Текст книги "С тобой моя тревога"

Автор книги: Константин Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Глава семнадцатая
КУДА ЖЕ ВЫ, ТОВАРИЩ ДИРЕКТОР?

Дорофеев вернулся поездом. Вышел из вагона. Сощурился весело, подняв голову к яркому, без единого облачка, небу.

– Благодатища!.. А там морозы лютуют. Пока бегал по Москве – не заметил, как уши обморозил. Как пельмени раздулись, а потом кожа облезала… Азиатская доверчивость. Пришлось экипироваться… Ну, что нового? Как в директорском кресле?

Встречали Сергея Петровича Каюмов и Лидия Федоровна. Шофер принял у Дорофеева чемодан и авоську, до отказа набитую свертками, кулечками и апельсинами, ушел вперед.

– Привыкаю. После вас, Сергей Петрович, и легко, и трудно быть директором, как это ни парадоксально.

Каюмов глядел себе под ноги.

– Не понимаю, – признался Дорофеев.

– Не напрашивайтесь на комплименты, Сергей Петрович. Вы задали заводу высокий ритм. Сейчас и еще долго коллектив будет работать по инерции…

– Не то говорите, дорогой мой, не то, – перебил Дорофеев. – Ни обо мне, ни о себе не думайте, будто все может и все делает один директор. Это не так, Камал, Даже в условиях, когда повышены права и единоначалие руководителя предприятия. Директор – это, прежде всего, организатор…

– Прежде всего, но не только, – заметил Каюмов. – Вы были душой завода.

– Ну-ну-ну… Давайте без мистики, товарищ директор! – замахал свободной рукой Дорофеев. В другой он держал кожаную папку. – Если хотите, будьте душой или мозгом, дирижером или запевалой в заводском хоре, но помните, что это характеризует лишь стиль директорской работы, его отношение к делу.

Дорофеев помог жене сесть на первом сиденье, сам поместился рядом с Каюмовым на заднем, положил папку на колени, похлопал по ней ладонью.

– Приказ о своем и вашем утверждении привез… Ну, так что нового?

– Ох, Сережа! Такой ужас, такой ужас! – заговорила Лидия Федоровна. – Страшно было из дома выходить! Эти, тюремные, устроили поножовщину во Дворце.

– Что? – воскликнул Дорофеев. – Вот сукины дети! Как же это случилось?

Каюмов положил смуглую руку на рукав дорофеевского пальто.

– Лидия Федоровна с чисто женской эмоциональностью преувеличила немного… Не поножовщину, и не во Дворце, а около Дворца, извините, Лидия Федоровна. Один попытался свести счеты с другим. Не понравилось Дурнову, что Одинцов отбился от его компании.

– Живы?

– Жив! Дурнов в больнице умер. Он, когда Грисс и другие выбежали из Дворца, пытался улизнуть. Да угодил башкой в кирпичи… Одинцов в больнице. Поправляется, – сообщил шофер.

– Нехорошо. Все же не выдержал испытания Дурнов… Заедем на минутку домой, высадим Лидию Федоровну, – обратился Дорофеев к шоферу.

Машина остановилась перед коттеджем. Дорофеев вынул из авоськи несколько свертков, оставил в машине.

– Скоро вернусь, Лида.

– Голодный, наверное, Сережа?

– Изжога замучила. От ресторанной пищи, наверное. – Дорофеев взял у шофера тяжелый чемодан, донес его до двери. Лидия Федоровна отперла дверь, он чмокнул ее в щеку. – Вернусь, будем собирать вещи. Рада, поди?.. А чему, спрашивается? Вся история человечества утверждает, что женщина более оседла, чем мужчина, а ты – рада… Ну, да ладно. Хорошо, хоть ты довольна… – Дорофеев спустился с крыльца и крупными шагами направился к машине.

– А чай твой любимый я привез, Камал. – Дорофеев положил сверток на колени Каюмову. – Держи! На Кировской не было, нашел в Столешниковом.

– Спасибо, Сергей Петрович.

– Ну, рассказывайте, Сергей Петрович. – Каюмов положил связку ключей – от сейфа, ящиков стола, от кабинета – перед Дорофеевым, расположившимся в кресле, и сел тоже в кресло напротив него.

Дорофеев придвинул связку к Каюмову.

– Что рассказывать?.. В Москве утвердили. Ездил смотреть строительную площадку. Городок небольшой. На окраине деревянные тротуары сохранились кое-где. Ты видел тротуары из досок?

