Текст книги "Федерико Феллини"

Автор книги: Костанцо Константини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– «Дорога» имела такой же успех в Лондоне, как и в Париже?

– В Лондоне «Дорогу» показывали в рамках Фестиваля итальянского кино, организованного послом Манлио Брози в здании итальянского посольства. Присутствовал весь цвет итальянского кинематографа: Росселлини, Висконти, Антониони, Джерми, Латтуада, были Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Элеонора Росси Драго – столько женщин, разительно отличавшихся от меня самой и моей Джельсомины. Но присутствовали также и наиболее важные официальные лица Великобритании: королева Елизавета и принц-консорт Филипп Эдинбургский, принцесса Маргарет и придворные сановники. Впервые английские монархи, после санкций, которые они декретировали против фашистского правительства, ступили на итальянскую территорию. Я ужасно волновалась и ощущала себя настоящей Золушкой. Появлению английской королевы предшествовала конная стража. «Дорогу» показывали на закрытии фестиваля. Я запомнила, что в тот вечер на королеве Елизавете было розовое платье, расшитое цветами того же цвета. На голове была ослепительная диадема. На мне было платье из белого тюля, расшитое серебром, в котором я была в Венеции. Королева произвела на меня огромное впечатление: было видно, что под роскошным нарядом скрывается очень простая женщина с непринужденными манерами. Обычно режиссеры и актеры проходят на балкон, но когда мы с Федерико приехали, мест уже не было, и мы сели в первом ряду партера. Публика начала аплодировать уже во время показа фильма и разразилась оглушительными овациями по окончании. Люди кричали: «Жасмин! Джельсомина!» Одна женщина сняла свое ожерелье – из старинного серебра с зелеными камнями – и вручила его мне со словами: «Это для Жасмин». Но нас с Федерико не пригласили на гала-ужин в честь монархов. Ведь мы не были достаточно важными персонами.

– Какое впечатление осталось у вас от церемонии, на которой вручали «Оскар» Феллини?

– До того как мне отправиться в Лос-Анджелес, я ездила в Амстердам на демонстрацию «Дороги». В мою честь был устроен гала-вечер, на котором присутствовали Джулиана Голландская и ее муж. Королева Голландии тоже показалась мне очень простой. Помню, на ней был костюм темного цвета. У нее был вид добропорядочной горожанки, в ней не было ничего королевского.

– Как прошло путешествие в Лос-Анджелес?

– Это было и для Федерико, и для меня большое, выдающееся приключение. Я чувствовала себя Алисой в Стране чудес. На мне было все то же платье из белого тюля, но теперь я набрасывала на него не короткую накидку из красной тафты, как раньше, а жакет из горностая, который подарил мне Федерико. «Дорогу» уже показали в Лос-Анджелесе, и люди узнавали меня на улице. Но они думали, что Феллини действительно нашел меня в цирке и приодел для этого случая. На афишах я была раскрашена, как клоун. Для меня было настоящим шоком внезапно оказаться в компании легендарных личностей, населявших в детстве мое воображение. Я не знала, куда смотреть, и постоянно вертелась во все стороны. Потрясшим меня более всего актером был Кларк Гейбл. Здесь тоже публика начала аплодировать уже во время показа фильма. Здесь тоже кричали: «Жасмин! Жасмин!» по окончании. В какой-то момент я вдруг заметила, что одетая в муслин дама улыбается мне очень ласково. Я спросила себя, кто же это такая, и через минуту, как будто в голове у меня сверкнула молния, я вспомнила, что это была исполнительница главной роли в картине «Звезда родилась» – Жанет Гейнор. Газеты сравнивали меня с немым комиком Гарри Лангдоном, и особенно с Чаплиным. Мне это было немного неприятно. Я боялась, что Чаплин подумает, что я хочу использовать его легендарное имя. Эти опасения длились долго, в течение почти десяти лет, пока в 1966 году Чаплин не написал в «Нью-Йорк тайме»: «Это актриса, которой я восхищаюсь больше всего».

– Кто были ваши любимые актеры и актрисы, когда вы были маленькой девочкой, а потом подростком?

