Текст книги "Федерико Феллини"

Автор книги: Костанцо Константини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Ринальдо Геленг утверждает, что Феллини хотел вернуться домой на виа Маргутта или в «Гранд-отель» в Римини. Он даже зарезервировал за собой номер в этом знаменитом отеле. Роберто Таванти говорит: «Лично я хотел бы, чтобы Феллини был госпитализирован в «Колумбус», который располагает хорошо поставленной службой, занимающейся реабилитацией послеоперационных больных, возглавляемой профессором Полой. Я убежден, что профессор Пола, который, кстати, уже лечил Феллини и хорошо его знал, быстро поставил бы его на ноги, чего не произошло в Ферраре. В феврале 1993 года я положил в «Колумбус» своего отца с мозговым кровоизлиянием. Профессор Пола привел его в нормальное состояние, и теперь отец чувствует себя довольно хорошо. Я помню, как говорил об этом Джульетте. Я сказал: «Почему бы тебе не положить Федерико в ‘Колумбус’?» Джульетта ответила: «Его лечат Туркетти и Фиески. Им и решать. Я не могу вмешиваться». Со своей стороны профессор Пола заявил: «Я бы охотно принял его, тем более что благодаря Джульетте мы стали друзьями. Он часто приходил в мой кабинет на виа Фабио Массимо, чтобы я его осмотрел или проконсультировал. Но я ничего не смог сделать».

Профессор Аркури, главный врач-терапевт римского Института Режина Элена счел необходимым кое-что добавить помимо сказанного доктором Таванти и профессором Полой. Вот что он рассказал: «Феллини знал о существовании реабилитационных центров в Риме. Он знал, что Центр Сан-Джованни Баттиста специализируется на неврологии, и попросил меня позвонить главному врачу этой больницы, которого я хорошо знаю, чтобы договориться о встрече. Но его положили в клинику Умберто I».

Кроме вышеприведенных существует еще более явное свидетельство того, что Феллини хотел вернуться в «Гранд-отель» в Римини или к себе домой на виа Маргутта. Это письменное свидетельство, оставленное самим Феллини на одном из листков альбома, найденных Геленгом утром 18 октября в палате на втором этаже неврологической клиники. Это большой белый лист бумаги. На нем написано несколько строчек, которые были затем пронумерованы.

Под цифрой 1 можно прочесть следующее: «9 октября, 8 часов угра – я хочу покинуть госпиталь Сан-Джорджо, где пролежал три месяца. Долгий кошмар с мгновениями настоящего бреда. Мне представлялось, что я в «Гранд-отеле» в Римини или у себя в Риме, и я спорил, возмущался и гневался на медсестер. Какое тяжкое воспоминание осталось у меня об этом неприятном периоде жизни. Из проблем – стоит ли помыться перед выпиской?»

Под цифрой 2 значатся такие слова: «Обожаемая подруга Джульетта, спутница всей моей жизни».

Под цифрой 3: «Настоящие галлюцинации».

Однако, вместо того чтобы отвезти Феллини на виа Маргутга или в «Гранд-отель», его поместили на второй этаж неврологической клиники Умберто I.

Именно в этой тесной «тюрьме», в каком-то инфернальном беспорядке 17 октября 1993 года Феллини впал в кому и находился в этом состоянии до полудня 31 октября.

«Из кинематографа ушел гений», – объявили ведущие радио– и теленовостей всего мира. Все съемки фильмов на всей планете были одновременно приостановлены, чтобы в течение нескольких минут почтить память ушедшего мэтра. В неврологическую клинику и на виа Маргутта шли сотни посланий с соболезнованиями от кинорежиссеров, актеров, писателей, глав государств, от никому не известных людей. В письме с соболезнованиями, подписанном Борисом Ельциным и его женой Наиной, говорилось: «Имя этого мэтра кинематографического искусства давно уже вошло в историю мировой культуры».