– Дувалы из досок видел, а тротуары – нет.

– Занозы из них торчат. Босиком, мальчишкой был, ногу себе сбрушил такой занозой…

Дорофеев умолк, задумался.

– О чем я? Да, железнодорожную ветку тянуть надо в первую очередь. И шоссе. Жить придется до лета в городе… А там вроде жилья и не строят. Да и кому строить?! Ремонтный завод сельхозтехники, молочный завод – вся промышленность… Еще комбинат добрых услуг… Зато рабочих рук – не занимать!.. Да, послушай, Камал Каюмович, что скажу. Как директор – директору. Хочу пару человек с собой увезти с завода. Уступишь?

– Вы серьезно, Сергей Петрович?.. Кого вы хотите переманить?

– Ну вот, сразу и ощетинился! Мне ведь новое огромное дело начинать. На голом месте. Посочувствуй.

– Моя воля, так я бы и вас не отпустил, – Каюмов рассмеялся. – Знаю, что трудно вам будет. Так кого?

– Бучму… Заместителем по снабжению.

– Та-а-ак… Второй кто?

– Отдаешь Бучму?

– Допустим. Хотя жалко.

– И Медведовского… Может быть…

– Медведовского! – не поверил Каюмов. – Да он…

– Что он?! Изленился? Кроссворды решает? Это я виноват. Он чуть сдал, а я его груз на себя, он растерялся, а я осерчал и совсем отстранил от забот.

– Может, лучше пусть у нас до пенсии дотянет?

– Не надо. Понижать его не следует. Это его подрежет. А новое назначение взбодрит. Я его так загружу, что забудет про шарады и кроссворды, да и болеть некогда будет.

– Кем же вы его?

– Главным! Вот так! Отдашь?

– Больше никого! – уточнил Каюмов.

– Я бы больше забрал. Всех бы увез, да бодливой корове бог рогов не дал.

– Да, – грустно произнес Каюмов. – Теперь я вижу, что вы уже мыслями не здесь. Вы уже не наш директор. Когда провожать-то вас? Где вы остановитесь?

– Сам не знаю. Лидию Федоровну к дочери отправлю, пока с жильем устроюсь… Да, забыл совсем. Об этих двоих рассказали вы мне. А третья как?.. Лихова? Вернулась с учебы?

– Работает… Одну машину отрегулировала.

– Двое из троих… Много это или мало? Какая там норма рецидива положена по уголовной статистике? Наверное, кем-то учитывается, а? Ну, я зайду к Медведовскому…

– У себя Медведовский?

– В кабинете.

Дорофеев положил на стол перед Ниной коробку конфет.

– Это вам, Ниночка. Из Москвы.

Нина зарделась:

– Ну зачем вы тратились?!. Вам письмо, Сергей Петрович.

– Если служебное – Каюмову.

– Личное. – Она вынула из стола конверт. – От Одинцовой. Мать, наверное, нашего…

Дорофеев поглядел конверт на свет, надорвал один конец. Письмо было длинное – на четырех листах ученической тетради. Дорофеев улыбнулся, покачал сокрушенно головой.

Он дочитал письмо, заботливо сложил листки и вздохнул:

– Трудная штука жизнь, Нина… Мать Одинцова приехать хочет сюда. На каникулы… Когда в школах зимние каникулы?

– Сразу после Нового года, Сергей Петрович… Дней десять, помнится.

– Вы помните… А я уже нет…

Дорофеев открыл дверь в кабинет к главному.

– Здравствуйте, Анатолий Леонтьевич. – Дорофеев протянул руку для приветствия. – Только из Москвы. Уезжаю. Переводят меня. Уже утвердили…

Медведовский тяжело опустился в кресло, переплел пальцы и похрустел ими.

– Большому кораблю – большое плавание.

– Оставлять завод жалко… Немыслимо как жалко!.. Но там размах! Объем работ почти втрое больше, чем нам с вами здесь пришлось перелопатить.

– Значит, уезжаете? Вы, с вашей работоспособностью, справитесь…

– Верите?

– Я… При чем здесь моя вера?! Уж если вас из Москвы заметили…

– В министерстве и вас помнят, – схитрил Дорофеев. Медведовский пожал в ответ плечами. – Помнят, как очень дельного инженера.

– Был конь, изъездился, Сергей Петрович.

– Дорогой Анатолий Леонтьевич! Бросьте прибедняться!

