Текст книги "Искусство французского поцелуя"

Автор книги: Кристин Хармел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

В дверях, сжав кулаки, стоял Гейб. Меня охватил ужас – и я внезапно протрезвела. Гейб смотрел не на меня: он испепелял взглядом Гийома. Я медленно повернулась к нему и увидела знакомую самодовольную ухмылку.

– О, Гейб, я тебя не ждал, – весело сказал он, как будто нас застали за чаем, игрой в бридж или еще чем-то столь же безобидным.

Я обернулась к Гейбу – тот окончательно взбесился. Он бросил взгляд на меня, потом снова уставился на Гийома.

– Вранье! Полчаса назад ты звонил в мой номер и просил подойти. Мне даже ключ доставили!

– Что?!

Я резко повернулась к Гийому – выражение лица у него было немного виноватое и вместе с тем самодовольное. Гейб пристально смотрел на меня. Он хотел что-то сказать, но лишь покачал головой и стиснул зубы. У него было такое грустное лицо, что я чуть не провалилась под землю.

– Гейб… – начала я.

Он только еще раз посмотрел на меня, развернулся и быстро вышел из номера.

– Гейб! – позвала я, вставая и глядя ему вслед.

Увы, в ответ он с размаху хлопнул дверью. Я несколько секунд смотрела в темный коридор, чувствуя себя раздавленной.

Я медленно повернулась к Гийому. Ухмылка наконец исчезла с его лица. Могу поклясться, он выглядел виноватым.

– Что с тобой такое?! – прошипела я.

– Ничего, Эмма. – Он пожал плечами и отмахнулся, как будто я приняла его поступок слишком близко к сердцу. – Не волнуйся так.

Моя грудь разрывалась от злости… или от спиртного?

– Какой же ты кретин! – крикнула я и бухнула свой стакан на журнальный столик.

Стекло треснуло, но мне было плевать. Бросив на Гийома последний яростный взгляд, я вскочила и вылетела из номера. В коридоре я осмотрелась по сторонам: Гейб уже ушел.

Вернувшись к себе, еще немного пьяная и пристыженная, я сразу позвонила вниз и попросила соединить меня с номером Гейба. Он не взял трубку. Я набирала его три раза, после чего оператор, не скрывая раздражения, предположила, что джентльмен, вероятно, куда-то вышел. Но куда?

Проверив, в кармане ли ключи, я выбежала из номера и поехала в вестибюль, мысленно подгоняя лифт. Двери открылись как раз в ту секунду, когда Гейб шел к выходу из отеля, волоча за собой чемодан на колесиках.

– Гейб! – в отчаянии крикнула я, растолкав толпу, которая ждала лифта. – Подожди!

Но он даже не сбавил шаг. И не оглянулся. Я бросилась следом и поймала его у самых дверей.

– Гейб, куда ты? – спросила я.

Мне было неловко от того, что в моем голосе так ясно слышится отчаяние.

– На вокзал, – не глядя на меня, буркнул он.

С улицы подошел носильщик, чтобы взять у Гейба чемодан.

– Куда вам будет угодно, сэр? – вежливо осведомился он с легким поклоном.

– К терминалу «Евростар», и поскорее, – сухо ответил Гейб.

– Сейчас же вызову вам такси, сэр.

Носильщик поспешно удалился.

– Гейб, мне так жаль, – затараторила я, от страха сбиваясь и проглатывая окончания, – пожалуйста, посмотри на меня! Прошу тебя, Гейб!

Наконец он нехотя смерил меня взглядом, при этом лицо у него было каменное.

– Гейб, мне очень-очень жаль! – снова запричитала я – Ты все не так понял!

– Слушай, меня это не касается. Хочешь поразвлечься со своим клиентом – пожалуйста. В конце концов, какая женщина устоит перед рок-звездой?

– Гейб, этот поцелуй ничего не значил! – лепетала я – Клянусь!

Он покачал головой. Тут подъехало такси, и к нам снова подошел носильщик.

– Конечно. Поцелуи вообще ничего не значат.

– В каком смысле? – спросила я.

Гейб не ответил.

Носильщик понес его чемодан к машине, и Гейб двинулся следом. – Подожди! – вскричала я, лихорадочно придумывая, как его остановить. – Тебе нельзя уезжать, завтра будет еще один концерт!

