Текст книги "Царь-кукла (СИ)"

Автор книги: Константин Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Последние недели прошли для писателя Капралова совершенно бесплодно: обострившийся на Пасху творческий кризис лишь углублялся. Вопреки желаемому, идеи в его голове возникали одна безумнее другой. Ежедневно исписывая по нескольку страниц в картах пациентов, он все чаще с мрачной горечью признавался себе, что так и останется пишущим психиатром, но не станет писателем. «Если настоящей музе и суждено меня посетить, – думал он, глядя на Пантелеймона Никаноровича, – то это будет Мельпомена, муза трагедии, и придет она не на страницы моего несуществующего романа, а прямо в мою жизнь!»

– Как вы думаете, что вы делаете в этом кабинете? – ласково спросил он.

Ладошки начальника ДЕЗа на долю секунды сжались легкой судорогой.

– Что я здесь делаю? Да наверняка она вам нажаловалась из-за какой-то фигни, а вы будете изображать голубя мира. Что тут еще может быть, всегда одно и то же!

– Нет, Пантелеймон Никанорович, вопрос звучит не совсем так: не зачем я вас сегодня пригласил, а почему вы вообще в этом кабинете. Вы ведь знаете, кто я и где вы находитесь. Давайте говорить начистоту. Вы хотите, чтобы я вас уважал и относился к вам серьезно. Так помогите мне – будьте откровенны. Вы образованны, умны. Могли выбрать любое занятие. Зачем же было становиться именно коммунальщиком? Все знают об их репутации. Какой вам от этого прок?

– На что вы намекаете?

– Разве я намекаю? Если мне что-то нужно, я спрашиваю прямо, потому что хочу получить прямые ответы.

Капралов тут же мысленно ущипнул себя за ляжку и с раскаянием подумал, что Пантелеймон Никанорович вовсе не виноват в его настроении. Вообще говоря, работа психиатром научила его сдержанности, и даже в разговоре с самим собой он обычно бывал деликатен.

– Вы ведь сами выбрали, – продолжил он примирительно, – вот мне бы и хотелось узнать, почему.

Однако Пантелеймон Никанорович не заметил смущения врача: привычка смотреть внутрь себя весьма сужала угол его зрения.

– Слушайте, доктор, ну причем здесь это? Вот вы представьте, что я молодой менеджер, в ладно сидящем на спортивной фигуре недорогом костюме, с айпэдом и прогрессивными взглядами. Либерал! Но и при этом осторожный, с оглядкой, не безнадежный либерал. Честный! Или считаете, что такой никогда не пойдет заведовать ДЕЗом? Вам нужен Александр Иванович Корейко в кургузом пиджаке и с миллионами в чемодане? А я, между тем, вижу себя именно антиподом Александра Ивановича!

Капралов молча крутил авторучку между пальцев: Пантелеймон Никанорович всего лишь тянул время.

– Ну, хорошо, – сдался начальник ДЕЗа, – главное, что я должен сказать – корысть тут совершенно ни при чем! Я знаю, что о нас обычно думают, и представляю, что наговорили вам остальные, однако я этим занимаюсь не ради денег!

– Но получается, это все же не просто работа? – подбодрил его Капралов. – Ради чего-то вы этим занимаетесь?

– Странно слышать такое от вас. Уж, казалось бы, кто-кто, а вы должны понимать…

– А все ж таки объясните….

– Да ради бога, Лука Романович, с удовольствием объясню: я альтруист!

– Прошу прощенья?

– Аль-тру-ист! Соображайте быстрее!

Пантелеймон Никанорович на секунду замер, задумчиво пробормотал: «А если сказать ист аль тру, то получится смесь немецкого, итальянского и английского…» и продолжал:

– Вот вы врач. Что вами двигало при выборе профессии? Престиж? Власть? Я же надеюсь, что желание помочь, а заодно получить удовольствие от результата. Вот это и есть две самые важные вещи в идеальной профессии – симбиоз альтруизма и эгоизма!

Пантелеймон Никанорович на время прекратил свою скороговорку и процитировал, со смаком выговаривая отдельные слоги: «Книгу переворошив, намотай себе на ус – все работы хороши, выбирай на вкус!»

