Текст книги "С тобой моя тревога"
Автор книги: Константин Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Глава десятая
НИКТО В ВАС НЕ СОМНЕВАЕТСЯ
Секретарь приемной доложила:
– Лихова просит принять.
– Пусть войдет…
…Лихова вошла, остановилась у приоткрытой двери, не зная, с чего начать. Час назад она получила деньги и командировочное удостоверение. Кассир за узеньким окошечком в железной двери дважды пересчитал бумажки, будто хотел каждую запомнить, прежде чем передать ей.
– Еще раз пересчитайте, – посоветовала Ольга недружелюбно.
– А теперь вы пересчитайте, – кассир, наконец, вручил ей деньги.
Ольга пересчитала. Денег выдали много. Слишком даже много! Зарплату вперед за полмесяца. И на дорогу. И на гостиницу. И еще какие-то… Она завернула деньги в командировочное удостоверение…
– Что у вас, Лихова? – спросил Дорофеев.
– У меня что? Вот что хочу сказать… Деньги мне вы доверили… Наверное, сомневаетесь… Кассир так каждую трешку поглядел, как сфотографировал… Так я…
– Ну что вы говорите, Лихова? – перебил ее Дорофеев. – В вас никто не сомневается! Учитесь и возвращайтесь.
– Так я, раз доверили, не подведу! Побожусь, если хотите…
– Божиться не нужно. Езжайте спокойно… Еще что у вас ко мне?
– Больше ничего. Спасибо за добрые слова… – она потопталась секунду-другую, потом махнула рукой. – А!.. Вот чертовщина получается!.. – и улыбнулась растерянно. – Пойду я, значит…
Дорофеев добродушно рассмеялся.
Ольга вышла на улицу. Чуть в стороне, за фонтаном, она приметила автобус Василия. Подошла. Заглянула через стекло. Василий читал книгу. Ольга постучала.
– Пусти-ка, что скажу тебе.
Василий открыл переднюю дверь. Ольга взобралась в автобус, села у двери. Протянула ему командировочное удостоверение.
– На-ка, разворачивай, читай! Уезжаю ведь я…
Василий недоверчиво поглядел на Ольгу, нахмурился.
– Куда уезжаешь?
– Учиться! Читай, говорю!..
Он расправил в трубочку свернутое командировочное удостоверение, и лицо его прояснилось.
– Вот это хорошо! – воскликнул Василий. – Это что надо! А ехать-то когда? Сегодня уже?..
– Сегодня, сказали…
Он поглядел на часы:
– Через полчаса гудок… Я успею тебя до общежития подбросить. Ты пока собирайся, а я как отвезу конторских, так за тобой. На вокзал провожу. Поехали!
– Да чего мне собираться-то? Я вся здесь, собранная! – рассмеялась Ольга.
– Что же, так вот и поедешь? – удивилась Валя Орехова. – В этой шубе на рыбьем меху?! Это здесь пока тепло, а там дрожжи продавать в этом костюмчике. И туфли – не то… Там, знаешь, какой холодище?! Девочки! – обратилась она к Любе и Рите. – Вы видали такую сумасшедшую!
Валя решительно выдвинула свои чемодан из-под кровати, пошвырялась в нем и бросила на кровать шерстяные носки, пуховый платок оренбургский, припорошенный, как инеем, нафталином. – Только платок не порви. Мама подарила… У Зинки боты есть прошлогодние… Где они, девчата?
– Сейчас сама придет и найдет…
– Да не надо, девчата! – попробовала отказаться Ольга.
– Молчи, глупая! Там уже на лыжах ходят. Когда поезд? Тебе до Ташкента любым, а там – пересадка. Я тебя провожу.
– Не надо провожать! – испугалась Ольга.
– Почему не надо? И Люба вот поедет. Ей в техникум не идти.
Ольга наклонилась к розовому уху Вали, прошептала:
– Василий провожает… На автобусе…
– А-а-а!.. – понимающе протянула Валя и задышала в шею: – Это у вас серьезно, да?.. Вот здорово, Олька!..
Девушки нашли маленький чемодан и помогли Ольге уложить в него немудреные вещички. Потом пришла Зина и нашла ей свои боты.
– А у подъезда персональный шофер ждет, – сказала языкастая Зина Ольге. – Я говорю: заходите, товарищ Грисс, а он начал робеть, даже закашлялся от смущения!..
– Я побегу! – засуетилась Ольга.
