Текст книги "Притворись (ЛП)"

Автор книги: Кора Кармак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Это была семейная фотография, на ней ей было двенадцать, может, тринадцать лет. У нее был характерный для детей этого возраста взгляд исподлобья. Позади нее стоял парень, по-видимому, ее брат. У него были такие же светлые волосы, и на нем была университетская куртка. На другом конце стояла девушка, возможно, шестнадцати-семнадцати лет, – вылитая Макс. Или, наверно, наоборот, потому что ее сестра была старше.

– Твои брат и сестра? – спросил я.

Что-то в выражении лица Макс изменилось. Она развернулась к матери, и ее лицо выражало ужас и страх.

– Нет. Мы этого не сделаем! Ты меня слышишь? Если ты за этим сюда приехала, то можешь уезжать. – Она захлопнула альбом и умчалась в свою спальню.

Я ожидал, что ее мать будет вести себя шокировано или расстроено, но она спокойно взяла альбом и положила к своим вещам, как если бы взяла книгу и вернула ее обратно на полку. Она вернулась в гостиную и забрала фотографию, которую поставила на кофейный столик.

Я понятия не имел, что происходит, но знал, что это как-то связано с праздниками, о которых Макс упоминала прошлой ночью. Но что бы это ни было, оно разбило Макс на множество маленьких кусочков, чего я ни разу у нее не видел до сего момента.

16

Макс

Не знаю, то ли мне закричать и заплакать, то ли что-то бросить и свернуться на полу. Что-то в моей маме заставляло меня чувствовать себя четырнадцатилетней и снова злиться. Я ненавидела это, но никак не могла от этого избавиться. Она просто никогда не оставляла эту тему в покое.

Мне не нужны были фотографии Алекс повсюду, чтобы помнить ее. Я видела ее в метро, на концертах, проходящей мимо на улице. Я видела ее, закрывая глаза. Раньше я видела ее, когда смотрелась в зеркало, до того, как изменила прическу и разрисовала кожу. Каждый раз, когда мама смотрела на меня, я видела отражение Алекс в ее взгляде, как будто она очень сильно хотела поменять нас местами и вернуть свою хорошую дочь.

Не важно, сколько раз я говорила, мама все время пыталась сделать так, чтобы праздники крутились вокруг Алекс. Она хотела говорить о том времени, когда Александрия сделала то или сказала это. Мама так много о ней говорила, что казалось, будто ее фантом сидит за обеденным столом, утаскивая за собой все счастье и весь нормальный разговор в царство небытия.

Как жаль, что я не умерла. Хотя мама уже заставляла меня чувствовать себя такой. Черт, у нее даже альбом всегда наготове, чтобы показать миру другую светловолосую блондинку, не важно, что я уже давно не являюсь той девчонкой. Никто не хотел смотреть фотографии этой Макс. Только Маккензи.

Что неправильного в том, чтобы прошлое оставлять в прошлом? Почему мы должны тащить все наши проблемы в будущее? Я не могла вздохнуть из-за всех тех призраков, которые мама тащит за собой. Я не вписываюсь в этот мир и чем больше пытаюсь, тем сильнее ощущаю, что не вписываюсь никуда.

Я лежала на кровати, прижавшись лицом к подушке, когда почувствовала, как матрас прогнулся. Я знала, что это, должно быть, Кейд. После ссор мама никогда ко мне не приходила, проще сделать вид, что их не было. А папа избегал всего того, где участвовали эмоции. Я приподнялась на локтях и посмотрела через плечо, заметив его, осторожно сидящего на самом краю матраса. Между нами он оставил несколько футов.

Я перевернулась на спину и стала ждать, когда он что-нибудь скажет. Начнет задавать вопросы.

Но он молчал. Он лег рядом со мной, по-прежнему осторожно, чтобы сохранить между нами расстояние. Одну руку он положил себе под голову и в молчании уставился в потолок. Так близко я видела, насколько у него широкие плечи. То есть, я чувствовала их, но у меня не было возможности действительно посмотреть на него. Его руки были мускулистыми, а грудь широкой. Я наблюдала за тем, как двигалось его тело, когда он вдыхал и выдыхал. Этот ритм успокаивал.

