Текст книги "Царь-кукла (СИ)"

Автор книги: Константин Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Но как такое возможно?

– Разумеется, невозможно! Но какая разница? Идея-то красивая. Я математик, анализировал математический аппарат этого, если позволите, рацпредложения… – Он наклонился и постучал согнутым пальцем по папке. – Вы полистайте, если не верите, полистайте. Вот с кем вам надо беседовать. У них такого еще много.

Капралов весело фыркнул.

– И поэтому вы гуляете вокруг Кремля в голом виде?

– Ну да.

– Но вы могли бы отнести это в прессу…

– …чтобы меня заперли в психушку? Нет уж, я не борец, это всего лишь маленькая месть.

– Ясно. Нам с вами придется встретиться еще раз, чтобы я мог написать заключение.

Капралов улыбнулся, бросил короткий взгляд на дверь и стал писать в тетрадь.

– Скажите, а личные, пусть ничтожные, но вполне человеческие мотивы могут свидетельствовать о моей… э-э-э… нормальности?

– Они в первую очередь, – не поднимая головы, сказал Капралов. – Любая сложность мотивации или масштабная идея – первый признак отклонения.

– Тогда, если позволите, я добавлю еще кое-что.

Капралов оторвался от тетради и отложил ручку.

– Там постоянно происходит дефиле. Отвратительное. Мерзопакостное.

– Де-филе?

– Да! Они думают, что такие креативные, а единственный их креатив это их одежда!

Он подался вперед, пристально посмотрел Капралову в глаза и хрустнул пальцами.

– Меня это бесило больше всего. Раздень их, а внутри ничего, одна пустота! – Он с размаху ударил себя в грудь. – А мне не нужен итальянский галстук и английские запонки, чтобы что-то из себя представлять!

– Да-да, понимаю. Не кипятитесь так, а то смажете впечатление… А почему вас уволили?

– Меня не уволили, а заставили по собственному желанию. Я не вписывался в эту компашку. Вызвал начальник отдела, Толстокожин…

– Толстокожин?! – вскрикнул Капралов.

– …в васильковом костюмчике с искрой, узел галстука с кулак – тьфу! и сказал, что иначе уволят по статье! – Александр Егорович справился с инерцией и подтвердил: – Да, Вениамин Эдуардович. Вы что, знакомы?

– Нет, просто слышал фамилию…

– Он там главный по мракобесию. Представляете, каково мне было? Я специалист по шифрам, а меня вон куда засунули.

Некоторое время Капралов задумчиво барабанил пальцами по столу.

– И давно уволили?

– В прошлом году.

– Ясно… Скажите, там не было ничего такого, связанного с матрешками?.. Может, вы слышали, может…

– Нет, ни про каких матрешек я не слышал. Там много народу ошивается, большинство консультанты со стороны. И общаться не очень принято. А что?

– Да нет, ничего, просто…

Капралов снова постучал по столу.

– Можете взглянуть на одну вещь? Не думаю, что это шифр, но вдруг будут какие-то идеи?

– Конечно! – загорелся Александр Егорович. – Давайте!

Капралов протянул ему полученную от Василия записку. Тот несколько минут смотрел на нее, шевеля губами и водя по бумаге ногтем, а потом стал читать вслух.

возьми всех в одно место

назови матрешкой

как дщерь вложь самое главное

через это передашь

– Это не шифр в обычном смысле, – сказал он, помолчав. – Но одновременно самый распространенный шифр. Таким пользуется каждый.

– Не понимаю… – немного заискивающе признался Капралов.

– С первого раза никто не понимает. Смотрите. Социум вещь неоднородная. В нем есть разные группы. Все они изобретают собственный язык, иначе говоря, жаргон, или хотя бы терминологию. Язык посвященных. Наиболее известные это блатная феня или латынь у врачей.

– Это я знаю. Но здесь ровно наоборот! Все слова совершенно обычные!

– Именно так! Но тем не менее ваша записка такой же шифр. Мы их называем социальными. Знаете, что нужно, чтобы прочитать шифр?

– Что?