Первого ноября все газеты мира посвятили Феллини первые полосы. Лондонская «Таймс» писала: «Это был один из немногих режиссеров, сумевших дать кинематографу новую жизнь после Второй мировой войны». «Индепендент»: «Феллини разрушил все повествовательные приемы Голливуда своими фильмами, снятыми по законам гениальности». «Нью-Йорк тайме»: «Мир, который показывает нам Феллини, хотя и возведен на киностудии, демонстрирует истинную сущность того, что представляет собой наша жизнь: это цирк». «Франкфуртер цайтунг»: «Это был самый великий создатель мифа европейского кино». «Либерасьон»: «Маэстро Кино: Италия прощается со своим великим поэтом».

Первого ноября гроб с телом Феллини, облаченным в смокинг, было выставлено для прощания в легендарном Пятом павильоне студии «Чинечитта», где режиссер снял большую часть своих шедевров. Гроб, украшенный алыми цветами и охраняемый карабинерами в парадных мундирах, стоял на фоне картины синего неба с надписью «Бесконечность». Огромная толпа отдала последний долг Мэтру, в глубоком молчании, иногда прерываемом музыкой Нино Роты и Николы Пиовани, авторов звуковых дорожек к фильмам Феллини.

Отпевание состоялось 2 ноября в базилике Санта-Мария дель Анджели, в присутствии высших руководителей государства. Мессу отслужил кардинал Сильвестрини; в своей проповеди он сказал в том числе такие слова: «Последний образ, который оставил нам Феллини, мастер создания образов, – это образ его самого, неподвижного и немого, находившегося в длительной агонии. Именно из этих сумерек он отправился к Господу, чтобы спросить у Него – как спрашивал Никодим в Евангелии от Иоанна, – как может человек родиться, будучи стар. В Евангелии Господь отвечает Никодиму: «Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше. Дух дышет, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа». Федерико знал, что этот Дух существует. Он слышал его таинственное дыхание. Именно отсюда то поэтическое одухотворение, с помощью которого он преображал людей и предметы».

«Я хочу уйти вместе с ним», – сказала Джульетта Мазина шепотом, когда гроб был помещен на катафалк, который должен был отвезти его в Римини. Однако, страдая от рака, Джульетта пережила его, испытывая все усиливающиеся страдания, почти на пять месяцев. Она умерла 23 марта 1994 года.

ИНТЕРВЬЮ С ДЖУЛЬЕТТОЙ МАЗИНОЙ

Я познакомился с Джульеттой Мазиной примерно в то же время, когда впервые увидел Федерико Феллини, но у меня тогда не было возможности видеть ее столь же часто, как ее знаменитого мужа. После я встречал ее при различных обстоятельствах, особенно на премьерах в Опере, которые она практически никогда не пропускала. Она тогда оставляла необыкновенное впечатление: легкая, элегантная, улыбающаяся и лучащаяся счастьем.

Приведенное здесь длинное интервью она дала мне в начале 1989 года, в течение двух дней. Позже я ездил с ней и Феллини в Токио в 1990 году, в 1992-м – в Россиньер к Балтусу и в 1993-м – в Лос-Анджелес. Она тогда еще оставалась верна себе: моложавая, игривая, сердечная, полная человечности. Но с лета 1993 года она разительно изменилась: улыбка исчезла с ее лица, которое со временем становилось все более грустным, пока окончательно не превратилось в маску страдания и муки.

Костантини: Когда, где и как вы познакомились с Федерико Феллини?

Мазина: Я познакомилась с ним в 1942 году, в Риме. Я тогда работала в Итальянском объединении римских артистов (ИОРА). У меня было амплуа молодой героини в труппе Драматического музыкального театра, которым руководил Чезаре Каваллотти. Мне был тогда двадцать один год. Образование я получила у урсулинок в Сант-Анджела Мери-чи, учебном заведении, располагавшемся на виа Номентана, потом поступила в университет «Ла Сапьенца» – все в Риме. Хотя я и получала классическое образование, тем не менее выбрала для себя современные языки и литературу, поскольку философия не была моим коньком. Тогда я уже увлеклась театром, играла в университетском студенческом театре. Дебютировала я в трех одноактных пьесах: «Счастливом путешествии» Торнтона Уайдлера, «Почте» Тагора и «При выходе» Пиранделло. Сицилийский драматург Россо ли Сан Секондо отозвался обо мне с большой похвалой, и театр Элизео предложил мне подписать контракт на три года: девять месяцев в году я должна была выступать в Риме или ездить в турне. Но отец на это сказал мне: «Сначала диплом, потом театр. Если ты подпишешь этот контракт, прощай, диплом». Монашки из института Сант-Анджела Меричи, у которых я начинала играть, были на моей стороне. «Все пути Господни хороши», – говорили они. Но отец был непреклонен, и я была вынуждена отказаться от контракта. Сразу после этого поступило предложение от НОРА (EIAR).

