Текст книги "Царь-кукла (СИ)"

Автор книги: Константин Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Кажется, я понимаю… У нее раздвоение личности? И кто же этот мистер Хайд?

– Вот этого я, к сожалению, не знаю… Пока не знаю.

Сеньор Кабрал что-то тихо сказал жене по-португальски. Та ответила ему короткой шипящей тирадой.

– Винисиуш спрашивает, будем ли мы звонить в полицию. Я сказала, что это совершенно исключено. Рая наша племянница!

Она поднялась из-за стола и стала задумчиво собирать посуду.

– Значит, вы ее психиатр… И Елена тоже психиатр… По правде, сегодня днем я думала, что вы все сумасшедшие. Одна Рая казалась нормальной.

– Я вас понимаю.

– Но вы узнаете, что за человек внутри нее, доктор Капралов? И найдете матрешку?

– Я постараюсь. Но вы должны знать еще кое-что… Даже если я и найду матрешку, обратно вы ее не получите…

– Это я знаю, – равнодушно бросила Марсела Сергеевна.

– Знаете?

– Да. Она нам не принадлежит.

Она оставила посуду и села за стол.

– Я знаю, какая это матрешка. Это не матрешка. Это яйцо Фаберже русских царей.

– Но откуда?

– Я всегда знала. От папы. А он от своих родителей.

– Но Татьяна Петровна не знала…

– Когда их всех разлучили, она была слишком маленькая, ей незачем было знать. А когда мы встретились, я не сказала. Понимаете, это было не важно. Прошлое царской матрешки не имеет отношения к нашей матрешке. Для моей семьи ее история началась в тот момент, когда бабушка с дедушкой раздали ее своим детям – тете Тане, моему отцу и остальным. Дядя Иван тоже знал. Вы знаете про дядю Ивана?

Капралов кивнул.

– Он завещал свою матрешку музею.

– Да, он хотел ее вернуть государству, но ее могли узнать и начать искать остальные. Он не хотел решать за нас. Поэтому он вернул, но написал никому не показывать. – Она взяла ближний к себе бокал и отпила вина. – Я все еще не могу поверить, что он это сделал! Он измазал… Он измазал всю стену и вытер свою… он вытер ее Шопеном! Бедный Шопен!

– Так они обычно и делают… – кротко согласился Капралов.

– Интересно, успел ли он помыть руки? Да не смотрите вы на меня, будто в доме покойник!

Несколько секунд она сдерживала спазм, но выражение капраловского лица окончательно нарушило равновесие. Заливистый смех заполнил комнату. Сеньор Кабрал наконец понял хоть что-то и тоже заулыбался.

– Простите! Но неужели вам не смешно? Знаете, о чем я жалею? Если я расскажу коллегам, они мне не поверят! Что профессор Вольнолюбов… Они будут смотреть, как я сегодня днем смотрела на вас! Ну, хватит, хватит уже!

Она прошла в соседнюю комнату, села за рояль и заиграла, но на этот раз одной рукой, а не четырьмя, какого-то бразильского чижика-пыжика.

Сыграв несколько тактов, она подошла к Раисе, погладила ее по голове и вернулась за стол.

– Спрашивайте, – сказала она, закурив. – Вы же за этим приехали. Только если попробуете мою еду.

Капралов смешал фейжоаду с рисом и начал есть.

– Ваш отец не говорил, как матрешка оказалась…

– …у бабушки с дедушкой? Да-да, говорил. Дед получил ее на экспертизу или на реставрацию, я наверное не помню. Он был заместителем министра культуры во Временном правительстве. Когда большевики устроили переворот, начали грабить музеи и Зимний дворец, он оставил матрешку у себя. Он думал, что на время. А потом они начали все продавать за границу, и он оставил ее навсегда. Он хотел ее сохранить. Они продавали золото и бриллианты, а не искусство. Деревяшку с царским орлом они бы уничтожили.

Ее муж поднялся, объяснил, что ему рано вставать, и ушел в направлении спальни.

– Не очень приятный вечер… – пробормотал в пустоту Капралов. – Мне очень жаль.

– Не извиняйтесь. Ему с нами скучно, ведь он ничего не понимает.

– А как получилось, что вы так хорошо говорите по-русски?