– Ключ, что же еще! Люди без конца что-то шифруют, только не отдают себе в этом отчета. К примеру, муж и жена разрабатывают собственный код – из обрывков фраз, из шуток. В результате могут сказать одно слово и вспоминают целую историю. Даже целая страна может шифровать. Тогда это называют культурным кодом. А иногда мы зашифровываем, чтобы что-то скрыть. Тут в ход идут намеки и недомолвки. Соответственно, тот, кто не владеет полной информацией, услышит, но ничего не поймет. Роль ключа во всех этих случаях выполняет контекст, в который погружены стороны. Непосвященные автоматически отсеиваются. Очевидно, что автор и адресат знали, о чем идет речь. Иначе адресат ничего бы не понял, как и мы. У нас недостаточно информации, мы не знаем контекста их разговора.

– Значит, без ключа мы ничего не поймем?

– Этого я не говорил! Тут-то и нужны специалисты. Вроде меня. Вы верно подметили, что слова записки ничего не дают. «Самое главное»? Может быть что угодно… «Возьми всех»? «Через это передашь»? Ноль информации. «Вложь»? Тут теплее. Может сказать что-то об авторе. Например, что он человек простой и необразованный. Но не более. Но есть два слова очень определенных, информативных, за которые мы и должны цепляться.

– «Дщерь» и «матрешка»?

– Именно! Дщерь это, понятное дело, дочь. А знаете, что такое «матрешка»?

– Ну, разумеется.

– Уверены? Откуда произошло само слово?

– Ну, думаю…

– Матрешка, Лука Романович, это уменьшительное от имени Матрена. Сейчас по понятным причинам не используется, но когда-то было очень даже в ходу. Соответственно, после того, как мы это определили, у вас море информации! Писалось письмо давно, человеком малокультурным, слово «дщерь» скорее из церковного лексикона…

– Боже! И сама фраза! Получается «назови Матреной как дочь»?!

– Именно! Осталось найти всех, у кого была дочь Матрена и кто подходил бы под описание. – Александр Егорович плотоядно ухмыльнулся. – Но это задача специалистов другого профиля.

Едва закрылась дверь, Капралов бросился к компьютеру, открыл Гугл и напечатал: «дочь Матрена». На самом верху экрана первой ссылкой значилось: «Распутина, Матрёна Григорьевна, дочь русского мистика Григория Распутина».

2

Дома он заварил чаю, сделал бутербродов и стал размышлять.

Василий утверждал, что записка связана с матрешкой. Значит, кто-то научил царя, что подарить жене на Пасху 1904 года. И этот кто-то также позаботился о загадочном смысле подарка.

Википедия сообщала, что Григорий Распутин переехал в Петербург в 1904 году, а встретился с Николаем в 1905-м. Он вспомнил, что пасхальные яйца заказывали загодя. Получалось, записка написана не позже 1903-го. Даты не сходились. Но так ли необходимо знакомство, чтобы отправить записку? Другое дело, попала бы она в руки царя и стал бы ее тот читать… Такое возможно, если речь идет о чем-то по-настоящему важном.

Он вернулся к биографии и увидел фотокопию записки Распутина министру Хвостову с какой-то просьбой. С первого взгляда было видно, что почерк и манера письма совпадают. Он с грустью подумал об экспертизе и сделал пометку в блокноте.

Дальше он перешел к главному: что автор хотел сказать адресату?

«Возьми всех в одно место назови матрешкой как дщерь». Скорее всего речь о семье: царь, царица, четверо великих княгинь и пупсик. Указание сделать куклу и назвать ее в честь дочери тщеславного автора. С этим все более-менее ясно. Но «вложь самое главное»? Матрешка состояла из семи кукол, и вложить в нее что-то еще вряд ли бы получилось: пупсик занимал ее сердцевину и был неразборным. Значит, «русский мистик» писал о чем-то мистическом, а не о бриллиантах короны. Вот только о чем?

Ответить на этот вопрос могла бы последняя фраза инструкции. «Через это передашь». Выходило, чтобы передать нечто неведомое (царице?), следовало вложить в матрешку столь же неведомое и неосязаемое «самое главное». Но как узнать, что считал самым главным для Николая Распутин?

