Текст книги "Трио для миллиардера (СИ)"

Автор книги: Кора Бек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Доехали. И вдруг Одиллия зачем-то попросила у меня влажную салфетку. Я дала. А Оли вынула изо рта зуб, который долго шатался и, наконец, выпал. Радовались все просто, как сумасшедшие. Тем не менее на всякий случай, раз уж мы уже добрались до стоматолога, я показала дочку доктору. Осмотрев Оли, он сказал, что всё в порядке, но ради профилактики можно воспользоваться ополаскивателем ротовой полости.

Только я обрадовалась, что теперь мы можем смело ехать домой, как Оли заявила, что она за свои страдания заслужила тортик или пирожные. Пока я обдумывала это предложение, малышка начала ко мне ласкаться и добавила, что сладостями она угостит всех. А платить-то мне! Но куда деваться? Мы заехали в супермаркет.

В дороге детки радостно болтали друг с другом, а я вела машину и думала, как крупно мне повезло, что у меня есть они – Одетта, Одиллия, Оскар. Своих девочек я назвала в честь персонажей балета “Лебединое озеро”, который нам с моей подругой Таней, когда мы были в Москве, довелось посмотреть в Большом театре. А сыну дала имя в честь моего дедушки. Не представляю, что бы я без моих малышей делала? Они – моя жизнь!

Домой попали поздно вечером. Только я расслабилась, как у меня зазвонил телефон. Это звонила моя сменщица. Фрау Майер просила меня приехать, если это возможно, поскольку, с её слов, русский пациент (это она о Сафарове) после операции почувствовал себя не очень хорошо. Зная, что я родом из России, фрау Майер надеялась, что я пойму, что не так с этим пациентом, потому что он на её вопросы не реагирует, а только время от времени говорит одно слово, точнее имя: Марта.

У меня лоб взмок от волнения. Попросив соседку – добрую пожилую женщину, такую же русскую немку, присмотреть за моими детьми, я отправилась в больницу.

Почти в походных условиях

Мне кажется, я шла к своему бывшему целую вечность. Палата Сафарова располагалась в самом конце длинного коридора. И хоть по дороге я перекинулась парой слов с постовой медсестрой, а затем выслушала предположения своей сменщицы фрау Майер относительно состояния русского пациента, меня не переставало колотить, а коридор всё не заканчивался.

А, может, это я находилась в таком взвинченном состоянии, что воспринимала всё не как обычно? Не знаю. Но колени у меня конкретно подгибались, когда я отворила дверь палаты.

Я была сильно взволнована словами фрау Майер, которая при встрече мне повторила, что русский пациент на её вопросы не реагирует, но иногда со стоном произносит имя некоей Марты. Моему приезду она очень обрадовалась и пошла заниматься другими делами.

Ну а я просто не знала, что думать в этой ситуации. Возможно, общий наркоз, с которым Сафаров прежде не сталкивался, оказывает на него такое угнетающее воздействие, что он никак не может прийти в себя. Фрау Майер что-то там говорила про помутнение сознания, но лично я в этом пока не уверена.

Всё-таки мой бывший – молодой сильный мужчина, чтоб так реагировать на, в общем-то, обычную медицинскую процедуру. Это в прошлом веке наркоз мог вызывать осложнения. Значит, дело в чём-то другом. Может, в индивидуальных особенностях организма?

Хотя я бы ещё поняла, если бы Сафаров на что-то жаловался. Но его помутнение сознания, если допустить, что оно есть, сказывается только в том, что он почему-то зовёт, ищет меня. Однако мы с Даром расстались почти шесть лет тому назад. Неужели Эльдар не забыл меня? Неужели он так и не женился?..

В его истории болезни доктор Вольф в графе “семейное положение” записал – холост. Но, по-моему, он сделал это от фонаря, потому что пациент – иностранец. Так что какой смысл особо заморачиваться?

К тому же Герман Вольф сам неженатик. Нет, не гей. Одно время он даже пытался за мной приударить, пришлось доходчиво объяснить, что он обратился не по адресу. И тем не менее какой-то комплекс неполноценности в докторе Вольфе сидит, поэтому при возможности он старается всех записать в холостяки. Что тут скажешь? У каждого в голове свои тараканы.