– Посидим, девчата, – предложила Валя. Они сели, минуту помолчали.
Валя поднялась первой.
– Ты, главное, учись хорошо. У нас таких машин не было раньше. Тебе остальных учить придется…
– Да уж постараюсь. Вы на мое место не пускайте никого, – попросила Ольга.
– Через наши трупы! – заверила Зина…
Ольга положила чемоданчик на сиденье и присела на перильце, отделяющее шофера от пассажиров.
– А мы не опоздаем на поезд? – спросила встревоженно она.
– Поездов много, – успокоил Василий. – Можно позвонить на вокзал. Знаешь что… Заедем ко мне… Если хочешь, конечно! Ты только ничего не подумай!
– А соседи как? Болтать не станут?
– Да что тебе соседи?
– Ладно, поехали.
Она села у двери, а когда машина тронулась, встала.
– Можно, я вот сюда сяду? Где в колхоз ехала… Здесь я как пассажирка вроде, а там – с тобой. Понимаешь? – Ольга перебралась на широкую теплую крышку над мотором.
Василий остановил машину перед гастрономом.
– Перекусить возьму.
– Я не хочу.
– Захочешь. С собой возьмешь.
Он вернулся с буханкой хлеба и свертками.
Все остальное время Василий и Ольга молчали.
Молча поднялись на второй этаж. Василий отпер дверь, включил в прихожей свет, пропустил Ольгу вперед и предупредил:
– Постой здесь. Загоню Найду на балкон, не укусила бы… Найда! Сюда! – позвал Василий.
На его голос в двери показалась овчарка. Собака потянулась, припав на передние вытянутые лапы, и зажмурила глаза от яркого света. Он указал ей на другую дверь, и собака послушно шмыгнула на балкон. Василий пригласил Ольгу:
– Входи, пожалуйста.
Ольга огляделась. Ее внимание сразу привлекло обилие картин на стенах. На одной она узнала мост и обрывистый берег противоположной заводской стороны и круглую красную крышку водокачки справа от моста. А это тоже что-то очень знакомое: на табуретке сидит солдат и надевает остроносую туфлю, а сбоку стоит начищенный сапог и из его голенища свисает край портянки. И еще рисунки: голубые купола, венчающие вознесенные к небу порталы древних зданий. На одном рисунке изображен край каменистой дороги, пролегающей над бездонной пропастью, и на самом краю обрыва – руль автомобиля, воткнутый в расщелину.
– Это на перевале, – пояснил Василий. – Прошлый раз мы немного до него не доехали. А вот это место узнаешь? – Он показал на рисунок: обрывистый холм над шоссе и на холме огромное ореховое дерево. Человеческие фигурки около ствола совсем крохотные. – Узнаешь?
– Мы здесь плов ели, да?
– Точно. А вот это?
– Вход в пещеру к первобытным людям, – угадала Ольга. – Это все ты рисовал, да?
– Я…
– Этого солдата я где-то видела…
– Во Дворце… Там и другие мои работы выставлены, только ты смотреть не захотела, – сказал он.
– Я же не знала… Ты обиделся, да?
– А, чепуха! Ты пока смотри, а я соображу что-нибудь.
– Не беспокойся, прошу тебя.
Она продолжала разглядывать картины. Вот еще такая же картина, только большая: край дороги, след шин у самой кромки обрыва и, как крест, – воткнутый над тесниной автомобильный руль. На черном круге можно даже прочесть вырезанные ножом буквы: «Андрей. Лиза». Из кухни послышалось шипенье, запахло раскаленным маслом.
– Кто такие Андрей и Лиза? – громко спросила Ольга.
– Лиза – моя жена… А Андрей – брат ее, – услышала она и замерла перед картиной. Василий показался в проеме двери, прислонился плечом к косяку. – Лиза последние дни ходила… Андрей ее к матери вез. Рожать… Гололед был на перевале… Этот руль там и раньше стоял. От другой машины… Шофера на память о погибшем шофере врыли. И как предупрежденье остальным… Буквы я сам подрисовал, для себя…
– Когда это случилось, Вася?
– Скоро три года… в декабре… Иди сюда, здесь теплее, плита горит…
Она с ревнивым чувством окинула взглядом стены, но среди картин не увидела ни портрета, ни фотографии женщины. Не было фотокарточки и на низком полированном столике со стеклянной столешницей. На столе стойла лишь керамическая ваза и чашка. В вазе вместо цветов – толстые и тонкие кисти, павлинье перо, похожее на большой зеленый глаз с золотистым зрачком, разноцветные карандаши.