Чем больше он думал, тем яснее становилось, что Марсела Сергеевна была права – дело в нерожденном наследнике. Мог ли он, последняя кукла, и быть «самым главным»? Всем известно, как царская семья нуждалась в мальчике. Не его ли царь должен был «передать» будущей матери? Или все-таки его он должен был «вложить»? С другой стороны, как можно вложить то, чего еще не существует… И что же тогда он должен был передать…

Капралов потряс головой.

«Они не могли знать весной, что в июле родится мальчик!» – вспомнил он слова Михаила Африкановича.

Конечно, они об этом не знали. Но может, разгадка в том, что они верили?

Он доел бутерброд, открыл почту и вбил в поле «Кому» полученный от Полковника адрес – [email protected].

«Я знаю про Распутина», – написал он и отправил письмо.

3

Книга, начавшаяся как история про Дениса, со временем превратилась в историю для Дениса. Ответить на его вопрос «Чего хотят дикторы?» оказалось делом несложным: настоящие «дикторы», а не те, что читают новости по телевизору, всегда хотят одного – власти. Сложнее было заглянуть внутрь кавычек и назвать их поименно. Зато теперь он знал, где их искать. Намек осторожного министра культуры на кремлевского чиновника Толстокожина в конце концов сработал.

По вечерам, качаясь в кресле на кухне, он перебирал в уме все, что узнал за прошедший год о матрешке, и пытался понять, для чего ее с таким маниакальным упорством собирали. Ответ пришел неожиданно, на работе. Капралов сидел перед очередным пациентом и смотрел на предвыборный портрет Шестакова за окном, когда его осенило. Власть! Вот что жаждал передать по наследству последний русский царь! Одно это и было ему неподвластно. Распутин предложил фантастический способ произвести на свет наследника, отчаявшийся царь за него ухватился и подарил беременной жене матрешку со спрятанной внутри фигуркой. Разве не в такой же отчаянной ситуации нынешние правители? Все говорит о том, что естественный ход вещей сделает их частью истории. Разве не способны они поверить в любую легенду, чтобы изменить этот ход и не выпустить из рук власть?

Но что же все-таки это «самое главное», лишь с помощью которого и можно ее «передать»? Он чувствовал, что ответ объяснит мотивации собирателей матрешки, объяснит и расцарапанные фотографии, и изгаженного Шопена. Несколько дней он ломал над ним голову и наконец решил посоветоваться.

4

Профессор Ашкердов проживал в солидном послевоенном доме неподалеку от Песчаной площади. Дверь открыла крупная, скандинавского типа дама с квадратной челюстью и злыми глазами – то ли жена, то ли прислуга. Казалось, она ревновала к этой квартире все, что появлялось на ее пороге. Она приняла капраловское пальто и выдала тапки.

– Гризелда, – послышался из глубины квартиры голос столь безжизненный, будто в спальне заговорила свалявшаяся подушка, – в кабинет.

Капралов прошел темным коридором и оказался в тускло освещенной комнате, судя по обстановке, превращавшейся в кабинет именно в тот определенный момент, когда хозяин работал. Впрочем, скомканная на диване постель и пара тарелок с остатками еды в другое время не превратили бы ее ни в столовую, ни в спальню, поэтому возможно, что хозяину просто нравилось называть свою комнату кабинетом.

Вошедшая первой Гризелда метнулась было в сторону дивана, но Ашкердов с едва заметным изумлением прикрикнул: «Пошла!», – и женщина поспешно скрылась за дверью.

– Тупая, но добрая, – сказал в пустоту профессор, не став объяснять своих отношений с бессловесной Гризелдой. – Я ее по имени выбирал.

Перед Капраловым за потрепанным советским письменным столом из ДСП сидел вполне молодой человек, примерно его ровесник, с на удивление мужественным, если не сказать брутальным, не профессорским лицом: щетина на сытых щеках, плотно сомкнутые толстые губы, массивный череп, стриженный под машинку. Впечатление несколько сглаживали беспокойные голубые глаза, единственное заметное вместилище интеллекта. Осмотрев гостя, он поднялся, оказавшись еще и высоким. Собравшийся ответить рукопожатием Капралов вовремя расслабил руку – Ашкердов взял с подоконника почти полную окурков пепельницу и поставил на стол.

– Можете курить.