– Папа учил меня. Вы хотите что-нибудь выпить?

Капралов покачал головой.

– Он брал меня в русские дома и в церковь. Он хотел, чтобы я говорила на его языке. Но мой язык все равно португальский. Мои дети по-русски знают лишь несколько слов.

– А можно спросить, как он вообще попал в Бразилию?

– Как сюда попадали после мировой войны… Бежали. Одни от своих, другие от чужих, но все бежали от наказания. Он почти мальчиком попал в плен, выжил, но после войны американцы хотели отдать его в Россию. Тогда он убежал. Вы знаете, что у вас делали с теми, кто попал плен?

– Д-а-а, непостижимо, как он сумел сберечь матрешку…

– Он был очень способный… И у него ничего не было, что терять… Он говорил, что не он берег ее, а она его… Я вас тоже хочу спросить. – Она сузила глаза и подалась вперед. – Вы не похожи на охотника за сокровищами. Но я не понимаю, зачем она вам.

– В двух словах не расскажешь…

– Тогда попробуйте в одном.

– Хочу помочь вашей племяннице. И еще одному мальчику. Я же сказал, в двух словах не расскажешь… А еще у меня тоже есть матрешка. Вернее, была… Такая же, как ваша, Марсела Сергеевна.

– Ха-ха-ха! Марсела Сергеевна? Так меня никогда не звали!

Она облизнула посиневшие от вина губы, словно пробуя на вкус новое имя.

– Точно-точно такая? И ее тоже украли?

– Да.

Она энергично затрясла головой.

– Теперь понимаю! Я раньше думала про ваш интерес. Теперь все понимаю! Это матрешка тети Марии. Но я никогда не смогла ее найти, как и Раину семью. Только тетю Таню и дядю Ивана. Вы встречали тетю Марию?

– Нет. Она у меня оказалась случайно. А теперь их всех украли. Великую княжну дяди Ивана – из музея, княжну тети Марии у меня, еще двух княжен украли у вас и у Татьяны Петровны, пупсика, вернее, цесаревича Алексея, украли у Раисы. Что стало с царем и царицей, мы не знаем. В архиве написано, что они достались государству. В общем…

Капралов отложил вилку и подошел к окну. Справа над городом нависала двухголовая гора, внизу по сверкающей набережной пузырящейся лавой текла толпа, впереди, за пляжем, взрывались метровые волны, и дальше не было ничего, одна чернота.

– Дух захватывает, – прошептал он.

Марсела Сергеевна раздвинула окно, и снаружи вместе с барабанным грохотом самбы навалился густой морской воздух.

– А вы слышали про легенду? – почти крикнул Капралов.

Она постояла мгновенье, не открывая глаз, закрыла окно и повернулась. Лицо ее блестело.

– Я уже подумала, что вы не спросите. Не ждите, что я расскажу много.

Она вернулась к столу.

– Такие вещи притягивают мистику. Это естественно. Люди любят загадки.

Она наполнила фужер и решительно протянула Капралову.

– У бабушки была любимая сказка. Про матрешку. Потом отец рассказывал ее мне.

Капралов сделал большой глоток, и Марсела Сергеевна поманила его рукой.

– Я тоже ее рассказывала детям. – Она указала на узкую оттоманку. – Вы должны прилечь.

Капралов скинул вьетнамки и втиснулся на оттоманку, свесив ноги через край. Марсела Сергеевна села в изголовье и деликатно взяла его за руку.

– В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жила-была принцесса. Как и положено принцессе, однажды она повстречала принца… Нет, так я себя чувствую глупо! Вы слишком большой. – Она отпустила его руку. – Лучше перескажу обычными словами.

Капралов не сводил с нее глаз.

– Короче говоря, принцесса после всяких сложностей стала королевой и родила четырех дочерей. Но король очень хотел сына. Тогда он подарил ей куклу… Тут я должна была показать матрешку… Да, и скоро у королевы родился мальчик. И стали они жить-поживать и добра наживать.

Марсела Сергеевна замолчала.

– И это все?.. – недоуменно осведомился Капралов, глядя на нее снизу вверх.

– В общем, да. Вы разве не поняли, про кого сказка?

– Да понял, но причем здесь легенда?

– Когда я встретила тетю Таню и она упомянула про легенду, я подумала, что это и есть наша сказка.