Глядя на то, как его грудь поднималась и опускалась, я достаточно успокоилась, чтобы мой гнев частично испарился. Его глаза были закрыты, а лицо расслаблено, когда он проговорил:

– Я отпускаю людей.

Я приподнялась на локте и посмотрела на него, но его глаза оставались закрытыми.

– Хм… ты ссылаешься на Библию и слова “Отпусти Мой народ9!”… Я не вижу связи.

Один уголок его губ дернулся, и он вздохнул.

– Прошлой ночью ты спросила, почему я не боролся за девушку из песни. Потому что я отпускаю людей.

Я понятия не имела, о чем он говорит, но одобряла, пока мы не говорили обо мне.

– Всегда?

– Сейчас – да. Когда был моложе, то боролся и слишком много раз проигрывал.

Мне хотелось, чтобы он открыл глаза и посмотрел на меня. Этот мрачный и замкнутый Кейд вводил в замешательство. Я и сама пребывала в довольно мрачном месте, а видя его таким, погружалась еще глубже. Я никогда не знала, как себя вести в таких ситуациях, поэтому решила последовать его примеру и помолчать.

Я не думала о притяжении между нами. Придвинувшись ближе и положив голову ему на грудь, я думала лишь о том, чтобы утешить его.

Может, я думала о том, чтобы утешить и себя.

Через несколько секунд рука из-под его головы переместилась на меня. Кончики его пальцев легли на мое бедро, и я выдохнула воздух, который все это время удерживала.

И как только я погрузилась в тишину и нашу близость, он заговорил:

– Мое первое воспоминание об отце – это когда он уходит. Мне было пять, и я просил его не уходить. На самом деле, я умолял его. – Он издал что-то похожее практически на смешок… но все равно грустный. – Утром он ушел. Моя мама умерла меньше, чем через год. – Он закрыл глаза, и мне показалось, что он находится где-то в другом месте. Его больше не было со мной. – У нее был рак, и она будто просто… перестала бороться. Меня было недостаточно, чтобы она захотела остаться.

Горе появилось из ниоткуда и сбило меня с ног. На глаза навернулись слезы, а горло засаднило от усилия сдержать эмоции. Уже долгое время я не плакала, но сама мысль о Кейде, когда он был еще ребенком, возможно, таким же хорошим и идеальным, как сейчас, столкнувшимся с такими вещами… причиняла боль. Я привыкла закрывать глаза на свои собственные эмоции. И я так преуспела в этом искусстве, что у меня получалось это с легкостью. Но я никогда не беспокоилось за кого-то другого. Я никогда не была настолько близко к кому-то, чтобы это имело значение. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы затолкать свои эмоции обратно за стены.

У меня на языке вертелось столько много всего, что хотелось сказать. Но все это казалось слишком несущественным и в то же время слишком громким. Поэтому я просто крепче его сжала и держала глаза закрытыми, пока слезы не отступили.

Он рассмеялся, но это был не тот смех, который я привыкла слышать, который приковывал все взгляды к нему. Этот смех был горьким и надломленным.

– Когда отец пришел на похороны, то я полагал, что он заберет меня с собой. Я представлял, какой будет моя комната в его новом доме. Я переживал, понравлюсь ли я его новой девушке. В тот момент я настолько был полон решимости, чтобы все получилось. Но тогда он снова ушел, и я стал жить со своей бабушкой.

Я слушала биение его сердца у своего уха и могла лишь думать о том, что насколько нужно быть придурком, чтобы бросить своего ребенка даже после того, как тот потерял мать? Я никогда не умела держать язык за зубами, и сейчас не стало исключением.

– По крайней мере, нам известно, что сволочизм не передается по наследству, – сказала я.

Я практически была готова к тому, чтобы предложить поездку, чтобы найти его отца и поставить этого ублюдка на место. Его рука скользила по моей спине вверх и вниз, будто это он утешал меня, а не я – его.

