Текст книги "С тобой моя тревога"

Автор книги: Константин Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Дорофеев положил трубку.

– Слыхали? Работает Лихова! Все в порядке…

Помолчали. Наконец Дорофеев произнес задумчиво, имея в виду троих бывших воров:

– Пожалуй, прав был Мурад Гулямович, настояв на том, чтобы я их взял на завод. И в поселке, и на заводе тем более нет условий для рецидива. Среда не та! Если в этих условиях у Лиховой наметилось сердечное влечение, то можно надеяться, что больше не свихнется. Как вы думаете, мудрейший и добрейший Андрей Михайлович?

– Кто знает? – откликнулся тот. – Грисс – человек во всех отношениях незаурядный. Не знаю, стоит ли удивляться, почему он решил, что именно Ольга – та женщина, которая ему нужна… Что-то он в ней разглядел такое, чего не увидел в других.

– Может быть, его привлекла псевдоромантичность судьбы Лиховой? – предположил Сергей Петрович.

– Он для этого слишком цельный человек. После романтики полетов за звуковым барьером вряд ли бывшая воровка, как таковая, вскружит ему голову… А вам не кажется, Сергей Петрович, что мы из доброго побуждения по-стариковски начинаем перемывать косточки молодым?

– Нет, не кажется! Для Лиховой близость такого человека, как Грисс, может оказаться решающей. В ее становлении, я имею в виду. Так же, как любовная неудача может отшвырнуть ее назад, может дать ей повод подумать, что это логический исход для бывшей воровки. Ну, вроде того, что порядочные женятся на порядочных или еще что-то в этом роде…

– И Одинцов и Лихова – молодые. Из них еще можно сделать людей. А вот этот, третий…

– Дурнов, – подсказал Дорофеев.

– Да, он… Этот сложнее. Из него вряд ли что вылепишь. Не тот возраст, когда пересматривают жизненные позиции. Это все равно, что из резины пытаться лепить: пока мнешь – поддается, отпустил – опять в прежнем виде… Его заинтересовать может только покой, если он устал. А если нет? Вряд ли он может увлечься серьезно работой или женщиной.

Андрей Михайлович поднялся из глубокого кресла, Сергей Петрович помог ему надеть пальто, проводил за дверь.

В приемной сидел Одинцов.

– Вы ко мне, Одинцов?

– К вам, товарищ Дорофеев.

– Проходите.

…Иван получил вчера зарплату. Расписался в двух ведомостях: по нарядам и за работу в воскресный день. Он встал в очередь к столику, на котором в ящике из чьего-то письменного стола лежали пачки денег – рубли, трешницы, пятерки и десятки, а в жестянке из-под тахинной халвы – в одной куче серебро и медяки.

Можно было взять десятками, но Иван предпочел пятерки и трешницы. Пачка толще вроде…. Мелочь взять постеснялся. Не какой-нибудь он, Одинцов, крохобор, чтобы из жестянки монетки набирать!

– Хорошо заработал, – без зависти, уважительно отметил Зайцев, получавший деньги за Иваном.

Одинцов блеснул золотым зубом, подмигнул:

– На старые перевести, кусок без малого! А ты сколько, Петр?

– Семьдесят три… Если тебе не помогал бы варить – не натянул бы столько… А ты мелочь возьми, Иван. А то получится, будто кто-то сам себя обсчитал. Деньги в кассе останутся – кассир ведомость обратно не примет.

– Такой гордый наш кассир? – ухмыльнулся Одинцов, но послушался и отсчитал монетки. – Ладно, на автобус сгодятся…

Если бы по-хорошему, то, как понимал Одинцов, причитался с него магарыч в честь первой заработной платы (аванс в конце полумесяца не в счет). Пол-литра, а то и литровку водки. Тут бы после гудка и тяпнуть. Но на территории завода в магазинах нет ни водки, ни вина – кефир сплошной. А в поселке ребят не соберешь – разбегутся по квартирам, семьям, в вечерние школы и в техникум, во всякие кружки… Да и самому недосуг. К Ларисе ехать. Ни черта со старой традицией не получается. «Возьму пару бутылок в общежитие», – решил Иван, направляясь на свой участок.

По дороге он вынул из кармана деньги. Как все же убедить мать, что не ворованные они? Кто такую справку даст, чтоб поверила. Не ксиву, не подделку, а настоящую, с фиолетовой печатью круглой и законной подписью.