…Они ели яичницу с колбасой со сковороды. Вошла Найда, постояла сбоку Ольги и доверчиво положила тяжелую голову ей на колени.
– Не укусит, – убежденно произнесла Ольга. – Как ластится – не укусит. – Поведение собаки растрогало молодую женщину.
– Дай ей колбасы, – посоветовал Василий. – Сейчас суп ей доварится… Мы с ней на концентратах привыкли.
– Ты давно рисуешь? – поинтересовалась Ольга.
– Еще в школе. Потом в армии. Я тебе сейчас одну начатую покажу. – Он ушел в комнату и вернулся с рамкой, обтянутой холстом. – Узнаешь?
На холсте была изображена женщина. Она сидела на чем-то высоком, не касаясь ногами пола, чуть наклонившись вперед и упираясь ладонями в сиденье. У нее были узенькие острые плечи и маленькие груди. Лицо едва прорисовано несколькими штрихами: выпуклый лоб, маленький прямой нос и широко поставленные вопросительные глаза. Прядь черных волос прикрывала часть лица.
– Похожа? – спросил Василий.
Ольга зарделась от смущения и радости.
– Очень! – воскликнула она.
– Вернешься – дорисую. Пей, пей чай, остынет… – Он поставил холст на пол, сел к столу.
Они сидели, касаясь друг друга коленями. В маленькой кухне было тепло от горящей газовой плиты. Найда легла на сдвинутые в углу старые автомобильные сиденья, во сне поскуливая и вздрагивая всем телом.
– Интересный ты человек, – произнесла Ольга.
– Что же во мне интересного?
– Все… Я не знаю, как объяснить… Шофер, а рисуешь… Найду вот выходил… Я тоже… такая непутевая. А ты меня красивой нарисовал… Ты даже ругаться, наверное, не можешь… Василий расхохотался:
– Еще как умею! И вообще не выдумывай меня каким-то особенным. Для того, чтобы ругаться, ни ума, ни таланта особого не требуется. Один раз так закрутил, что, если бы могло помочь, обязательно помогло бы. Я тогда к богу на десять километров ближе был, чем сейчас. Все равно не услышал и не помог. Захлебнулся мотор. Мне небо с овчинку показалось. У самой земли выровнялся, вывел из штопора. Ты говорила, вам кино там показывали… А воздушный парад приходилось смотреть? Видела самолеты, как стрелы?.. Без меня уже в серию вывели…
– Ты испытывал самолеты? – недоверчиво спросила Ольга.
– Испытывал.
– Точно? – все еще не верила она.
– Точно… Идем, покажу кое-что…
Он ушел в комнату, Ольга за ним следом. Василий достал из платяного шкафа что-то висевшее на плечиках и завернутое в простыню, положил на кровать.
– Вот посмотри. – Василий принялся осторожно рвать швы, наметанные на «живую» нитку, развернул края ткани.
Перед удивленным взором Ольги предстал китель военного летчика. На плечах майорские погоны с голубым просветом. Над кармашком – несколько значков и среди них парашют, к стропам которого прикреплен за уши квадратик с цифрой «500».
– Ого! Здорово! – воскликнула Ольга. – Вася, примерь, пожалуйста! Ну, Вася!..
– Вот такие дела… – вздохнул Василий. – Были и мы рысаками!.. А примерять не буду… Чего его примерять?! По мне шит. Вот если пропустит комиссия… да вряд ли… Такие строгости там… Кручу баранку, не превышая скорости, держась правой стороны. Зашей, пожалуйста, в чехол китель.
– Я не умею шить, – растерялась она. – Не умею, понимаешь? Этому я не научилась.
Он подошел к ней и погладил по голове:
– Научишься!
– Ты мне скажи… скажите, Василий Александрович, ну зачем я вам такая сдалась?! Ответьте же!
– Друг мой ситный, пирог с закалом! Это отец так мне говорил, когда я еще мальчонкой был, до войны. Друг мой ситный, пирог с закалом. Ну что я тебе могу сказать? Сразу и не ответишь… Ехать ведь надо…
– Говорите!
– Нравишься ты мне. Есть в тебе что-то такое, что золотится, тлеет, как уголек в золе, а раздуть – и вспыхнет костер, и светло будет кругом… Вот и лицо твое нарисовать не могу: какую-то черточку не уловил… А она – самая важная в тебе.