– Актером, которым я восхищалась беспредельно, был Лесли Говард, которого я видела в «Ромео и Джульетте» и в «Унесенных ветром», но он трагически погиб в 1943 году. Мои подруги по институту Сант-Анджело Меричи были поголовно влюблены в Кларка Гейбла, в то время как я предпочитала Лесли Говарда, но после того, как я посмотрела «Унесенных ветром», я тоже перекинулась в лагерь поклонниц Кларка Гейбла. Также мне очень нравился Эррол Флинн, я находила его очень привлекательным. В те годы я обращала особое внимание на светловолосых актеров, вообще на светловолосых мужчин. Среди актрис мне больше всего нравились Мерл Оберон и Оливия де Хавиланд.

– Как получилось, что вы полетели одна в Лос-Анджелес получать «Оскар» за «Ночи Кабирии»?

– Это было настоящее приключение в духе Чаплина. Нам с Федерико сообщили, что картина номинирована на «Оскар», но мы не предполагали, что так быстро получим еще одну из этих мифологических статуэток. Президент Академии по присуждению наград, Джордж Ситон, настаивал, чтобы мы приехали в Лос-Анджелес всем составом. Федерико и Де Лаурентис сообщили ему, что не смогут прилететь. «По крайней мере Джульетта пусть явится обязательно», – сказал Ситон. Тогда я позвонила гадалке и спросила ее: «Нужно мне лететь в Лос-Анджелес или нет? Может быть такое, что Федерико получит еще одного «Оскара» за «Ночи Кабирии»?» Она ответила: «Все в руках Господних. Я бы на вашем месте поехала». Тогда я побросала две-три вещи в чемодан – платье из белого тюля, черный трикотажный костюм с юбкой до колен – и села в самолет. В Лос-Анджелес я прилетела за час до начала церемонии и переодевалась в туалете аэропорта.

– В 1958 году вы с Анной Маньяни снимались в фильме под названием «Ад в городе», поставленном Ренато Кастеллани. Какие воспоминания сохранили вы об исполнительнице главной роли в фильме «Рим – открытый город»?

– С Анной я познакомилась в 1948 году, во время съемок «Любви», еще одного фильма Росселлини, где она тоже исполняла главную роль. Федерико написал сценарий ко второй части картины – «Чуду» – и сам исполнил в ней роль странника. Увиделись мы в «Альберто деи Каппуччини», около которой снимались сцены религиозной процессии. Анна тогда уже была знаменита, и я испытывала к ней чувство огромного восхищения и немного зависти. Я видела ее в 1944 году в «Что ты вбил себе в голову?», в ревю, где она участвовала вместе с Тото, поставленном на сцене Балле де Ром. Меня привел туда Федерико. Какое сценическое обаяние, какая смелость! Это была единственная итальянская актриса, достойная выступать с Тото. Потом я увидела ее в «Риме – открытом городе»: это была великолепная, потрясающая актриса. Во времена моей юности два образа поразили меня: образ Гарбо в «Королеве Кристине» и образ Маньяни в «Риме – открытом городе». И одна и другая были просто созданы для экрана. Кино родилось немым, главное в нем – картинка, главное – экран, так вот Гарбо и Маньяни умудрялись заполнять собой экран, отождествляться с ним. Образ Маньяни олицетворял войну и послевоенное время, страдание, боль, отчаяние, трагедию, но в то же время это был образ, полный жизненной силы, образ чрезвычайно жизненный.

– После этих первых, случайных и неслучайных, встреч вы подружились?

– Было не так легко стать другом Анны Маньяни. Мы виделись время от времени, вместе с Федерико и Росселлини. Во второй половине пятидесятых годов мы вновь повстречались в Голливуде. Она там сыграла в фильме «Татуированная роза» Даниеля Манна, за который ей присудили «Оскар». А я туда приехала вместе с Федерико на вручение нам «Оскара» за картину «Дорога». Помню, в один из вечеров, на коктейле в Голливуде, она мне сказала: «Джули, мы с тобой просто две идиотки». – «Почему, Анна?» – спросила я. «Тебе повезло иметь такого мужа, как Федерико, так почему ты не попросишь его написать сценарий для нас двоих, и мы бы снялись вместе», – ответила она. «Попроси его сама, Анна, – сказала я, – если его попрошу я, он наверняка ответит «нет». Но дело на том и закончилось.