И, вообще, какое мне дело до Вольфа, или же семейного статуса Сафарова? В больницу я приехала на ночь глядя только потому, что меня попросила об этом моя коллега. А к своему бывшему я уже давно никаких чувств не испытываю. Нас ничего не связывает. Да, у меня есть дети, но это – мои, выстраданные дети. А сейчас я выполняю свой служебный долг.

Я не стала включать свет и на цыпочках прошла к постели Эльдара. Если Дар вдруг спит, лучше его не беспокоить. Попробую некоторое время за ним понаблюдать, чтоб понять, чем вызвано помутнение сознания, которое фрау Майер приписывает русскому пациенту.

Хотя, думаю, всё проще. Немцам сложно понять выходцев из России, так как у нас с ними абсолютно разный менталитет. Вот и Сафаров ни с того ни с сего вдруг вспомнил обо мне.

Но мне, если честно, трудно представить, чтоб какой-нибудь мужчина из местных, будучи в таком же состоянии, начал думать о ком-то ещё, а не о себе, любимом. Я на них порядком насмотрелась, ухаживая за пациентами, которые перенесли операцию.

Некоторые ведут себя, как маленькие дети: без конца жалуются, ноют, вызывают к себе по любому поводу, переживают из-за каждой мелочи. Конечно, встречаются и сдержанные, воспитанные мужчины, можно сказать, истинные арийцы. Но их мало. Во всяком случае, в разы меньше нытиков. От Сафарова я за всю неделю не слышала ни одной жалобы.

Но и я тоже хороша. Увидев бледное лицо Эльдара с впавшими щеками и появившимися тёмными кругами под глазами, я почувствовала, как у меня сразу кольнуло сердце. К моему ужасу, мне захотелось Дара приласкать. Руки сами потянулись к его лбу, чтобы разгладить морщинку между бровей, которая всякий раз появлялась, стоило Эльдару задуматься о чём-то или, как это было в больнице Медвежьего, сдержать стон при вправлении вывиха плеча.

Я сняла с себя надоевшие мне очки с затемнёнными линзами, положила их на тумбочку и чуть склонилась над Эльдаром, чтоб получше разглядеть его после стольких лет разлуки и, может быть, слегка коснуться пальцами его утомлённого лица. Мне захотелось вспомнить те давние и потрясающие ощущения, которые во мне вызывало одно прикосновение к Дару.

А он вдруг схватил меня за руку и с силой притянул к себе. Признаться, я не ожидала, что после операции под общим наркозом Сафаров способен на такие вещи. Не ожидала, что он почувствует, что в палате кто-то есть. Но оказалось, я плохо знала своего бывшего мужа.

Продолжая лежать с закрытыми глазами (это уже потом я узнала, что после аварии у Дара стали болеть глаза, из-за чего он часто держал их закрытыми), Сафаров здоровой рукой так притянул меня, что я буквально упала ему на грудь. А ведь ему категорически нельзя делать резких движений, чтоб шов на прооперированном левом плече не разошёлся.

Я открыла рот, чтобы это объяснить, причём от неожиданности чуть не заговорила с ним по-русски, как он впился мне в губы страстным поцелуем. Я сразу обмякла и потерялась во времени и в пространстве. А он с каким-то пугающим вдохновением то гладил, то ерошил мои короткие волосы со словами:

– Я знал, что ты придёшь ко мне, мой любимый Подснежник! Знал, что ты не могла просто так исчезнуть. Потому что мы любим друг друга. Потому что мы не можем друг без друга. И ты, наконец, пришла! Ведь это не сон, правда? Ты любишь меня, Марта?

Я не знала, не понимала, что мне отвечать, как себя вести в этой ситуации. Единственное, о чём я помнила, что Дару запрещено волноваться и делать резкие движения. Его последний вопрос привёл меня в чувство, и я хотела осторожно высвободиться из его объятий и уйти, как говорится, от греха подальше. Но Дар не позволил мне это сделать.