– И чем вы там занимались?

– Труппа Драматического музыкального театра занималась всем понемногу: ставили скетчи, показывали ревю, оперетты. И я тоже занималась всем понемногу: играла, пела, всегда вживую. Мюзик-холл мне нравился больше, чем классический театр, особенно когда Чезаре Каваллотти придумал «Терзильо». Это была серия радиопередач под общим названием «Похождения Чико и Поллины» – четы молодоженов, с которыми постоянно что-нибудь приключалось. Выходила одна передача в неделю: «Первая любовь», «Свадьба», «Медовый месяц» и так далее. Тексты к ним писал Федерико Феллини. Сначала он публиковал их в «Марке Аврелии», периодическом юмористическом и сатирическом издании, выходившем в Риме, а потом уже переделывал для ПОРА. Эта работа позволяла мне одновременно играть, учиться и к тому же давать частные уроки итальянского и латыни.

– Но все же где и как вы познакомились с Федерико Феллини?

– Благодаря своим текстам, рисункам и карикатурам, появлявшимся на страницах «Марка Аврелия», Феллини был уже довольно популярен, особенно среди молодежи. Но для меня «Марк Аврелий» был запрещенным журналом. Моя тетя Джулия, у которой я жила, как и моя кормилица Анна, относились ко мне так, будто мне было все еще двенадцать лет. Поэтому о Феллини я знала лишь то, что он пишет тексты к передачам, в которых я принимаю участие, и все. Однажды он позвонил мне и попросил мои фотографии. Он пояснил, что хочет делать фильм по «Похождениям Чико и Поллины». Мне пришлось сделать фотографии у некоего Маландрино, ателье которого находилось на площади Кавур, и я отправила их Феллини от своей кормилицы.

Он перезвонил мне несколько дней спустя. Сказал, что фотографии получились хорошие, я буду просто великолепна в роли Поллины, и в итоге предложил встретиться. Мы встретились в кабинете Чезаре Каваллотти в ИОРА на виа делле Боттеге Оскуре, улице, где впоследствии обосновалась штаб-квартира Итальянской коммунистической партии и неподалеку от которой обнаружили труп Альдо Моро. Мы поговорили о фильме, который намеревались сделать. Потом, перед тем как расстаться, он пригласил меня пообедать завтра или послезавтра, точно уже не помню. Вернувшись в тот день домой, своим тете и кормилице я соврала, что была в университете.

– Какое впечатление произвел на вас Феллини во время этой первой встречи?

– По правде говоря, одет он был совсем не как джентльмен в стиле лорда Брюммеля. На нем был костюм из серой фланели, сверху светлый плащ, на голове – черная фетровая шляпа. Ничего особенного. К тому же его брюки были явно коротковаты для такого крупного мужчины. Но у него были красивые волосы, густые, черные и длинные, очень длинные. Эти волосы почему-то произвели на меня особенно сильное впечатление.

– В каком месте, в каком ресторане вы поужинали в первый раз вдвоем?

– В ресторане напротив отеля «Марини», расположенном то ли на улице Тритоне, то ли на одной из боковых улочек, в самом центре Рима. Припоминаю, что это был дорогой ресторан. Официанты в нем выглядели очень элегантно.

– Феллини тоже в тот вечер выглядел элегантным, во всяком случае, более элегантным, чем во время вашей встречи в ИОРА?