– Как сложилась судьба фильма, в котором вы снимались вместе?

– Через год после той встречи в Голливуде, в 1958 году, Ренато Кастеллани, режиссер таких фильмов, как «Под солнцем Рима», «Два су надежды», «Джульетта и Ромео», отыскал меня. Он пришел в дом на виа Аркимеде, в Париоли, где мы в то время жили. «Я снимаю фильм с обычными людьми, взятыми на улице или площади, но мне нужна актриса, актриса, которая также казалась бы обычным человеком, такая, как ты», – заявил он мне. И он рассказал мне о фильме. Действие разворачивалось в Мантеллате, римской тюрьме в районе Трастевере, между заключенными. Я должна была играть роль Лины, служанки из Венето, которая оказалась в тюрьме из-за того, что признала себя виновной в краже, совершенной ее женихом. В тюрьме она встретилась со старейшиной преступного мира Эгле и попала под ее пагубное влияние. Выйдя из тюрьмы, Лина стала проституткой. В следующий раз, когда она оказалась за решеткой, это был уже совсем другой человек – гораздо более гнусный, чем сама Эгле. Беседуя со мной о Лине, Кастеллани незаметно убедил себя, что на роль Эгле тоже требуется актриса, которая выглядела бы совершенно естественно. Сначала он подумал о Сильване Мангано, но Де Лаурентис запросил невероятный гонорар. Тогда, вспомнив, о чем мы говорили с Анной в Голливуде, я предложила Кастеллани: «А почему бы тебе не пригласить Маньяни?» Кастеллани позвонил Анне, которая тут же воскликнула: «С Джульеттой я готова сниматься прямо сейчас! Я так давно хотела сыграть в одном с ней фильме». Но продюсер возражал против ее участия, ссылаясь на то, что Маньяни придерживается международного графика, то есть работает начиная с полудня. «С этой Маньяни я просто разорюсь», – заявил он.

– Кто был этот продюсер?

– Пеппино Амато, неаполитанский кинопромышленник, продюсировавший «Франциска – менестреля божьего», поставленного Росселлини, и «Умберто Д.», поставленного Де Сикой. Я предложила Амато: «В сценах, где мы с Маньяни не заняты вместе, я могу работать с восьми до полудня». Он согласился, и мы начали съемки еще до того, как был закончен сценарий. У Кастеллани и Сузо Чекки Д’Амико, сценариста «Похитителей велосипедов» и «Чуда в Милане» в постановке Де Сики, «Самой красивой» Висконти, «Затмении», «Дам без камелий» и «Идентификации женщины» Антониони, была готова лишь его первая часть. Сюжет был взят из романа «Рим, улица Мантеллате», книги Изы Мари, известной в те годы писательницы. Когда сценарий был совсем готов, я вдруг поняла, что моя роль в течение всего этого времени все уменьшалась, в то время как роль Маньяни все увеличивалась. Мой адвокат и Федерико посоветовали мне отказаться от дальнейших съемок, но Амато бросился мне в ноги, умоляя меня остаться и уверяя, что моя роль будет увеличена до размеров роли Маньяни.

– В итоге Кастеллани и Сузо Чекки Д’Амико переделали сценарий?

– Да, они усилили мою роль, и мы снова начали снимать. Но несколько дней спустя взорвалась настоящая бомба. Журнал «Эуропео» опубликовал статью под названием: «Старое и молодое поколение». Господи Боже мой! Это была настоящая катастрофа. Маньяни охватила черная злоба. Она обвиняла меня в том, что именно я была инициатором этой статьи и такого названия. Она не говорила мне ни слова, даже на съемочной площадке. Амато мне сказал: «Джульетта, тебе надо объяснить ей». – «Но я ни в чем не виновата», – отвечала я. Площадка стала адом и вполне соответствовала названию фильма «Ад в городе». Помню, что мы должны были снимать сцену, где я, стоя на коленях, изо всех сил цепляюсь за прутья решетки. Вошедшая в этот момент Анна бросила мне: «Привет, крошка! Кого это ты изображаешь, приставленную к стенке недотрогу?» – «Привет, Анна», – ответила я, не отвечая на ее провокационную реплику. «Надеешься таким способом выкрутиться?» – «Но, Анна, я здесь совершенно ни при чем». – «Не строй из себя невинность», – в заключение заявила она. В надежде как-нибудь утрясти дело Амато засыпал нас цветами, но Маньяни пребывала в постоянной злобе. Я не могла ничего поделать. В чем я должна была оправдываться? В конце концов, между нами была не такая большая разница в возрасте.