– Помните? Только Маяковский не знал, что в двадцать первом веке люди будут сидеть перед компьютером, а зачем, для кого – загадка даже для них самих. Там же, где можно пощупать продукт, нет уверенности, что он нужен кому-то, кроме маркетологов. А вот учитель или врач, даже фитнес-тренер, в конце концов, – они помогают реальным людям. Таких настоящих профессий осталось совсем немного. Теперь вы меня понимаете?

– Не уверен, но допустим, вы мечтаете, чтобы во дворах цвели цветы, а горячую воду никогда не отключали. При этом сажать цветы нанимаете исключительно гастарбайтеров. Или вы не такой уж идеалист?

– А-а-а, – разочарованно протянул Пантелеймон Никанорович, – теперь понятно… Думаете, подловили меня? Вывели на чистую воду? Нанимаю, да! Однако же почему? А потому, что так устроена система! Я, доктор, часть системы и понимаю это. Но я работаю для людей!

– Но не для гастарбайтеров, верно?

Пантелеймон Никанорович закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и уставился в окно.

– Они не относятся к тем людям, помощь которым могла бы принести вам удовольствие, не так ли?

– Кто его знает… – со скукой в голосе произнес Пантелеймон Никанорович, не поворачивая головы.

– И получ-а-а-ется… – вскрыл конверт с именем победителя Капралов и снова начал писать, – что Шахноза у вас вызывает раздражение!

– Вот-вот! Пишите-пишите! Все-таки вы фундаментально не понимаете моих мотиваций.

– Пантелеймон Никанорович, давайте без этого, хорошо? Пока я от вас не услышу, я буду предполагать самое простое. А самое простое обычно не самое возвышенное.

– И вот, узнав о напряжении в наших отношениях, вы сразу решили, что я ксенофоб, верно?

– А вы нет?

– Ну, отчасти да, но только отчасти. Все мы живем инстинктами. Ни вы, ни я не исключение!

Увидев, что Капралов набирает воздуха, Пантелеймон Никанорович поднял вверх указательный палец.

– Это, конечно, ваша епархия, но дайте уж теперь объяснить!

Психиатр молча пожал плечами.

– Сознание лениво, – торопливо произнес Пантелемон Никанорович. – И мое, и ваше! Инстинкты куда проворнее. Пока оно раскачивается, инстинкт говорит – на нашу территорию вторглись! Одни ему следуют, другие отрицают. Но в обоих случаях первичен испуг. Только первые боятся всего чужого, а вторые – самих себя. Я же пытаюсь размышлять, а значит, могу с инстинктом бороться!

Он откинулся на спинку стула и потер ладони о джинсы.

– Так что дело не в этом, Лука Романович.

– Мы все равно должны объяснить ваше поведение. – Капралов возвел очи горе и с притворным энтузиазмом предположил: – Возможно, вы… садист? Шахноза даже не хочет разговаривать в вашем присутствии!

Пантелеймон Никанорович открыл рот и заморгал, будто неожиданно провалился в прорубь. Капралов, чтобы не спугнуть, не шевелился.

– Не хочет, да?.. – наконец неуверенно переспросил начальник ДЕЗа. – У меня тоже такое ощущение… Но вы ведь наверняка ей скажете…

– Не наверняка. А если пообещаю, то точно не скажу. Врачебная тайна, знаете ли.

– Значит, не скажете?

– Обещаю.

– Хорошо… – снова помедлил Пантелеймон Никанорович. – Я немного покривил душой, когда говорил, что мне до нее нет дела.

Он вскинул руку, будто отличник на первой парте, но молниеносно опустил ее на голову и пригладил волосы.

– У нас ведь с ней много общего, не так ли?

– Думаю, да, – осторожно согласился Капралов.

– Да, да… Но тут есть что-то еще, кроме очевидного… Она, конечно, косноязычна и неотесанна, я знаю… В общем, мне просто интересно понять, что она за человек. Другое дело, о чем нам говорить… Вот и приходится о работе. А она боится и вообще неправильно все понимает…

– Вы меня разыгрываете… Только что рассказывали про безразличие, теперь же, наоборот…

– Вовсе нет, Лука Романович! – немного по-театральному вскинулся Пантелеймон Никанорович. – Я знал, что даже вам будет трудно в это поверить. Просто больше мне не с кем поделиться. Но, с другой стороны, разве вам она не интересна? Разве… разве сами вы не стремитесь ее понять?