Гейб горько рассмеялся.

– О Гийоме Рише я знаю все, что нужно.

Он сел в машину и захлопнул за собой дверь. Носильщик пялился на нас, но мне было плевать.

– Гейб… – взмолилась я.

– Эмма, я приехал на презентацию только ради тебя.

Его слова будто копьем пронзили мое сердце.

– Мне так жаль… – шепнула я.

– Нет, это мне очень жаль, – отворачиваясь, сказал Гейб. – Я должен был сразу догадаться.

Он назвал водителю адрес, и машина тронулась. Гейб ни разу не оглянулся.

Глава 17

Я боялась, что умру прямо на месте. Я рухнула на землю: голова раскалывалась, лицо горело от стыда. Носильщик смотрел на меня, как на сумасшедшую.

В эту минуту подъехало другое такси, из которого вышла сияющая Поппи с обворожительным блондином. Он обнимал ее за плечо, а она хихикала. Выйдя из машины, они опустили глаза и увидели меня.

– Эмма! – Поппи остановилась как вкопанная и начала было улыбаться, но потом сообразила, что случилось неладное – хотя бы потому, что я сидела, скрючившись, на тротуаре. – Эмма… – Она опустилась рядом на одно колено, – Что такое?

Я покачала головой и, хоть и прикусила нижнюю губу, разрыдалась – не знаю, от стыда ли, от чувства потери или от выпитого шампанского. Ясно было одно: я сидела на тротуаре перед одним из лучших отелей Лондона, рядом с подругой и человеческим воплощением ее куклы вуду.

– Ох, господи, Эмма! – озабоченно воскликнула Поппи, обнимая меня и внимательно разглядывая мое лицо – Что стряслось? В чем дело?

Я подняла глаза на ее спутника – предположительно Даррена – и вспыхнула.

– Простите, – сказала я ему и обратилась к Поппи: – И ты меня прости. Не хватало только испортить тебе вечер.

– Нет-нет, что ты! – прощебетала она, гладя меня по голове.

Даррен смотрел на нас с тревогой, но без раздражения или злости. Поппи медленно встала и что-то ему шепнула. Он кивнул.

– Поеду-ка я домой, – с напускным весельем сказал Даррен. Я хотела возразить, но он потряс головой. – Нет-нет, уже поздно. Мы с Поппи увидимся завтра.

– Эмма, кстати, это Даррен.

Я выдавила улыбку и встала на ноги, чувствуя себя идиоткой. Даррен твердо пожал мою руку. Это тронуло и одновременно смутило меня, поскольку я только что опиралась рукой об асфальт и вдобавок размазывала слезы по мокрому лицу.

– Приятно познакомиться, – сказала я.

– Мне тоже, – учтиво ответил Даррен. Можно было подумать, я выгляжу совершенно нормально. – Поппи много о вас рассказывала.

– Э-э… спасибо, – пробормотала я, взглянув на подругу.

Даррен снова улыбнулся, пошептался о чем-то с Поппи, сел в такси, помахал нам напоследок и уехал.

– Извини, пожалуйста, что испортила тебе свидание, – простонала я, как только машина скрылась из виду.

– Чепуха, – твердо ответила Поппи, – Пойдем внутрь, расскажешь мне, что случилось.

Она обняла меня за плечи и повела в номер, где мы устроились на моей кровати.

– Кажется, я все испортила, Поппи, – объявила я, когда она принесла мне носовые платки и стакан воды. Она распахнула глаза, но промолчала. – У Гийома будут невнятности с UPP, я потеряла Гейба… Что же теперь делать?!

Я выложила ей все, что произошло вечером: сперва провалился мой план с выливанием шампанского в цветочный горшок, потом обиженный Гейб укатил из отеля, хлопнув дверцей такси.

– Эмма, почему же ты сразу не рассказала о своих чувствах к Гейбу Франкёру? – спросила Поппи, выслушав меня.

– Я и сама о них не знала, пока мы не пошли вместе кататься на роликах. Или знала, но не хотела себе признаваться. Влюбляться в журналистов не очень-то профессионально.

– Да ладно, мы ведь живем в Париже. Это Город Любви! Здесь трудно сдерживать свои чувства.

Я покачала головой.