– И все-то вы выдумали про меня… Ну, про эти угольки… Какие там искорки – чернота темнющая!
– Вот и врешь! Хорошее в тебе и девчата разглядели, и Андрей Михайлович…
– Правда, Вася?
– Уверен… Иначе разве выложили бы девчата свои наряды тебе на праздник? Вряд ли… У них с нарядами не шикарно, сама знаешь. На такую жертву одной доброты мало, вера еще нужна в человека… Да, кстати, может, денег тебе дать на дорогу? Я дам тебе.
– Не надо. Ишь, богач выискался! Ты и левачить-то, поди, не умеешь…
Василий рассмеялся.
– Левачить не умею, это верно. Да мне это и не к чему. У меня ведь, правда, есть деньги. Я как тот бедняк-портной в анекдоте. Спросили его, как бы он жил, если бы его сделали царем? Я, ответил портной, жил бы богаче, чем царь… Я бы еще немного шил на заказ…
Ольга подошла к Василию и чмокнула его в щеку.
Найда проснулась, заворчала.
– Найда! – прикрикнул Василий. – Она этого еще не видела, – шутливо объяснил он Ольге. – Охраняет…
– Ревнует! – улыбнулась Ольга. – Едем на вокзал. Пора.
– Я отвезу тебя немного позднее. Можно? – Василий нежно обнял ее за талию. – Я не хочу тебя отпускать сейчас. Хотя, может, этого и не следовало бы делать… Ты мне очень нужна.
– А ты даже не знаешь, как ты мне нужен! Ты ведь будешь меня ждать? Правда?
– Олюшка, милая, ты еще сомневаешься?
Глава одиннадцатая
ВОСКРЕСЕНЬЕ – ДЕНЬ РАБОЧИЙ
– Лихова уехала, не знаете? – спросил на следующее утро Дорофеев Стародумова.
– Уехала, наверное… Вот только в какую сторону – вопрос.
– Ладно… Надо будет днями позвонить туда.
Дорофеев снял трубку селектора, нажал клавишу.
– Алло! Мне начальника ремонтно-механического цеха Тищенко… Это я… Дорофеев. В этот выходной молодежный воскресник объявляет комитет комсомола. В цехе грансупера. Там сварочных работ много. Пошлите Одинцова… Нет, по наряду Как сверхурочную работу засчитайте. Как он там? Не прогуливает… Уже это хорошо… Побольше загружайте работой! Что дядя Яша о нем говорит? Он ведь у него в бригаде… Студенты приедут… Да, вот что, Зайцева ко мне пришлите…
Он повесил трубку.
– А Зайцева-то секретарем комитета избрали, знаете об этом? Вот вам и Розовый Зайчик! И членом горкома комсомола, – с гордостью сказал Дорофеев Стародумову.
– Я уже внес соответствующие изменения в его демографические данные, – сообщил Стародумов. – Вырос человек соответственно в коллективе.
Дорофеев поморщился:
– Вы помните, Стародумов, о чем просил Базаров своего юного друга… Ну, в «Отцах и детях»? Он говорил: «Об одном тебя умоляю, друг Аркаша, не говори красиво…» Вот так!
Стародумов обиделся, встал, одернул пиджак.
– Я могу идти, товарищ Дорофеев?
– Ну вот и осерчали… Эх, вы! Вы же с молодыми работаете! Вы первый с ними от имени завода разговариваете. Надо же проще говорить… Барьер у вас в кабинете… Так вы через барьер и разговариваете с народом?
– Согласно инструкции о порядке хранения секретных документов.
– Я прикажу сегодня же снять с окон темные гардины. Они не по инструкции. У вас в кабинете кино можно днем смотреть!.. Веселые, теплые гардины повесят. Мебель сменить! Возьмите кресла, есть на складе. Цветы… Поливать цветы будете? – Дорофеев рассмеялся. – Да не обижайтесь вы, бога ради! Цветы уборщица польет… Уж если нельзя без барьера – покрасить его, да и картотеку во что-нибудь золотистое или под слоновую кость. Ведь ваш кабинет – это как… Ну, как что? – Дорофеев взъерошил густые кудри. – С отдела кадров начинается впечатление нового работника о заводе. Надо, чтобы это впечатление было радостным, праздничным… Понимаете? Через отдел кадров пополнение к нам идет на завод. Я же все это не сам выдумал.
Дорофеев вздохнул с сожалением.