– Это моя работа.

– Значит, вы не станете давать мне советов? Ведь с вами-то она разговаривает!

– Ну, не говорите с ней о заборах и дворах, если это ее так нервирует. Спросите о том, что волнует ее саму.

– Спасибо! Это хорошая мысль! Думаете, нам стоит общаться?

– Об-щаться? – запнулся Капралов. – Даже интересно, как у вас это получится. Попробуйте.

– Но что скажут другие? Ведь это так необычно…

– А вот мы и посмотрим! Но, в принципе, можно предсказать. Главное, сильно не увлекайтесь, чтобы не разочароваться.

– Странный вы доктор, Лука Романович. Разве наше душевное равновесие не ваша главная цель?

– Зато я честный, Пантелеймон Никанорович.

– Спасибо и на том!

Он улыбнулся и встал.

– Умеете вытянуть из человека всю душу…

– Погодите, у меня еще есть вопрос. Про пупсика.

– В смысле, про пропавшего пупсика? Хотите его найти?

– Профессор переживает, что Раиса думает на него. Нам нужно что-то с этим делать, а я даже не знаю, о чем речь.

– Он вам не сказал? Да обычный деревянный пупсик, ничего особенного. Думаю, дело в том, что он достался ей от родителей. Но я не знаю, куда он делся, если вы про это. Профессор им действительно интересовался, говорил, что эта деревяшка важна для нашей общей истории, что нужно разобраться, откуда она взялась, и что на нее права не только у Раисы… Если честно, по-моему, старческая блажь. Но вы знаете профессора, он человек увлекающийся. Только зачем ему ее брать?

– Что-то здесь не сходится. Мне он говорил, что никогда его не видел.

– Ах, вот в чем дело! Ну, тут он лжет! Пупсика все видели. Она его особо не скрывала. Да и сами подумайте, как можно было не увидеть.

– Получается, профессор все-таки мог… – снова начал Капралов, но Пантелеймон Никанорович его перебил.

– Умоляю, не спрашивайте меня о том, чего я не знаю! – Он шагнул к двери. – Строить догадки – ваша работа. Если это так важно, наверное, следует поговорить с самой Раисой.

Оставшись один, Капралов открыл сайт новостей. Первым шел рассказ о столичном фотоблогере, увлекавшемся железной дорогой. Получив разрешение от РЖД, тот поехал фотографировать станцию на Алтае. Однако фотосессия не состоялась: блогера убили на проселочной дороге неподалеку от цели путешествия.

«Повстречав троих нетрезвых местных жителей на мотоцикле с коляской, Родионов спросил у них дорогу, однако был забит насмерть на почве внезапно возникшей неприязни», – гласило сообщение.

Дальше он узнал, что во время скандала в автобусе нетрезвая учительница заколола обидчицу шампуром для шашлыка.

С минуту он смотрел на монитор, затем тихо протянул: «Д-а-а-а…», запер дверь на ключ и стал мечтать, вернее, фантазировать. Он вообразил тропический остров: с кривыми пальмами, гниющими в белом песке кокосами и вечным летом. Мух, муравьев и ядовитых пауков, все равно незаметных в нормальном масштабе, на остров он решил не селить. Однако не успел он домыслить приближающегося человека, в котором скоро должен был узнать себя самого, как почувствовал задрожавший под халатом телефон и вернулся обратно в психиатрический кабинет.

– Лука Романович, это снова Шестаков, – услышал он вместо приветствия и подумал, что нужно сохранить определившийся номер. – Не хотите поболтать о народных промыслах? Например, о матрешках?

– Здравствуйте, Леонид Сергеевич, а ведь я и правда часто думаю о вас и вашей матрешке. Как наше настроение?

– Если вы про мое здоровье, то нормально, не беспокойтесь, я звоню по другому поводу.

– А как дела у Дениса?