Не дожидаясь, а, может, забыв свой вопрос, он на удивление ловко подмял меня под себя и здоровой рукой начал быстро освобождать меня из медицинского костюма. Я опомниться не успела, как оказалась в костюме Евы. Хотела прикрыться одеялом, но Дар отбросил его в сторону и с упоением, с каким-то глухим рычанием, как это было в нашу брачную и, увы, единственную ночь, стал меня ласкать во всех потаённых местах моего охваченного жаром тела, которое совершенно перестало реагировать на голос разума.

Дар ласкал меня то нежными, то сильными движениями, целовал мои губы, лицо, грудь, а я, позабыв обо всём на свете, ласкала его в ответ. Покрывая меня частыми поцелуями, он шептал: “Люблю. Любил, люблю и всегда буду любить только тебя одну, мой Подснежник. А ты любишь меня?”. И я, метаясь на жаркой постели, изнемогая от охватившего меня враз желания, отвечала Дару: “Люблю. Счастье моё, я ни на минуту не переставала любить тебя. Я не могу без тебя. Умоляю, возьми меня”.

К счастью, сообразив, что мой любимый может нечаянно подвернуть прооперированную руку, я решила ему помочь и, выскользнув из-под Дара, села на него. Тогда, в нашу брачную ночь, под самый конец Дар, поедая меня жадным взглядом, предложил мне попробовать эту позицию, потому что ему казалось, что я буду выглядеть в ней великолепно. А потом, когда всё закончилось, Дар мне признался, что именно в этой позиции мужчина может без всяких помех рассмотреть любимую женщину, потому что она открывается перед ним, как цветок.

Но сейчас я посмела взять инициативу на себя только для того, чтобы помочь любимому. К тому же он всё также держал закрытыми глаза, и это позволило мне расслабиться, ведь, как ни странно об говорить, Дар меня не видел. Он просто меня любил.

И я… я тоже любила и безумно хотела его. Потому что долгими зимними ночами, когда на меня вдруг нападала бессонница, я вспоминала нашу брачную ночь и вновь переживала те восхитительные ощущения, которые сейчас испытывала наяву, а не в воспоминаниях.

Я очень сильно хотела Дара – до боли в скулах, до прерванного крика в горле, буквально до сумасшествия. Сколько можно жить воспоминаниями? Ведь я не железная.

Не думая о последствиях, о том, что будет, если вдруг сейчас в палату Сафарова захочет войти медсестра фрау Майер или дежурный врач, я попросила Дара меня взять.

И он взял. С такой же неистовой страстью, с таким же оглушительным напором, с такой же головокружительной нежностью, как это было почти шесть лет назад. О, аллилуйя! Что ещё нужно для счастья?

Иль ты приснилась мне?..

Перед тем, как ввести анестезию, врач сказал Сафарову, что если всё пройдёт нормально, через несколько дней его выпишут из больницы. Эльдар тут же решил, что всё так и будет.

Однако после операции он почувствовал себя неважно. Периодически его подташнивало, кружилась голова, и весь день слипались глаза. Он ненадолго засыпал, потом просыпался и скоро опять забывался беспокойным, зыбким сном.

Несколько раз к нему палату входила фрау Майер – как он догадался, это была ещё одна медсестра, которая менялась дежурством с фрау Вебер. Высокая худощавая блондинка, она возвышалась над его постелью, как каланча, и говорила тоже сверху, как будто наклониться к пациенту для неё было чем-то абсолютно недопустимым или унизительным.

Неудивительно, что Сафаров просто на дух не выносил фрау Майер. Впрочем, фрау Вебер он также не жаловал за её равнодушный бесстрастный голос, круглые тёмные очки, как у кота Базилио из сказки “Приключения Буратино”, но особенно – за её провокацию, которую она ему устроила, когда он сообщил, что хочет перевестись в другую больницу.

И тогда эта слишком худая, плоская, как доска, дамочка стала его подначивать, будто он боится неприятных ощущений после операции. При этом дама почему-то так волновалась, что её дурацкие очки чуть не слетели с носа. Хотя обычно она спокойная, как удав.