«А что если все же рискнуть, попросить в бухгалтерии? Или у самого директора? Он мужик вроде бы ничего, самостоятельный, поймет, что к чему в таком деле, как его, Ивана Одинцова!»

«Пойду к директору, – решил Иван. – Скажу все, как есть. Должен же человек войти в положение».

– Повесьте кепку на вешалку, – предложил Дорофеев Одинцову.

– Ничего, она не мешает.

– Так что у вас, Одинцов?.. Да, спасибо вам хочу сказать. Отлично заварили вы шестерню! Спасибо, здорово выручили!

– Ну, чего там. – Одинцов провел кепкой по лицу, будто стер пот. – Как получилось… А я вот зачем пришел… Справку бы мне надо. Бумажку какую ни на есть с печатью. Для матери надо! Деньги я ей послал прошлый раз. А она их не приняла! Вернула перевод. Думает, что из ворованных я ей… Написал, что работаю, – не верит!..

Дорофеев слушал, чуть склонив седеющую голову, внимательно смотрел в открытое «цыганское» лицо Одинцова, который говорил, глядя то на руки, теребившие серую в рубчик кепку, то на директора.

– Справку, говорите?

– Бумагу мне! С печатью! Чтобы чин чинарем, законную, значит! Напишите, что деньги я вот этими руками… Можете, товарищ директор?! – Он сунул кепчонку под мышку и выставил Дорофееву широкие ладони, на которых выделялись тонкие розовые полоски ожогов от раскаленных концов присадочных прутьев. – Не получается у меня с матерью без справки!..

«Какую же справку я тебе напишу, – размышлял Дорофеев. – Не давал я никогда таких бумаг. Разве письмо написать?»

– А если я письмо напишу, Одинцов?

– Не поверит! Надо, чтобы печать круглая и подпись. Письмо любой может… Мне письмо за полбанки Мокруха сочинит!

– Вы у матери один или еще дети есть?

– Один я у нее. Да и я вроде есть и вроде бы нет.

– Все поправимо, Одинцов…

– Спасибо на добром слове…

Дорофеев вспомнил только что состоявшийся разговор со старым большевиком. Вот и подтверждение тому, что в сознании Одинцова происходят какие-то сдвиги к лучшему, идет пересмотр жизненных позиций. Надо помочь утвердиться ему в новом человеческом качестве. Он подумал, что придется выдать такую справку.

– Сделаем справку, Одинцов! По всей форме: на заводском бланке. Подпишу я и, к примеру, главный бухгалтер. Годится?!

– Уж тут вроде должна поверить… Когда зайти?

– Сочиню и вызову. Завтра не поздно? К концу дня. Договорились?

– Договорились… Спасибо, граж… Извините, спасибо, товарищ директор!

– Забывайте, Одинцов, прошлое поскорее. Слово «гражданин» гордое, гордый смысл в нем заложен. А «товарищ» все же лучше, ближе нам… Идите.

Одинцов вышел.

Дорофеев соединился с редакцией многотиражной газеты.

– Кудреватый? Добрый день. Газета на завтра готова? Уже сверстана? А можно одну статейку небольшую тиснуть?.. Ничего, что переверстка. Зайдите, напишем вместе… Сейчас и зайдите. – Он положил трубку и нажал кнопку звонка в приемную.

В дверях показалась Ниночка.

– Возьмите блокнот, пожалуйста.

Ниночка вернулась с блокнотом, присела к краю длинного стола заседаний, положила блокнот, остро отточенный карандаш, приготовилась слушать шефа.

– Я готова, Сергей Петрович!

– Пишите… Приказ… Номер, дату… Сварщик ремонтно-механического цеха Одинцов Иван… Иван… отчество узнайте у Стародумова… в неприспособленных условиях для сложной работы, проявив высокую рабочую сознательность и смекалку, успешно справился… Успеваете?.. Успешно справился с ответственным заказом… тире… восстановил венцовую шестерню. В течение суток тов. Одинцов не покидал участка сварки, ведя наблюдение за температурным режимом и соблюдением правил противопожарной безопасности… точка… С красной строки… Приказываю… Пункт первый. За творческое отношение к делу и высокую рабочую сознательность объявить слесарю ремонтно-механического цеха тов. Одинцову благодарность. Пункт второй. Премировать Одинцова из фонда предприятия пятьюдесятью рублями… Написали?.. Пункт третий. Слесарю Зайцеву Петру, выполнявшему обязанности подручного сварщика при выполнении срочного и ответственного заказа, объявить благодарность. Все! Подпись.