На том конце повисла пауза.

– К сожалению, не так хорошо, как хотелось бы, – произнес Шестаков уже не так жизнерадостно. – Он снова в больнице…

– Понятно…

– Но я звоню рассказать вам новости. Я нашел доказательства, что про матрешек и правда говорят больше, чем раньше.

– Неужели?

– Да, я заказал исследование, и оказалось, что за первый квартал количество сообщений про них выросло почти в двенадцать раз!

– То есть вы мне не поверили? – усмехнулся Капралов.

– Доверяй, но проверяй, Лука Романович! Вам не кажется это странным?

– Если честно, мне это давно кажется странным. Но что это меняет?

– Пока не знаю, однако специалисты говорят, что само по себе это произойти не могло. Но они не видят причины! Например, если проходит чемпионат по хоккею, упоминаемость хоккея может вырасти и в сто раз, но дело в том, что совершенно ничего такого с матрешками не происходило. Единственный вывод – это кому-то нужно!

– Леонид Сергеевич…

– К счастью, это не моя идея, Лука Романович. Так говорят специалисты.

8

– …Наличие значительного числа отдельных личностей, каждая из которых имеет индивидуальный поведенческий паттерн, собственные половые, возрастные, социальные и даже этнические характеристики, делает задачу интеграции особенно интересной!

Капралов обвел взглядом аудиторию. В темном зале, рассчитанном человек на пятьсот, сидело не более ста, но это было немало, его слушали все участники конференции.

– Процесс лечения занимает многие годы. По нашей оценке, о первых заметных результатах можно говорить не ранее двух-трех лет.

Каждую весну в Москве проходила психиатрическая конференция, собиравшая самые блистательные умы национальной психиатрии. Однако в этот раз она была перенесена на лето, ибо нанятые загодя подрядчики в последний момент скрылись с деньгами. Поступок их, судя по всему, настолько укладывался в норму, что заказчики, специалисты по поведенческим отклонениям, не сумели его предсказать. Целый месяц над конференцией висела угроза отмены, пока наконец не удалось найти новые средства.

 – Пациентка С., – продолжал Капралов, – двадцать один год, сирота, воспитывалась родителями матери. Довольно долго не удавалось установить диагноз, диссоциативное расстройство идентичности было поставлено около трех лет назад. В раннем детстве стала участницей трагедии, унесшей родителей. С определенной уверенностью можно считать, что именно это событие дало толчок заболеванию. К настоящему моменту у пациентки удалось выявить шесть отдельных личностей, глубину и степень развития которых, в первую очередь, с помощью терапии, мы пытаемся определить. Особый интерес представляет фундаментальная разница между исследуемыми характерами. Они отличаются и полом, и возрастом, лингвистический анализ их речи также показывает существенные различия. Вместо отдельных граней одной и той же индивидуальности мы наблюдаем самостоятельные и, надо признать, достаточно сложно организованные типажи. Каждый из них претендует на солирующую роль, результатом чего становится единственно диссонанс, как если бы лебедь, рак и щука пытались рассказывать басни вместо писателя Крылова.

Капралов на секунду остановился, оглядел исподлобья зал, но там на его рискованную метафору не обратили внимания.

– Не стоит заблуждаться насчет значения проводимой терапии – нет ничего сверхъестественного в том, чтобы помочь пациенту снова стать нормальным членом общества.

Капралов был доволен собой. Ему удалось пробудить дремавших в полутьме психиатров: когда он сошел со сцены, они, вопреки регламенту, потребовали немедленно обсудить его выступление. Оказалось, что чуть ли не у каждого есть рецепт для разрешения столь сложного случая. Одни предлагали поощрять существующие между личностями пациентки конфликты и так сохранять хрупкий баланс ее сил; другие соглашались с протоколом лечения; третьи рассуждали об унификации и сглаживании различий.

Раису привели к нему два года назад, и начинать пришлось практически с нуля. Ее прежний врач, по-своему истолковав классиков, считал, что для здоровья духа достаточно здоровья тела. Он был уверен, что правильная диета, упражнения и вообще выполнение предписаний рано или поздно приведут и к порядку в голове. (Капралов считал, что ему просто не хватило ума понять Раису). Когда это не помогло, он, не умея угодить всем, сосредоточился на наиболее внушаемых личностях и пытался заручиться поддержкой одних против других. В какой-то момент даже казалось, что его методы работают, Раиса ему поверила, но длилось это недолго: остальные взбунтовались и потребовали смены врача.