Вошел Петр Зайцев. Поверх комбинезона на нем надета свободная теплая куртка из химии под кожу, с застежками-«молниями» на нагрудном и боковых карманах. Серая в рубчик кепка в руках. Светлые волосы топорщатся ежиком над раскрасневшимся с холода лицом.
– Вызывали, Сергей Петрович?
– Проходи, Зайцев, садись… Я сейчас… – И обратился к Стародумову: – Объявления наши видел в городе… Скучно сделаны. Казенно! Ну и что из того, что нужны аппаратчики, печники, слесари? Рабочие везде нужны! Бумага желтая, краска серая, мысли, извините, тоже сероватые… О том, что у нас вечерний техникум – база для профессионального роста, – не сказали! Что у нас работает восемьдесят процентов молодежи в возрасте до двадцати восьми лет, – ни намека! Что у нас есть Дворец культуры со всякими секциями спортивными и самодеятельностью – ни слова! Что у нас творческие командировки на однородные заводы – молчим… Я не знаю, обо всем ли надо писать, приглашая молодежь на работу, но писать надо интереснее. Как ты, комсорг, думаешь?
– Я об этом просто еще не думал, – сознался смущенный Зайцев.
– Мы же не в Америке живем, где у каждого завода очередь безработных ночует, – продолжал директор. – Нам с тем же «Красным мотором» конкурировать приходится, и с текстильщиками, и с любым городским заводом. Где людей брать для нового цеха? Я вас, комсорг, и вас, завкадрами, спрашиваю?! Надо рассказывать, что мы можем дать молодому рабочему, чему научить, перспективу открыть. Так или не так?! Призывы санэпидстанции о борьбе с мухами читать интереснее. Ладно, к этому разговору мы еще вернемся. Как готовится комитет к работе в воскресенье? Не подведет комсомол?
– На заводе все подготовлено, Сергей Петрович! – сообщил Зайцев. – С факультета должны позвонить, сказать окончательно, сколько человек приедет… Машины просят послать.
– Пошлем! И обратно доставим… Закажем столовой обеды. Правильно? Может, термосы с чаем в цех послать? Буфет с бутербродами? Ты, Зайцев, должен мне это все подсказывать, а не я тебе! Чего еще нужно?
– Музыку бы организовать…
– Танцевать, что ли, собираетесь? – заметил Стародумов. – Еще пивка «Жигулевского»…
Дорофеев нахмурился, но не стал пререкаться с заведующим кадрами: и так успел много неприятного наговорить, оттого и ершится Стародумов…
– А что?! И танцы будут, и песни в перерыв! А вечером думаем устроить молодежный вечер. Молодых рабочих и студентов. Что, нельзя пиво, да? – запальчиво отпарировал Зайцев. – Меня другое интересует: как рассчитываться будем за работу? Ну, платить, когда и сколько?
– То есть как платить? – брови у Дорофеева сошлись над переносицей. – Заплатим столько, сколько положено. По нарядам…
– Так не выйдет, Сергей Петрович! Речь идет о том, чтобы работать в выходной день. Так? Так! А по закону о труде работа сверхурочно, в воскресенье и праздничные дни, оплачивается по повышенным расценкам! Так? Так! Помните, летом мы все Дворец готовили к открытию – и белили, и мыли, и проводку доделывали, и мусор выгребали? Каждый вечер работали… Согласен… И когда школе-интернату спортплощадку делали – тоже согласен. Надо! Для наших детей! – Петя покраснел, поправился: – Ну, не для моих лично, а для всех… Тоже надо… Школе на это дело и средств не предусмотрено…
– Секретарь комитета комсомола забыл о лозунге общественных начал, – заметил Стародумов. – А как же общественные начала!
– Ничего я не забыл! – живо откликнулся Зайцев. – Я молодежный университет марксизма-ленинизма на одни пятерки закончил. Только не надо под лозунгом общественных начал нарушать основной закон социализма. У нас молодежный лекторий на общественных началах – правильно! Библиотека на общественных началах – правильно! Бюро рационализации и изобретательства – правильно! Народная дружина – очень правильно! Еще что? Товарищеский суд у нас есть? Есть! Комсомольские посты есть? Есть! Металлолом мы собирали в воскресенье? Да! И стадион на общественных началах сделали. А сейчас администрация объявила выходной рабочим днем.
Щеки у Пети Зайцева полыхали. Дорофеев слушал комсомольского вожака с возрастающим интересом. Этот мудрущий парень ему нравился все больше непреклонной решимостью отстаивать свои убеждения.