Эльдар мрачно подумал, что скорее всего за больных, которые лежат в стационаре после операции, медработники получают надбавку к зарплате. Ничего личного, просто деньги.

Никогда в жизни Сафаров не поднимал руку на женщину, но в ту минуту еле сдержался, чтоб не ударить наглую медсестру по её бледно-розовым губам. Тем не менее, его мужское самолюбие было задето, и он остался в этой больнице, хотя во Франкфурте таких заведений полным полно. Однако для Эльдара это был уже вопрос чести – сделать здесь операцию и потом уйти с гордо поднятой головой, как то подобает настоящему мужчине.

Операцию сделали, но, может, из-за наркоза состояние усталости и разбитости во всём теле не оставляло его ни на минуту. А так как в больнице Эльдар лежал всего второй раз в своей жизни, ощущение собственной некоей беспомощности его дико бесило. Естественно, визиты фрау Майер улучшению его самочувствия и настроения точно не способствовали.

Поэтому всякий раз при её появлении в палате он поворачивал голову к стенке, чтобы её не видеть. Медсестра изо всех сил старалась быть вежливой, но по-прежнему её скрипучий голос Эльдар слышал откуда-то сверху. Наверное, их неприязнь была взаимной.

Но так как в обязанности медсестры входило следить за состоянием прооперированного пациента, периодически фрау Майер навещала Сафарова. А потом вдруг взяла, и пропала.

Эльдар расслабился. Тошнота прошла, голову отпустило, только по-прежнему слипались глаза. Хотя, в принципе, это неудивительно, ведь проблемы с глазами у него начались ещё раньше – сразу же после аварии. Ясное дело, операция только усугубила проблему. Но, если верить окулисту, которого пригласили для осмотра русского пациента, со временем боль в глазах пройдёт. Это просто шоковая реакция организма на ДТП

Однако Сафарова больше беспокоило даже не это, а мысли о Марте, которые, стоило ему очутиться в больнице и перестать заниматься бизнесом, тут же взяли его в свои тиски.

Может, поэтому он и перенёс наркоз так тяжело, что несмотря на настоятельные советы врачей постараться выбросить все проблемы из головы и поспать, перед операцией Эльдар в очередной раз не спал, а прокручивал в голове события давно минувших лет. Разумеется, никакого смысла в этом не было, но мысли о Марте сами лезли в его голову.

Может, ему не удаётся отвлечься от этих мыслей из-за характерного терпкого аромата лаванды, который напоминает ему об утерянной для него любимой женщине, и который он регулярно чувствует благодаря всё той же фрау Вебер?

Но как Сафарову забыть тот пригласительный билет на их свадьбу, на котором нервным, торопливым почерком было написано три слова: “Прощай. Забудь. Не ищи”?

Перед самой свадьбой сестра Инара показала ему два оставшихся незаполненными билета и ради шутки их подписала: отдельно для Марты, отдельно для Эльдара. Получилось, будто бы они пригласили друг друга на свою же собственную свадьбу.

Видимо, за неимением другой бумаги Марта воспользовалась билетом, на котором стояло её имя. Эльдар обнаружил этот билет на следующий день рядом со своей подушкой. А сама Марта исчезла, как будто её никогда и не было, как будто не было их свадьбы.

Конечно, вся его многочисленная родня была в шоке, когда ближе к полудню он вышел один из своей комнаты. Но никому даже в голову не пришло подумать что-то плохое про Марту, в смысле её девичьей чести, потому что на Сафарове, раздавленном неожиданным исчезновением своей невесты, лица не было.

А Инара – суеверная, как и все восточные женщины, впоследствии не раз жалела, что она, не подумавши, подписала два злосчастных пригласительных билета, и получилось, будто она, пусть и на бумаге, разлучила брата и его невесту.

Но в ночь после операции Сафарову то ли приснилось, то ли почудилось, будто бы Марта опять рядом, будто бы она говорит ему, что любит его, и что он занимается с ней любовью. Ощущения были настолько явственными, что утром он долго не хотел просыпаться, смакуя подробности минувшей ночи.