– Все, Сергей Петрович?

– Отпечатайте и занесите… Если Кудреватый в приемной, пусть зайдет.

Вошел Кудреватый. В своем неизменно коричневом костюме с лоснящимися от типографской краски локтями. Еще издали он протянул для пожатия руку со следами краски на пальцах.

– Надо дать в рубрику соревнования статейку об Одинцове, – произнес директор, когда редактор сел в кресло. – Сейчас Нина занесет приказ. Подробности расскажет Зайцев. Он с ним работал. Только ни слова о прошлом Одинцова. Понимаете, о чем я говорю? Ни намека!.. Может, даже так сделайте. Дайте приказ в газете, а под приказом – заметку. Небольшую. Без обилия света и воздуха.

– Может, зарисовочку? – предложил Кудреватый.

– Посмотрите сами… Но чтобы материал обязательно попал в газету. Попросите Зайцева подписать заметку.

Нина положила перед директором отпечатанный текст приказа.

Зазвонил телефон. Дорофеев снял трубку.

Глава четырнадцатая
СОМНЕНИЯ

Металл плавился, стекая в прорезь. Вспыхивали брошенные на пол спички и окурки сигарет, плавился песок. Дым тонкой струйкой вился из прорези. От дыма пахло то табаком, то смолой, то керосином или мазутом. Одинцов внимательно наблюдал сквозь зеленые стекла защитных очков за движением резака. Пламя гудело, и он не слышал, как открылась дверь. Кто-то положил ему руку на плечо. Иван убавил пламя, оглянулся. Сзади стоял дядя Яша и еще несколько человек.

– Чего, дядя Яша? – спросил Одинцов, не поднимаясь с маленькой табуретки.

– Поздравляю, Иван! Видел сегодняшнюю газету?..

– Нет, а что там?

Несколько рук протянулось к нему с листками многотиражной газеты.

– Читай! Магарыч с тебя!.. Сразу и в газету, и премию отхватил! – заговорили рабочие все враз.

Иван потушил резак, недоверчиво взял из чьих-то рук газету.

– Ладно разыгрывать-то!

Но по улыбающимся лицам парней, по тому, как дядя Яша отстранил далеко от глаз газету, понял, что это не розыгрыш. Но дядя Яша только пошевелил губами и сказал:

– Читай! На первой странице!

В помещении было сумеречно. Иван ушел с газетой к широкому окну, пробежал глазами столбцы. В правом углу его фамилия, Одинцова, набранная крупными буквами! «Трудовая победа Ивана Одинцова» – была озаглавлена статья. Буквы плясали перед глазами, то заволакивались туманом, то виделись совсем отчетливо. Сердце неуемно колотилось о ребра, в висках стучало.

Наконец он опустил газету. Белая стена напротив показалась Одинцову неимоверно черной. До рези в глазах.

– Это что же такое, а? Это что же получается?! – Он вновь приблизил газетный листок к глазам, перечитал приказ директора, заметку и подпись под ней:

«П. Зайцев. Слесарь».

Никогда еще о нем, Иване Одинцове, не было написано ничего лестного. Что можно поведать о карманнике, «щипаче», в протоколах приводов, в материалах следствия и приговорах?!

Наверное, писали о нем и в газетах. В «происшествиях». Что пойман на месте преступления рецидивист-карманник, недавно вернувшийся из тюрьмы и приговоренный к новому сроку.

Газет с этими информациями Одинцову уже не удавалось прочесть, потому что киосков «Союзпечати» там, где он оказывался, не полагалось…

– Премию отхватил, как за рационализацию! – произнес кто-то из ребят.

– Не скажи! Как пожарник работал! В огне по макушку! Не каждый выдержит, – отозвался другой.

– Топай в кассу, получай премию! – предложил дядя Яша.

– По такому поводу не грех и выпить… По сотне граммов на душу!

– Я – мигом! – воскликнул живо Одинцов. Ему надо было что-то делать, как-то побороть смущение. – Я сей секунд!

– Подожди, Иван. Не гомонись! – остановил его бригадир. – У нас так не положено.

Дядя Яша снял с головы паренька, стоявшего к нему ближе других, кепчонку и, положил на подоконник, на свежую газету. Он первый вынул рублевку и бросил ее в кепку.