– Вы подумали?

– А вы считаете, у них была история про матрешку для каждого случая? Когда-то эта сказка была для меня обычной сказкой, но потом я увидела, что она имеет слишком много совпадений с жизнью. Я поняла, что бабушка ее не придумала.

– Кто-то ей ее рассказал.

– Вот именно! Но это казалось странным, пока я не узнала о легенде. Взрослым не рассказывают сказки. Вы согласны?

– Ну, как сказать…

Марсела Сергеевна устало усмехнулась.

– Значит, она услышала ее как что-то другое. Как предание или как быль. Сказка и есть легенда. Кто-то верил, что матрешка помогла царице родить сына.

– Логично, конечно… – согласился Капралов и сел. – Но это же безумие!

7

Именно этой ночью, сидя в машине, ползущей обратно на Копакабану, писатель признался себе, что снова нуждается в помощи психиатра. История с матрешкой никак не помещалась в рамки здравого смысла, она требовала множества допущений, тех самых, какие щедро предоставляет одна лишь психиатрия.

Как только он это понял, в его голове прояснилось. Кооперация желаемого и действительного, за которые в ней (в голове) отвечали соответственно писатель и психиатр, открывала для толкования событий бескрайние возможности. Фантазии писателя обычно не хватало на большее, чем заговор спецслужб, божественный замысел или происки инопланетян; психиатр же располагал куда более практичным арсеналом, от галлюцинаций до бреда. В конце концов, он был способен разумно объяснить даже необъяснимое. Елена Константиновна ошибалась. Капралову не нужно было представлять себя на чьем-то месте, ему следовало сперва разобраться со своим.

– Чему вы так радуетесь? – с издевкой поинтересовался Михаил Африканович после взлета. – Всю дорогу на вас смотрю и не могу понять. Матрешку украли, ничего не узнали, собственная пациентка вас предала. Вы там ничего не принимали случайно? Или, может, тоже с ума сошли?

– О нет, наоборот, – возразил Капралов, но в его голосе не слышалось привычного в разговоре со Штыковым возражения. – Что ни делается, то к лучшему.

– Вот это правильно! – поддержала Елена Константиновна. – Нужно прислушиваться к себе, а не зависеть от обстоятельств.

– Да нет, я говорю о фактах!

Он пересел на диван, чтобы видеть своих спутников, выбравших места подальше друг от друга.

– Матрешку украли? Значит, мы ближе к развязке. Ничего не узнали? И это не так! Мы получили уйму информации. Нужно лишь сделать выводы. Что же до пациентки, то она меня не предавала. Возможно, она предала себя. Хотя и в этом я сомневаюсь. Но самое главное – теперь есть у кого спросить про пупсика. Правда, Раиса?

– Я же сказала, что ничего не знаю, – с досадой откликнулась Раиса. – Вы забыли, что это я начала его искать!

– О-о-о, про такое мы слышали, – кокетливо заиграл бровями Михаил  Африканович. – Называется на воре шапка горит!

– Не торопите события, – осадил его Капралов. – Уверен, вас ждет много интересного.

Он повернулся к Раисе и похлопал по свободному месту рядом с собой.

– Пора поговорить.

Расфокусировав глаза, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, Раиса пересела на диван.

– Ты ни в чем не виновата, моя девочка! – подбодрила ее Елена Константиновна.

– Я знаю.

– Ну что ж, – начал Капралов, – впереди четырнадцать часов. Надеюсь, этого хватит, чтобы во всем разобраться.

– Вы ведь не будете ее пытать? – встрял Михаил Африканович.

– Разумеется, нет! – Капралов, не поворачивая головы, подмигнул Раисе. – Об этом я хотел просить вас.

– Хорошо, хорошо, не буду мешать. – Штыков поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее. – У всех свои методы.

– Я правда ничего не знаю, Лука Романович! – взволнованно повторила Раиса.

– А я правда тебе верю. Ты расслабься и просто слушай.

Она откинулась на подушку дивана и опустила веки.

– Так, что вы помните о вчерашнем вечере? Кто будет первым?

В самолете стало тихо, лишь едва слышно гудели двигатели. Елена Константиновна напряженно смотрела на сникшую Раису, Штыков же переводил взгляд с одного лица на другое.