А когда, наконец, он заставил себя открыть глаза, то ничего не понял. Его постель была так нещадно смята, как если бы он и вправду любил на ней Марту. А ещё в палате стоял еле уловимый аромат лаванды. Но Эльдар точно знал, что вчера дежурила фрау Майер.

Что за наваждение? Или кому-то захотелось над ним пошутить? Наступив на горло своему самолюбию, Сафаров попытался осторожно выяснить у фрау Майер, не входил ли кто в его палату минувшей ночью? Медсестра с удивлением посмотрела на него и сухо ответила: “Фрау Вебер”.

Ответ фрау Майер картину минувшей ночи для Эльдара нисколько не прояснил. А, кроме того, даже в самом страшном сне Сафаров не мог бы себе представить, будто он занимается любовью с этой сухой, как вобла, и бездушной медсестрой фрау Вебер!

Да этой худой до неприличия дамочке до его Подснежника, как до луны! И, в том числе, потому что Марте её худоба очень шла. Собственно, его любимая была не худой, а стройной девушкой. А уж обо всём остальном можно даже не говорить! Марта была идеальной.

Хорошее настроение Сафарова сдуло, как ветром, когда он узнал, что в его палату ночью заходила фрау Вебер. Единственное, что утешало, – возможно, на днях его выпишут.

Быстро сказка сказывается…

Сегодня меня опять вызвали в полицию. Кажется, я рано обрадовалась, узнав, что вместо противного инспектора, который запугивал меня большим штрафом, а потом благополучно ушёл в отпуск, назначили молодого адекватного парня. Однако сегодня меня допрашивали уже двое: тот самый парень – по виду типичный ботаник (интересно, как он вообще попал в полицию?), и ещё один неприятный скользкий тип старше молодого лет на десять.

Этот инспектор по фамилии Борман (весьма говорящая фамилия: поклонники телефильма “Семнадцать мгновений весны” меня поймут) чуть ли не с ходу начал обвинять меня в том, что я уехала с места аварии. Мои объяснения, что я медик, и поэтому хотела скорее довезти постадавшего в больницу, он категорически не желал слушать.

К счастью, я вспомнила о своей договорённости с водителем Фольксвагена, который всё, что можно, сфотографировал и записал, что он объяснит ситуацию полицейским, и сказала об этом Борману. Однако тот на голубом глазу заявил, что впервые слышит про свидетеля ДТП. А я, как все граждане бывшего СССР, в отличие от педантичного немца, не догадалась узнать его имя и взять контакты.

Казалось бы, почти шесть лет живу на Западе, а всё никак не привыкну к их менталитету. Но тут люди живут строго по букве закона. Немного скучновато, если честно, но, наверное, это правильно. Правда, про полицейских такого не скажешь. Они мало чем отличаются от своих российских коллег, в том плане, что для них главное – открыть дело или оштрафовать человека, а правы они или нет, уже не так важно.

Хорошо, молодой парень по фамилии Шульц (кстати, весьма приятная на слух фамилия) напомнил своему “забывчивому” товарищу, что он ему рассказывал о свидетеле, и что наши с ним показания по данному делу полностью совпадают.

Не успела я выдохнуть, что правда на моей стороне, как Борман, полистав моё дело, вдруг заявил, что, несмотря на все мои благие намерения в отношении пострадавшего, я нарушила закон, и что теперь он будет вынужден обратиться в суд. Конечно, ему очень жаль, что эта чрезвычайная мера может отразиться на моих детях, которые теперь недополучат каких-то игрушек или сладостей, но перед законом все равны.

Я моментом вскипела и бросила в лицо Борману хлёсткую фразу, что не стану его умолять не делать этого, и мне плевать, что мне будет за то, что я в той непростой ситуации на дороге решила исполнить свой долг, а не думать о том, что мне следует делать по закону. М-да, как тут не вспомнить пословицу: “Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается”?