– Да что вы! На нем был тот же серый костюм с короткими брюками, тот же светлый плащ и та же шляпа из черного фетра. Если уж говорить начистоту, его вид вообще не внушал мне особого доверия до такой степени, что я выбирала для себя блюда с большой осторожностью. Он заказал себе закуску, а я – суп из овощей, то есть самое дешевое блюдо. На горячее он попросил жареного ягненка, я – пирог со шпинатом. Потом он заказал еще мяса. В итоге он съел ломтик колбасы, кусочек ягнятины, кусочек говядины, а все остальное унесли обратно. «Ничего себе», – подумала я. Затем последовал десерт – он взял крем-карамель. Из боязни, что ему не хватит денег, чтобы оплатить счет, я спросила: «Заплатим поровну?» – «Шутите», – ответил он, доставая из кармана своего серого костюма со слишком короткими штанами пачку банкнот, целую кучу денег. Он оставил фантастические чаевые, словно индийский принц, или Ротшильд, или голливудская звезда.

– А как были одеты вы по такому случаю?

– Ну, как вы думаете, я могла быть одета с такими двумя бдительными стражами, моими тетей и кормилицей, как Джин Харлоу[71]71
  Джин Харлоу (1911–1937) – американская актриса, одна из самых популярных голливудских звезд. – Прим. ред.


[Закрыть]? На мне были юбка-шотландка и жакет под горло, застегнутый до самого подбородка, так что я едва могла дышать. Сейчас я уже не могу припомнить, были ли на мне, как обычно, носочки. Возможно, тетя и кормилица ради такого случая разрешили мне надеть чулки.

– Что вас поразило в Феллини, кроме его волос?

– Его худоба. Он был худ, как факир, и к тому же очень походил на Ганди. Это были одни глаза: беспокойные, глубокие, пытливые. Он казался слишком взрослым для своего возраста, тогда как я, еще и из-за роста, который едва ли можно назвать огромным, казалась моложе своих лет. Я думала, что Федерико двадцать семь или двадцать восемь, а ему было всего двадцать два. На год больше, чем мне. Я родилась 22 февраля 1921 года – хотя в кинословарях и энциклопедиях мне почему-то дают на год больше. Тогда я весила сорок два килограмма, сейчас – сорок семь.

– Во время того ужина в ресторане напротив отеля «Марини» Феллини ухаживал за вами? Вы говорили лишь о фильме, который собирались снимать, или о других вещах тоже?

– Федерико вел себя очень застенчиво и скромно, как и я. Я никогда не была развязной в своих отношениях с мужчинами, в связи с этим мне пришлось пережить периоды большой робости. С другой стороны, некоторые вещи понятны без слов. Слова всегда ограничивают. Ограничивают чувства, порывы души, мысли, которые составляют тонкие нюансы поведения. Неправильное выражение может произвести эффект громового раската. Отношения между мужчиной и женщиной рождаются из чего-то, что невозможно объяснить, это надо почувствовать кожей: или это работает или нет. Я не верю в отношения, которые строятся лишь на уважении, взаимном доверии и на прочих таких же вещах.

– Можно сказать, что между вами сразу произошло то, что называют влечением?

– Скажем, да, но мы совсем не говорили об этом. Мы говорили о фильме, который собирались делать, о Чико и Поллине, о кино вообще, о театре. В конце обеда Феллини назначил мне новую встречу.

– Чтобы еще поговорить о фильме, о кино или по другим причинам, более личным?

– Полагаю, что и по другим причинам тоже. Из-за войны фильм так и не появился на свет. Все итальянское кинопроизводство, или почти все, было переведено на север, в Сало, но Федерико никогда не имел никаких дел с фашистами.

– Спустя какой срок вы стали невестой?

– Невеста – это не надо понимать буквально, особенно для той поры, ведь дело было в разгар войны. Время от времени Федерико заезжал за мной в ИОРА и отвозил домой. Я рассказала о нем своей тете. «Писатель, сценарист, творческая личность, имеет много волос и денег», – говорила я ей. «Почему бы тебе не пригласить его пообедать?» – спросила тетя. Так я пригласила его пообедать у нас. За час до его прихода маленький мальчик принес корзины цветов – одну для меня, другую для тети. К тому же это были звучащие цветы: в предназначавшейся для меня корзине среди цветов находились две маленькие птички, а в корзине для тети – маленький кокер-спаниель, из тех милых механических зверушек, которые издают звуки, если потянуть за веревочку. Федерико невероятно понравился моей тете, она была буквально им покорена. Мои старинные школьные подруги, когда узнали, что мы собираемся пожениться, издевались надо мной: «Разве не ты всегда говорила, что тебе нравятся блондины в стиле Эррола Флинна?» – «Верно, – отвечала я, – но я вижу Феллини именно блондином». Короче, нам осталось сделать один последний, самый решительный шаг.