– Тринадцать лет, не так уж мало.

– Согласна, но ведь это не я озаглавила ту статью «Старое и молодое поколение». В любом случае невероятное все же произошло. Во второй части фильма была сцена, где Эгле должна была бить Лину, короче, где Маньяни должна была бить меня. Я боялась, что дело кончится плохо. Амато я сразу предупредила: «Я буду сниматься в этом эпизоде, но если она действительно причинит мне боль, я отвечу». Амато перенес эту сцену в конец съемки. На площадке в этот день царило ужасающее напряжение. На мне было черное платье с вырезом на груди в форме сердца. Эгле-Анна для начала дала мне оплеуху, не касаясь остальных частей тела. Потом она ухватила меня за этот вырез и дергала за платье, пока не сняла его полностью. Я была потрясена. При помощи своего адвоката я наложила запрет на этот кусок пленки, и мы пересняли эпизод заново. Амато хотел выпустить фильм под рекламным объявлением: «Две М. вместе». На что я ему заметила, что он, наверное, сошел с ума. В данном случае эти две М. очень подходят для отвратительной двусмысленности: «Две мерзавки вместе».

– В итоге вы все же помирились?

– Годы шли, но Маньяни продолжала злиться на меня. Мы с Федерико встречали ее время от времени в ресторанах в центре Рима, но она не отвечала на мои приветствия. Потом вышел фильм «Джульетта и духи». Это было в 1965-м. В один из дней моя горничная мне сказала: «Звонила госпожа Паньяни». Я перезвонила Паньяни, известной комедийной актрисе, но выяснилось, что она мне не звонила. Три или четыре дня спустя горничная опять доложила: «Снова звонила госпожа Паньяни». Я снова перезвонила Паньяни, которая предположила, что это, наверное, какая-то шутка. На самом деле горничная просто перепутала фамилию Паньяни с Маньяни. В тот же вечер Федерико спросил меня: «С тобой хочет поговорить Маньяни, почему ты ей не перезвонишь?» Я как раз собиралась это сделать, когда зазвонил телефон. Это была она. Она сказала, что видела «Джульетту и духов» и просто восхищена. Она буквально затопила меня похвалами, заставив меня изнемогать от эмоций. Слова и фразы, которые она при этом употребляла, передать совершенно невозможно.

– Можно ли сказать, что «Джульетта и духи» восхитили публику и критиков еще больше, чем Маньяни?

– С «Джульеттой и духами» произошло то же, что и с другими фильмами Федерико: мнения диаметрально разделились. Одни были в полном восторге, другие совершенно разочарованы. Критики тоже чередовали похвалы и весьма сдержанные отзывы. Что до меня, то я не была абсолютно удовлетворена результатом, но когда позже пересмотрела этот фильм на трезвую голову, пришла к выводу, что фильм получился хороший. Федерико хотел дать мне снова пережить мгновения триумфа, как после «Дороги» или «Ночей Кабирии», но на самом деле после «Джульетты и духов» наступил очень тяжелый период, может быть, наиболее тяжелый в его жизни и творческой карьере.

– Что же произошло?