Демонстративно стуча каблуками, я выскочила из полицейского участка и вдруг чуть ли не лоб в лоб столкнулась с водителем Фольксвагена. Оказывается, я припарковалась рядом с его автомобилем, но второпях сама этого не заметила. Свидетель ДТП меня сразу узнал. Мы познакомились, имеется в виду я узнала, как его зовут, а мою фамилию он и так помнил.

Оказалось, что господин Беккер – житель Майнца, у которого там есть маленькая пекарня, приехал во Франкфурт по просьбе инспектора полиции. Он ответил на все вопросы Бормана и подтвердил, что снимки, подшитые к делу, он сделал собственноручно. Поблагодарив его за помощь, инспектор Борман с ним простился, но на прощание предупредил, что ему стоит ожидать повестки в суд. После этого Беккер заглянул в местный магазинчик, а на обратном пути мы повстречались.

Пока мы разговаривали, подошла тётя Лена с моей бандой. По законодательству детей до 16-ти лет нельзя оставлять одних ни в машине, ни дома. Поэтому мне пришлось попросить свою родственницу приехать во Франкфурт. Но сидеть внутри автомобиля им показалось скучным, и они решили прогуляться.

Увидев моих детей, господин Беккер сразу заулыбался. Я его отлично понимаю, потому что устоять перед обаянием и даже харизмой тройняшек ещё никому не удавалось. Нас даже в магазине нередко пропускают без очереди. Ода с Оли это быстро просекли и по такому случаю научились делать книксен. Естественно, умилению очереди нет пределов: немцы чуть не хлопают в ладоши. В свою очередь, Ос также решил поучаствовать в этом действе. Теперь после того, как сёстры делают книксен и идут к выходу из кассы, Ос каждой подаёт руку, как галантный кавалер. В общем, спектакль ещё тот!

Глядя на довольные лица своих тройняшек, я догадалась, что дети уломали родственницу сводить их в магазин. Не исключаю, что они не только имели там успех, но, как пить дать, тётя Лена их чем-то угостила. Вон, Оли пытается слизать со своих губ что-то белое. Может, они мороженое ели? И чего, спрашивается, я распинаюсь перед своими детками по поводу здорового питания? Как тут не вспомнить Крылова: “А Васька слушает, да ест”?

Тем временем господин Беккер с удивлением произнёс:

– Ну надо же, фрау Вебер, как ваши дети сильно похожи на своего отца! Особенно он, – и кивнул головой на Осси.

Ос гордо расправил плечи и довольно заулыбался, а Оли всплеснула ручками и сказала:

– Так вы, дяденька, знаете нашего папу? Как здорово!

Пока господин Беккер пытался понять, о чём речь, к нему обратилась моя родственница. Близоруко щуря глаз, тётя Лена с улыбкой произнесла:

– Ты подумай, как бывает! То мы с вами, господин Вебер, неделями не видимся в Майнце, то за сегодняшний день встречаемся уже дважды: утром в Майнце, а днём – во Франкфурте.

Конечно, господин Беккер тут же переключился на разговор со взрослым человеком. А я вдруг почувствовала, что меня кто-то тянет за руку. Оказалось, это Ода хочет что-то сказать или спросить. Я присела на колени. А Одетта прошептала мне на ухо:

– Так, значит, мамочка, ты и вправду была замужем, и у тебя было красивое белое платье с фатой? Значит, у вас с папой была настоящая свадьба?

В этот момент я могла бы поспорить, что краснотой своего лица я обогнала любой, самый спелый помидор. Потому что вопрос о папе мне удавалось с детьми не поднимать. Конечно, будучи совсем маленькими и очень любопытными, мои тройняшки интересовались, где их папа? Я тогда ответила, что, мол, я всегда хотела переехать в Германию к тёте Лене, но папа был против, и из-за этого нам пришлось расстаться, но это вовсе не значит, будто папа их не помнит или не любит, просто он очень занят и ему некогда приезжать во Франкфурт.

Мой ответ деток как будто бы удовлетворил. Во всяком случае, к этой теме мы больше ни разу не возвращались. А тут чёрт послал на мою голову господина Беккера. Самое обидное: пекарь из Майнца был абсолютно прав. Все мои детки очень похожи на своего отца. А Осси – так просто маленькая копия Дара! Впрочем, Ода и Оли тоже сильно на него похожи. Но только девочки унаследовали от меня голубой цвет глаз, а вот по-восточному чуть раскосый разрез огромных и бездонных, словно океан, глаз достался им всем от Сафарова.