Он кивнул на кресло перед столом и снова сел. Они помолчали. Все лишние слова уже были сказаны по телефону.

– Ну, – сказал наконец философ.

Капралов с готовностью откликнулся.

– Мануил Юрьевич, посмотрите, пожалуйста, вот на это.

Он протянул записку. Ашкердов бросил на нее быстрый взгляд.

– Посмотрел.

Капралов положил записку на стол и усмехнулся.

– А ведь я видел ваш портрет.

– Неужели?

– У Тодасевича, министра культуры. Судя по всему, он к вам прислушивается. Вернее, приглядывается… У вас на нем копыта и хвост.

Ашкердов громко засмеялся. Смех его был странным: он весь состоял из двух букв – Х и А; он словно его проговаривал, лишь добавляя кокетливых переливов.

– Ха-ха-ха, смешно, – сказал профессор. – Это автопортрет. Всякие знаменитости рисовали своего мистера Хайда для благотворительного аукциона. Эти пошляки назвали его автошаржем. Интересно, как он у него оказался… Ха-ха! Болван наверняка думает, что сатир и сатира это одно и то же. Но главное, чтоб не путал с сортиром. И чтобы мамочку любил. – Он всем телом навалился на стол. – Скажите, какие у вас пороки? Меня, например, притягивает грязь. Во всех смыслах.

Он нетерпеливо впился глазами в Капралова. Тот тяжело вздохнул.

– Ну же!

– Боюсь, я вас разочарую.

– Я не планировал очаровываться.

– Порок как способ познания мира? – попробовал угадать Капралов.

– Так-так, – заинтересованно подбодрил Ашкердов.

– Понимаете, пациенты всегда опережают мое воображение. Иногда мне кажется, что от безделья оно атрофировалось. Кстати, возможно, именно поэтому я здесь. Раньше мне это не приходило в голову…

– Пациенты?

– Я психиатр.

– Да ладно! – Глаза Ашкердова заблестели. – И часто встречаетесь со всякими… м-м-м… перверсиями?

– Каждый божий день.

– Забавно-забавно…

Он отвалился назад и скрестил руки на груди.

– Что же нам с вами делать?.. О себе говорить не желаете… Знаете, пожалуй, вот что. Я подумываю написать статью. Что-нибудь о пороке в контексте социальной антропологии. У нас извращениями занимаются врачи и священники. Пора вернуть их философам. – Он облизнул свои пухлые губы. – Ваши наблюдения, не медицинские, а писательские, пригодятся.

Капралов медленно кивнул. Тогда Ашкердов пододвинул записку и на этот раз  ее прочел.

– Так что это за белиберда?

Капралов стал объяснять. На протяжении его рассказа лицо профессора оставалось бесстрастным, словно обколотое ботоксом.

– Почему-то во все это с легкостью верится, – сказал он, когда Капралов замолчал. – Жизнь научила нас видеть заговор даже там, где он есть.

Он прикрыл глаза. Прошло довольно много времени, когда он наконец их открыл и потер рукой висок.

– В общем, история довольно простая. Я одного не понял, причем здесь Жуковский? Почему он вас прислал? Где его выгода?

– Он хочет место в первых рядах на инаугурации. Думает, что я могу это устроить.

– Ага, теперь сложилось. Я тоже там, кстати, буду.

– Так вы тоже полагаете, что Шестаков…

– Я там буду в любом случае. – Он взял со стола мобильник, нажал кнопку и приложил его к уху. – Гризя, принеси нам чаю.

Он закурил тонкую дамскую сигарету.

– С Распутиным вы хорошо придумали. У историков есть белое пятно: они не могут сказать, почему Гришка так сблизился с царской семьей. Изобретают всякое: познакомила фрейлина Вырубова, произвел впечатление на царицу, нравился детям… В общем, сплошные домыслы. Но присутствует субъективное ощущение, что был какой-то толчок. Чем-то он заслужил их доверие, и они выписали его из провинции и приблизили. Но фактов-то нет, вот и сочиняют… А тут вполне ясно – нашел способ произвести наследника! Весьма, весьма вероятно… Пожалуй, напишу статью. Оставите мне это? – Он многозначительно посмотрел на записку.