– Похоже, никто… Хорошо! Тогда выберу я. Профессор, вы же непричастны к пропаже пупсика? У вас есть шанс это доказать.

– Я не против, дражайший Лука Романыч, – раздался скрипучий голос, и Штыков от неожиданности вздрогнул. – Но мне немного неловко беседовать в темноте. Раенька, ты не могла бы открыть наши глазки? Вот, так намного лучше.

Профессор обвел взглядом салон.

– У меня не было возможности представиться раньше. Я Профессор.

Из-за двери позади Штыкова выглянула Светлана, но тот замахал на нее рукой, и она тут же исчезла.

– Можете верить или нет, но я полностью отключился.

– Расскажите, что вы помните.

– Помню, как мы гуляли с Еленой Константиновной по городу. Помню танцующих людей. Я помню все, пока мы не вернулись в номер и не зазвонил городской телефон. Затем я очнулся у нашей тети, в пустой комнате, и не знал, как там оказался.

– Это очень похоже на историю Раисы.

– Возможно, это потому, что у нас с ней одна и та же история, голубчик.

– Вы помните, кто звонил?

– Нет. Даже не знаю, ответил ли кто-то на звонок.

– Есть идеи, кому звонили?

– Это будут инсинуации, милейший. Вы этого от меня хотите?

– Пожалуй, нет… Так, теперь Пантелеймон Никанорович.

– А мне нечего добавить. Со мной все было в точности так же.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Зазвонил телефон, и кто-то завладел нашим телом. Это все, что я знаю.

– Шахноза?..

– Пантелеймон Никанорович говорит правда. Мы с ним беседовали, вдруг звенеть этот телефон на столе, а дальше тетя, вы появляться и на нас смотреть, как будто мы делать что-то очень плохой. А на улице уже темно.

– Анатолий?

Толян молчал.

– Толя? Что ты помнишь про вчерашний вечер?

– Становится горячо, – не удержался Михаил Африканович.

Капралов побарабанил пальцами по колену и с досадой сказал:

– Думаю, тут другое…

Он протянул руку, взял со стола стакан и сделал большой глоток.

– Я понимаю, ты не хочешь со мной говорить… Кажется, я поторопился. То есть, возможно, я был не прав. Мы должны рассмотреть и другие варианты.

– Возможно? – прошептал Толян и потер глаз. – Другие варианты?

– Хорошо! Я ошибался. Честно говоря, я рад, что могу наконец… Я просто не знал, как вам об этом сказать.

– Значит, ты меня не убьешь?

– О черт! – воскликнул Михаил Африканович, а Елена Константиновна прикрыла рот ладонью.

Капралов с облегчением выдохнул.

– Нет!

– А остальных?

– Никого.

– А если я скажу, что тоже ничего не помню, передумаешь?

– Конечно, нет! А ты правда ничего не помнишь?

– Правда.

– Похоже, вы в тупике… – участливо заметил Штыков.

– Может, есть подозрения, кто это сделал?

– Да.

– Да?!

– Но я не могу сказать, я дал слово.

– Кому?

– Это то, что я не могу сказать.

– Так-так-так… А ты не говори. Давай сделаем по-другому. Я буду называть имена, а ты просто моргни, если я прав.

Капралов подался вперед.

– Это Профессор?

Толян не реагировал.

– Пантелеймон Никанорович? Шахноза? Господи… Это Раиса?

– Нет.

– Как же быть? Ты же сам сказал… Зачем? Что я должен сделать, чтобы узнать?

– Я не тебе сказал.

– А кому?

– Подожди, Лу! – остановила его Елена Константиновна. – Похоже, ты не там смотришь.

– Где не там?

–  Ты с ними провел слишком много времени. У тебя глаз замылился. Анатолий, это не Раиса, не Пантелеймон Никанорович, не Шахноза и не Профессор, так?

Толян кивнул.

– Но ты все равно подозреваешь кого-то из своих, так?

Толян молчал.

– Ох, – закатил глаза Капралов, – какой же я кретин…

– Это кто-то, про кого мы еще не знаем, так?

