конюшни с другими лошадьми. Файер не позволила усмирять кобылу снадобьями и сама отказалась заманивать ее в заточение. Конюх воздевал руки к небу от досады. Кобыла, очевидно, оказалась очень ценной, но он был по уши в заботах о раненых лошадях, слетевших подковах и порванной боевой упряжи, и у него не было времени на строптивицу.

Так что она жила на свободе в скалах, ела то, что ей оставляли или, если не оставляли, находила сама, и приходила повидать Файер каждый раз, когда та звала ее. Ее чувства были странными и дикими, а сознание потрясало своей цельностью; Файер могла коснуться его и повлиять на него, но так и не могла до конца его понять. Место этой лошади было в скалах, в одиночестве, на свободе, и она могла при необходимости проявить норов.

И все же от нее исходила и любовь, странным образом привязывающая. Лошадь совершенно не собиралась оставлять Файер.

Они проводили время на виду друг у друга, их чувства соприкасались с помощью силы Файер. Лошадь была прекрасна – мягкие серые пятнышки и круги на шкуре, грива и хвост – длинные и густые, спутанные, темно-серые, как сланец. Глаза у нее были голубые.

Файер хотелось бы, чтобы ей разрешили выйти из форта. Она хотела бы уйти к лошади, на скалы, залезть ей на спину и унестись туда, куда лошадь сама пожелает скакать.

Однажды утром, когда она лежала, свернувшись калачиком, под одеялами, заставляя себя игнорировать жжение в руках и притворяясь спящей, в спальню промаршировал Гаран. Он встал над ней и сообщил без предисловий:

– Вставай, Файер, ты нам нужна.

Сказано это было беззлобно, но и на просьбу не походило. Файер моргнула, поднимая на него взгляд.

– У меня руки не двигаются.

– То, что нам от тебя нужно, не требует рук.

Файер закрыла глаза:

– Вы хотите, чтобы я кого-то допросила. Извини, Гаран. Я недостаточно хорошо себя чувствую.

– Ты бы лучше себя чувствовала, если бы встала и прекратила хандрить, – прямо сказал Гаран. – В любом случае ты нам нужна не для допросов.

Файер разозлилась:

– Ты не впустил Арчера в свое сердце. Тебе наплевать, что случилось.

Гаран отвечал запальчиво:

– Ты не можешь заглянуть в мое сердце, или не говорила бы таких глупостей. Я не выйду из комнаты, пока ты не встанешь. Тут рукой подать до фронта, а у меня достаточно забот и без того, чтобы смотреть, как ты чахнешь, словно самовлюбленный подросток. Ты хочешь, чтобы я однажды послал письмо Бригану, Нэшу и Брокеру с сообщением, что ты умерла ни от чего? Мне дурно становится из-за тебя, Файер, и, пожалуйста, если ты не встанешь ради себя, то встань хотя бы ради меня. Я умирать не тороплюсь.

Файер села на постели примерно в середине этой впечатляющей речи и теперь, открыв глаза, увидела. Кожа Гарана блестела от пота. Он тяжело дышал и казался еще более исхудавшим, если это возможно. На лице его застыла боль. Файер потянулась к нему, встревожившись, и жестом предложила сесть. Когда он опустился на кровать, она пригладила его волосы своей забинтованной в кулек рукой и помогла ему успокоить дыхание.

– Ты похудела, – наконец сказал он, недовольно глядя на нее. – И у тебя в глазах это жуткое пустое выражение, от которого мне хочется схватить тебя и потрясти.

Файер снова провела рукой по его волосам и тщательно подобрала слова, найдя такие, от которых не хотелось бы плакать.

– Я не то чтобы хандрила, – сказала она. – Я не ощущаю связи с собой, Гаран.

– Твоя сила не убыла, – сказал он. – Я ее чувствую. Ты сразу меня успокоила.

Она задумалась, возможно ли это – обладать такой силой и одновременно быть разбитой внутри на кусочки и дрожать, все время дрожать.

Снова оглядела его. Вид у него был совсем неважный. Слишком уж много он держал на своих плечах.

– Так для чего я вам нужна?

– Могу я просить тебя облегчить боль тех, кто умирает здесь, в форте?

Лечили в форте в огромном помещении на первом этаже, которое в мирное время было обиталищем пятисот воин. В окнах не было стекол, поэтому ставни держали закрытыми, чтобы сохранить тепло, исходящее от каминов вдоль стен и от костра в середине, дым от которого неровно поднимался к открытому дымоходу в потолке, ведшему через все этажи на крышу и в небо.