В сумрачном, облицованном ракушечником фойе он подошел к заплеванному временем окну и достал телефон. На Фейсбуке весь экран занимала тарелка макарон. Он прокрутил ленту вниз: ссылки на музыкальные клипы, пара новостей, несколько фотографий из путешествий, еще одна тарелка, и еще, целый накрытый стол. Время обеда. Вечером пойдут котята.

Больше всего раздражала еда. Словно из голодного края, дорвавшись, современные люди по три раза на дню похвалялись: смотрите, как красиво я жру! События фонтанировали, миллион сайтов каждую минуту поставляли миллион новостей. Но все это происходило где-то там, по другую сторону экрана, только подтверждая, что собственная жизнь пуста. Чем больше всего случалось вокруг, тем ощутимее была пустота. Еда на Фейсбуке стала вехой, за которую можно цепляться, чтобы не забыть, как прошел еще один день. Будь их воля, думал Капралов, они бы постили и то, во что она превратилась. Всё напоказ, чекины у каждого столба, бесконечная борьба с самими собой за реальность бытия.

Не успел он написать и пары желчных комментариев, как его окликнули. Он повернулся, машинально прижав экран к груди.

– Здравствуйте, Лука Романович. Простите, я пришла пораньше.

Перед ним стояла зеленоглазая девушка в льняном сарафане с перекинутой через плечо русой косой. На щеках ее наливными яблоками алел румянец. В руке она держала небольшую дамскую сумку, ту самую, что в апреле Капралов обсуждал на Патриарших с одной из ее личностей, Профессором.

– Здравствуй, Раиса. Ничего страшного, я уже выступил.

– Знаю, я слушала. Но особенно мне понравилось обсуждение. Не понимаю, как они могут давать советы, они же меня никогда не видели!

– Видишь ли, они говорят о твоем диагнозе, а не о тебе…

– Они говорят о своем диагнозе. И с ним я бы до сих пор лежала на вязках и глотала галик. Кстати, – Раиса как всегда легко перескочила на другое, – что-то у меня совсем ничего  не получается. Еще недавно я и писала, и рисовала, и музыку сочиняла, и вертела фуэте! Сейчас же обрюзгла, что ни строчка – то отрыжка мною написанного, или того хуже – отрыжка написанного другими, иными словами, постмодернизм! За кисть браться не хочется – лубок и китч. Про музыку вообще молчу. Это может быть побочным эффектом лечения? Или я достигла потолка? Ведь когда-то все было по-другому!

– А ты не фиксируйся на этом! Ты еще напишешь великий роман и сочинишь прекрасную симфонию, но сперва нужно собрать тебя заново. Как только мы склеим твою идентичность, ты начнешь творить с новой силой!

– Откуда ж вам знать? Даже я этого не знаю.

– И я не знаю, – энергично согласился Капралов, – я верю, что куда важнее! И ты должна верить! Ты еще всем покажешь! Просто сейчас кое-кто распыляет твой потенциал!

– Вы думаете? А что если на самом деле это я не даю кое-кому развиваться? Вы уверены, что причина не во мне?

– Уверен! Ведь это твое тело! Если они хотят в нем жить, то должны стать частью тебя. Конечно, очень удобно – мы сами по себе, но получаем дивиденды, а о теле пусть заботится кто-то еще.

– А вдруг само мое тело требует нового содержания?

– Какая ерунда! Либеральные заблуждения в психиатрии неуместны! Чего такого может требовать тело? Они тебя обворовывают, превращают твои способности в свои потребности! Мы просто заберем у них то, что принадлежит тебе по праву.

– Но мне порой кажется, что я начинаю к ним привыкать, уже нет такого дискомфорта. Иногда с ними даже бывает интересно. Может, все само образуется?

Капралов лукаво прищурился, покачал головой и погладил несуществующую бородку.