Глаза Толяна заблестели, и он резко отвернулся. Вдруг что-то неуловимо изменилось в его осанке, он приподнял подбородок, повернул голову вместе с плечами и сказал, манерно растягивая слова:

– Он обращался не к вам, а ко мне, чтобы я сам решил. Толик обещал, что не выдаст, и не выдал. А вы хотели с него начать. Какой же вы бессердечный, Лука Романович!

– А это еще кто?! – затряс головой Михаил Африканович.

– Ш-ш-ш… – подняла указательный палец Елена Константиновна. – Вы нам представитесь?

Незнакомец набрал воздуха и произнес с расстановкой:

– Я – Гей.

– В… в каком смысле? – растерянно переспросил Капралов.

– В том самом.

Некоторое время все молчали, усваивая услышанное. Первым подал голос Михаил Африканович:

– Наверно, вам очень удобно в женском теле?

– Что вы несете! – фыркнул Гей. – Я мужчина!

– Но почему вы так долго скрывались? – спросил Капралов.

– А как вы думаете? – Он медленно обвел зрителей взглядом и еще выше задрал подбородок. – Но сегодня я сделал каминг-аут! Вам не понять, как много это значит! Ни от кого не скрываться, не притворяться кем-то другим! Теперь я могу быть самим собой! Да, я люблю мужчин! И что? Мужчин, мужчин, мужчин! Съели?

– Да никто и не… – начала Елена Константиновна, но Гей не унимался:

– Я даже могу пойти в гей-клуб!

– Не уверен, что это понравится вашим… э-э-э… коллегам, – заметил  Михаил  Африканович.

– Ничего! Я не собираюсь это делать часто! Я же терплю, когда Профессор ходит на коммунистические собрания или Пантелеймон Никанорович смотрит порнуху в интернете.

– Профессор, Пантелеймон Никанорович, этого вы мне не говорили… – удивленно пробормотал Капралов.

– Потому что вас это не касается! – отрезал Пантелеймон Никанорович.

– Это нужно отпраздновать! – воскликнул Гей. – Светочка!

Из-за двери вышла Светлана.

– Принесите нам шампанского! Мы будем пить шампанское и кружиться!

– Вам, наверно, нелегко было решиться? – участливо спросила Елена Константиновна.

– Я давно собирался. Однажды почти собрался, но вышел этот закон о пропаганде, и я передумал.

– А это-то тут причем? – удивился Михаил Африканович.

– Ну как же! Закон о пропаганде гомосексуализма среди несовершеннолетних. У нас ведь Толян. Я боялся, что мое признание сочтут пропагандой, и продолжал скрываться. Знаете, каково это, когда вокруг тебя кипит жизнь, а ты будто и не существуешь…

– А я вот недавно была в Голландии… – задумчиво начала Елена Константиновна.

– Не надо сравнивать! – перебил Пантелеймон Никанорович. – Их волнует мнение потомков, а нас – предков.

– Светочка! – встрепенулся Гей. – Где же наше шампанское?

В салоне появилась Светлана с подносом. Все взяли по фужеру, лишь Елена Константиновна улыбнулась и покачала головой.

– И что теперь? – спросил Михаил Африканович.

– Что «что теперь»?

– Что вы теперь будете делать?

– То же, что и до этого. Зато я знаю, чего больше не буду – притворяться. Лука Романович, скажете тост? Желательно за меня.

– Да, да, конечно… Я рад, что вы нашли в себе мужество… вернее, решились на этот шаг. Желаю, чтобы вы больше не были одиноки.

– Спасибо!

Они чокнулись. Гей повернулся к Елене Константиновне, задержал фужер на уровне глаз и залпом выпил.

– А вас это не шокирует? – обратился он к Михаилу Африкановичу. – Ладно, они психиатры, но про вас я думал…

На лице Штыкова расползлась снисходительная улыбка.

– А что вы думали? Что я, пи… геев не видал, что ли? Я в военном училище учился, у нас там всякое бывало. Это теперь у вас каминг-ауты. А в мое время и слов таких не знали. Однажды один курсант, как сейчас помню, Леха его звали, высокий такой, с волосатыми ногами… мы с ним пошли…

– Не надо, пожалуйста, это лишнее, – вмешалась Елена Константиновна.

– Ну, не надо, так не надо.