А потом я осознала… что так оно и было.

Меня многое бесило в моих родителях и смерти Алекс, но ничто меня так не расстраивало, как тот факт, что в своей боли я была одинока. То есть, я знала, что мои родители скучали по ней. Я знала, что они постоянно думали о ней, но это была своего рода счастливая грусть, совершенно чуждая мне. Когда я думала об Алекс, это была чистая, неразбавленная боль. Казалось, что все мои внутренности смешались, будто у меня до сих пор травмированы внутренние органы после аварии. Спустя годы одного лишь ее образа за закрытыми глазами было достаточно, чтобы почувствовать, будто я обливаюсь кровью. Я никак не могла понять, почему все остальные не чувствовали того же, и это приводило меня в ярость.

Но по тому, как напряглись подо мной мышцы в груди Кейда и животе, я могла сказать… что он тоже это чувствовал. Я сделала то же самое – напрягла мышцы своего тела, как броню. Ткани и сухожилия – единственное, что в безвыходном положении удерживало эту неразбериху внутри меня. Хуже этих чувств было только выставление всех этих эмоций на показ.

Впервые за долгое время, может, со времен Алекс, я не чувствовала себя такой одинокой.

Я глубоко вздохнула и сказала:

– Моя сестра умерла.

Рука на моей спине скользнула к моим волосам. В любое другое время от этого жеста мои гормоны сошли бы с ума, но сейчас он был мягким и нежным, и в глубине моего сознания щелкнул выключатель, который большую часть дня я пыталась выключить.

Видение того дня у меня в голове никогда не угасало. Сегодня оно было таким же ярким, как и тогда. Когда воспоминания взяли надо мной верх, я смогла практически представить слепящие фары, звук разбиваемого стекла и давление ремня безопасности, врезающегося в шею. Я зажмурила глаза.

Я не могла удержать образы, но могла сдержать слезы.

Кейд не пытался заставить меня говорить. Он не задавал вопросов. Его прикосновение оставалось решительным и неизменным, удерживая меня здесь, в настоящем. Мы лежали, прижимаясь друг к другу так крепко, что мне не нужно было напрягать свои мышцы. Мне не нужна броня, потому что именно он удерживал меня единым целым.

Спустя целую вечность или несколько секунд Кейд прошептал:

– Боль меняет нас. Моя заставила меня быть идеальным, так что никто больше не захочет меня снова бросить.

Я глубоко вздохнула.

– Твоя сделала тебя Золотым. Моя же просто меня озлобила.

Одна из его ладоней находит мой подбородок и поднимает голову так, чтобы я посмотрела в его лицо.

– Твоя боль сделала тебя сильной. Она сделала тебя страстной и живой. Она сделала нас обоих теми, кто мы есть.

Смех прорвался сквозь боль, живущую в моих легких, и вырвался из горла.

– Золотой Мальчик и Злая Девочка.

– Нам надо создать комиксы о наших приключениях.

Теперь смех выходил легче.

Забавно, как парню, который знает меня столь короткое время, удалось освободить меня так, как ни моим родителям, ни друзьям, ни веренице терапевтов никогда не удавалось.

– Спасибо, – пробормотала я. Я снова прижалась щекой к его груди, но склонила свое лицо к его. – За это… за сегодня и вчера. Не знаю, что бы я без тебя делала. Знаю, что ты, наверно, предпочел бы быть в месте получше…

– Поверь мне. Это гораздо лучше альтернативы. Я именно там, где хотел бы быть.

Он посмотрел на меня и слегка улыбнулся.

Я провела пальцами по его животу и спросила:

– А какова была альтернатива?

– Провести время с кем-то кому лучше оставаться в прошлом. Я предпочитаю двигаться вперед.

Впервые движение вперед казалось возможностью.

Мы оставались в созданном нами убежище, свободные в том, чтобы ничего не говорить. Мы уже все сказали, и я медленно проваливалась в сон рядом с Золотым Мальчиком в своей постели.