– Для этого требовалось получить согласие ваших родителей?

– Обязательно.

– Где они тогда жили?

– Мои родители родом из Болоньи, но жили они в то время в Виченце. В итоге мы все отправились в Виченцу: тетя, кормилица, Федерико и я. Ехали мы на поезде. Если мне не изменяет память, это было 5 июля 1943 года, сразу после первой бомбардировки Рима. На тот момент мои спутники и были моей семьей.

– Из кого в действительности состояла ваша семья?

– Она состояла из моего отца, Гаэтано, уроженца Сан-Джорджио-ди-Пьяно, что неподалеку от Болоньи; моей матери, Флавии Паскуалины, из Сан-Дона-ди-Пьяве; моей сестры Евгении, младше меня на пятнадцать месяцев; брата Марио и сестры Мариолины – близнецов, родившихся в 1928 году. Мы все четверо появились на свет в Сан-Джорджио-ди-Пьяно.

– Чем занимались ваши родители?

– До тридцати лет мой отец был скрипачом, но, женившись на моей матери, которая была преподавательницей и работала в Сан Джорджио ди Пьяно, он оставил свою музыкальную карьеру и занял должность кассира в Монтекатини, на заводе химических удобрений.

– Как прошло знакомство Феллини с вашей семьей?

– Федерико очаровал всех без исключения. Мои отец и мать, сразу же дали согласие на наш брак.

– Когда и где вы поженились?

– Федерико переехал жить к нам, в Париоли, на виа Лютеция, 11. «Раз уж мы теперь живем вместе и мои родители согласны, давай обвенчаемся», – сказала ему я. В то время эта процедура осуществлялась с особой легкостью, поскольку никто не был уверен в будущем. Мы обвенчались 30 октября 1943 года. Мы даже не делали объявление о предстоящем бракосочетании, поскольку Федерико не подчинился приказу о призыве в армию и было опасно упоминать его имя в таком контексте. Венчались мы дома. На виа Лютеция, рядом с нами, на одной лестничной площадке, жил маркиз Луиджи Корнаджио деи Медичи, дядя чемпиона мира по фехтованию. Сам он быв священником церкви Санта-Мария Маджоре. Прислуживали ему две женщины, тоже из Милана, Мария и Камилла. Он был очень стар и имел разрешение Ватикана служить мессу на дому. В углу его домашней гостиной была особая мебель, которая, открываясь, превращалась в алтарь. Перед таким алтарем мы и поженились. Нашими свидетелями были с моей стороны неаполитанский актер Витторио Каприоли, а со стороны Федерико художник Ринальдо Геленг; двух других я не помню. У младшего брата Федерико, Риккардо, был хороший тенор, он обучался вокалу у преподавателя из Сикстинской капеллы. Он был женихом дочери своего профессора, и тот любезно согласился прийти поиграть для нас на маленькой фисгармонии, имевшейся в гостиной. Он играл, Риккардо пел. Когда свидетели, Федерико и я вошли в гостиную, он исполнил свадебный марш из «Лоэнгрина». Потом «Largo» Генделя. Риккардо еще спел «Аве Мария» Шуберта, как он впоследствии это сделал в «Маменькиных сынках».

– Помните, как в тот день были одеты Феллини и вы сами?

– Хотя я всю жизнь мечтала надеть по такому случаю белый воздушный наряд, на мне были костюм пшеничного цвета и такая же шляпка, украшенная двумя голубыми птичками. Федерико был в сером костюме из синтетической ткани с добавкой фибры, который ужасно пах и дико кололся. Конечно, это не была свадьба века! Поскольку гостиная монсеньора Корнаджио не имела такого нефа, как в церкви Санта-Мария Маджоре, мы просто вошли в одну дверь и вышли через другую. Когда я вновь вспоминаю эту сцену, мне кажется, будто это кадры из фильмов Федерико.