– А почему вы передумали? – спросил Капралов. – В смысле – решились? Боялись, что узнает Толян, но открылись ему…

– А как раз из-за этого закона. Толику недавно исполнилось шестнадцать, возраст согласия. Тогда я спросил, не против ли он, чтобы я рассказал про себя.

– А что он?

– Он согласился. Тогда я рассказал, и он пообещал держать в секрете, пока я сам не скажу. Но потом вы решили устроить геноцид, и я обрадовался, что не успел.

– Получается, никто не знал о вашем существовании?

– Почему же, Раиса всегда знала, что я у нее есть. Мне было одиноко, она меня, кажется, жалела… Давала играть с этой куклой…

– С пупсиком…

– Да, с пупсиком.

– И вы его украли?

– Я не крал!

– Оставили себе?

– Да нет же!

Гей закусил губу и посмотрел на пустой фужер.

– Я его отдал.

– Эх, Раенька, Раенька… – с укоризной, но в то же время и с едва заметным торжеством вернулся в разговор Профессор, – а ведь сколько всего вылилось за это время на старика… Я и клялся, и божился, и к состраданию…

– Да прекратите вы! – не выдержал Пантелеймон Никанорович. – Никто вам ничего не говорил!

– Но ведь думали-с! Думали-с!

Капралов протянул Гею свой недопитый фужер.

– Кому вы его отдали?

– Я не ожидал, что так выйдет! Я не хотел причинять Раисе боль! Он говорил, что так будет лучше. Что я помогу нам всем, понимаете? Полковник такой обаятельный. В общем, я ему поверил. А зря.

– Полковник? Настоящий или тоже…

– Ой, а разве я не сказал? Он один из нас, тоже в Раисе живет.

– Ёксель-моксель! – восхищенно воскликнул Михаил Африканович. – Ну у вас и работа!

Капралов раздраженно отмахнулся.

– Получается, Полковник тоже о вас знал…

– Разумеется! Он все про всех знает.

– А с ним можно поговорить?

– Ой, если у вас получится. Я даже не подозревал о его существовании, пока ему не понадобилась матрешка. Но вы можете попытаться. Только я сперва шампанское допью.

Гей влил в себя остатки из капраловского фужера и откинулся назад.

Несколько секунд Капралов собирался с мыслями.

– Рад, что мы встретились, Полковник, – сказал он. – Думаю, про нас вы знаете немало. А мы про вас ничего. Не хотите что-нибудь рассказать?

– Нам нужна ваша помощь, – сказал он, не получив ответа. – Раисе нужна ваша помощь.

– Я попробую? – предложила через минуту тягостной тишины Елена Константиновна, и Капралов пожал плечами. – Вы немного запутались. Это бывает со всеми. Люди нас часто не понимают. Однако главное – это уверенность, что мы поступаем правильно. Вы ведь поступили правильно?..

Михаил Африканович хлопнул ладонью по столу.

– Так вы его долго будете заклинать! Дилетанты… Дайте мне!

Он пересел в кресло напротив дивана и повернулся лицом к Раисе.

– Я обращаюсь к Полковнику… Ты слышишь меня, Полковник? Я вызываю Полковника… Если слышишь, подай знак…

– Думаю, вам было бы удобнее за столом, – весело заметила Раиса.

– Так, значит? Ну-ну… Сейчас отзовешься.

Михаил Африканович достал из кармана брюк бордовую книжицу с золотым гербом на лаковой обложке.

– Так, товарищ Полковник, приказываю немедленно подать голос и доложить обстановку!

Он раскрыл перед Раисиными глазами удостоверение. Сперва ничего не произошло, но вдруг ее тело напряглось, голова вжалась в плечи, а брови наползли на глаза.

– По вашему приказанию прибыл, товарищ генерал!

– Молодец! Докладывайте!

– Пупсик был конфискован в целях безопасности, товарищ генерал.

– Доложите по форме!

– Так точно, товарищ генерал! В начале прошлого года я обратил внимание, что через прессу проводятся поиски матрешек. Принимая во внимание, что в нашем распоряжении также находилась матрешка, я посчитал эту информацию важной и в дальнейшем ее отслеживал. Затем произошло известное похищение матрешки из музея. Сопоставив факты, я пришел к выводу, что Раисе угрожает опасность. После анализа вариантов мною было принято решение избавиться от матрешки. Однако уничтожить ее было нельзя, поскольку вероятный противник мог узнать, что она у нас была. Мною был разработан и осуществлен план мероприятий. Я разместил фотографию матрешки в социальных сетях. После этого со мной связались и предложили сотрудничество.