– В любом случае, я все испортила. Самое ужасное, что в UPP теперь могут невзлюбить Гийома. Понятия не имею, что напишет Гейб, но наверняка он подложит нам свинью. И отчасти будет прав.

Я попыталась сморгнуть навернувшиеся на глаза слезы – вид у меня и без того был жалкий. Поппи положила руку на мое плечо.

– Ты ни в чем не виновата, Эмма, – ласково сказала она. – Во-первых, Гейб необязательно станет пакостить. А даже если и станет, это ведь вина Гийома, а не твоя, так?

Я помолчала.

– Нет. Я поступила неразумно. Я позволила своим личным проблемам помешать работе и ужасно сглупила с Гийомом. Нельзя было с ним пить… Это было очень-очень глупо с моей стороны. А тут еще Гейб вошел… – Я умолкла и закрыла глаза. Проглотила слюну. – Теперь он возненавидит Гийома, напишет о нем плохую статью… и все из-за меня!

– Так, а вот это действительно глупости, – строго проговорила Поппи.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Ты хотела как лучше. И вообще, Гийом нарочно все подстроил, правда, я не понимаю зачем. Ему так нравится себе вредить, что ты здесь вряд ли поможешь.

Я задумалась над ее словами. А ведь действительно, очень странно, что Гийом позвонил Гейбу, когда я пришла, и попросил его прийти через тридцать минут. Зачем ему это понадобилось? И с какой стати он поцеловал меня, если знал, что вот-вот придет журналист, в которого я влюблена? Неужели он хотел меня подставить? Эта мысль меня напугала и огорчила.

– Виновата я или нет, – наконец проговорила я, – не удивлюсь, если Гейб в следующей статье размажет Гийома по стенке. А это обязательно скажется на нас. На твоей фирме. – У меня было ощущение, что я все поставила под удар и теперь ничего нельзя исправить, – Я так виновата, Поппи. Боюсь, я больше не достойна этой работы.

Всю ночь я не спала, ворочалась, размышляя о Гейбе, его статье и о том, что будет с агентством Поппи.

Утром я встала, включила компьютер и с некоторым облегчением увидела, что за последние сутки Гейб ничего не написал. Конечно, я немного успокоилась, но, с другой стороны, это лишь оттягивало неизбежное. В каком-то смысле я бы предпочла, чтобы все закончилось разом, лучше одна катастрофа, чем несколько дней напряженного затишья перед бурей.

Завтрак для прессы на следующий день устроили в большом зале на втором этаже. Это была просторная комната с высокими сводчатыми потолками и гладкими стенами цвета сурового полотна. Когда репортеры – за исключением Гейба – заняли свои места и начали беззаботно болтать, многочисленные официанты принялись подавать им воду, апельсиновый сок, кофе и чай, заодно подкладывая выпечку в переполненные корзинки. За пятнадцать минут они обслужили практически всех.

После завтрака, во время которого Гийом то и дело бросал на меня виноватые взгляды, он исполнил а капелла «Charlotte, Je T'Aime» [26]26
  Я люблю тебя, Шарлотта (фр.).


[Закрыть]– песню о любви, не вошедшую в альбом. Пресса была в восторге. Затем он спел под гитару «Город света», и народ аплодировал ему стоя. Когда Гийом сыграл последние аккорды, мы с Поппи переглянулись и улыбнулись. За два дня нашими стараниями Гийом завоевал любовь сотни журналистов, которым вообще-то платили за скептицизм. Нам чудом удалось невозможное.

Попрощавшись со всеми репортерами, мы наконец-то закрыли двери зала, и я со вздохом привалилась к стене.

– Все прошло идеально! – с улыбкой сказала Поппи и озабоченно на меня посмотрела. – Ты как?

Я натянуто улыбнулась.

– Хорошо. Ты права, все прошло отлично.

Как раз в эту секунду в зал протиснулся Гийом. Я лихорадочно стала искать пути к отступлению, но, увы, других дверей не было, как и гостей, с которыми можно было поболтать о регби, косметике или крикете.

Поппи положила руку мне на спину.

– Спокойно, – тихо проговорила она.

Я кивнула, собираясь с духом.

– Эмма, – пристыженно сказал Гийом. – Прости меня, пожалуйста. Я так виноват.

Я прямо чувствовала, как Поппи сверлит его злобным взглядом.

– Все хорошо, – пробормотала я и отмахнулась.