– А на хлопкоочистительном объявили воскресники для погрузки кип волокна в вагоны? На общественных началах! И дирекции, и месткому от облсовпрофа так досталось! А тоже хотели на общественных началах. Только ни грузчики, ни профсоюз этих начал не одобрили… Я вот сознательный. И в цехе у нас – все сознательные! А если вы скажете, что надо детали точить сверхурочно на общественных началах или по выходным – не выйдет!
– Слишком сознательные, да? – проиронизировал Стародумов.
– Не слишком! Как раз в меру. Каждая работа в наряде будет записана. И будет оплачена. Всех расставим по бригадам, закрепим объекты. Прикрепим к бригадам учетчиков на всех работах, чтобы не было путаницы, приписок. А об оплате договоримся в месткоме и отделе труда. Иначе обидятся ребята. Ладно, Сергей Петрович? Не сердитесь только…
Дорофеев не мог не рассмеяться, улыбнулся смущенно и Зайцев.
– Ну, убедил! – произнес Дорофеев. – Только, может, все же рассчитаемся не как за работу в воскресный день, не по повышенным расценкам, Зайцев?
– Этого я не знаю. Как еще скажет завком! – не сдавался Зайцев. – По закону надо…
– Ладно. Выясним в отделе труда и зарплаты. До конца дня узнайте и скажите, сколько человек будет работать в воскресенье. Да, кстати, Одинцов с тобой, работает?
– В одной бригаде, Сергей Петрович. Ничего вроде… Неровно только работает. Перед праздником подошел к бригадиру после зарплаты: «А на эти гроши можно полмесяца прожить до новой получки?» Ну, а дядя Яша ему ответил, что одному – можно, если скромно. Посоветовал квалификацию повышать… Одинцов по третьему разряду. За полмесяца сорок семь рублей получил. Чудной такой!.. Когда зарплату в цех принесли, ему дядя Яша говорит:
– Ну, иди получай…
– У кого получать? Это, – говорит, – вроде магазина без продавца, что ли?
– Иди, иди! – это дядя Яша ему.
– Нет, – говорит, – я подожду… Пусть все сперва получат. Посчитаю, что мне останется…
Так последним и подошел к столику. Пересчитал и ужасно удивился, что все его деньги целы.
– Копейка в копейку! – сказал. – Это что же – воспитание ворья доверием?
– Я его сегодня про воскресник спросил, придет или нет. А он поинтересовался: обязательно или можно не приходить? Да нет, говорю, не обязательно, но там варить кое-что надо… И вообще все придут… Раз надо, ответил, приду…
…Одинцов разглядывал на шестеренке сбитые зубья. Ее только что принесли в цех, попросили срочно отремонтировать.
– Прямо горяченькую на место поставим! Из-за этой штуковины погрузка задерживается, вагоны простаивают, – сообщил парнишка лет семнадцати.
Одинцов внимательно посмотрел на него. У парнишки над губой бабочкой-капустницей торчали маленькие усики, а концы давно не стриженных прямых светлых волос лежали на воротнике серого пиджака.
– Экий ты патлатый! Что же тебя мамка не подстрижет? – спросил Одинцов, показывая в улыбке золотой зуб.
– Не твое дело! – с обидой сказал тот. – Подумаешь, фиксу воткнул в рот! Тоже мне!
– Фикса, говоришь? – Цыган с интересом продолжал оглядывать собеседника от кудлатой головы до узких брючек и остроносых красных туфель на толстой каучуковой подошве. Подмигнул: – А ты сам-то – из блатных? Свой, что ли?..
– Не-е… Я – мамкин. Блатную жизнь люблю. А воровать – боюсь, – пошутил паренек.
– А откуда про фиксу знаешь?
– В книжках вычитал… «Машина путает след»… Потрясно! Потом еще одна… «Черная пуговица». И эта, как ее, про лейтенанта Вязова, читал?
– Это что же, все про воров?
– Ага!
– Тебя как звать-то?
– Сева…
– Я могу рассказать – почище твоих книжек будет.
– Это про что же ты мне можешь рассказать? – насторожился Сева.
– Ну, про то, как воры живут. Как на малинах гуляют…
– Не-е-ет! Это мне как с крыши упасть, – ни к чему! Мне интересно, как их ловят! – воскликнул парнишка. – Про это можешь? Мечтаю криминалистом стать…
– Про это?.. Можно бы и про это… – Интерес к пареньку у Цыгана пропал. – Ладно, беги на свою репетицию…
– На какую репетицию? – переспросил Сева.