– Об этом подробнее! Кто связался, в чем заключалось сотрудничество.

– Они не представились. Мне было приказано оставить матрешку в гардеробе Большого театра в кармане плаща.

– А вы?

– Я так и сделал. Оставил матрешку в гардеробе вместе с запиской.

– Что за записка?

– Поскольку лично они встречаться не стали, я написал, что свои обязательства выполнил и очень надеюсь, что Раиса теперь в безопасности. Ничего особенного.

– А вчерашняя история тоже ваша инициатива?

Полковнику нечасто приходилось пользоваться лицом, и поэтому, не зная, как с его помощью выражать эмоции, он смущенно захлопал глазами.

– Ну же! – воскликнул Михаил Африканович.

– Никак нет! После того, как все стали общаться между собой, действовать скрытно стало сложно. Я доложил об этом и сообщил, что больше не смогу быть полезен. Однако мне было поставлено условие: если я хочу безопасности для Раисы, могут потребоваться мои услуги. Был разработан код. Вчера после прогулки я заметил на столе коробку шоколадных конфет «Вдохновение». Это был условный сигнал, что со мной должны связаться. Когда зазвонил телефон, я уже знал, что звонят мне, и подавил остальные личности.

– И чего они хотели?

– Они сказали, что это последнее задание. Я должен был встретиться с их человеком и провести его под видом Раисиного друга в квартиру тети. Они пообещали, что после этого Раиса будет в безопасности. Также меня заверили, что никому не будет причинен вред. Это всё.

– А как вы с ними общались? – спросил Капралов.

– Посредством электронной почты.

– Благодарю за службу! – рыкнул Штыков. – За такое вас нужно отдать под трибунал. Но это будет решать Лука Романович. Докладывать впредь будете ему. Вольно!

– Лука Романович, вы все узнали? – печально спросила Раиса. – Можно я теперь отдохну?

ЧАСТЬ 4

1

Морозным и солнечным мартовским утром, не ранним, а таким, когда все уже пришли на работу и думают об обеде, из подземного перехода станции Китай-город поднялся мужчина лет пятидесяти и, сосредоточенно глядя вдаль, уверенным шагом землемера пошел по Варварке. На ногах его были кожаные ботинки на толстой, по московской зиме, подметке, а в правой руке он держал (вернее, не держал, а размахивал как кадилом) портфель с широким перекидным клапаном-застежкой. К описанию мужчины помимо портфеля и ботинок еще можно добавить круглое сытое лицо и зачесанные назад каштановые волосы. Остальные же детали его внешности, прекрасно заметные любому прохожему, добавлять к первому описанию обычно не принято – кроме ботинок на мужчине не было ничего.

Однако стороннему наблюдателю бросилась бы в глаза не только его нагота, но и реакция идущих навстречу людей – на мужчину почти никто не обращал внимания. Вид его вызывал изумление той крайней степени, когда человек не знает как реагировать, а потому не реагирует никак. Несколько находчивых туристов достали мобильные телефоны, но тем дело и ограничилось.

Длина Варварки полкилометра, и мужчина их почти уже прошел, когда перед Красной площадью к нему подбежали двое в штатском и схватили за руки. Несколько мгновений все трое стояли посреди тротуара, пока один из штатских не догадался прикрыть портфелем наиболее вызывающее, с его точки зрения, место мужчины. Затем подъехала полицейская машина, и, не произнеся ни единого слова, все они сели в нее и уехали.

Мужчину отвезли в участок, где выяснилось, что его уже ловили на Никольской и на Васильевском спуске. В итоге через несколько часов он, одетый в спортивный костюм, сидел напротив Капралова.

– Хорошо, Александр Егорович, что вы согласились на освидетельствование, – сказал тот мужчине, изучив протокол. – Увидите, всем от этого будет лучше.

Александр Егорович медленно обвел взглядом кабинет, остановился на капраловской щеке и надменно сказал:

– Не надо врать. Лучше уже не будет.