Капралов кивнул.

– Прекрасно! Тогда давайте порассуждаем. Что вам непонятно?

– Да, собственно, только одно: что Распутин считал самым главным.

В комнату вошла Гризелда, поставила поднос и удалилась.

– Он сказал Николаю собрать всех в одно место и назвать матрешкой, – снова заговорил Капралов. – «Все» – это царская семья. Поскольку царица беременна, то седьмая фигурка это будущий ребенок. «Через это передашь» – передать он должен власть. Потому и фигурка мальчика – девочки не могли наследовать. А вот что он должен был вложить в матрешку, я не понимаю.

– Не в матрешку, а в яйцо, – задумчиво поправил его Ашкердов. – И не вложил, а спрятал… Значит, никаких идей?

– Смерть свою, что ли?

– Вы же сами говорили, что он хотел наследника, чтобы передать власть. Король умер, да здравствует король! Помните? Так что в определенном смысле в этом яйце и была его смерть. Только хитрый Распутин об этом ничего не сказал. Но вот с помощью чего он приказал ее спрятать, действительно вопрос!

– Выходит, вы тоже думаете, что это что-то нематериальное?

– Разумеется.

– Может быть, с помощью веры?.. Что могло быть для него главнее?

– А говорите, не понимаете, – удивленно заметил Ашкердов. – Близко, можно сказать горячо. Сегодня мысль, что веру можно куда-то вложить, кажется наивной, но в начале прошлого века материальный мир и мир идей еще не разделились, они по сути были частями одного реального мира.

– Но все-таки это не вера?

– Нет. – Профессор прихлебнул чаю. – Для царя, может, главнее ничего и не было. Но ведь это не он решал. Да и не стал бы Николай этого делать.

– Почему?

– А потому. Для него вера была вещью отнюдь не абстрактной. Это сейчас верят, а сформулировать не могут. Он был человек набожный. И глава церкви к тому же. Думаете, он стал бы молиться на деревянного идола? Это язычество и святотатство. Веру он понес бы в церковь.

– Пусть так. Но вы знаете, о чем речь?

– Откуда ж мне знать! Меня там не было… Но, разумеется, есть соображения.

– Поделитесь?

Ашкердов поднял руку и погрозил Капралову пальцем.

– Так это не работает, не обессудьте. Все думают, что философы дают ответы. А вдруг я ошибусь?.. Нет, мы задаем правильные вопросы. Разве это не лучшая помощь?

Капралов понуро опустил голову.

– Главный вопрос такой. Почему вы решили, что именно веру считал самым главным и требовал вложить в матрешку Распутин? Восстановите ход своих мыслей. И учтите вот что: вера не возникает на пустом месте. Без нее здесь, конечно, не обошлось, но главное это не она.

Ашкердов замолк, хитро улыбаясь. Капралов посидел, подбирая слова, потом сообразил, что аудиенция закончена, и встал.

– А что будете делать, когда разберетесь? – спросил философ.

– В каком смысле?

– Ну, узнаете вы историю матрешки и зачем она, а дальше? Напишите в блоге? Попробуете им помешать? Или помочь, я не знаю… В чем смысл вашей суеты? Вот Жуковский на инаугурацию хочет, это я понимаю. А вам-то что нужно?

– Я книжку напишу.

– Журналистское расследование, что ли? Ну-ну… Пойдемте, я вас провожу.

Гризелда ждала в прихожей. Ашкердов забрал у нее пальто, помог Капралову одеться и уже в дверях сказал:

– Ваша роль в этой истории – вот единственное, что непонятно мне.

5

Посередине комнаты на первом этаже сталинского здания на Ивановской площади стоял накрытый белоснежной скатертью стол. На одной его стороне сверкала глазурью шеренга тортов, на другой потели полдюжины бутылок шампанского. Кондитер в белом колпаке двигался вдоль тортов, подолгу зависая над каждым, как ребенок над муравейником.

Едва инспекция завершилась, в комнату вошли трое. Первым шел Янис Иванович Куницын, следом за ним похожий на суриката маленький и нервный начальник протокола Водовозов, а позади Вениамин Эдуардович Толстокожин.