– В перерыв смотайся в поселок.

Все, кто был в помещении, положили по рублю. Иван щедро бросил в кепку пятерку. Но бригадир отсчитал ему четыре рубля сдачи.

– Ты, Иван, наших обычаев не ломай… В гости домой позовешь – угощай, а здесь полная обезличка. Все хозяева. – Дядя Яша собрал деньги и отдал вместе с кепкой хозяину. – Колбасы там, сырку плавленого прихвати… Поздравим Одинцова после гудка…

Иван аккуратно сложил газету, ту, что держал в руках, и сунул в карман пиджака. Взял и ту, что осталась лежать на подоконнике, бережно сдул с нее пыль и тоже спрятал в кармам.

– Еще надо? – улыбаясь, спросил кто-то из ребят и протянул пахнущий керосином газетный листок. – Бери на память!..

– А не знаете, где сейчас Зайцев может быть? – поинтересовался Иван.

– Ко дню Конституции Дворец готовят. Наверное, там.

– Дядя Яша! К телефону! – позвали бригадира. А через пару минут тот же звонкий голос прокричал: – Одинцов! К директору!

– Иди, Одинцов! Вернешься – расскажешь…

Иван впервые за многие годы шел по вызову к начальству без смущения и боязни…

– Звал? – улыбнулся Одинцов Ниночке.

– Звал… Сейчас доложу. – Она приоткрыла дверь кабинета директора. – Одинцов пришел, – доложила секретарь приемной.

– Пусть зайдет, – услышал Иван.

Ниночка распахнула перед Одинцовым дверь пошире.

Дорофеев был не один. Одинцов остановился у двери.

– Проходите, Одинцов! Садитесь, – пригласил директор.

Иван сел…

Директорский гость, скуластый, смуглый, не встав из кресла, приветливо кивнул. На коленях у него лежал чертеж. Он сосредоточенно рассматривал его. Не отрывая глаз от чертежа, взял пиалу со стола, отпил глоток и, не глядя, на ощупь, поставил ее на место. Лишь раз он внимательно, с интересом посмотрел на Одинцова.

– Познакомьтесь, Мурад Гулямович! Это наш Одинцов… А это товарищ Гулямов. Секретарь горкома партии.

– Ну, здравствуйте, Одинцов! – Гулямов встал, протянул руку. Одинцов тоже поднялся, осторожно пожал ее. – Слыхал, что сам Денисов похвалил вашу работу! И в газете вас отметили. Поздравляю, читал… Газету видели?

– Ребята показывали.

– Может, справку теперь и не нужно, а? Пошлите газету. Вот возьмите! – Дорофеев порылся в пачке газет на маленьком столике, вынул многотиражку.

– Есть у меня… А справку все-таки надо бы мне. Для верности…

– О чем разговор? – поинтересовался Гулямов.

– Одно дело нам с Одинцовым провернуть надо. Наш секрет, Мурад Гулямович…

– Ну, если от горкома партии секрет!.. – рассмеялся Гулямов. – Ладно, без меня досекретничаете… Скажите, товарищ Одинцов, ваше мнение. Посмотрите на чертеж. Видите вот эту опору? Она из тавровых балок и уголкового железа. Как по-вашему, что надежнее – сваривать эту конструкцию или закрепить на болтах?

Одинцов склонился к чертежу:

– А что это будет?..

– Печь кипящего слоя… В ней серную кислоту будут выпаривать… Так какое ваше мнение?

Сам секретарь горкома партии советовался с Одинцовым!

– Сварка жесткость придает. Если жесткость нужна, то лучше варить.

– Жесткость придает, говорите?

– Да, все нанесли на чертеж в Виннице, а вот показать, как крепили, не догадались, – заметил Дорофеев.

– Где будете ставить печь-то? – обратился секретарь горкома к Дорофееву.

– Справа от старых… Там, где огарок сваливали. Горы его скопилось. Другого места нет. Попрошу комсомольцев взять шефство над «кипящим слоем». Спасибо, Одинцов, за консультацию.

– Можно идти?

– После обеда приходите к камере. Поглядим, как ваша венцовая себя поведет.

– Приду. Да вы не сомневайтесь, выдержит шестерня.

Одинцов вышел.

– Ну, как вам Одинцов? – В голосе директора завода секретарь горкома уловил нотки гордости и улыбнулся. – Чему улыбаетесь, Мурад-ака?