17

Кейд

По ту сторону моих закрытых век вспыхнул яркий свет. Я вяло потянулся, чтобы потереть глаза, но что-то придавливало к кровати мою левую руку.

Надо мной стояла женщина с фотоаппаратом в руке. Перед глазами у меня плавали черные пятна, и мне потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить, где я находился и что делал здесь. Женщиной с фотоаппаратом была миссис Миллер, и она только что сделала фотографию Макс, крепко спящей на моей руке. У меня на свитере осталось маленькое мокрое пятно от ее слюны.

Боже, я хотел бы себе копию этой фотографии.

Миссис Миллер прижала к губам палец и прошептала:

– Прости. Вы двое выглядели такими милыми, что я не смогла удержаться. – Официально это был самый странный день за все время моего существования. – Ужин готов. Мы с Миком подождем, пока вы двое приведете себя в порядок.

Она на цыпочках вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Пора будить спящего дракона.

Во сне Макс выглядела моложе, мягче. Ее длинные ресницы покоились на щеках. Маленький носик, слегка вздернутый на кончике. Даже у спящей у нее были самые сексуальные губы, которые я когда-либо видел. Полные и с небольшими морщинками, они как будто звали меня. И я не мог перестать думать, как она сказала, что не жалеет о моем поцелуе.

Но это не имело значения. Она была занята.

Я обречен все время увлекаться девушками, которые не могли быть моими.

Кроме того, что она до этого говорила… это не могло быть легким. Я мог сказать, какой ранимой ее сделали воспоминания, а последнее, чего я хотел бы, – это воспользоваться этой ранимостью.

Я уже собирался ее будить, когда ее глаза открылись, и она застала меня, глядящим на нее. Она несколько раз моргнула, а потом ее глаза прищурились. Она села и отползла на совершенно противоположную сторону кровати.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Какой бы близости мы не достигли до этого, после сна от нее не осталось и следа. Стены снова возведены, а я по-прежнему нахожусь за их пределами.

– Клянусь, все не так ужасно, как может показаться.

– Сказал серийный убийца полиции.

Ее волосы были взлохмачены и выглядели ближе к той прическе, которую она обычно носила.

– Я собирался разбудить тебя, – сказал я. – Твоя мама сказала, что ужин готов.

– Мама была здесь?

Я уже начинал наслаждаться этим сердитым взглядом широко распахнутых глаз, который она бросала, когда дело касалось ее матери.

– Похоже, она нас сфотографировала.

Она схватила подушку, и я едва успел закрыться салфетками для лица.

– Ты позволил ей нас сфотографировать?

Я схватил подушку, когда она замахнулась во второй раз, и использовал ее, чтобы притянуть к себе.

– Я не позволял ей. Я проснулся от вспышки.

– Серьезно? – Она издала наполовину стон, наполовину рык и зарылась лицом в ладони. – Убей меня.

Я держал подушку между нами, как буфер, и сказал:

– Почти все закончилось.

– Ты просто не был ни на одном из ужинов моей мамы на День благодарения. Это только начало.

Она слезла с кровати и ушла в ванную, чтобы сполоснуть водой лицо. Я последовал за ней и сделал то же самое. Это было так пугающе по-домашнему, когда мы оба пытались крутиться в небольшом пространстве, чтобы не врезаться друг в друга. Я был поражен странностью, что знаю эту девушку чуть больше двадцати четырех часов. И двадцать четыре часа спустя мы отправимся каждый своей дорогой, больше не услышав друг о друге.

Я сглотнул, а от двери в ванную на меня смотрела она.

– Так ты идешь?

– Да, прямо за тобой.

Как только мы вошли в гостиную, на нас снова напали с еще одной фотографией.

– Мам! Ты серьезно?

Глаза миссис Миллер напоминали о тех рекламных роликах о животных, с которыми жестоко обращаются, – стремящиеся сделать так, чтобы вы почувствовали себя плохо.

– Прости. Кейд до этого упомянул, что ты не против фотографий, и я…

– Да? А теперь?