– Много всего. В 1966 году Федерико хотел наконец осуществить постановку «Путешествия Дж. Масторны». По этому поводу он подписал договор с Дино Де Лаурентисом. Были сооружены гигантские декорации в павильонах на виа Понтина и Васка Навале в окрестностях Рима. Исполнять главную роль должен был Марчелло Мастроянни. Следствием чего стали бесконечные недоразумения и разногласия. Дино Де Лаурентис заявил, что 5 сентября 1966 года, в день, когда должна была начаться съемка, не смогли найти Федерико. Он обвинил его в том, что тот оставил без работы семьдесят человек, и потребовал у него через адвоката шестьсот миллионов в качестве компенсации за нанесенный убыток. 25 сентября 1966 года судебные исполнители вторглись в нашу виллу во Фреджене и унесли оттуда картины, мебель и разные ценные вещи. Де Лаурентис к тому же упоминал перед судом продюсера Риццоли, который должен был деньги Федерико, настаивая, что эти деньги Риццоли передал Лаурентис и они принадлежат ему. В начале 1967 года, казалось, все стало утихать. Де Лаурентис и Федерико вновь стали договариваться по поводу съемок фильма. Поскольку Мастроянни уже начал сниматься в других картинах, Федерико сосредоточил свое внимание на Уго Тоньяцци, нанятом продюсером. Но дальше снова начались неприятности. В апреле 1967-го Федерико заболел, и его перевезли в Рим, в клинику Сальватора Мунди. Несколько месяцев спустя Тоньяцци, в свою очередь, предъявил ему иск о невыполнении контракта.

– Поговорим немножко о ваших партнерах.

– С кого начать? У меня их было так много.

– Начните с любимых.

– Ричард Бэйсхарт и Марчелло Мастроянни, или Марчелло Мастроянни и Ричард Бэйсхарт. С Бэйсхартом, кроме «Дороги», я снималась в картине «Женщина другого» («Джонс и Эрдме») Виктора Викаса, Бэйсхарт был человеком большой доброты. Марчелло тоже добрый, это изумительный товарищ по работе. Он – совершенный актер, способный сыграть любую роль, всегда безукоризненный, всегда естественный. Третий – Шарль Бойе, о котором у меня остались горестные воспоминания. Мы познакомились в Каннах, в 1958 году, на показе «Ночей Кабирии». Во время просмотра я обратила внимание на господина, улыбнувшегося мне с поклоном в темноте, но не смогла узнать, кто это. Когда свет зажегся, у меня легонько стукнуло сердце – это был Шарль Бойе. Я, в свою очередь, раскланялась с ним, и в этот момент меня позвали получать награду. В ресторане, где после церемонии давали ужин, была танцевальная площадка, и Шарль Бойе пригласил меня открыть бал. Он показался мне скромным, ироничным, грустным, у него была неповторимая манера. Снова я с огромным удовольствием встретилась с ним много лет спустя, когда мы участвовали в «Безумной из Шайо», фильме, снятом Брайеном Форбесом по пьесе Жироду. Он сильно изменился, самым впечатляющим образом. За это время его постигли два больших несчастья. Его сын от Пат Паттерсон из юношеского лихачества застрелил себя, играя в русскую рулетку. После этого Пат, с которой он много лет прожил в счастливом союзе, сошла с ума и вскоре тоже скончалась. Он снимался в фильме, придавленный этим двойным несчастьем. Он был как бы отстранен, отделен от всех, но тем не менее оставался таким же неповторимо обаятельным, как раньше. Впоследствии он тоже покончил с собой.

– О ком еще из ваших партнеров вы вспоминаете с удовольствием?

– У меня хорошие воспоминания о Поле Дугласе, с ним в 1958 году я снималась в фильме «Фортунелла», сценарий к которому был написан трио Феллини – Флайяно – Пинелли, а поставлен он был Эдуардо Де Филиппо.

– Из актрис, с которыми вы работали, кем вы восхищались или кем восхищались особенно?

– Ингрид Бергман, Кэтрин Хепбёрн, Анна Маньяни. О Бергман и о Маньяни у меня сохранились грустные воспоминания, которые было бы лучше не будоражить. Я была знакома с ними обеими во времена их наивысшей славы. Ингрид принадлежала к отличному от нашего миру. Но была вовлечена в бурный авантюрный роман с Росселлини. Гордая, неприступная шведка разом погрузилась в беспорядочный хаос, которым была жизнь итальянского режиссера. Удивительная женщина и актриса. Когда Федерико готовился снимать «И корабль плывет», за актерами он отправился в Лондон и взял меня с собой. Мы должны были как раз повидаться с Ингрид, но в силу некоторых обстоятельств не смогли этого сделать. Я ей тогда позвонила и, извинившись, сказала, что мы вернемся в Лондон через несколько недель. «Не знаю, буду ли я к тому времени еще жива», – ответила она. К сожалению, мы так больше и не встретились. В то время она страдала от рака и вскоре умерла.