– Ты разве не с репетиции сюда прибежал? – усмехнулся Одинцов. – А с чего же ты так вырядился.
– Чудило! Стиль такой!.. С луны свалился?!
– С луны… А я думал, ты из драмкружка прибежал… Ну, сквози. К концу дня готова будет твоя шестеренка. Да, вот что… Пошарь-ка около машины, может, найдешь зубья обломанные – быстрее сделаю…
– Совсем забыл! Вот они, – Сева вынул из кармана длинного пиджака бумажный сверток. – Держи!
Одинцов приложил отломанные кусочки металла на полагающееся им место, примерился, как лучше приварить. Приготавливая присадочный материал – короткие куски пятимиллиметровой проволоки и флюс, – бормотал:
– Ишь ты, артист-криминалист! С крыши упасть, говорит…
Из ящичка выбрал горелку нужного размера, открыл банку с флюсом, закурил, надел зеленые очки и от папироски зажег горелку. Из ее сопла вырвалось оранжевое пламя с длинным зеленовато-синим жалом. Он прибавил кислород, прикрутил вентиль ацетилена. Синее жало уменьшилось и стало еще острее.
Сквозь гудение пламени, вырывающегося из горелки, до слуха Одинцова доносились, уже как бы издали, приглушенные звуки, рождавшиеся за дверью, в помещении, где находились токарные и сверлильные станки, верстаки с тисками, наждачные круги дли шлифовки и для заточки инструмента.
Через защитные «консервы» Иван видел лишь то, что находилось в нешироком круге света, рожденного пламенем горелки.
Одинцов направил шипящий язык горелки на шестеренку, и она тут же задымилась. Запахло горелым машинным маслом. Потом сломанные и соседние зубцы малиново засветились. Иван приблизил острый синий язычок пламени к неровной линии излома и осторожно водил им по зубцу до тех пор, пока он не засветился изнутри расплавленным золотом.
Наступил ответственный момент сварки. Сквозь зеленые стекла защитных очков глаза видели теперь только раскаленный до точки плавления зубец с едва различимым, скорее угадываемым, рисунком излома; исчезли все звуки, кроме одного – могучего гудения пламени горелки. В плотно сжатых губах тлела папироска, табачный дым щипал левый глаз, и Иван выплюнул окурок под ноги. Не убирая пламени от шестеренки, он нащупал слева у ноги пучок железных прутьев, выбрал один, не глядя, по памяти, ткнул в банку с флюсом и приблизил конец прута к раскаленному зубцу под синее жало горелки.
Острый язык пламени все глубже и глубже, как ланцет хирурга в живую ткань, проникал в расплавленный металл.
Правая рука сварщика лежала на колене, кисть едва заметно шевелилась, заставляя острый синий язычок пламени двигаться в расплавленном металле. Сзади язычка ложился чешуйчатый шов сварки. Все короче становился прут «присадки». Конец проволоки таял, металл смешивался с металлом.
В ноги потянуло сквозняком. Одинцов догадался, что кто-то вошел, но не повернул головы, не оторвал напряженного взора от шипящего пламени, плавившего металл. Услышал, как вошедший остановился за санной. Иван поежился: не любил, когда кто-либо оказывался сзади, и произнес зло, не прекращая работы:
– Ты, кто там? Уйди из-за спины!
– Это я. Зайцев… Как дела, Одинцов?
– Дела как сажа бела! Ну-ка покажись! – и он кончил тянуть шов с одной стороны зубца и переместил пламя на другую.
Одинцов знал, что Зайцева недавно избрали секретарем комитета комсомола. Всякая выборная или назначаемая должность, вплоть до старосты тюремной камеры, в его понятии была облечена властью и полномочиями. С этим нельзя было не считаться. И он считался, хотя и старался скрыть это за нарочитой фамильярностью. Зайцев вышел из-за спины и присел на корточки напротив Одинцова, протянул руки над жарким пламенем.
– Будет держать?
– Должно! – откликнулся Одинцов. – Это как кость на переломе – крепче становится, когда срастается… Чего пришел-то, комсомольский начальник?
– Работаем в выходной, не забыл?
– Помню… Сказал приду – значит, железно! Чего делать-то будем? Кирпичи таскать?
– Кто кирпичи таскать, а тебе сваркой придется заняться… Где лишние концы арматуры обрезать, где приварить… Работы хватит!