Скорей бы он ушел!

Поппи шагнула вперед.

– Не хорошо! – с жаром выпалила она, сердито подбоченившись. – Не смей говорить ему, что все хорошо, Эмма! Он тебя подставил!

Гийом смешался.

– В свое оправдание могу сказать только одно: я хотел насолить Гейбу, а не тебе.

– Ты совсем спятил?! – не выдержала Поппи – Вздумал уничтожить свою карьеру до того, как она началась?

Гийом ей не ответил и обратился ко мне:

– Я… э-э… не знал, что он так сильно тебе нравится. Мне очень жаль.

Его слова меня просто убили. Отлично! Гийом не только разрушил мои отношения с Гейбом, он еще и думает, что я смертельно влюблена в журналиста, которого он отпугнул!

– Все нормально, Гийом, – неловко ответила я, мечтая, чтобы он исчез. Как ни досадно, этого не произошло. – Гейб не так уж мне нравился.

От лжи остался горький осадок, но выбора у меня не было.

На следующее утро мой мир рухнул.

Уехав из Парижа еще вечером, мы с Поппи пришли на работу пораньше, чтобы посмотреть отзывы о презентации.

На первый взгляд они были прекрасные. В «Бостон гЛОуб» опубликовали лестный биографический очерк о Гийоме, в котором говорилось, что его музыка «подобна французскому вину: мягкая, вкусная и создана для того, чтобы дарить хорошее настроение». В «Нью-Йорк таймс» писали, что Гийом – актер, автор песен, певец и плейбой – первый настоящий представитель Возрождения XXI века. В «Лондон миррор» вышла передовица с громким заголовком: «Принц Уильям, берегись! В городе завелся новый холостяк!»

Увы, была одна огромная загвоздка: о прошедшей презентации от UPP – ни слова.

– Габриель не сдал статью, – сказала Поппи, листая сайты, и в ужасе поглядела на меня – Он не сдал статью!

– Ну, лучше пусть никакой статьи не будет, чем разгромная, – выдавила я, пытаясь во всем найти плюсы.

Поппи долго на меня смотрела и наконец воскликнула:

– Да, но ведь тут вообще ничего нет! Это означает, что «KMG» напрасно вбухала в презентацию кучу денег – в двухстах газетах по всему миру о ней не напишут.

Я охнула. У меня внутри все перевернулось.

– Точно…

В этом смысле даже плохие новости были лучше, чем их полное отсутствие.

Зазвонил телефон, и Поппи рассеянно сняла трубку, в которой заговорили так громко, что услышала даже я. Через несколько секунд Поппи положила телефон на место и побледнела.

– Звонила Вероник… Она вызывает нас к себе. Немедленно.

– Ох, Поппи… какой ужас… прости меня!

Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться.

– Пока ничего страшного не случилось. Может, Вероник хочет похвалить нас за прекрасные статьи в сегодняшних газетах.

Через пятнадцать минут мы подошли ко входу в «KMG», и нас тут же проводили в кабинет Вероник. Она приветствовала нас кивком и предложила сесть, а сама скрестила руки на груди и целую вечность переводила взгляд с меня на Поппи и обратно.

– Поппи, – наконец сказала она спокойным голосом, – ты знаешь, сколько «KMG» потратила на эту презентацию?

Поппи нервно сглотнула.

– Да, мэм. Очень много.

– Верно. А известно ли тебе, зачем мы потратили столько денег?

Поппи снова сглотнула.

– Чтобы раскрутить Гийома? – неуверенно предположила она.

– Да. И потому что ты убедила нас в необходимости презентации.

Моя подруга откашлялась и тихо пролепетала:

– В газетах вышли замечательные статьи…

– В «Бостон глоуб», «Нью-Йорк тайме» и «Лондон миррор»… – подключилась я.

Вероник покосилась на меня, как на досадную помеху, затем снова перевела взгляд на Поппи.

– Сегодня, когда я пришла на работу, у меня возник вопрос: почему о Гийоме Рише нет ни слова в сотнях га зет, которые, как ты меня уверяла, непременно о нем напишут.

Наступила мертвая тишина. Поппи взглянула на меня, потом на Вероник. Еще раз нервно откашлялась.