Помещение было полутемное, воины стонали и вскрикивали, все пропахло кровью, дымом и чем-то приторным, что заставило Файер остановиться на пороге. Слишком похоже на один из ее кошмаров. Она просто не могла этого сделать.

Но потом она увидела человека, лежащего на спине на одной из кроватей. Нос и уши у него были такими же черными, как ее пальцы, и на груди лежала единственная рука, второй не было вовсе – только культя, завернутая в марлю. Он сжимал зубы и дрожал в лихорадке, и Файер двинулась к нему, не в силах бороться с состраданием.

От одного только взгляда на нее его паника, казалось, утихла. Файер села на край кровати и посмотрела ему в глаза, чувствуя, что он изнурен, но боль и страх не дают ему отдохнуть. Она убрала чувство боли, успокоила страх. Помогла ему заснуть.

Вот так Файер и стала постоянным обитателем целительской; ей даже лучше, чем снадобьям, удавалось унять боль, а целительская вечно была полна самых разных видов боли. Иногда хватало просто посидеть с воином, чтобы успокоить его, а иногда, например, если из кого-то вынимали стрелу или оперировали без обезболивания, требовалось большее. В некоторые дни ее сознание было в нескольких местах одновременно, успокаивая самую сильную боль, пока сама она перемещалась по рядам пациентов, распустив волосы и выискивая взглядом глаза лежащих на кроватях мужчин и женщин, которым становилось не так страшно от одного того, что они ее увидели.

Ей было удивительно, как легко разговаривать с умирающими или с теми, кто уже не выздоровеет, или с теми, кто потерял друзей и боялся за свои семьи. Раньше она думала, что больше боли в ней уже не может поместиться. Но теперь вспомнила, как однажды сказала Арчеру, что любовь нельзя измерять, и поняла, что то же самое касается боли. Боль может подниматься ввысь, а потом, когда уже вроде бы достигнет предела, разливаться вширь и вытекать через край, прикасаться к другим людям и смешиваться с их болью. И расти, но каким-то образом становиться не такой гнетущей. Она думала, что заточена в темницу вдали от обычных человеческих жизней, полных чувств; но не замечала, как много людей сидит в этой темнице вместе с ней.

Она наконец-то стала впускать туда Клару. Рассказала Кларе то, чего требовала кларина скорбь: как все случилось.

– Он умер один, – тихо сказала она Кларе.

– И, – добавила Клара так же тихо, – умер, думая, что подвел тебя. Ведь к тому времени он должен был знать об их замысле выкрасть тебя, как ты думаешь?

– Он точно по крайней мере подозревал, – сказала Файер, осознавая, когда история развернулась в словах между ними, сколько всего она не знала. Попытки заполнить пробелы одновременно причиняли боль и успокаивали ее, как мазь, которую целители втирали в ее больные руки. Она никогда не узнает, что он чувствовал, когда его застрелил собственный отец. Могло бы случиться все иначе, если бы она была внимательнее, яростнее добивалась, чтобы он остался? Если бы годы назад она не позволила ему полюбить ее так сильно; если бы Арчер, какова ни была сила его духа и глубина привязанности, хоть раз сумел полностью победить власть ее чудовищной красоты?

– Еще, наверное, мы никогда не узнаем, что за человек на самом деле был Джод, – сказала Клара, когда Файер тихо поделилась всеми этими мыслями. – Конечно, мы знаем, что он был преступником, – продолжила она здраво, – и жестоким подонком, он заслужил смерть, даже если он был дедом моего ребенка. – Она фыркнула и бросила в сторону: – Ну и дедушки у этого малыша. Но я хочу сказать, мы никогда не узнаем, убил бы Джод своего сына, если бы не был одержим этим жутким мальчишкой, которого ты сбросила в ущелье, и правильно сделала. Надеюсь, он сдох в ужасной агонии, напоровшись на острую скалу.

С Кларой Файер в эти дни было неожиданно хорошо. Беременность сделала ее еще красивее, чем когда-либо. Пятый месяц, волосы стали гуще и шелковистей, кожа светилась; ее обычную целеустремленность теперь подпитывала свежая жизненная сила. Она была настолько живой, что Файер иногда было больно стоять рядом. Но в то же время Клара злилась на то, на что надо, и была отчаянно честной. А еще – носила под сердцем ребенка Арчера.

– Лорд Брокер – тоже дедушка твоего ребенка, – мягко сказала Файер. – И есть еще две бабушки, которых нечего стыдиться.

– Да в любом случае, – сказала Клара, – если судить себя по родителям и дедам, то и самим впору бросаться на острые скалы.