Теперь я стояла, то краснея, то бледняя. Наконец, кое-как смогла выдавить из себя:

– Конечно же, Ода, у нас с папой была настоящая свадьба. А почему ты спрашиваешь?

Доверчиво глядя на меня, Одетта ответила:

– Я так и думала, мамочка! Просто Алиса (это девочка из их группы в садике) вчера, когда мы с ней пошли в туалет, начала меня дразнить, что у нас, – она кивнула на бегавших друг за другом Оли и Оса, – нет и никогда не было папы.

Мне стало нехорошо. Опустив голову, я негромко спросила:

– И что, Ода, ты ответила Алисе?

– Я сказала, что наш папа работает по контракту в Америке, и что когда контракт у него закончится, папа к нам обязательно приедет. А пока он просто не может!

Я поцеловала Оду в лобик, а про себя мысленно простонала:

– Господи, да в кого же пошли мои детки – такие умненькие и сообразительные? Как пить дать, в Сафарова! Я-то более закомплексованная, даже, можно сказать, стеснительная, и на месте Оды наверняка растерялась бы.

К счастью, тётя Лена закончила беседовать с господином Беккером, и мы поехали домой.

Злой гений

После ужина я с тройняшками вышла проводить тётю Лену. Пока дети играли в догонялки на детской площадке, мы с родственницей присели на дорожку. Глядя на резвящихся деток, тётя Лена вздохнула и вновь вернулась к разговору, который она завела ещё на кухне.

– Зря, Марусь, ты не хочешь признаться этому… как его?

– Сафарову, – теперь уже я ответила со вздохом.

– Ну, значит, Сафарову, что у тебя от него тройня. Что же он – не человек, что ли? Думаю, Сафаров тогда не только свой иск отзовёт обратно, но ещё и поможет тебе деньгами. Детям-то скоро в школу идти. А это, Марусь, опять расходы, и немаленькие!

– Тётя Лена! – простонала я в ответ. – Во-первых, заявление в суд направлял не Сафаров, а инспектор полиции. Во-вторых, я не хочу, чтобы Эльдар узнал о том, что у него есть дети. Потому что между нами всё кончено, и Сафаров не имеет к ним никакого отношения!

– Боишься, Марусь, что он их у тебя отберёт, да? – сочувственно спросила родственница.

Я вздрогнула всем телом и ничего не сказала. Да и что говорить, если тётя Лена озвучила сейчас мои страхи? Ведь даже, если у Сафарова есть ребёнок и, может, не один, он, как все выходцы с Востока, от своих детей, рождённых в другом браке (как и вне брака), ни за что не откажется. Но только нам с ним не по пути.

К счастью, тётя Лена не стала продолжать болезненную для меня тему. Мы попрощались. Она села за руль и отправилась в свой Майнц, а я с ребятишками зашла домой. Завтра у нас занятия в музыкальной школе, поэтому, несмотря на уговоры Оли (она, как младшая, всегда выступает в роли парламентёра, представляя также Оду и Оса), я уложила детей спать.

Сама же пошла на кухню приготовить настойку лаванды. В своё время бабушка приучила меня промывать ею волосы (лаванда лучше любого кондиционера!), а я настойкой лаванды теперь ещё успокаиваю себе нервы. К тому же, это отличное средство при бессоннице. А я не уверена, что сегодня мне удастся заснуть без помощи успокоительного средства. Потому что у меня из головы не выходит моя нечаянная ночь любви с Даром.

Почему-то он тогда так и не открыл глаз. Конечно, мне это было только на руку. Раз уж так получилось, пусть думает, что он был с кем-то другим. Лично я ничего такого и близко не имела в виду, когда по просьбе своей коллеги фрау Майер приехала на ночь глядя к нему. Дар сам притянул меня к себе. А у меня не было сил сопротивляться его страсти. К тому же он говорил, что любит меня, и спрашивал, люблю ли его я. Это было просто сумасшествие!