– Я могу объяснить…

– Нет нужды, – резко перебила ее Вероник, подняв руку. – Я сама нашла ответ на этот вопрос. Узнав о вашей недоработке, я спросила себя: «Почему? Почему более чем в двухстах газетах нет ни слова о презентации? Ведь Поппи мне обещала».

– Вероник, я…

– Не перебивай, – снова подняв руку, сказала та. Меня замутило, и я вжалась в спинку стула, мечтая вовсе исчезнуть под обивкой. – Словом, я сделала несколько звонков и обнаружила, что заметки отсутствуют в тех газетах, которые получают информацию от UPP. «Как же так? – спросила я себя. – Ведь в списках приглашенных был репортер из UPP.

– Вероник, я… – снова попыталась объясниться Поппи.

– Дай мне закончить, – ледяным тоном оборвала ее Вероник. – Я еще раз просмотрела список и увидела: да, действительно, от UPP должен был приехать некий Габриель Франкёр. Согласно документам, он зарегистрировался и пробыл в гостинице все выходные. «Что ж, – подумала я, – возможно, ему не понравилась музыка». Поэтому я позвонила начальнику парижского бюро UPP, чтобы все выяснить.

– Позвонила? – тихо переспросила Поппи и смертельно побледнела. Я еще больше вжалась в спинку, чувствуя себя самым ужасным человеком на свете.

– Позвонила. И знаешь, что мне сказали?

Поппи не ответила. Она сидела, молча уставившись на Вероник. Та быстро взглянула на меня. Я вспыхнула но попыталась сделать невинное лицо.

– Мне сказали, что этому репортеру, Габриелю Франкёру, нравится музыка Гийома. До сих пор именно он писал о нем все статьи. Однако на презентации что-то случилось, и мистер Франкёр уехал раньше времени, а начальству сказал, что больше не сможет беспристрастно писать о Гийоме.

– О нет, – пролепетала я.

Вероник строго посмотрела на меня.

– Mais oui. Его редактор тоже сначала ничего не понял и был очень расстроен: UPP потратили кругленькую сумму, чтобы отправить на презентацию одного из лучших своих репортеров. Мало того, агентство уже анонсировало будущую статью в газетах по всему миру, чтобы там подготовили место в колонках светских новостей. Поэтому редактор все-таки добился от Габриеля объяснений.

Мы с Поппи тревожно переглянулись.

Вероник, злобно сверкая глазами, продолжала:

– Мистер Франкёр сказал только одно: между ним и агентом по рекламе из «KMG» что-то произошло. Что именно, он не уточнил, однако инцидент более чем серьезный. Он временно отказался писать музыкальные обзоры и добровольно перевелся в отдел некрологов.

Вероник умолкла и оглядела нас с Поппи. Я была готова провалиться под землю.

– Кто-нибудь из вас объяснит мне, в чем дело? На презентации вы были единственными агентами по рекламе от «KMG».

Поппи хотела что-то сказать, но Вероник налетела на нее с новыми обвинениями.

– Считаю должным отметить, – процедила она, – что вы испортили наши отношения с одним из самых влиятельных информационных агентств мира.

– Все не так ужасно… – тихо проговорила Поппи. Вероник перестала усмехаться и нахмурилась.

– Не тебе решать, что ужасно, а что нет для «KMG». Это решаю я. А вы – всего лишь наемные сотрудники.

Поппи униженно замолчала. Мое сердце обливалось кровью: я никогда не видела подругу такой раздавленной. Надо было срочно что-то предпринять.

– Вероник… – тихо начала я, и та обратила на меня пылающий взгляд. – Поппи здесь ни при чем. Во всем виновата я. И ради справедливости надо заметить, что Поппи вообще ни в чем нельзя винить. Она проделала огромную работу – далеко не каждый музыкальный проект получает такое освещение в печати. Это колоссальный труд. Презентация прошла успешно, пусть о ней и не написали в UPP.

– Наша компания вложила в нее столько денег не ради того, чтобы все рухнуло из-за какой-то личной ссоры между агентом по рекламе… – она бросила злой взгляд на Поппи, – и журналистом!

– Это я во всем виновата, Вероник.

Та снова посмотрела на меня. Я собралась с духом и сказала:

– Агент по рекламе – это я, а не Поппи.

– Не надо… – выдавила моя подруга. Я покачала головой.

Вероник свирепо уставилась на меня и тихим голосом сказала:

– Продолжайте.