Его голос оказался густым и протяжным басом. В семи произнесенных словах была всего одна буква «о», но и по ней было заметно, что он окает, словно вологодский поп.

– И все же мы попытаемся помочь…

– Вот про это я и говорю. Вы все уже решили.

Он по-кошачьи потянулся и принялся стаскивать штаны. Капралов, приподняв левую бровь, взирал на него с привычным равнодушием. Повозившись немного, мужчина обреченно вздохнул и натянул штаны обратно.

– Холодно, наверное, было?.. – попытался растопить лед Капралов.

– Холодно, – согласился тот. – Я требую признать меня узником совести.

– Вас никто не держит.

– Этого еще не хватало!

В слове «этого» он не стал переделывать «г» на «в», произнеся именно так, как пишется. Капралов подумал, не учился ли Александр Егорович говорить после того, как научился читать.

– Как я понимаю, ими становятся из-за убеждений…

– А то! Это была акция протеста. Демонстрация, если хотите.

Психиатр уставился в окно. В доме напротив открыли форточку, и в стекле блеснуло предзакатное солнце. Он моргнул и перевел взгляд на достающий до четвертого этажа билборд с лицом Шестакова.

– Да, тут написано, что вы демонстрировали… Но где же ваши политические требования? Плакаты? Лозунги?

– Мое тело было моим плакатом!

– Очень хорошо! – оживился Капралов. – Современное искусство?

– Какая чушь! Голый мужик на Красной площади это искусство?

– Если б вы позвали прессу, то да.

– Я не звал никакую прессу!

– И потому теперь здесь.

Александр Егорович хмыкнул.

– В следующий раз позову.

– Правильно! И что расскажете?

– Много чего!

– А например?

– Думаете, не расскажу? А вот вы знаете, что в правительстве работают экстрасенсы?

– А-а-а, ну да, ну да… – согласился Капралов и снова стал смотреть на билборд.

Он уже лет десять не ходил на выборы. Чтобы не расстраиваться, он старался не замечать политиков, и Леонид Сергеевич не был исключением: чем больше хотелось в него поверить, тем сильнее был страх разочароваться.

– Не верите? Их так и называют – кремлевские экстрасенсы.

– Наверно, это секретная информация…

– Ее по телевизору рассказывают!

Капралов что-то пометил в тетради.

– Значит, вы услышали об этом по телевизору? Давно? Когда в первый раз? Не было головных болей? Других неприятных ощущений?

– Там не только экстрасенсы. Кого там только нет!

– И все это вы увидели по телевизору?

– Да что вы прицепились к этому телевизору?! Я там работал.

– Где? – осекся Капралов.

– Где-где! В администрации президента!

И вот с этого-то момента разговор пошел не так, как сотни других подобных разговоров. Для начала Александр Егорович достал из своего старомодного портфеля трудовую книжку.

«Специалист отдела эвристического прогнозирования управления внутренней политики», – прочитал Капралов последнюю запись.

– Я понимаю, что это ничего не докажет, – загудел Александр Егорович, отвешивая слова столь размеренно, будто давал языку после каждого отдохнуть, – но кое-что объяснит. Дело в том, что у моих поступков есть мотивы. Мотивы вполне рациональные. Думаю, когда я их изложу, вы сочтете меня экстравагантным. Но не более того.

Капралов задумчиво кивнул. Сейчас его не столько занимал смысл слов пациента, сколько их обескураживающая складность.

– Вы знаете, чем занимается эвристика?

– Изучает творческое мышление?

– Можно и так сказать. На практике она опирается на интуицию. Говоря по-простому, на фантазии. Так что, представьте себе, я работал в отделе фантазий.

– Но как это связано с предметом нашей встречи?

– Всему свое время.

Он снова засунул руку в портфель, достал картонный скоросшиватель и протянул Капралову.

«“Голые и смешные”, – прочитал Капралов на обложке. – Для служебного пользования».

– Что это такое?

– Один из проектов, которыми они занимаются.

– Но тут написано…

– Да, прихватил, когда выгоняли… Суть его в том, что кто-то предложил некий карманный сканер, с помощью которого одетого человека можно записывать на видео в голом виде. Они вообразили встречу оппозиционеров, а лучше митинг, где все голые, и тут же дали этому ход.