Я попал. Она переплела свою руку с моей и сжала ее немного сильнее необходимого.

– Ой, ты знаешь, милая. Я сказал твоей маме, как ты расстроилась, что проспала, потому что хотела хорошо выглядеть для них. Мы говорили о том, как было бы замечательно иметь на память фотографии о нашем первом совместном празднике. – Миссис Миллер щелкнула еще одну фотографию, пока я разговаривал с ее дочерью. – Миссис Эм, Макс не против. Может, нам просто нужно оставить фотографирование на время после ужина.

– Конечно, и в последний раз, Кейд. Зови меня Бетти. Или мама.

Макс широко улыбнулась мне, но у меня возникло ощущение, что это было больше похоже на оскал хищников с канала о животных – обнаженные зубы в знак агрессии. Она наклонилась и, не прекращая улыбаться, тихонько сказала:

– Если ты будешь звать мою мать “мамой”, я индейку в духовке заменю твоей головой, ты меня понял?

Я улыбнулся в ответ и прижал ладонь к ее щеке.

– Ты блефуешь, Злая Девочка. – Макс глядела на меня, но я мог сказать, что она была рада вернуться на привычную территорию. Привычная – это, конечно, наши попытки доставать друг друга. Я окликнул ее маму на кухне: – Миссис Миллер, то есть, мама, ваша дочь порой – милейшее создание. Думаю, вас поразит то, какой романтичной она может быть.

Макс тихонько рассмеялась. Ее глаза блестели. Она положила свою ладонь поверх моей на щеке и сказала:

– Это война, Золотой Мальчик. Ты пожалеешь об этом.

– Я выдержу.

И если от этого ей станет лучше, и она будет чувствовать себя менее уязвимой, то я смогу.

На столе у Макс царил просто пир, а ее гостиная решительно ожила. Макс подождала, пока мы сели за стол, чтобы начать свою первую атаку.

– Ох, папа, я знаю, что обычно ты произносишь молитву, но, может, мы позволим сделать это Кейду? Он очень религиозен, и я знаю, что он будет очень рад.

Я улыбнулся и покачал головой. Ей придется постараться посерьезнее, чем просто сбивать меня с толку.

– Мик, я был бы счастлив произнести молитву, но мне бы не хотелось нарушать ваши праздничные традиции.

Отец Макс махнул рукой.

– Чепуха. Произнеси молитву, сынок.

Я улыбнулся Макс и взял ее за руку. Я одарил ее в ответ целомудренным поцелуем, а потом потянулся к руке ее матери с другой стороны.

– Дорогой Отец Наш Небесный, мы благодарим тебя за то, что позволил нам сегодня собраться всем вместе. Спасибо, что сопровождал Мика и Бетти, чтобы они благополучно доехали сюда из Филадельфии, и мы смогли по-семейному поесть и воздать благодарности. Но больше всего, я благодарю тебя за то, что свел нас с Макс вместе. Такое ощущение, будто мы только вчера познакомились, но она изменила мою жизнь в стольких разных направлениях. Иногда мне кажется, что наши отношения слишком хороши, чтобы быть реальностью. Я молюсь за то, чтобы ты продолжал благословлять нас всех и наполнил наш день пищей, радостью и взаимопониманием. Лишь твоему святому имени мы молимся. Аминь.

Как только молитва была окончена, Макс забрала у меня свою руку. Ее родители держали руки немного дольше, поглядев на нас и обменявшись понимающими взглядами. Пока они смотрели, я наклонился и поцеловал Макс в щеку. Не было ничего плохого в том, чтобы проявить некую вольность в своей роли, тем более что это мероприятие закончится в конце дня. Я прошептал:

– Тебе придется постараться получше, Злая Девочка.

Она подождала, пока ее родители не смотрели на нас, чтобы показать мне средний палец, но мы оба продолжали улыбаться.

– Почему бы нам не сказать тост? – сказал я. Миллеры были против алкоголя, но я полагал, что сладкий чай подойдет. Я поднял чашку и произнес: – За новые начинания, новую семью и многообещающее будущее.