Я перевела дыхание.

– Я позволила себе непрофессиональное поведение с Габриелем Франкёром. Между ним и Гийомом произошел конфликт, который я не смогла уладить. Это полностью моя вина.

Вероник долго молчала.

– Ясно, – наконец проронила она.

Мы с Поппи переглянулись.

Вероник опустила глаза и некоторое время сидела неподвижно, как будто медитировала. Затем подняла взгляд на меня.

– Надеюсь, к вечеру ваше заявление об уходе будет на моем столе.

Поппи охнула.

– Вероник, в этом нет необходимости!

– А тебе, – Вероник повернулась к Поппи, – я даю последний шанс, за твои прежние заслуги перед «KMG». Надеюсь, впредь ты не станешь нанимать агентов, которые могут рискнуть нашей репутацией. Это непростительно.

– Но…

– Уйдет либо Эмма, либо вы обе, – перебила ее Вероник.

– Все нормально, Поппи, – тихо сказала я и, прежде чем подруга успела ответить, обратилась к Вероник: – К концу дня вы получите мое заявление. Еще раз извините.

Словно во сне, я встала и быстро вышла за дверь, чтобы никто не увидел, как я плачу.

Глава 18

Не знаю, с чем было сложнее расставаться: с Парижем – городом, в который я влюбилась, или с Поппи – подругой, которой я теперь доверяла.

Она без конца рассыпалась в извинениях и обещала, что попытается образумить Вероник. Но я знала, что сама все испортила, и не хотела причинять Поппи еще больше вреда. Ее карьера и без того висела на волоске, а потеря такого клиента, как Гийом Риш, будет для нее полным крахом. Я бы ни за что на это не пошла – и так уже натворила дел. Поппи выручила меня из беды, а я в благодарность чуть не лишила ее работы. Конечно, она все время твердила, что я не виновата, но я-то думала иначе: я совершила непростительную глупость.

Осознав, что ее уговоры не заставят меня изменить решение, Поппи сдалась и начала прощаться. Она каждый вечер водила меня в разные рестораны (возможно, отчасти для того, чтобы убедить меня остаться во Франции). Но никакие парижские crкpes complиtes, coq au vin и crиme brыlйe не смогли бы меня удержать. Поппи даже перестала донимать меня своей теорией французского поцелуя. Не знаю, сделала она это из жалости ко мне или так ее преобразила встреча с Дарреном Как бы то ни было, я снова могла не ходить на свидания а значит, никаких катастроф не предвещалось. В конце концов, если бы я сидела дома и поменьше думала о французских поцелуях, ничего бы этого не произошло, верно?

Несколько раз я звонила Гейбу, но он не отвечал ни на звонки, ни на сообщения голосовой почты. «Мне очень жаль, – твердила я. – Этот поцелуй ничего не значил». В других сообщениях я извинялась за свой непрофессионализм и сообщала, что в субботу утром улетаю в Орландо. Суть всех моих посланий сводилась к одной фразе: «Я идиотка. Прости, что обидела тебя».

В мой последний рабочий день Гийом, который за всю неделю ничего не натворил (поразительно!), пришел к нам в контору, чтобы еще раз извиниться.

– Послушай, Эмма, мне правда очень понравилось с тобой работать, – сказал он, усевшись за мой стол и жалобно подняв на меня огромные зеленые глаза. – Я не хотел, чтобы так получилось. Честное слово.

– Ничего страшного, – ответила я. И не соврала. Гийом – это Гийом, я должна была держаться с ним начеку. Сама виновата. – Мне тоже очень понравилось с тобой работать, – подумав, добавила я.

От этого он погрустнел еще сильнее.

– А я ничего не могу сделать? Может, поговорить с начальством «KMG»?

– Нет. Что было, то было. – Я робко улыбнулась. – Но ты в самом деле очень талантлив. Желаю тебе всего самого хорошего. Ты непременно прославишься.

Накануне вылета я собрала вещи, оставила последнее сообщение Гейбу, и мы с Поппи пошли ужинать в crкpйe – блинную рядом с площадью Италии. Там мы ели салаты, блинчики из гречневой муки с начинкой из сыра, яиц и ветчины, огромные пылающие блины «Сюзетт», пили сидр и кофе. За окном туда-сюда шагали парижане: кто-то выгуливал белых собачек, кто-то нес под мышкой багет, кто-то болтал по мобильному или возился с маленькими румяными детьми в безупречных плащиках, застегнутых на все пуговицы.