– Кто присутствовал на вашей свадьбе?

– Примерно дюжина гостей, среди которых был наш консьерж, его жена и дочка. Разумеется, священник. Всего нас было, наверное, четырнадцать. Было десять часов утра. Всю ночь перед этим мы с кормилицей занимались приготовлением угощения. Продукты пришлось покупать на черном рынке, по немыслимым ценам. Мы всё купили у крестьянки, приехавшей из Фрозиноне, главного города Чочарии в Лацио. В итоге на столе были аньолотти[72]72
  Большие пельмени.


[Закрыть], мясо с различными соусами, жаркое с гарниром. Еще кормилица приготовила генуэзское миндальное пирожное и кростату[73]73
  Пирог из песочного теста.


[Закрыть], которые Федерико страшно любил.

– Куда вы отправились в свадебное путешествие?

– Туда же, куда и Чико с Поллиной. Да какое свадебное путешествие? Мы восемь суток провели в постели, я хочу сказать дома. Поскольку, как я уже говорила, Федерико скрывался от военного призыва, ему приходилось вести подпольную жизнь.

– Как вам удавалось в то время сводить концы с концами?

– Я давала на дому частные уроки, Федерико продал мебель из своей бывшей квартиры, в которой жил до того, как переехал к нам, на виа Лютеция. Всего ему удалось выручить за нее 28 тысяч лир. Помню, как он сказал, принеся их мне: «Нам нужно продержаться на эти деньги до прихода союзников».

– И вам действительно удалось продержаться при помощи этих 28 тысяч лир и той малости, что давали частные уроки, до прихода союзников?

– Более или менее. Девять месяцев, во время которых Рим был оккупирован[74]74
  После того как Италия, бывшая союзницей Германии, вышла из войны, 11 сентября 1943 года Рим был оккупирован немецкими войсками.


[Закрыть], оказались действительно тяжелыми. Бомбардировки, прочесывание улиц патрулями, засады на дорогах, стрельба… У Федерико, как у скрывающегося от военного призыва, не было даже карточек на получение товаров первой необходимости. Из страха, как бы фашисты или нацисты не нагрянули к нам, мы приготовили тайник, где он смог бы укрыться в случае необходимости. Но, несмотря на постоянно грозившую ему опасность, Федерико все же выходил из дома. Он крался вдоль стен, как тень, как призрак. Однажды на площади Испании он попал под облаву, и ему удалось скрыться только чудом. Этим вечером я сходила с ума от беспокойства, поскольку он очень задерживался. Я не отходила от окна. Когда я наконец заметила его на углу улицы Льеж, то побежала ему навстречу. Но от волнения упала на лестнице, в результате чего потеряла ребенка, которого ждала. Я тогда была на четвертом месяце беременности. После прихода союзников ситуация сильно изменилась. Появились мясные консервы, шоколад, сигареты. Федерико как-то привел меня к одному чернокожему американцу, он называл его Бозамбо, чтобы в преддверии освобождения Рима тот обучал нас английскому языку. Вместе с Энрико Де Сетей, старшим среди рисовальщиков «Марка Аврелия», Федерико открыл на площади Сант-Андреа-делле-Фрахте, что около площади Испании, заведение под названием «Забавная рожица», где они на заказ рисовали карикатуры для американских солдат. Он приносил домой кучу денег, это был какой-то дождь из ам-лир, американских лир[75]75
  Временные дензнаки, выпущенные американским военным командованием.


[Закрыть]. Потом Федерико и Энрико Де Сета стали работать отдельно, каждый из них открыл свое заведение на виа Национале, но название «Забавная рожица» сохранилось за Федерико, поскольку именно у него было на это авторское право. Де Сета назвал свое предприятие «Кривое зеркало». В то же время Федерико начал работать для кино с Роберто Росселлини и сценаристом Серджио Амидеи, вместе с которыми они создали «Рим – открытый город» и «Пайза», в то время как мне пришлось пережить большую беду, гораздо более тяжелую, чем то, что произошло раньше.