На подгибающихся ногах я вышла из палаты Сафарова. И вдруг из-за поворота показалась фрау Майер. К счастью, за те несколько секунд, что мы двигались навстречу друг другу, я сумела взять себя в руки и спокойным тоном рассказала своей сменщице, что с Сафаровым, в принципе, всё в порядке. Он не имеет никаких жалоб, а сейчас спит.

По довольной физиономии фрау Майер я догадалась, что она услышала то, что и хотела. Со всей сердечностью, на которую она только была способна, моя коллега (ещё та грымза, между прочим!) поблагодарила меня за помощь. Мы обменялись с ней ещё парой ничего не значащих фраз и простились до завтра.

Я села в машину. Нужно ехать домой, ведь мои малыши остались на попечение соседки – хорошей пожилой женщины Петровны (так, по русской традиции, жильцы нашего дома, где проживает немало переселенцев из бывшего СССР, зовут Ольгу Петровну). Добрейшая душа, Ольга Петровна всегда готова всем прийти на помощь. Однако мне не хотелось бы её слишком загружать. Конечно, у меня воспитанные детки, но сейчас уже поздно, и соседке, по-хорошему, пора ложиться спать.

А я не могу успокоиться после того, что было. Руки дрожат, меня чуть ли не лихорадит от пережитых ярких восхитительных ощущений, от мысли, что Дар меня, кажется, любит…

С большим трудом я смогла завести машину. Сама не помню, как добралась до дому. Ещё хорошо, что не угодила в какую-нибудь аварию. А что? В таком состоянии – запросто! Но у меня дети. Мне нужно поставить моих тройняшек на ноги. Потому что им, кроме мамы, не на кого надеяться. Бабушек-дедушек у нас нет, а их папу я никогда и ни за что не стану просить о помощи, потому что Ода, Оли и Ос – это только мои, выстраданные дети.

У Сафарова наверняка уже есть наследники, а если вдруг – нет, то он их заведёт (не люблю это слово, но другое сейчас на ум не приходит) без проблем. А я не представляю свою жизнь без моих тройняшек. Поэтому мне так важно сохранить их рождение втайне от Сафарова.

А то, что сегодня было между нами, – просто случайность, которая никого и ни к чему не обязывает. Думаю, на моём месте с таким же успехом могла бы оказаться, к примеру, фрау Майер. Ведь у Сафарова, по мнению моей коллеги, было временное помутнение сознания. А значит, он всё равно не соображал, с кем был, и что делал.

Другое дело, что фрау Майер, убеждённая старая дева, которая, как говорят, хотела уйти по молодости в монастырь, но её родители воспротивились, и она посвятила себя медицине, в постель с Сафаровым в жизни бы не легла. Вообще-то, я тоже не собиралась этого делать, но, как говорится, чёрт попутал.

На следующее утро я, как обычно, ровно в восемь часов была на своём рабочем месте. А фрау Майер, рассказывая мне, как прошло её дежурство, растерянно заметила, что русский пациент почему-то интересовался, кто входил ночью в его палату и, вообще, выглядел он довольно странно, хотя лучше, чем вчера. Пожав плечами, она добавила, что этот странный русский был очень недоволен, узнав, что к нему заходила я.

В этой щепетильной ситуации я даже не знала, хвалить мне себя за то, что невольно, но я способствовала улучшению самочувствия Сафарова, или плакать от того, что Эльдар даже не попытался скрыть от моей коллеги, что у нас с ним (имеется в виду, с фрау Вебер) весьма напряжённые отношения?

Почти шесть лет назад мы расстались с Эльдаром, но он, словно злой гений, продолжает меня преследовать.

Страсти по Сафарову

Сегодня меня попросили выйти на работу в другую смену. Точнее, мне придётся работать сутки. Вообще, в Германии к переработкам отношение негативное. С одной стороны такие вещи тут же пресекают профсоюзы, даром что они – одни из самых авторитетных в Европе. К их мнению прислушиваются и работодатели, и чиновники.