– Здесь так здорово… – прошептала я, глядя в окно, когда Поппи отсчитывала из кошелька купюры и монеты (она не дала мне заплатить за ужин).

– Тогда почему бы тебе не остаться? – тихо спросила она.

Я покачала головой и снова залюбовалась Парижем.

– Нет, не могу. Мой дом не здесь.

После ужина Поппи предложила сходить в «Ле крокодил» и выпить по коктейлю, но я хотела побыть наедине с городом.

– Мне надо прогуляться. Ты езжай домой, а я скоро приду.

Мы с Поппи обнялись на прощание и разошлись в разные стороны: она стала ловить такси, а я села на седьмую линию метро и поехала на станцию «Шатле». Через двадцать минут я уже была на площади, окруженной старинными подсвеченными зданиями. Мягкий свет заливал Дворец правосудия, Отель-де-Виль и Сент-Шапель, и они мерцали на ровной глади Сены, по которой изредка проплывали лодочки.

Воздух становился прохладней. Я поглубже закуталась в кардиган и спустилась к реке. Париж вокруг меня полнился разговорами, улыбками, влюбленным шепотом и веселым дружеским смехом. Когда я прошла по Новому мосту и увидела на западе Эйфелеву башню, на глаза навернулись слезы: свет маяка на мгновение затуманился, прежде чем я успела их сморгнуть.

Я шла по острову Сите. Из темноты вырос силуэт Консьержери – напоминание о тех страшных и мрачных временах, когда в годы французской революции тысячи узников ждали здесь своей смерти. Слева, на противоположной стороне широкого мощеного двора, купался в ярком свете Нотр-Дам: святые и горгульи безмолвно возвышались над группами притихших туристов, которые листали путеводители и перешептывались, восхищенно глядя на собор XIV века. На левом берегу горела желто-зеленая вывеска «Кафеле Пти-Пон», напоминая мне о первом вечере в Париже и об интервью Гейба с Гийомом… казалось, все это было очень давно.

Несколько часов я бродила вдоль берегов Сены: спустилась по извилистой улице Юшетт в Латинский квартал, прошла по Малому мосту и мосту Нотр-Дам, прогулялась по улице Риволи на правом берегу. Мощеными улочками квартала Маре я вышла на мост Мари, а затем к величественным зданиям на площади Вогезов, где под звон колоколов Нотр-Дам Виктор Гюго придумал горбуна по имени Квазимодо. Когда я вернулась на Новый мост, чтобы последний раз взглянуть на Эйфелеву башню, было уже за полночь, туристы разошлись по отелям, и весь город – или хотя бы краешек острова – принадлежал мне одной. Волнистая рябь Сены мерно целовала набережную, лунный свет отражался в реке, сливаясь с огнями Парижа – обители королей, святых и истории во всех ее проявлениях. Я буду скучать по Парижу. Очень.

Я села на электропоезд на станции «Сен-Мишель», вернулась к мосту Альма и поднялась по авеню Рапп к нашей улице. Как всегда, поворачивая на улицу генерала Каму, я взглянула на огромную Эйфелеву башню в конце короткого переулка. Обычно от этого зрелища у меня захватывало дух. На этот раз мне стало невыносимо грустно. В Орландо в конце моей улицы стоял только большой светофор, а здесь, всего в нескольких шагах от меня, сияло золотым светом одно из самых прекрасных зданий на земле.

Ночью я не спала – легла в постель, закрыла глаза, но не уснула. Не могла же я проспать свои последние часы в Париже! Устроившись у окна с бутылкой божоле и хрустящим багетом, я любовалась Эйфелевой башней еще долго после того, как огни на ней погасли, и она превратилась в темный силуэт на фоне городских крыш.

На рассвете я вдруг осознала, что по моим щекам катятся слезы. Сколько же я плакала? Когда зачирикали первые птицы и чернильное небо постепенно расцвело нежными пастельными красками, я встала, приняла душ, почистила зубы и вышла прогуляться. Затем мы с Поппи позавтракали свежими шоколадными булочками из кондитерской на углу и выпили эспрессо, который она молча сварила на кухне. Я по-прежнему не была готова к отъезду. Но время пришло. Поппи проводила меня до стоянки такси на авеню Боске, и я, обняв ее на прощание, отправилась в путь. Увы, я больше не могла с уверенностью назвать то место, куда возвращалась, своим домом.