– Милая, у тебя Стокгольмский синдром! – вкручивая каждое слово, назидательно выговорил он. – Ни в коем случае нельзя становиться их заложницей! Конечно, они будут требовать уважения, давить на жалость, искушать, обещать заботиться о тебе, даже говорить о правах и гуманности, но никогда, никогда ты не должна забывать, кто здесь главный и что все они лишь фикция, иллюзия, созданная тобою самой как защита от травмы! Ты, ты превыше всего!

– Ну, естественно! – всплеснула руками Раиса. – Я, я! Вы только не нервничайте, я не спорю. Я сама говорила, что ради цели нужно чем-то жертвовать. Помните? Вот пришло и мое время…

Капралов оглянулся по сторонам. В душном фойе они все так же были одни. Глубоко вдохнув и утерев лоб ладонью, он почувствовал, что по бокам течет пот из-под мышек. Он так и не научился беспристрастно рассуждать о судьбе Раисы. Он снял пиджак.

– Вы сказали, что придумали, как найти пупсика. Это правда?

– Не совсем. Я сказал, что у меня появились идеи.

– Какие? Думаете, теперь мы его найдем?

Двери зала распахнулись, и фойе загудело голосами выходящих на кофе-брейк психиатров.

– Я тут собирался прогуляться, – сказал Капралов, запихивая выбившуюся рубашку обратно в штаны. – Составишь компанию?

Они вышли на Рождественский бульвар, и их обожгло полуденное июньское солнце. Как можно со ста пятидесяти миллионов километров так точно целиться в макушку, мелькнуло в голове у психиатра.

– Буду говорить начистоту. – Он поддел носком туфли банку из-под пива и отшвырнул ее на обочину. – Я надеялся, что это какая-то шутка и что они признаются, но не сработало. Вот если бы ты поговорила с ними, мы бы восстановили тот вечер и поняли, кто говорит неправду.

– Еще останется узнать, где пупсик.

– Это само собой.

– Короче, помощь утопающим – дело рук самих утопающих, да? Только что вы их называли иллюзией, а теперь хотите, чтобы я вступила с ней в переговоры. И кто из нас после этого сумасшедший?

– Раиса! Я никогда не говорил, что ты сумасшедшая! И ты не сумасшедшая! Это несправедливо.

– Неважно. Получается, что они все-таки нужны?

– Если б не они, то и пупсика некому было бы взять.

– Разумеется, ведь это наверняка сделал кто-то из них! Чтобы мне досадить!

Капралов окинул ее удивленным взглядом.

– Сарказм это хорошо, – сказал он без выражения, – значит, организм борется. Продолжай в том же духе.

Они молча прошли сотню метров. Горячий воздух прилипал к лицу и таял соленым потом. На Петровке Капралов остановился на светофоре, однако Раиса, не глядя на красный сигнал, шла вперед. Он попытался ухватить ее за сарафан, но не успел. Справа несся огромный американский джип. Она растерянно остановилась, потом заметалась, попыталась повернуть назад, но было ясно, что уже не успеет.

– Раиса, вперед! – завопил Капралов и схватился за голову.

– Раиса, вперед! – заламывая руки, закричала пожилая женщина рядом, и их крик подхватили двое тинейджеров: – Ра-и-с-с-а! Ра-и-с-с-а!

Она бросилась на другую сторону. В последний момент джип с оглушительным воем пронесся мимо в сторону Кремля.

У памятника Высоцкому Капралов, глядя на свои трясущиеся ладони, вскричал испуганным фальцетом:

– Я чуть тебя не потерял! Как ты могла?!

Раиса виновато улыбнулась и слегка его приобняла. Чувство вины у нее выходило лучше всего.

– Ну ладно, простите, задумалась…

Капралов привалился к дереву и дышал как после спринта.

– Ты меня до инфаркта доведешь.

Сказав это, он почувствовал, что болит у него вовсе не сердце, а желчный пузырь. На его губах мелькнула усмешка.

Раиса снова потрепала его по плечу.

– Вот вам и лучше… Лука Романович, вы правда думаете, что другого способа нет?

– Опять двадцать пять! Ты же сама сказала, что готова идти на жертвы!