– Чего мне прибедняться? И перед кем? Вы же первый так считаете. И по-своему правы… – Бледные пальцы Медведовского непроизвольно разминали тугую сигарету.

– «По-своему, по-моему». А вот и не считаю! Вы слишком много курите. И не проветриваете кабинета. Это вдвойне вредно.

– И даже для посетителей, не так ли? – Хозяин кабинета раскурил сигарету. – И, как доказано наукой, рак легких у курильщиков наблюдается значительно чаще, чем у…

– Перестаньте, Анатолий Леонтьевич, – попросил Дорофеев. – Не надо!.. А то разговора у нас не получится… Откройте лучше окно. Не кабинет, а коптильня.

Медведовский подчеркнуто послушно распахнул окно и, зябко потирая руки, вернулся к столу:

– Так, о чем мы будем говорить?

– О том, что вам рано идти на пенсию, Анатолий Леонтьевич… О том, что вы еще можете поработать.

– Я… работаю, – вяло возразил Медведовский и покраснел.

Дорофеев на какую-то долю секунды почувствовал жалость к старому сослуживцу и, чтобы дать ему время побороть замешательство, отвернулся. И тут же рассердился на себя за эту жалость, произнес жестко:

– Здесь вам делать нечего! Вы это и сами понимаете. Отсюда и подготовка к переходу на гособеспечение. Надо уметь критически оценивать свое поведение. И исправлять ошибки. Скажите, вы всерьез решили остаток дней коптить небо? Не поверю!

– Чего вы от меня хотите? – сдерживая голос, спросил Медведовский. – Что вам надо?

– Я хочу пригласить вас на работу…

– Кем? Куда?

– На строительство, конечно… Главным инженером… Поедете?

– Вы шутите?

– Скажите, после того, как решится вопрос с пенсией, вы намереваетесь работать? Или думаете сидеть дома?

– Я об этом не думал…

– У вас было достаточно времени подумать… Я вполне серьезно думал об этом за вас и пришел к убеждению, что вам надо встряхнуться, и тогда у вас опять появится вкус и потребность к работе…

Помолчали.

– Когда мы построили этот завод, я полагал, что здесь и дождусь старости. Ведь я, как и вы, не молод и тешил себя такой мыслью, – признался Дорофеев.

– Это от тщеславия у вас…

– Может, и от него, не думал! Но вот сказали, что надо строить новый завод. Даже не знаю, с чем сравнить это состояние. К примеру, вырастил землепашец урожай, убирать бы самое время, а ему сказали: «Ты иди, сей на другом поле, здесь без тебя урожай соберут…» Каково, а?

– Мда-а, – неопределенно буркнул Медведовский.

– Не хочется уезжать… Но ведь засеять еще одно поле, ну, завод еще один поднять – интересно, а? Так вот, один завод мы с вами построили. Поедете – построим еще один! Лучше этого… Согласны? Какого черта?!

– Слишком неожиданно, право…

– Думайте! Я здесь задержусь несколько дней.

– Там и жить-то, наверное, негде. На постой к людям!..

– Плохо с жильем, – согласился Дорофеев. – Так подумайте. Времени на это достаточно. А с жильем там плохо. Да, если заинтересуетесь, – просмотрите план и документацию строительства, мне они пока не нужны.

Часом позже он сидел в столовой на диване и молча наблюдал, как жена обстоятельно заворачивала чашки, тарелки, вазы в тряпье и плотно укладывала в фанерные, из-под чая или спичек, громоздкие ящики.

– Откуда у тебя эти ящики? – Он знал точно, что ящиков в доме никаких не было.

– Купила в магазине… Телевизор и приемник, Сережа, ты сам упакуешь… Одного контейнера будет мало, пожалуй.

Сергей Петрович оглядел столовую. Хозяйственная Лидия Федоровна собрала в ней все, что смогла сама перенести, даже вешалку из прихожей. На подоконниках высились разнокалиберные банки, баллоны с соленьями и маринадами.

– Это… тоже повезешь? – он кивнул на подоконники.

– А как же! – Она даже всплеснула руками. – Неужто бросить. Ты только, пожалуйста, не мешай мне. Пойди пройдись лучше… Сходи в хозмаг, купи тонких веревок… нет, лучше шнур для белья. Без веревок эти ящики рассыплются.