– Вы имеете в виду потерю Федеречино?

– Да. В марте 1945 года у меня родился ребенок, которого мы назвали Федеречино, но он умер через две недели от бронхопневмонии. Это произошло на Пасху. Для меня это стало ужасным испытанием. Я тогда тяжело заболела. Температура никак не хотела падать. Мне помог пенициллин, привезенный союзниками, но после того как моя жизнь оказалась вне опасности, я еще долго не могла окончательно поправиться. После этого случая ни я, ни Федерико больше не думали о детях. Эта тема была закрыта.

– Вы тоже принимали участие в съемках фильма «Пайза». Какие воспоминания сохранились у вас об этом первом кинематографическом опыте?

– У меня там совсем маленькая роль. Я появляюсь в коротеньком платьице в клетку на лестнице нашего дома, где Роберто отснял несколько сцен освобождения Флоренции. Но после этого мне стали предлагать уже более серьезные роли. Я то играла в театре, то снималась в кино. В 1948 году я получила роль в «Без жалости» Альберто Латтуады и заглавную роль в «Анжелике», спектакле Лео Ферреро, который поставил в Римском театре искусств Лучио Кьяравелли, с которым я уже, кстати, работала в университетском студенческом театре. Моим партнером по «Анжелике», игравшим Роланда, был Марчелло Мастроянни, делавший тогда свои первые шаги на театральном поприще.

– Как прошел спектакль?

– Это был знаменательный вечер. В зале присутствовали директор Академии драматического искусства Сильвио д’Амико, драматург Россо ди Сан Секондо, самые влиятельные критики Рима и вообще всей Италии. Был, конечно, там и Федерико, который приходил в артистические уборные поздравлять нас. Именно тогда Мастроянни познакомился с Федерико, хотя уже и не помнит об этом. Отзывы о спектакле были очень благоприятными, даже восторженными. Меня же привела в полный восторг игра Мастроянни. Для него это было очень важное испытание, тем более что текст Лео Ферреро был уже переработан и дополнен в Париже, в театре «Матурэн», театральной труппой Питоефф. Сильвио д’Амико, самый известный театральный критик того времени, писал, что Мастроянни проявил при этом «исключительную неопытность».

– Где и как вы познакомились с Мастроянни?

– Нас познакомила моя сестра Евгения. Она работала в агентстве недвижимости на виа Фраттина, которое занималось также сдачей комнат внаем. В Рим начался тогда приток американских актеров, которые нуждались в жилье. Чтобы немного заработать, Мастроянни показывал клиентам меблированные комнаты. В то время он был очень беден. У него даже не было пальто. У него были постоянно опухшие и застывшие от холода руки. После я встретила его в театре «Атено», где работали ученики университетского театрального центра. Мы все были тогда студентами и играли совершенно бесплатно. Мастроянни мне был по-человечески симпатичен, и я старалась ему хотя бы немного помочь. Позже именно я обратила на него внимание Джузеппе ди Сантиса, который готовился снимать «Горький рис», фильм, где прославилась Сильвана Мангано. Но на первую мужскую роль он уже решил взять Рафа Валлоне, журналиста из Турина. Позднее я настояла на том, чтобы Федерико взял Мастроянни на главную роль в фильме «Сладкая жизнь».

– Какой из тех фильмов, в которых вы снимались позже, вспоминается с особым удовольствием и ностальгией?

– В 1950 году я сыграла в фильме «Закрытые ставни» Коменчини, в котором Федерико снял несколько эпизодов. Как и в «Без жалости», я изображала проститутку. В 1951-м я снялась в двух картинах: «Горничная приятной внешности ищет работу» Джорджио Пастины и «Семь лет отчаяния» Метца и Маркези, где в главной роли снялся Тото. Но фильмы, о которых я вспоминаю с особым удовольствием или ностальгией, это, разумеется, фильмы Федерико и Росселлини. В том же 1951 году я сыграла в «Огнях варьете», снятых Латтуадой и Феллини. Я сыграла Мелину Амур, вечную возлюбленную. Критики написали много лестного о фильме и обо мне. В 1952 году я получила роль воробушка («Passerotto») в «Европе-51» Росселлини, где в главной роли снялась Ингрид Бергман. 1952 год был знаковым: Федерико начал свою деятельность в качестве режиссера, работая над фильмом «Белый шейх». В том же году, кроме роли Кабирии в фильме Федерико, я сыграла Надину в картине «Грешница Ванда» режиссера Дуильо Колетги и Паолу в «Романе моей жизни» режиссера Лионелло Де Феличе.