– Да нет, я про пупсика. Что надо делать?

– Ах, про это… Нужно найти противоречия в их рассказах. К примеру, Профессор говорит, что никогда его не видел, а Пантелеймон Никанорович – что он врет. И непонятно, где здесь правда. Конечно, я бы мог сам, но так уйдет куда больше времени…

– Да-да, я ничего не говорю! Я попробую!

Она провела пятерней по лежащей на груди косе.

– Вон уже и Пушкинская. Наверно, поеду.

– Если хочешь, можешь пойти со мной.

– С вами? Куда же?

– О-о-о! – Капралов переложил портфель из одной руки в другую. – В весьма интересное место. Тебе там точно понравится!

9

– Выглядит… э-э-э… необычно… – не сразу подобрав нужное слово, сказала Раиса, когда они свернули с Тверского бульвара и остановились перед домом розового кирпича, зажатым между задворками ТАСС и особняком ООН. – Средневековый стиль. Похоже на гибрид Английского двора и Грановитой палаты. Неужели ему тоже пятьсот лет? Хотя нет, постойте…

Она перевела взгляд с крыльца на арки окон первого этажа.

– Отголоски модерна… Окна не могли быть такими большими, тогда так не строили, стекол еще не было, даже в Грановитой палате сперва были стрельчатые щелочки, их потом соединили между собой. Это новодел, да?

– Можно подумать, я архитектор! – развеселился Капралов. – Но ты права, в Википедии написано, что ему чуть больше ста лет. Сейчас его новоделом, конечно, не назовешь, но задумывалось, видимо, так, да.

Он махнул рукой на примыкающее к крыльцу с другого бока еще одно, менее пряничное здание.

– Вот эта часть, правда, восемнадцатого века.

Раиса скосила глаза и снова вернулась к модерновому фасаду.

– Похоже, тот, кто его построил, был большим патриотом, – сказала она. – Какое-то купечество.

– Именно так! Сперва здесь находилась мастерская «Детское воспитание» промышленника Саввы Мамонтова, в которой придумали матрешку. Потом Мамонтов разорился, и новый владелец вывел производство в Сергиев Посад, а здесь решил сделать музей и пристроил эти палаты. Видимо, легкий налет китча демонстрировал их связь с русской культурой.

– Смотрю, вы хорошо подготовились.

Капралов польщено хмыкнул.

– Но знаешь, что самое интересное?

– Что?

– Он оказался прав! Его детище и правда стало ее частью! – Он указал  на черную блестящую вывеску сбоку от входа.

– «Музей матрешки»? – прочитала Раиса. – Мы пришли в музей? Вы серьезно?

– Совершенно! – Капралов шагнул под козырек крыльца. – Тут даже Николай Второй бывал.

Миновав кассу, они оказались в похожем на подклеть старинного храма безлюдном помещении с покатыми сводами. Вдоль стен тянулись подсвеченные стеллажи с матрешками.

Из-за колонны выплыла бледная женщина в белой шелковой блузе.

– Обычно мы проводим экскурсии от шести человек, – поведала она, – но сейчас дети уехали на каникулы, а взрослые без них не ходят…

Ее обрамленные оправой очков глаза напоминали стекляшки, пришитые к плюшевой игрушке: выражения в них было не больше, чем в пуговицах.

 – Пожалуйста, не беспокойтесь, мы все посмотрим сами! – заверил Капралов.

– Не посмотрите! – сказала женщина и облизнулась. – У нас так не принято. В стоимость билета включена экскурсия, которая продлится сорок минут, а после вы пройдете в наш салон народных промыслов. Там тоже очень интересно, а главное, все можно купить! Меня зовут Елизавета Георгиевна, осматривать экспозицию вы будете со мной. Прошу сюда! – Она указала на витрины у стены.