– Ладно. – На него угнетающе действовала обстановка сборов, беспорядок, который не кончится, пока последняя вещь не будет вынесена из квартиры. – Я пройдусь, если ты не возражаешь. Постели не уложи, спать не на чем будет, – предупредил он полушутя-полусерьезно, видя, с какой обстоятельностью готовится жена в дорогу.

…Дорофеев шел по поселку медленно. Центральная улица, была пропорота из конца в конец глубокой траншеей. Пообочь ее лежали отливающие синевой трубы. На углу исходил черным дымом огромный чан. В нем варилась какая-то смесь. Дым поднимался столбом высоко в небо и уже там расползался. «При мне начали вести газ, а подадут его и даже нитку уложат в землю уже без меня». Еще он подумал, что бухарский этот газ скоро придет на Урал, а немного позднее – в Центр, и что его завод – рукой подать до магистрали, а значит, предстоит с ходу пересматривать планы и заказывать другое оборудование для энергохозяйства и теплофикации комбината и рабочего поселка…

Сергей Петрович купил шнур для сушки белья и, обогнув квартал, направился другой улицей домой. Издали он заметил перед домом старенькую директорскую машину и прибавил шаг.

Камал Каюмов сидел в столовой, среди хаоса ящиков, узлов и чемоданов, не сняв пальто.

– Вот, укладываемся… Пока жили, вроде и вещей немного было. Куда же я тарелки заложила? Да раздевайтесь же, обедать сейчас будем.

Вошел Дорофеев.

– А вы что, как на вокзале, не раздеваетесь, Камал Каюмович? Здесь тепло.

– И я ему говорю… Обед готов. – Лидия Федоровна нашла, наконец, тарелки.

– Я на минутку, Сергей Петрович. От имени коллектива. Вы ведь не сегодня и не завтра едете?..

– Нет, послезавтра…

– Коллектив попрощаться с вами хочет. Соберутся завтра после работы во Дворце… В восемь вечера.

– К чему эта пышность? – смутился Дорофеев. – Речи там, торжественность. Не надо.

Каюмов решительно сбросил пальто с плеч, сел за стол.

– Как это «не надо»?! А вы что же, думали просто так, не простившись, уехать, как дезертир, а? Из цехов приходили ко мне и в партбюро…

– Нельзя отказываться, Сережа, – заметила рассудительно Лидия Федоровна. – Тебя на заводе уважают.

– Уж не знаю, право, – начал сдаваться Дорофеев.

– Как же иначе!.. Коллектив ведь решил… Нарежь хлеба, Сережа…

– Давайте я. – Камал Каюмович придвинул к себе батон. – Значит, завтра в восемь. Народ к этому времени успеет пообедать, переодеться… Вы, Лидия Федоровна, тоже обязательно. Я пришлю за вами машину. Кстати, Сергеи Петрович, вы завтра еще будете на заводе? – спросил Каюмов, собираясь уходить.

– А как же. Обязательно! Отправлю утром контейнеры и приду. – Он проводил гостя и, вернувшись к столу, сел, произнес растерянно: – Уж слишком торжественные проводы придумали… Лишнее! Не люблю я этого…

– Опять ты свое… Рабочие тебя просят.

– Ничего-то ты не понимаешь, моя рассудительная жена! Ну как ты не чувствуешь, что эти проводы для меня – еще один повод пожалеть о том, что оставляю завод! Это разумом я понял и принял необходимость нового назначения, а вот тут, – он прижал ладонь к груди, – тут щемит…

– Ты уж крепись завтра, Сережа. Возьми себя в руки, когда говорить будешь. Веселее постарайся…

…Вчера заводские прощались со своим директором. Взволнованность минувшего вечера продлилась до следующего утра.

Лидия Федоровна уложила в один из чемоданов пижаму Сергея Петровича, в какой именно – не помнила, и он утром облачился в костюм. До поезда оставалось добрых шесть часов. Утром супруги Дорофеевы непривычно долго пили чай, молчали. Лидия Федоровна сказала:

– Как хорошо было вчера… А ты еще возражал. Как все это повезем? Класть-то куда? – Лидия Федоровна кивнула на подоконник. На нем лежали пачка красных, бордовых и розовых папок с адресами, большое блюдо и синие, с золотом, пиалы и чайник – подарок от подшефного колхоза, рядом аккуратно сложенные полосатые халаты – на память от горкома партии и от завода, пестрые поясные платки – бельбоги и тюбетейки.