– Почему Феллини не взял вас на главную женскую роль в «Белом шейхе»?

– Может быть, мне не поверят, но я никогда ничего у Федерико не просила. Конечно, мне нравилась эта роль, но как он мог мне ее дать? Там требовалась видная, красивая девушка, а я была худышкой. Зато в 1953 году я снялась аж в четырех фильмах: в «Веке любви» Лионелло Де Феличе, «Окаянных женщинах» Джузеппе Амато, «В городских предместьях» Карло Лиццани и «Улице Падуя 46» Джорджио Бьянки. Но одно из наиболее важных событий в моей жизни произошло в 1954 году, когда я снялась в картине «Дорога».

– Какие воспоминания связаны у вас с этим фильмом, за который Феллини получил своего первого «Оскара»?

– Федерико хотел снять «Дорогу» сразу после «Белого шейха». Но ему не удалось тогда договориться с продюсерами, и он занялся сначала «Маменькиными сынками». После успеха, завоеванного «Маменькиными сынками» на кинофестивале в Венеции, все стало гораздо проще. Дино Де Лаурентис и Карло Понти подписались под контрактом, но они не хотели, чтобы мне доверили главную роль в «Дороге», поскольку я не была красоткой в стиле пин-ап[76]76
  От англ, pin-up — приколоть, прикрепить. Выражение относится к 30-м годам XX века, когда в моду вошли эротические картинки с красивыми женщинами, которые развешивали на стенах.


[Закрыть], как было модно в те годы. Федерико все-таки настоял на моей кандидатуре. Я не знаю, может быть, именно это произвело на него впечатление, но Джузеппе Маротта, писатель, бывший к тому же кинокритиком в «Эуропео», написал ему письмо, в котором говорилось: «Дорогой Федерико, ты знаешь, что я не испытываю отвращения к шутке, но это лишь потому, что я веду рубрику, которая претендует на то, чтобы считаться развлекательной. Я и над тобой подтрунивал тоже, но это совсем не значит, что я тебя не уважаю. Что же касается Джульетты Мазины, то я готов поставить на нее все вплоть до одежды, надетой на мне. Это великая актриса, рожденная для кино, как Гарбо, как Бетт Дэвис, как (если не учитывать пол) Гари Купер». Мы начали работать над фильмом еще до того, как я подписала контракт. Его мне предоставили лишь тогда, когда представитель «Парамаунта», а именно человек, ответственный за распределение ролей в картине, увидел первые отснятые кадры. Мой гонорар за эту работу равнялся четырем с половиной миллионам.

– Как этот фильм был принят на фестивале в Венеции?

– С одобрением и осуждением одновременно. Левая итальянская пресса вела себя очень сдержанно. После «Белого шейха» и «Маменькиных сынков» для них был непонятен такой фильм, как «Дорога». Но за рубежом, в Париже, Лондоне, Мюнхене, Кёльне, Лос-Анджелесе его принимали с триумфом.

– Где именно показывали фильм в Париже?

– В концертном зале Плейель, но я там не присутствовала. Я не смогла в тот раз поехать – у меня была очень высокая температура. Федерико звонил мне каждые четверть часа и рассказывал, как проходит показ. Зал был переполнен. Также нужно сказать, что Франсуа Мориак написал восторженную статью о картине, которую он посмотрел в Венеции. После первой части публика разразилась аплодисментами, и до самого конца люди выкрикивали: «Джульетта! Джульетта!» На следующий день наши фотографии были на обложках всех французских журналов. Меня сравнивали с Жаном Луи Барро, с Марселем Марсо.