Через сорок минут у Капралова рябило в глазах: наслаждаться одновременно сотней экспонатов у него никогда не получалось. Из всех выстроенных по росту комплектов запомнились лишь удивительные красноармейцы, вкладывающиеся друг в друга в порядке старшинства, оставшаяся от московской Олимпиады семейка медведей с выпирающими лапами и ушами, а также похожие на баклажаны безликие болванки с надписями «bit», «byte», «kilobyte» и так далее от модного сетевого дизайнера. В третьем зале, который Капралов мысленно окрестил залом современного искусства (здесь были и матрешки-политики, и разборные целлулоидные неваляшки, и даже вырвиглазный девятиместный креатив «Подсознание Малевича»), Елизавета Георгиевна, окончив рассказ, стала прощаться.

– У меня к вам один вопрос, – перешел наконец к цели визита Капралов, когда она подвела их к дверям музейного магазина.

Он открыл портфель и достал свою матрешку с гербом.

– Вы никогда не встречали подобных? Хотел про нее узнать, но нагуглить ничего не удалось.

Собравшаяся войти в магазин Елизавета Георгиевна лениво обернулась, подняла было свободную руку, чтобы взять протянутую куклу, но на полпути замерла, пристипомьи глаза в аквариумах очков ожили и округлились.

– Но это же, это же… – пробормотала она, не решаясь коснуться матрешки и запрокидывая голову. Ее голос отразился от толстых каменных стен и вернулся, наполненный зловещим шипеньем.

Ничего не понимая, Капралов вытянул руку с матрешкой, но Елизавета Георгиевна отшатнулась и спиной налетела на с грохотом захлопнувшуюся дверь. В то же мгновенье он почувствовал, как между ним и стоящей рядом Раисой сгущается воздух, и дернул головой в ее сторону.

– Это, это… – подхватила Раиса, дрожащим пальцем указывая на матрешку. – Пупсик, пупсик! – заверещала она громким шепотом, и Капралов испугался, что его пациентка грохнется в обморок. – Мой пупсик!

Он молниеносно бросил матрешку в портфель, подхватил оседающую на пол Раису и, не удержав равновесия, вместе с нею завалился на Татьяну Георгиевну, истошный вопль которой тут же заполнил словно специально созданные для раскатистого эха залы музея.

– Она просто очень эмоциональна, – начал объяснять Капралов.

Они оставили Раису на диване приходить в себя и сидели на стульях перед директорским столом в другом конце кабинета.

– Вы слышали о зеркальных нейронах? Нет? Ничего удивительного, это передовой край нейробиологии, до недавнего времени они были интересны лишь специалистам.

– У нее проблемы с головой? – прошептала Елизавета Георгиевна.

– О нет, что вы, ни в коем случае! – тоже шепотом воскликнул Капралов. – У нее проблемы отнюдь не с головой! Все дело в зеркальных нейронах. От них, как выяснилось, зависит большинство когнитивных функций: речь, социализация, сочувствие и сопереживание, анализ поведения других людей. То есть все происходящее мы с младенчества примеряем на себя, неосознанно ставим себя на место другого, имитируем чужие жесты, слова, поведение. Мы все время повторяем за другими. Вы никогда не замечали, что стоит кому-то зевнуть, как остальные тоже начинают зевать? Так что не обращайте внимания на реакцию моей подруги – она всего лишь отобразила вас.

– Значит, с ней все будет хорошо?

– С ней уже все хорошо! А вот мне интересно узнать, что вас так напугало…

– Боюсь, у меня нет такого замечательного объяснения, – с неожиданной веселостью сказала Елизавета Георгиевна. – Поэтому придется признать, что она мне действительно знакома. Не именно эта часть, – она повертела в руках матрешку, разъединила ее половинки и снова сложила, – эта немного меньше, но та, что я видела раньше, если не считать размеров, была в точности такой же.

Она несколько секунд оценивающе смотрела на куклу.

– Выглядит, будто ее отобразили с помощью ваших зеркальных нейронов: все так же, но масштаб другой. Знаете, если вас интересует мое мнение, она часть того же комплекта, скорее всего, следующая по порядку. Отличие минимальное. Даже я смогла определить его только на ощупь. Только странно…

– Что именно?

– Если они из одной матрешки, то такое сходство весьма необычно. Как правило, на отдельных куклах изображают разных персонажей или хотя бы разный рисунок. Вы сами видели на экскурсии. Какой смысл художнику рисовать одно и то же, никто не купит… В общем, не знаю, что и думать.