– Вспомнил, как вы не хотели их брать, с парткомом думали советоваться.

– Не с парткомом, а с рабочими я все же посоветовался, – признался Дорофеев. – Собирать партком времени не было.

– Ну и что рабочие?

– Что они… Они правильно поняли задачу. «Доверять и проверять будем», – сказал Петр Зайцев. Он у нас недавно секретарем комитета комсомола избран. Для коллектива или для кого-то из молодых рабочих эти трое опасности не представляли, это я понимаю. Поговорка о том, что одна паршивая овца все стадо заразить может, к данному случаю не подходит. Не тот народ на заводе. Они к нам, как в среду кипящего слоя, попали, Мурад Гулямович! Все мерзкое, плохое из них выпарится! Одинцову, знаете, какая справка потребовалась? – Дорофеев улыбнулся, выдвинул ящик стола, вынул листок плотной бумаги и протянул собеседнику: – Читайте!

Гулямов ознакомился со справкой.

– Кому послать думаете?

– Это Одинцов пошлет… своей матери. Не верит ему мать, что он честным трудом зарабатывает… Ну что, пойдем на территорию?

– Сейчас пойдем, – согласился Гулямов. – Но я хочу вот что вам сказать, Сергей Петрович… Это уже вас лично касается. – Он взял пиалу с остывшим чаем, но пить не стал, поставил обратно на стол. – Скоро вам предстоит покинуть нас, Сергей Петрович… Раньше, чем мы предполагали… Совсем скоро…

Дорофеев встал и, не в силах скрыть волнение, начал перебирать на столе бланки экспресс-анализов, счета и накладные.

– Как скоро? – тихо спросил он.

– Сколько времени нужно, чтобы построить печь кипящего слоя?

– Если очень быстро, то месяца два.

– Не успеете, Сергей Петрович. Ее будут достраивать без вас.

– Куда меня посылают? – еще тише спросил Дорофеев. – Вы обещали узнать…

Гулямов внимательно глядел на Дорофеева, понимая, какая буря чувств поднялась в его душе, каких усилий стоит ему не показать охватившее его волнение. Состояние Дорофеева выдавали его руки, побледневшие пальцы, которые непроизвольно застегивали среднюю пуговицу на черной шерстяной рубашке.

– У вас есть газета с постановлением о развитии химической промышленности?

– Есть…

– Дайте!

Дорофеев достал из боковой тумбочки кожаную папку, вынул газету, подал через стол Гулямову. Тот развернул ее.

– Сейчас найдем… сейчас найдем, – говорил он, будто успокаивал хозяина кабинета. – Вот здесь, в разделе по Российской Федерации… Вот! Дайте-ка карандаш.

Секретарь горкома положил газету на стол и, подчеркнув дважды какое-то слово, протянул Дорофееву:

– Вот сюда.

– Это же огромный комбинат! – воскликнул Сергей Петрович. – Махина!

– Да, огромный! Очевидно, учли, что у вас есть опыт строительства химических предприятий. И еще более ценный – это опыт работы с людьми. Вот почему вам поручают строить комбинат. Горкому приятно, что этим опытом вы обогатились здесь, в нашем городе… Что ж, Сергей Петрович, пойдемте, ждут нас, наверное.

Секретарь горкома Гулямов, Дорофеев, Каюмов, начальник смены Валиев – все, кто не был занят у измерительных приборов, автоматов, на подаче сырья, собрались перед смесительной камерой. Подошла группа работников отдела главного технолога, девчата из центральной лаборатории. В стороне, прислонившись плечом к стене, стоял Одинцов.

Каюмов оглядел большую группу людей, в ожидании необычного события тихо переговаривавшихся между собой.

Все, кто собрался в этот час под камерой, отлично понимали, что являются свидетелями того, как рушатся догмы!

– Начали, – негромко скомандовал Каюмов. – Включайте агрегаты.

Заработали аппараты, пришли в движение механизмы технологической линии, загудели, заревели мощные вентиляторы камеры, в которую начало поступать сырье. Почти невозможно было увидеть глазом, как сдвинулась и начала вращаться огромная камера, где бушевали воздушные вихри, распылявшие муку и кислоту и смешивавшие их в одно целое – суперфосфат. Но громадина тронулась и начала свой почти неприметный бесконечный путь вокруг оси.

Каюмов снял меховую шапку и вытер ею сухой, может только чуть побледневший, лоб.