– Подготовлены несколько вариантов праздничных тортов, – сказал Водовозов. – Здесь они в масштабе один к четырем. Все в единой концепции.

– А зачем концепция? – удивился Куницын. – Мы ведь выберем один.

– Ну как же… – тихо сказал начальник протокола, – такое событие…

– Хорошо, хорошо!

Водовозов сделал знак кондитеру.

– Мы решили немного отойти от классических рецептов, но обыграть основу, – сказал тот.

– Все они называются в честь королевских особ, – объяснил Водовозов, отечески улыбаясь до несъедобности красивым тортам.

– Перед вами слева направо… – тоже глядя на свои произведения, сказал кондитер и на несколько секунд замолчал, будто ждал, что они сами представятся. – «Эстерхази», «Принц-Регент», «Наполеон», «Баттенберг»…

– Наполеон, – перебил Куницын.

– Простите?

– Я уже выбрал – Наполеон.

У кондитера затряслись губы.

– Вы не будете пробовать?

– Кого? «Принца-Регента»? – Куницын повернулся к начальнику протокола. – Вы бы еще шарлотку в свою концепцию вписали.

– Осталось шампанское утвердить… – пряча глаза, сказал Водовозов.

Куницын обошел стол.

– Разумеется, «Моёт». – Он ткнул пальцем в бутылку «Кристала». – А это вообще уберите! Что люди скажут?! Такое только на яхте Абрамовича подавать.

– Так что, отправить на яхту? – уточнил Водовозов.

Янис Иванович с досадой причмокнул и пошел к выходу. Толстокожин поспешил за ним.

– Я хотел обсудить церемонию, – сказал он в бесконечном коридоре, сразу же приноровившись к темпу начальника. Ширины ковровой дорожки на двоих не хватило, и Вениамин Эдуардович одним каблуком стучал по паркету, а другим бухал по ковру и от колченогого диссонанса покрывался испариной.

– Я думал, у вас все готово.

– Да-да, готово. Однако есть один момент.

– М-м?

– Надо решить, когда ее проводить – до голосования или после.

– После, когда закроются участки.

– А не поздно будет?

– Царь когда голосовал – до или после?

На мгновенье Толстокожин сбился с ноги, но тут же исправился.

– У нас немного другая ситуация.

– Чем же? Население уже оплодотворило урны, но результат еще неизвестен. Не вижу разницы.

– Все ясно! Тогда до вечера пришлю концеп… план мероприятия.

Они остановились у лифта.

– Янис Иванович…

– Да?

– А вы когда-нибудь видели Плута Кратовича? – Вениамин Эдуардович осторожно указал глазами на висящий в коридоре портрет. – Я имею в виду лично, вблизи…

– А как вы думаете?

– Вот бы хоть одним глазком… – мечтательно сказал Толстокожин и снова покосился на портрет.

– Не переживайте, на церемонии увидите, заслужили.

6

Капралов перешел Неглинную улицу (а вместе с ней и текущую под землей одноименную речку), помедлил на ступенях, но седой старик с красными, в цвет ливреи, глазами уже распахнул дверь, и он, зачем-то сунув в подставленную ладонь подвернувшуюся в кармане монету, вступил на первый этаж ЦУМа. В лицо ударил тяжелый запах – бесчисленные духи, поджидающие будущих владельцев. Он утер слезы, прошел сквозь ряды парфюмерии и галантереи и на эскалаторе поднялся на второй этаж, в мужскую одежду.

Между двух колонн был растянут транспарант: «Оставь одежду всяк сюда входящий!». К счастью, банный слоган оказался обычной бессмысленной игрой слов: по лабиринтам из полок, стоек и манекенов бродили одетые люди, большей частью мужчины, и смотрели на рубашки, пиджаки, плащи, куртки и фуфайки. Изредка кто-то касался ткани и, не останавливаясь, продолжал путь. Так и шли они, то ли в поисках идеала, то ли страшась написанного на ценнике отказа. Современные мужчины, когда речь заходит о выборе, предпочитают, чтобы выбирали их самих.