– Почему же у вас все-таки остались такие грустные воспоминания об Анне Маньяни? Ведь после неприятного случая, связанного с той статьей в «Эуропео» о старом и молодом поколении, вы снова стали близкими подругами.

– Да, но ее больше нет, я так и не смогла ее увидеть в живых. В 1973 году я узнала, что она больна, но не думала, что это так серьезно. Я знала, что рядом с ней оставался Росселлини, и это меня успокаивало. Я собиралась навестить ее со дня на день, когда мне позвонили и сообщили о ее смерти. Я тут же бросилась в римскую клинику Матер Дей, в которой она находилась. Лука, ее сын, которого она родила от Массимо Сераты, абсолютно раздавленный горем, находился там, около ее тела. Я была на ее похоронах, ставших беспрецедентным событием в Риме. Исступленная толпа давилась на улицах в центре Рима и перед входом в церковь Минервы[77]77
  Речь идет о церкви Санта-Мария-сопра-Минерва (Святая Мария над Минервой), которая построена на месте языческого храма Минервы. Здесь хранится статуя воскресшего Христа работы Микеланджело. – Прим. ред.


[Закрыть], где покоятся останки Фра Анджелико. Я смогла попасть туда лишь благодаря Росселлини. Около меня, вся в слезах, была Одри Хепбёрн. Когда подняли гроб, толпа погрузилась в глубокое молчание, а после разразилась аплодисментами, самыми стихийными, длинными и волнующими из тех, что когда-либо звучали в этой церкви. Вместе с Маньяни исчезла одна из самых выдающихся актрис, когда-либо ступавшая по сцене и оживлявшая киноэкран. Ее лицо могло передать что угодно: веселье и грусть, счастье и горе, любовь и ненависть, доброту и злость, фарс и трагедию, желание, страсть, ярость, жизнь и смерть.

– Остается надеяться, что у вас остались приятные воспоминания о Кэтрин Хепбёрн.

– Очень веселые, забавные, незабываемые. Именно из-за нее я снималась в 1969 году в «Сумасшедшей из Шайо». Режиссером фильма был Джон Хьюстон. Я не хотела в нем сниматься, поскольку играть надо было на английском, а мое знание этого языка явно оставляло желать лучшего. Но Джон Хьюстон позвонил мне и сказал: «Кэтрин и я убеждены, что ты единственная актриса, которая сможет сыграть роль Сумасшедшей Габриэлы». Я возразила, что плохо знаю английский. «У тебя будет всего двадцать или тридцать фраз». – «Мне трудно будет правильно произнести и одну фразу». – «Джульетта, я тебя прошу, я уверен, ты великолепно справишься». – «Пришли мне сценарий, тогда посмотрим», – заключила я. Он прислал мне его в сопровождении письма Кэтрин Хепбёрн, в котором она называла себя моей поклонницей и настаивала на моем согласии. Прочтя письмо, я была счастлива. Для меня Кэтрин Хепбёрн являлась эталоном актрисы, она очаровала меня еще в юности, она восхищала меня, как Гарбо. Я считала, что для меня будет огромной радостью находиться на одной площадке с такой актрисой, как она. Но я все-таки боялась отвечать согласием.

– И как же вы все-таки решились?