– Пошла! Пошла-а, красавица! – выкрикнул один из зрителей, и на него шикнули несколько человек сразу:

– Сплюнь через плечо! Сглазишь!

Но уже все видели – камера движется. Приметное место сварки на шестерне медленно перемещалось влево. Начальник смены Валиев поднялся по железной крутой лесенке наверх, к камере, минуту-другую заглядывал в нее и показал тем, кто стоял внизу, кулак с оттопыренным большим пальцем.

– Поздравляю, товарищи! – произнес Гулямов. Он пожал руку первому Дорофееву, затем Каюмову и всем, кто был рядом. – Спасибо всем вам!

– Одинцов! – позвал Каюмов и повторил, не увидев сварщика: – Где Одинцов?..

– Вон стоит, – кивнул дядя Яша головой в сторону Одинцова.

Смущаясь под взглядами десятка людей, Иван неторопливо приблизился к группе.

– Вертится! – кивнул Каюмов на шестерню. – Держит шестерня!

– А чего ей? У ней служба такая!

Дорофеев помахал рукой Валиеву: кричать было бесполезно, все равно не услышит, и, когда начальник смены спустился, поручил:

– Обеспечьте непрерывное наблюдение за показаниями всех приборов и особенно тщательное – за камерой. И пожалуйста, блиц-анализы! Потом приходите в склад продукции… Пойдемте, товарищи, посмотрим, как идет супер! – пригласил он остальных.

Огромный высоченный склад готовой продукции – это, собственно, продолжение здания суперфосфатного цеха. Из смесительной камеры сырой суперфосфат поступает по ленте транспортера на склад. Здесь он дозревает. Через весь склад под потолком проложены крап-балки. По ним движутся механические руки – емкие ковши. Ковши перемешивают, перелопачивают, переносят с места на место горы минеральных удобрений, прежде чем они попадут в железнодорожные вагоны.

По указанию Каюмова, левую сторону склада расчистили, а транспортную линию выдвинули далеко вперед. С гребня транспортера на цементированный пол низвергался поток суперфосфата. Сырая масса обрушивалась с большой высоты мощным водопадом, но не растекалась: конусообразный холм серой влажной массы рос на глазах. Даже секретарь горкома, в прошлом не раз наблюдавший за тем, как падает суперфосфат с ленты, понял, что сейчас этот поток мощнее тех, что он видел раньше.

Каюмов, за ним Дорофеев взяли в руки по комочку, помяли меж пальцев.

– Ну как? – поинтересовался Гулямов.

– Хорош вроде. Сейчас принесут результаты анализа. – Дорофеев ударил ладонью о ладонь, стряхнул суперфосфат с пальцев.

– Я пройду, погляжу на приборы еще. – Каюмов поднялся по внутренней металлической лестнице и скрылся за маленькой дверцей в стене, отделяющей склад от цеха.

Дорофеев взял Гулямова под руку и отвел в сторону от группы людей, заинтересованно глядевших на быстро растущую гору удобрения.

– Откровенно, я рад, что вместо меня останется Камал Каюмович. У него масса интереснейших задумок. Вот увидите, скоро, совсем скоро завод будет давать аммонизированный суперфосфат, а еще раньше – двойной.

– Сообщите Махмуду Насыровичу об удачном эксперименте, – посоветовал Гулямов. – Он рад будет… Завтра бюро обкома, он вернется сегодня из районов.

– Может, вы и скажете товарищу Насырову?

– Нет, дорогой Сергей Петрович! Вы тут революциями занимаетесь, ломаете сложившиеся понятия и нормы, вы и докладывайте обкому партии! – рассмеялся Гулямов. – Вы уже не раз победные рапорты писали. Напишите и еще один!.. А в общем, молодцы!

Перед концом смены Одинцов сходил в бухгалтерию, получил премию.

– Поздравляю! – сказал старичок кассир.

– Спасибо.

Одинцов зашел в столовую. Там уже никого не было. Только в углу, за ближним к буфету столиком, спиной к залу сидел Дурнов.

У Ивана сегодня отличное настроение. Да и было отчего чувствовать себя именинником: ничего особого вроде не сделал, а оказался в центре внимания всего завода. И ребята в цехе глядят уже не настороженно, как в первые дни, и не с любопытством, а уважительно. Начальство благодарило. В газете прописали. Это кое-что да значит. Фартит ему последнее время. Ивану хочется быть сегодня добрым. Сейчас прогудит, сперва на высокой ноте, а потом низко, басовито, заводской гудок. Ребята уже моют руки, наверное, скоро придут сюда, чтобы поздравить его, Ивана Одинцова, с успехом.