Капралов влился в сомнамбулическую процессию и, чувствуя себя на выставке современного искусства (в определенном смысле так оно и было), стал знакомиться с экспозицией. Он ждал, что ему начнут что-нибудь продавать, но похожие на манекены продавцы лишь жалостливо улыбались, встречаясь с ним взглядом, и бормотали приветствия.

Впрочем, он пришел не за покупками. Без одной минуты четыре он прибавил шагу и направился в сторону угла, образованного бутиками Tom Ford и Bottega Veneta. В этой безлюдной части магазина он свернул в коридор за кассой и постучал в правую из двух соседних кабинок. Ответа не последовало. Он толкнул дверь и вошел в крохотную комнату с креслом и зеркалом.

Он хотел было осмотреться, но сразу сообразил, что кроме отражения здесь рассматривать нечего.

– Мосье Капралов? – послышался откуда-то сбоку сдавленный шепот; именно такой, призванный сделать разговор приватным, не меньше крика привлекает внимание.

Не найдя никакой щели, окошка или переговорного устройства, он приблизил лицо к стене.

– Да?

– Алло, это Толстокожин. Я здесь, в соседней примерочной. Как поживаете?

Вопрос не просто казался, но и был настолько неуместным, что Капралов наконец растерялся.

– Спасибо, хорошо, – сказал он своему отражению.

– Признайтесь, наверняка думали, что я не приду? – с наигранной веселостью спросили за стенкой.

Отражение в зеркале пожало плечами. Ничего такого он не думал. Как и Ванька Жуков, писавший дедушке Константину Макарычу, отправляя свой имейл, он не сомневался в результате.

– Пришли ведь, – сказал он.

– Да, пришел. Чтобы вас предупредить. Не хотите оказаться среди тех, кто талдычит про Метро-2 и шапочки из фольги? Сами знаете, что с ними бывает…

– Я никому ничего не рассказывал.

– Вот и славно! Ну, что такое вы узнали про Распутина?

– Распутин это частность, а я знаю все! – помедлив, ответил Капралов; иногда лучший способ блефовать это раскрыть карты. – Царская матрешка нужна, чтобы вместе с ней передать власть!

– Да-да-да! Точно! – радостно закричал Вениамин Эдуардович и снова перешел на театральный шепот: – Я в вас верил с самого начала! Чего вы хотите?

– Чего я хочу?..

– Да. Вы же за молчание чего-то хотите?

Капралов почти вплотную приблизил лицо к зеркалу.

– Хочу узнать, что царь вложил в матрешку, – сказал он, наблюдая, как запотевает отражение.

– Да-да-да! Вложил! – зашипел за стенкой Толстокожин. – И выложил! – Послышался напоминающий хрюканье смех. – Не то говорите. Хотите, прикрепим вас к спецполиклинике?

Капралов ногтями надавил на нос.

– Или сделаем дипломатический паспорт? Будете без визы в Европу ездить.

Из носа в зеркале выдавился угорь.

– Или спецталон? И можете забыть про ГАИ.

– У меня нет машины.

– Хорошо! Новую квартиру! Больше предлагать не буду!

Капралов молчал.

– Ладно, – совсем тихо сказал Толстокожин. – Так и быть. Только никому не говорите. В Совете Федерации освобождается местечко. Хотите стать сенатором? Будут вам и поликлиника, и машина, и квартира, и диппаспорт. Весь пакет! Комплексное обслуживание!

– И что вы от меня за это ждете?

– Да ничего. Просто тихо посидите следующую недельку.

– Вы так уверены, что через недельку у вас будет возможность это устроить?

– Разумеется!

– Но говорят, что рейтинги… вы совсем не рекламировали своего кандидата.

– Кандидата! Скажете тоже! Он не йогурт, чтобы его рекламировать. Все знают, как много он работает. Мало смотрите телевизор. У него нет времени на клоунаду. Кроме того, у него есть матрешка.

– Ах, да, разумеется… Кстати, почему бы не вручить ее кому-то другому?

– Зачем? – искренне удивился Толстокожин.

– Ну, не знаю… Для разнообразия.

– Разнообразие мы уже пробовали. А если он снова затеет перемены?

По стенке чиркнул металл и послышалось натужное кряхтенье.

– Вы там что, брюки меряете?

– Не тот размер, не налезают!