«Да, – мрачно подумала Файер про себя. – Это недалеко от истины».

Оставаясь одна, она неизбежно начинала думать о доме, вспоминать. Выходя на крышу навестить кобылицу, она отбивалась от мыслей о Малыше, который был далеко, в Столице, и скорее всего недоумевал, почему она его оставила и вернется ли когда-нибудь.

По ночам, когда Файер боролась со сном, Кансрел и Арчер сменялись в ее кошмарах. Кансрел с разорванной глоткой внезапно превращался в Арчера, и тот смотрел на нее злобно, как всегда смотрел Кансрел. Или иногда она заманивала Арчера, а не Кансрела, на смерть, или заманивала их вместе, или Кансрел убивал Арчера или насиловал его мать, а Арчер находил и убивал его. Что бы ни случалось, кто бы из мертвых ни умирал снова в ее снах, она просыпалась с тем же чувством безжалостной скорби.

С северного фронта пришли известия, что Бриган посылает Нэша в Половодный форт. Брокер и Роэн последуют за ним.

Гаран был возмущен.

– Я еще понимаю прислать сюда Нэша вместо себя, – сказал он. – Но зачем отделываться от всех стратегов? Следом он пришлет сюда Третье и Четвертое и пойдет на войско Мидогга в одиночку.

– Должно быть, там становится опасно для всех, кто не может сражаться, – сказала Клара.

– Если там опасно, пускай так и скажет.

– Так он уже сказал, Гаран. Что, по-твоему, он имеет в виду, когда говорит, что даже в лагере редко можно поспать? Или ты думаешь, воины Мидогга занимают наших допоздна застольями и танцами? Ты последний отчет читал? Пару дней назад воин из Третьего напал на собственный отряд и убил троих сослуживцев, прежде чем его самого прикончили. Мидогг пообещал его семье целое состояние, если он сменит сторону.

Работая в целительской, Файер не могла оставаться в неведении относительно происходящего в битвах и на войне. И понимала, что несмотря на искореженные тела, которые медики каждый день приносили из туннелей, несмотря на трудности с поставками продовольствия южным лагерям и доставкой раненых в госпиталь, с починкой оружия и доспехов, несмотря на еженощные костры, на которых сжигали мертвых, на юге война, по общему мнению, шла хорошо. Здесь, в Половодном форте, война состояла из стычек верховых или пеших, засад в пещерах, быстрых набегов и отступлений. Воины Гентиана, которыми командовали мидогговы пиккийские военачальники, были плохо организованы. Воины Бригана, напротив, были прекрасно вымуштрованы и знали свои обязанности в любой ситуации, даже в хаосе туннелей. Бриган, уезжая, предсказал, что пройдет всего несколько недель и случится какой-нибудь значительный прорыв.

Но на северном фронте война шла на плоской равнине к северу от города, где хитрость и стратегия мало что давали. Местность и видимость обеспечивали сражение с полной выкладкой до самой темноты. Почти каждая битва заканчивалась отступлением королевской стороны. Воины у Мидогга были просто звери, и Мидогг с Маргдой были с ними; к тому же снег и лед не облегчали жизнь лошадям. Слишком часто воины сражались пешими, и тогда становилось заметно, что королевское войско сильно уступает в количестве. Очень медленно, но Мидогг продвигался к городу.

И конечно, именно туда поехал Бриган, потому что Бриган всегда был там, где дела идут хуже всего. Наверное, ему нужно было там быть, чтобы произносить вдохновляющие речи и вести отряды в наступление, ну или что там командиры делают на войне. Ей противно было, что он так хорош в чем-то настолько печальном и бессмысленном. Если бы только он, ну, или кто-нибудь еще догадался бросить меч на землю и сказать: «Хватит! Это глупый способ решать, кому править!» И ей все больше казалось, пока кровати в целительской заполнялись и пустели и снова заполнялись, что из-за этих сражений мало что останется тому, кто будет править. Королевство уже развалилось на куски, и теперь война дробила их на еще более мелкие.

Кансрелу это понравилось бы. Бессмысленное разрушение было ему по вкусу. Мальчишке, наверное, тоже понравилось бы.

Арчер придержал бы свое мнение – от нее, по крайней мере, зная, как она все это презирает. И что бы он ни думал, он бы все равно храбро сражался за Деллы.

Как сражаются Бриган и Нэш.

Когда передовая стража Нэша въехала в ворота, Файер, стыдясь самой себя, спотыкаясь и совершенно не в силах сдержаться, сбежала на крышу.