– Девушка! – просит Иван буфетчицу и показывает в улыбке золотой зуб. – Милая девушка! Дайте-ка мне вот эти две банки с баклажанами «соте» и вот эти, с рыбой частиком… И булку хлеба. И вот эту шоколадочку с клоуном. Шоколадочку, милая девушка, вам! От всей моей широкой души!

Он забирает сверток и присаживается рядом с Дурновым. Тот, не поднимая от тарелки глаз, жует кусок мяса, и острые, покрытые светлым пухом, уши, чуть шевелятся.

– Подожди жевать-то, Сергей Евдокимович! – говорит Иван доброжелательно. – Тяпнем по маленькой, а? Радость у меня, слыхал небось… Сейчас ребята придут.

Дурнов все жует – обстоятельно, не поднимая глаз от тарелки, и Одинцову видно, как следом за ушами наливаются кровью скулы, дряблая, как у ощипанной курицы, шея.

– Гусь свинье не товарищ! – наконец проговорил он. – За директорскую премию продался, гад! Трудовой славы захотел? Своих забываешь?! За полсотни купили тебя, дурака!..

Можно же вот так, ни за что, ни про что, испортить человеку настроение!. От радостного праздничного чувства, окрылявшего Ивана, не осталось и следа.

Иван слушал Мокруху, не спуская глаз со стола. Дурнов смотрел в лицо Ивана, а руки его осторожно ползали по столу, как у слепого. Вот пальцы легли на вилку и тихонько подгребли ее под ладонь. Будто случайно.

«В лицо может ткнуть, шакал», – подумал Иван и сжал пальцы в тугой кулак.

– Я ничего. Я пошутил, Цыганок! – процедил сквозь зубы, ехидно улыбаясь, Дурнов. – Я шутник, Ванюша… – А пальцы уже вжимали в ладонь черенок вилки.

Рука Мокрухи не успела оторваться от стола, когда Иван со всей силы ударил по ней кулаком. Подскочила тарелка с остатками жареной капусты, опрокинулась склянка с горчицей, звякнула ложка о кафельный пол. В разбитых пальцах так и осталась вилка, когда Дурнов прижал их другой рукой к груди. На звон посуды показалась буфетчица.

– Что у вас там, товарищи? Разбили чего?

– Все цело, – успокоил ее Одинцов. – Пошутили мы друг с другом. Игра такая… Кто кого перешутит. – Он выдернул вилку из-под ладони Дурнова, произнес угрожающе, постукивая вилкой по столу: – Не вздумай еще раз шутить! Понял? Я свое слово умею держать… Сегодня после работы твой заказ доделаю. Приходи, забирай…

– Руку ты мне разбил, – прохныкал Дурнов. – Пальцы разбил. Как я без руки-то, а?

– Скажи спасибо, что не по черепу дал. Удержался. А то из тебя, Мокруха, гармонь получилась бы.

Одинцов встал, бросил вилку в тарелку, поставил перевернутую баночку с горчицей и сказал с угрозой:

– Моей вины перед тобой нет. И перед кодлой – тоже нет! Права качать с меня не за что. Так?! А раз так – предупреждаю: если что – убить, может, и не убью, а изувечу. Будешь Христа ради побираться остаток дней. Ты меня до отчаянности не доводи!

– Я зайду позднее в цех, – произнес Дурнов, кривясь от нестерпимой боли. – Аппаратик заберу. Ты сделай мне аппаратик-то – и квиты…

Он ушел, прижимая правую руку левой к груди. Иван сдвинул два столика, открыл банки, нарезал хлеб.

Прогудел гудок.

Ивану не хотелось выполнять обещание, которое дал Дурнову в первые дни знакомства. Но и не сделать не мог: дал слово – держи. Об Иване Цыгане еще никто не скажет, что он подвел своего.

«Черт с ним, изготовлю, раз ему надо»…

Стали заходить рабочие из ремонтного цеха. Иван принес и расставил стулья вокруг накрытого стола.

– А дядя Яша чего опаздывает? – Иван поглядывал на дверь.