Толстокожин потужился еще немного и сказал с досадой:

– Нет, так порвутся… Ладно… Согласитесь, что это идеальная форма преемственности. Власть передается из одних надежных рук в те же самые надежные руки. Это лучше, чем предсказывать будущее с помощью ясновидящих. Мы проверяли. Так что? Можно на вас рассчитывать?

– А что он все-таки в нее вложил?

– Значит, в Совет Федерации не хотите?

– Не хочу.

– Эх… Странные люди… Да ничего не вложил! Честное слово!

– Вы честный человек?

– Конечно!

– Простите, но я вам не верю.

– А если увидите своими глазами?

– Не думаю, что это можно увидеть…

– Вот и проверите. Главное, наберитесь терпения и сидите тихо. В воскресенье в девять вечера устроит?

7

«В Амурской области суд приговорил 24-летнего жителя Тынды к восьми годам колонии строгого режима. Накануне 8-го марта у находящегося в состоянии алкогольного опьянения мужчины возник преступный замысел на совершение изнасилования своей 75-летней бабушки. Реализуя задуманное и чтобы сломить сопротивление пожилого человека, внук нанес ей несколько ударов по голове, а затем изнасиловал».

«В Калининградской области возбуждено уголовное дело в отношении женщины, которая до полусмерти избила маленькую дочь своей знакомой. Поводом для расправы стала детская шалость: ребенок сбил настройки каналов, играя с пультом от телевизора».

 Весеннее солнце за окном светило столь ярко, будто извинялось за минусовую температуру. Пользуясь тем, что конкуренты еще не прилетели, истошно чирикали воробьи. Пахло свежемолотым кофе. Капралов промотал ленту и вернулся к политическим новостям.

Обычно по выходным он подолгу валялся в постели: с четверть часа разлеплял глаза, еще столько же рассматривал потолок и лишь после этого брал в руки айфон. Но сегодня, едва проснувшись, он засеменил на кухню, с доселе незнакомым чувством, какое, вероятно, бывает у англо-саксонских детишек утром 25 декабря. Ему даже почудился запах печенья с корицей. Только его елкой был ноутбук, а подарками – сайты информационных агентств. Большие новости этого дня не хотелось читать на маленьком экране телефона. Он выставил вокруг себя то, что нашел в холодильнике, развалился в кресле и попивал кофе, как болельщик пиво во время финала.

Новости напоминали фронтовые сводки.

«Мобильная группа наблюдателей выдвинулась на участок».

«В школе опознаны 37 карусельщиков, одного удалось задержать».

«В ходе штурма частного дома в окрестностях Махачкалы уничтожены…». Впрочем, нет, это снова было из другого раздела.

Чем тревожнее становилось в интернете, тем с большим одобрением он поглядывал на толстые стены своего старого дома, герметичные стеклопакеты и стальную дверь в прихожей. Приятно в ненастье сидеть у камина, закутавшись в плед, слушать, как все стихии разом борются друг с другом, и знать, что ты в безопасности.

Вскоре он наелся и задремал. Ему привиделись честные чиновники, справедливые судьи и порядочные политики. В его сне потоки желчи в Фейсбуке не грозились разлиться потоками крови на улице, люди улыбались и даже в непроглядном январе не считали зиму проклятьем, а надеялись на весну.

– Для хорошего управленца сохранение статус-кво это провал, – говорил профессор Ашкердов, помахивая хвостом, – а для любого политика – достижение. Вот и думайте, кто вам нужен.

– Каждый должен быть политиком, – возражала ему с билборда ожившая голова Шестакова. – Миром правит статистика, и незаметные на первый взгляд усилия отдельных людей на большом масштабе выльются в настоящие перемены.

– Наш мир исполнен страданья, но в то же время и любви, – теребя русую косу, размышлял о своем Пантелеймон Никанорович. – Ни того, ни другого мы одинаково не замечаем, и все же на большом масштабе они уравновешивают друг друга, позволяя всем нам надеяться на лучшее.

Потом появился Толстокожин с лицом Михаила Африкановича. Извиваясь всем телом, он пытался натянуть зауженные хипстерские брюки, а когда это не получилось, оглушительно шлепнул себя по голым ляжкам.