«Красавица-лошадь, – с мольбой воззвала она к своей подруге. – Красавица-лошадь, я не могу этого вынести. Я выдержу Арчера и Кансрела, если надо, но не это. Пускай он уедет. Почему все мои друзья – воины?»

Через некоторое время, когда Нэш поднялся на крышу в поисках ее, она не преклонила колен вместе со своими стражниками и часовыми на крыше. Она осталась стоять к Нэшу спиной, не отводя взгляд от лошади, ссутулившись, будто защищаясь от его присутствия.

– Леди Файер, – сказал он.

«Ваше величество. Со всем уважением я молю вас, уйдите».

– Конечно, миледи, если вы так хотите, – сказал он мягко. – Но сперва я обещал передать вам около сотни посланий с северного фронта и из города – от моей матери, вашей бабушки, Ханны, Брокера и Милы, это только для начала.

Файер представила себе послание Брокера: «Я виню тебя в смерти моего сына». Послание Тесс: «Ты по глупости испортила свои прекрасные руки, так ведь, миледи, внучка?» Послание от Ханны: «Ты бросила меня здесь одну».

«Хорошо, – послала она мысль Нэшу. – Передавайте мне послания, если так нужно».

– Ну, – немного растерянно начал Нэш, – они посылают свою любовь, конечно. И свою горькую скорбь по Арчеру, и облегчение, что вы живы. И Ханна особо просила передать, что Пятныш выздоравливает. Миледи… – король прервался. – Файер, – поправился он. – Почему ты согласна разговаривать с моей сестрой и братьями, но не со мной?

Она огрызнулась: «Если Бриган сказал, что мы разговаривали, он лицемерил».

Нэш помолчал.

– Он так не говорил. Видимо, я его неправильно понял. Но ты ведь говорила с Кларой и Гараном.

«Клара и Гаран не воины. Они не умрут», – подумала она для него, но, подумав, тут же поняла, что это не причина. Ведь Гаран может умереть от болезни, а Клара – родами. Тесс – от старости, Брокер и Роэн – если на них нападут во время путешествия, а Ханна может упасть с лошади.

– Файер…

«Пожалуйста, Нэш, пожалуйста. Не заставляй меня думать о причинах, просто оставь в покое. Прошу!»

Это его обидело. Он повернулся, чтобы уйти, но потом остановился и обернулся снова.

– Еще кое-что. Твоя лошадь на конюшне.

Файер в недоумении бросила взгляд на скалы, где серая лошадь топтала копытами снег. Она послала свое замешательство Нэшу.

– Разве ты не говорила Бригану, чтобы он прислал твою лошадь? – спросил он.

Файер повернулась кругом на месте и впервые взглянула прямо на него. Статный и бравый, на губе – новый тоненький шрам, плащ скрывает кольчугу и кожаные доспехи.

– Ты ведь не про Малыша говоришь? – спросила она.

– А, точно, – ответил он, – Малыш. В общем, Бриган подумал, что он тебе нужен. Он внизу.

Файер бросилась бежать.

Она так много плакала с тех пор, как нашла тело Арчера, плакала из-за ничтожнейшей мелочи, и всегда слезы беззвучно катились по ее лицу. Но, увидев, как Малыш, спокойный, тихий, с его вечно лезущей в глаза челкой, прижался к перекладине стойла, чтобы дотянуться до нее, Файер заплакала совсем по-другому. Казалось, она вот-вот задохнется от силы рыданий, скрутивших ее, или что-то внутри нее разорвется.

Муза, встревожившись, вошла в стойло следом за ней и гладила по спине, пока она прижималась к шее Малыша, пытаясь отдышаться. Нил подавал платки. Толку не было. Она никак не могла перестать плакать.

«Это моя вина, – снова и снова повторяла она Малышу. – Ох, Малыш, это все я виновата. Я должна была умереть, а не Арчер. Арчер не должен был умирать».

Через очень долгое время Файер доплакалась до того, что поняла: это не ее вина. И тогда поплакала еще немного – просто от горя, потому что Арчера больше нет.

Она проснулась, не от кошмара, и, проснувшись, ощутила, что укутана в теплое одеяло и лежит, прижавшись к теплой, мерно дышащей спине Малыша.

За дверцей стойла кто-то тихо разговаривал с Музой и другими стражниками. Этим кем-то был король.

Паника уже прошла, ее место заняла странная, умиротворенная пустота. Файер приподнялась и провела рукой по прекрасному округлому боку коня и по тем местам, где шерсть росла неровно из-за шрамов, оставленных хищными птицами. Сознание Малыша дремало, сено у его морды шевелилось от дыхания. В свете факелов конь казался темной глыбой. Он был совершенен.