– А ты сам как – командовать будешь или тоже вкалывать?
Петя рассмеялся:
– Тоже вкалывать! Помогу людей расставить только… Узнал в дирекции, что заплатят за воскресник… – Зайцев многозначительно помолчал, ждал, как отнесется к этому сообщению Одинцов. Но тот промолчал. – Ребята хотят деньги на туристский поход или на новогодний бал оставить… Ты как?
– Решили, так чего спрашивать?! – откликнулся Одинцов. Вынул папироску из пачки, прикурил от раскаленного конца присадочной проволоки. – Выходит, и за меня решили!
– Да нет, не за тебя! Ты можешь получить деньги. И другие тоже, кто захочет…
– Ты на меня, комсомольский вождь, пустую бочку не кати! – обозлился вдруг Одинцов. – Чего ты меня агитируешь?! Сказал – все! Значит – все! Ты мою гордость не задевай! – Он погасил пламя, положил горелку на землю, поднялся с деревянного ящичка, на котором сидел, и засунул руки в карманы брюк. – Чего ты меня испытываешь?!
Зайцев понял, что допустил какую-то ошибку, каким-то словом уязвил Одинцова, и готов был поправиться, но не знал, как это сделать. Он только и смог заметить с обидой:
– Ну и характер у тебя, Одинцов! Чего я тебе плохого сказал? – Он тоже поднялся с корточек и потер ладонями затекшие ноги.
Одинцов оглядел секретаря с головы до ног – новую кепочку, еще не обмятую удобную куртку, прочные ботинки – и разошелся еще больше.
– Бал! – выкрикнул Одинцов. – Туристские походы! Крым-пески, туманны горы! Ха! Что я, на твою елку в этих шкерах пойду? У меня нет других, не заработал! У меня носков, чтобы сменить, нет! Ты это знаешь?.. – Он передохнул и уже спокойнее: – Носки, хрен с ними, не в них дело. Мне, комсомол, интересно посмотреть на гроши, которые заработал, понимаешь? Я прошлый раз свою первую получку получал. Так и тут вы мне кайф испортили, самому брать пришлось. А я хотел бы у кассира получить! Через окошечко, чин чинарем! У меня, ты знаешь, всю жизнь, кроме ворованных, других денег не водилось. Ты мне дай мои заработанные подержать в руках, пощупать! – Он вдруг усмехнулся и почти шепотом произнес: – Смехота!.. Ну, зарплату когда получали, в город оторвался. Еду, а сам руку в кармане держу, где деньги лежат, пассажиров оглядываю. Не дай бог, думаю, сопрет деньги мои какой-нибудь ловкач…
– Правда, боялся? – удивился Петя.
– Побожусь! Зажал деньги в кулаке – аж ладонь вспотела. Ведь я до денег не жадный. Они мне без труда доставались. Вроде и не мои. А эти – не трожь, мои! – Одинцов поглядел под ноги, на шестеренку. Приваренный зубец на ней отливал синевой, четко вырисовывался чешуйчатый рисунок сварки. Иван присел к колесу и поманил пальцем Зайцева: – Погляди-ка сюда…
Петя присел рядом. Одинцов провел ногтем по рисунку теплого шва:
– Видишь? Каждый стежок, может, копейка но расценке выйдет или две… Мои! Здорово, а?
Зайцев рассмеялся:
– А что?! Точно здорово!
– А ты говоришь – Крым-пески!.. Ну, ладно, кончать надо это колесико… А на воскресник приду. Как все, одним словом… На бал пригласишь, комсомол?!
Когда Зайцев уже направился к двери, пообещав прислать именное приглашение, Одинцов окликнул:
– Раз там сварочная работа, так надо на место аппарат перевезти, баллон кислородный! Распорядись!
Одинцов привстал на постели, дотянулся до окна, откинул занавеску.
Солнце поднялось в восьмом часу утра красное от мороза. На деревянном штакетнике и широких почерневших листьях каннов в цветнике лежал искристый, как крупная соль, иней. На противоположной от окна стене комнаты, окрашенной в розовый цвет зари, тихо, как задремавшая на солнцепеке кошка, мурлыкал репродуктор. В половине восьмого динамик покашлял и голосом Пети Зайцева сообщил, что говорит радиоузел Дворца культуры химиков и что участникам воскресника следует собраться к половине девятого у автобусной остановки. Потом на радиоузле поставили пластинку про пыльные тропинки далеких планет.