– Я начала читать сценарий и учить реплики, которые должна была говорить. Мне помогал некто Виллаверде, ответственный за подбор актеров. У нас впереди было три месяца, но мне казалось, что время бежит гораздо быстрее, чем обычно. Я работала по восемь часов в день. Мне нужно было не только говорить свои реплики, но и отвечать на реплики других актеров и актрис. У меня не было сцен с Шарлем Боуером, Юлом Бриннером, ни с Дэнни Кеем, но были сцены с Кэтрин Хепбёрн, Маргарет Суллеван и Эдит Эванс. Я отправила Джону Хьюстону телеграмму, в которой написала: «Я хочу иметь предварительную беседу с Кэтрин Хепбёрн. Если она заверит меня, что я в состоянии хорошо произнести свои реплики, я приму предложение». Тем временем английский режиссер Брайен Форбес заменил Джона Хьюстона. Он уже не пользовался доверием, посколько постоянно ходил под мухой. Я поехала в Ниццу, чтобы встретиться там с Кэтрин Хепбёрн. Она сразу же сообщила мне, что ей очень наравятся «Дорога» и «Ночи Кабирии», что так же сильно ей понравились «Маменькины сынки», но она совсем не поняла «Восемь с половиной». Я показала ей в ответ свой детский дневник. В нем был единственный рисунок: профиль Кэтрин Хепбёрн, такой, какой я ее видела в картине «Четыре дочери доктора Марча». Она была очень тронута. Потом она сказала мне: «Я совершенно бездарна в рисовании. Самое большее, на что я способна, это писать буквы». И еще добавила: «Убеждена, что вы со всем великолепно справитесь». Я ответила: «Только благодаря вам я принимаю это предложение». Через несколько дней мы начали снимать фильм.

– Какое впечатление произвела на вас Кэтрин Хепбёрн, как говорится, во плоти и крови?

– Когда я до этого смотрела картины с ее участием, я представляла ее себе как женщину хрупкую, тоненькую, изящную, в то время как это оказалась высокая женщина с рыжими волосами, пронизанными золотыми нитями, воистину тициановской копной волос. Она почти всегда ходила в брюках и куртке Спенсера Трейси, к тому времени умершего. Ела она с большим аппетитом. Где бы мы ни находились, в любое время года, даже зимой, она первая бросалась очертя голову в море, ни минуты не раздумывая. У нее всегда глаза были на мокром месте. Если в Европе актрисой, заслуживавшей, если так можно выразиться, «Оскара слез» была я, то в Америке – она. В этом – единственное сходство между нами.

– Где вы снимали этот фильм?

– В павильонах студии «Викторин» в Ницце. Мы поселились в отеле «Золотая вуаль» на Кап Ферра, но Кэтрин Хепбёрн арендовала себе виллу и приезжала на съемочную площадку на велосипеде. Съемочный день начинался в половине девятого, а она за целый час уже была там. При этом Кэтрин Хепбёрн уже успевала искупаться и позавтракать хорошим бифштексом. В три часа дня она съедала обильный полдник, который со знанием дела заедала шоколадом. Федерико приехал туда повидаться со мной на выходные. Сэм Спайгель отвез нас в порт Кап Ферра на своей знаменитой яхте, мы встречались с принцессой Грейс, приехавшей с дочерью Каролиной, а после вышли в открытое море, где и пообедали. После еды Кэтрин, несмотря на то что ела за четверых, натянула черный олимпийский купальник и прыгнула в море с мостика яхты. Я чуть не умерла от страха за нее. Федерико, страдавший морской болезнью, вытянулся на полу, прикрывшись пледом. Работа моя там должна была продлиться дней двадцать, но из-за забастовок, проходивших в то время, мне пришлось задержаться на два месяца. Владельцем «Золотой вуали» был итальянец, который разрешал нам пользоваться кухней. Я стряпала первые блюда: супы, ризотто[78]78
  Блюдо на первое из риса с рыбной приправой.


[Закрыть], макароны с различными соусами, оссобуко[79]79
  Кусок мяса с мозговой косточкой.


[Закрыть]. Дэни Кей готовил сладкое; ингредиенты он клал на глазок, никогда не рассчитывал количество, но у него получались восхитительные суфле. Единственный минус – он был не в восторге от моей стряпни, поскольку являлся поклонником китайских блюд. В Лос-Анджелесе, где я с ним познакомилась, он оборудовал у себя великолепную кухню. Кэтрин никогда не приезжала в «Золотую вуаль». В то же время я познакомилась с Дэвидом Нивеном, у которого была вилла на берегу моря. Он был женат на очень красивой женщине, манекенщице, и у них было двое детей. Какой человек! Но среди всех актеров и актрис, с которыми я общалась во время съемок этого фильма, именно о Кэтрин Хепбёрн у меня сохранились самые сильные и волнующие воспоминания. О Спенсере Трейси она говорила так, будто он до сих пор жив. Он был женат, и, кажется, у него был ребенок-инвалид, но пресса никогда не упоминала о его связи с Кэтрин. Кроме того что это была великая актриса, она была настоящей звездой. Конечно, именно публика и средства массовой информации создают звезд, но если для этого не имеется никаких оснований, тут ничего нельзя поделать.