– В один узел придется… Сервиз заверни в халаты, целее будет, – посоветовал Сергей Петрович.

Он ходил из угла в угол столовой, огибая стол, стоявший посредине, и тер переносицу.

– После таких проводов не уезжать, а оставаться надо, вот что я тебе скажу.

Растроганная воспоминаниями о минувшем вечере и словами мужа, Лидия Федоровна часто прижимала платок к глазам.

– Ладно, чего там… Давай все выносить в прихожую, – попросил Сергей Петрович. – Скоро машина будет.

У директорского коттеджа собрались соседи, приехали Каюмов, Стародумов, потом автобус Грисса привез работников заводоуправления. Провожающие запрудили неширокую улицу. Дверь в квартиру не закрывалась. Поселковые все шли и шли, чтобы пожать в последний раз руку Дорофеева, пожелать счастья на новом месте.

Здесь был и Одинцов, выписанный лишь час назад из больницы.

Дорофеев попросил шофера съездить в магазин за водкой. Лидия Федоровна раскрыла банки с соленьями и маринадами.

– А рюмок нет, – сказал Дорофеев виновато. – Лида, сходи у соседей попроси. И вилки тоже…

Стояли вокруг большого обеденного стола на выстуженной веранде. Выпили по первой, когда прибежала соседка, жена Вишневского, и набросилась на мужа:

– А ты чего тут стоишь? А ну, веди всех к нам! Разве так людей добрых провожают?! Пошли, пошли все. Берите свою водку! У меня борщ горячий, и холодца наварила. Живо, живо!

С шутками-прибаутками рабочие собрали со стола банки и бутылки и гурьбой высыпали на улицу…

– Вот что скажу, Сергей Петрович! Пусть вам хорошо живется на новом месте, – прочувствованно сказал один из рабочих – уже немолодой, с огромными ладонями, в которых граненого стакана не было видно. – Доброго пути вам… А если что не так – обратно. Вместе не пропадем. Этого мы вам во Дворце не говорили, но это так. Говорю не для торжественности.

…В старенькую «Победу» на заднее сиденье сели Лидия Федоровна, Вишневский и Каюмов. В веселый гриссовский автобус набилось столько желающих проводить бывшего директора, что сидели друг у друга на коленях, забили проход. Одинцова Грисс посадил около себя в кабине, чтобы раны в толчее не разбередили ненароком. Ольга сидела на боковом сиденье.

– Одно дело мне нужно выяснить у директора. Неужто не удастся, – сокрушался Одинцов. – Как же до него хоть на вокзале добраться в этой толчее?

…У подножия вагона собралось человек тридцать.

– Вот ведь как получилось, Сергей Петрович! А мы с Ольгой вас на свадьбу пригласить думали. – Грисс кивнул в сторону, где среди девчат стояла Ольга.

Дорофеев разыскал глазами Лихову, кивнул ей одобряюще. Рядом с ней увидел Одинцова. Они встретились взглядами. Иван пробился в тесный круг.

– Уезжаете, значит… Мать приезжает, а вы уезжаете… Кто же за меня перед ней вступится?

– Все будет хорошо, Одинцов! – заверил Сергей Петрович. – Все будет отлично!

– Спасибо вам, Сергей Петрович! За все доброе спасибо! Еще чего хотел вас все спросить, да недосуг было… Скажите, вы про вашего друга директора, ну, помните, о ком я, правду тогда говорили или так?

– Правду, Одинцов! Есть такой человек! Раны-то как, зажили?

– Меня убить саблей разве, а не такой зубочисткой, удастся.

– Желаю тебе всего самого доброго, – Дорофеев пожал руку Одинцову. – А вам, Грисс, счастья в семейной жизни. Поздравляю вас…

За несколько минут до отправления приехал проститься Гулямов. Он с трудом протолкался сквозь кольцо провожающих.

– Ну, как? – спросил Гулямов. – Вот и провожаем вас, Дорофеев. Поцелуемся, что ли, на прощанье… Смотри, сколько народу собрал!

Они обнялись. Прозвенел колокол. Дорофеев не различал лиц тех, с кем целовался, и только говорил одно и то же слово:

– Спасибо… Спасибо…

Десяток рук подсадили его на подножку. Поезд тронулся. Дорофеев стоял рядом с проводником. Слезы текли по его щекам, и он часто моргал, чтобы лучше видеть тех, кто, уже поспешая, шел рядом с подножкой и махал руками.

1964—1968 гг.