– Наряды сдает. Сейчас будет. – Зайцев чинно сидел в конце стола. – Ты разливай…

– Дядю Яшу дождемся. Пусть он и разливает, – посоветовал кто-то из ребят. – Он бригадир…

Когда разлили водку, каждому досталась самая малость – так, для запаха вроде. Только одному Ивану первому налили почти стакан.

– По норме военного времени, – сказал дядя Яша. – Боевые сто грамм.

Все по очереди чокались с Одинцовым и произносили что-нибудь соответствующее поводу.

– Хорошо начал, Иван, – сказал дядя Яша, чокаясь с Одинцовым последним. – На этом рубеже и стой! Ну, будь!..

Иван залпом выпил водку и даже не почувствовал ее крепости.

– Смотри-ка, как водичка, сладкая!

– Когда по хорошему поводу, она всегда такая, – заметил дядя Яша, закусывая кружочком баклажана. – Ну, по домам теперь. Спасибо за угощение, Иван.

– Вам спасибо…

Иван направился на территорию завода.

– А ты не домой, Иван? – окликнул его дядя Яша.

– Нет, дело у меня есть.

В цехе никого уже не было. Все разошлись. Одинцов попробовал головку сифона без боязни, что разорвет: нагнал в него кислорода. Подумал, что единственным неудобством для Мокрухи будет то, что кислород выходит со свистом из краника, только когда нажимаешь на рычажок.

«Ну и черт с ним… Мое дело сделать, а там как хочет», – решил он.

Одинцов опустил сифон в ведро с водой, долго наблюдал, не появятся ли пузырьки. Утечки не было; теперь оставалось лишь соединить сифон резиновой трубкой с горелкой. Для карбида Одинцов приспособил полиэтиленовую фляжку. Надо было вставить в крышку металлическую трубочку, на которую и надеть резиновый шланг. Потом он засыпал в флягу мелкого карбида.

«Черт бы побрал!.. И на почту, наверное, опоздал, и к Ларисе опоздаю, – подумал Одинцов. – Чего он не идет?»

Дурнов явился, когда Иван уже собирался уходить. Рука забинтована, лежит на перевязи.

«В санчасти был», – догадался Одинцов.

– Думал, кости размозжил, – сказал Дурнов. – Целы косточки… Ну, сделал?

– Забирай и вали отсюда! Со стекляшкой аккуратнее! Не нажми на ручку. С кислородом она. А эта – с карбидом. Сможешь вынести?

– Когда понадобится, тогда и вынесу… Послушай, Цыган, что этой не видать, ну, которая с нами вышла?

– А тебе на что?

– Так просто…

– У шофера спроси. Он тебе все расскажет…

– С ним, вишь, спуталась?

– Не знаю, – сухо ответил Иван.

– На стрему хочу ее взять. Как думаешь, пойдет? Или, вроде тебя, отойти хочет?

– У нее спроси, – усмехнулся Иван.

– Может, в городе кого встречу из своих… Не может быть, чтобы в таком климате не оказалось своих.

– Поищи… Угла не нашел еще отдельного?

– Нашел. За три месяца вперед хотят. А мне на черта тут три месяца?! Я Новый год в столице встречать хочу. Руку разбил ты мне. Пока заживет, куда я гожусь?

– Мог и голову! А если бы ты меня вилкой саданул? Завтра был бы за решеткой, а?

– Не-е! Ты бы до милиции не допустил, я знаю. Может, искалечил бы меня, а продавать не стал. Факт!

– Факт?!. Сквози отсюда, а то я тебе такой факт учиню.

Мокруха засмеялся недобро, положил фляжку в карман, а сифон в авоську, где уже болтались буханка хлеба и бутылка кефира.

– Ну, спасибо! Я рассчитаюсь с тобой… – Непонятно сказал. Вроде благодарит, а может, в пригрозил, пойми попробуй…

Дурнов ушел. Одинцов закурил. Идти бы надо, а он все сидел на маленькой табуреточке, затягивался, и сбивал пальцем пепел в ведро с водой. «На черта я связался с этим аппаратом, – размышлял он. – Завалится Мокруха – я в ответе. Кто, спросит следователи, аппарат делал?.. Цыганок! Выгорит у Мокрухи дело, заберет он «медвежонка», а аппаратик оставит. Опять тот же вопрос: кто делал? Опять Цыганок. И загремит Ваня Цыганок за решетку. И ради кого? Ради Мокрухи! За чужие интересы! За непонюх табаку мне дальняя дорога и казенный дом…»