– А среди людей, не принадлежащих к миру кино, которых вы встречали во время поездок за границу с Феллини или без него, кто произвел на вас большое впечатление?

– Я сохраняю очень теплые воспоминания о Жаклин Кеннеди. Когда в 1966 году «Сладкую жизнь» представляли в Нью-Йорке, она устроила в честь Федерико прием в своей квартире на Пятой авеню. Помню, что это было воскресенье, и в тот день выбирали сенатора Нью-Йорка. Роберт Кеннеди был на выборах. Прежде чем отправиться на прием, я зашла к цветочнику, чтобы послать цветы Жаклин. По-моему это был цветочник из «Плазы». Я выбрала красные розы, потом попросила открытку, чтобы написать адрес. Когда цветочник увидел написанное мной имя, он сказал: «Розы – не самые подходящие цветы для этого случая». – «Почему?» – удивилась я и тут вспомнила, что, когда Джона Кеннеди убили, кто-то подбросил Жаклин красную розу, выпачканную кровью. Цветочник посоветовал мне послать хризантемы. Я сказала, что в Италии хризантемы считаются цветами, связанными со смертью, но он возразил, что в Америке, наоборот, эти цветы ассоциируются с радостью.

– Кто был на этом приеме?

– Почти все Кеннеди, актер Питер Лоуфорд, режиссеры, композиторы, артисты. Но все следили за результатами выборов по телевизору. Дом был очень буржуазный, в нем не было ничего экстравагантного, необычного. Помню, Жаклин пригласила меня в детскую, чтобы пожелать детям спокойной ночи. Потом она подарила мне свое фото с детьми с надписью «С любовью». Хотя она и была первой леди, но держалась очень по-дружески, как хозяйка, готовая немедленно сделать все, чтобы ее гости чувствовали себя непринужденно. Некоторое время спустя она приехала в Рим и позвонила мне, чтобы пригласить на вечер, устроенный в ее честь принцессой Радзивилл. Я ответила, что с удовольствием повидаюсь с ней, но в другом месте. Мы встретились у испанского посла, около Сент-Сьеж, где она гостила. Я подарила ей маленькую картину, где была изображена моя прабабушка, которая давала уроки по вышивке и жила во времена, когда произошло убийство Шарлотты и Максимилиана Австрийских. Когда Жаклин позже вышла замуж за Онассиса, я написала ей небольшое письмо.

– Какие еще у вас были интересные встречи?

– Я очень дорожу воспоминаниями о Насере. Я познакомилась с ним во время показа «Ночей Кабирии» в Каире, в 1958 или в 1959 году. В те годы итальянское кино было очень популярным во всем мире, поскольку с большой смелостью и реалистичностью показывало различные стороны жизни нашей страны. Несмотря на всю свою занятость, Насер пожелал встретиться со мной. Он прислал за мной в отель черный лимузин с шофером. Мы поехали по дороге, которая поднималась вверх по холму. Президентский дворец охранялся военными. Я оказалась в огромном пустом зале. За прямоугольным столом стоял, ожидая меня, человек. Это был Насер. Он пожал мне руку. Потом он говорил перед микрофоном об итальянском кино и обо мне. Я никогда не забуду его глаз: острых, пронизывающих. На следующий день я получила в своем отеле, «Гранд-отель Семирамис», сверток с приложенной к нему запиской. В свертке находился восхитительный топаз. В записке говорилось, что тот, кто прислал топаз, хотел бы встретиться со мной. Это был очень влиятельный человек в Каире, имевший шесть жен. Я отправила ему топаз обратно, написав, что готова встретиться с ним, но не могу принять столь ценный подарок. Он приехал в отель. Он хотел, чтобы я прочла в Каире курс лекций об итальянском кино. Но на следующий день я уже должна была представлять «Ночи Кабирии» в Александрии. Перед отъездом я отправилась посмотреть на пирамиды и сфинкса. Я даже взобралась сфинксу на лапы, чтобы собрать там немного песка на память, для моих римских друзей.