Макс выглядела обеспокоенной, но взяла напиток, когда это сделали и все остальные. Миссис Миллер прижала руку к груди и сказала:

– Кейд, уверена, Маккензи не скрывала, что мы не одобряли некоторых ее молодых людей. – Макс фыркнула, и я понял, что под “некоторыми” подразумевались “все”. – Но я должна сказать, что ты один из самых приятных, собранных молодых людей, которых я когда-либо встречала.

Мик перестал резать индейку, чтобы сказать:

– Ага. Похоже, наша Макс, наконец, научилась их выбирать.

Уголком глаза я видел, как позвоночник Макс выпрямился. Она потрясенно смотрела на своего отца, без сомнения потому, что он, наконец, назвал ее по прозвищу. Я знал их всего лишь день, но уже понимал, насколько это было серьезно. Когда я глядел на Макс, ее потрясение сменилось смущением, а потом злостью. Брови нахмурились, а полные губы сжались в линию. Она сделала долгий глубокий вздох, и я не мог ее винить за это.

Мы должны были остановиться прямо тут, положить конец игре. Я думал уже встать, сделать вид, что у меня важный звонок или что я приболел. Но тогда Макс решила выплеснуть свою злость на меня. И потому, что она мне была не безразлична, я ей это позволил.

– Он просто чудесный, правда? – Ее голос звучал приторно на поверхности с сочащимся под ней ядом. – Особенно учитывая то, где он находился всего год назад.

Ой-ой. Мне не нравилось то, как это звучало.

– Год назад? – спросил ее отец.

– О, да. Год назад он находился в по-настоящему плохом месте. Ведь так, милый?

Я прищурил глаза.

– Я предполагаю.

– Ты предполагаешь? О, милый, не преуменьшай, как далеко ты зашел. Ты так усердно работал над тем, чтобы побороть свою… зависимость.

Ее мама поперхнулась чаем. Я закрыл глаза, чтобы сохранить спокойствие.

Одна из ладоней Макс была сжата в кулак на столе, и я накрыл ее своей. Я повернулся к ее родителям и изобразил свою самую лучшую улыбку.

– Макс любит преувеличивать. Она думает, что это смешно. – Я бросил на нее взгляд и поискал какой-то предлог, который бы сгладил ситуацию с ее родителями. Я посмотрел на ее отца, чьи брови нахмурились, образовав подозрительную складку на лбу. На нем была футболка Открытого университета, которая подала мне единственную идею. – Зависимость, о которой говорит Макс, на самом деле, не такая уж серьезная. Я много времени играл в фэнтези футбол, действительно большое количество времени. Макс это очень не нравилось, но мне удалось бросить. – Я чувствовал ее желание закатить глаза, но она сохраняла натянутую улыбку. Я ответил ей тем же и сказал: – Ради нее.

Это была неубедительная отговорка, но я рассчитывал на всеобщую любовь южан к футболу.

Миссис Миллер сказала:

– Прости меня, но я так смущена. Я думала, что вы вместе всего несколько недель.

Я открыл рот, чтобы снова соврать, но Макс меня опередила.

– О, так и есть, – сказала Макс. – До этого Кейд был влюблен в меня долгое время. Он просто постоянно упрашивал, упрашивал и упрашивал меня куда-нибудь с ним сходить. Сначала было немного жутковато.

Я одарил ее зловещей улыбкой.

– Я настойчивый.

Ее отец проговорил:

– И мы, конечно же, рады. Мы начали уже думать, что Макс никого не встретит.

Макс нахмурилась и добавила:

– Какое-то время было действительно неприятно. Почти тревожно. Ты меня практически преследовал.

Ее отец доел последний кусочек индейки и сказал:

– Не обращай на нее внимания. У тебя есть мое разрешение преследовать ее в любое время.

Макс закрыла глаза и прошептала себе под нос:

– Невероятно.

Я улыбнулся и произнес:

– Почему бы нам не сфотографироваться перед десертом?