Поскольку Брет теперь снова жил в нашей квартире и ни малейшего желания встречаться с «подругами» у меня не возникло, поехать я могла только к своей сестричке Джинни.

– Я же говорила, нечего тебе делать в Париже, – За явила она с порога своего дома в Винтер-Парке.

Было одиннадцать утра, и я стояла на ее крыльце с двумя огромными чемоданами. Джинни не смогла встретить меня в аэропорту, поэтому пришлось добираться на такси – удовольствие обошлось мне в пятьдесят пять долларов. Честно говоря, я не рассчитывала на такие траты в самом начале своей безработной жизни.

– Не хочу напоминать, что я тебя предупреждала, но.

Джинни умолкла и улыбнулась.

– Я же все тебе объяснила, – устало проговорила я.

После ужасного восьмичасового перелета из Парижа в Детройт, трехчасовой задержки и еще трех часов в самолете до Орландо я была не в настроении спорить с сестрой.

– Признай, улететь в Париж было ребячеством с твоей стороны, – сказала Джинни и покачала головой. – Ну ничего, когда-нибудь ты повзрослеешь, Эмма.

Я прикусила губу, решив, что смолчать будет лучше во всех отношениях. Джинни отвернулась, и мне пришлось самой затаскивать чемоданы в дом.

– Постарайся не шуметь, – бросила она через плечо. – Роберт и Одиссей еще спят!

Ах да! Я же не хочу разбудить ее муженька и царя Одиссея – так я прозвала их избалованного трехлетнего сына.

Мы с Джинни не ладили с детства. Когда мне исполнилось пять (а ей тринадцать) и я перестала быть для нее миленькой игрушкой, она начала относиться ко мне с презрением.

– Я у мамы любимая дочка, – шептала она мне на ухо. – Она никогда не будет любить тебя так, как меня.

Несмотря на наши постоянные ссоры и разницу характеров, в глубине души мы любили друг друга. Просто У Джинни всегда имелось свое мнение насчет того, что и как я делаю. Она всегда поступала правильно, не допуская, что тоже может ошибаться. После моего отъезда во Францию мы почти не разговаривали – сестра была в ужасе от того, что я уехала от Брета, даже не попытавшись его вернуть.

– Одну-единственную ошибку можно и простить, – твердила она. – Думаешь, Роберт всегда был идеальным мужем? По крайней мере, Брет хорошо зарабатывает и будет тебя обеспечивать! Где еще ты найдешь такого жениха? Тебе вот-вот стукнет тридцать!

Теперь, когда я униженно приползла к сестре, чтобы пожить в ее гостевой спальне до лучших времен, Джинни окончательно убедилась в собственной правоте. Вечером я легла спать в безупречно чистой, благоухающей освежителем воздуха комнате (кровать была заправлена идеально ровно, как в больнице) и с ужасом подумала о своем будущем. Ясно было одно: надо как можно скорее найти работу и убираться отсюда.

– Если бы ты попыталась вернуть Брета, ничего бы этого не произошло, – сказала Джинни на следующее утро.

Я пила кофе, а она скармливала Одиссею кукурузные колечки с молоком, изображая самолет. При каждой «посадке» мой племянник начинал дико визжать и молотить руками, раскидывая еду по всей кухне. Нелегко было воспринимать слова Джинни всерьез, когда у нее в волосах красовались размокшие колечки, а на лице – молочные брызги. В планы малолетнего бесенка явно не входило слушаться маму.

– Ну зачем мне нужны такие отношения? – со вздохом спросила я.

– Эмма, вы встречались три года. И у него прекрасная работа!

– Не хотю кукулузу, хотю шоколад! – завопил Одиссей, в очередной раз оттолкнув ложку с хлопьями.

– Одиссей, миленький, сначала съешь хлопья, а потом получишь шоколад, – запричитала Джинни пронзительным голоском, который сводил меня с ума. Неужели нельзя разговаривать с трехлетним ребенком по-человечески, а не как с пуделем? – Открой пошире ротик! Идем на посадку!