Текст книги "С тобой моя тревога"
Автор книги: Константин Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Глава шестая
ЗАБОТЫ
– Нурмухамедов на тебя жалуется… Говорит, пар отключил. Ты же ему обязательства срываешь и город подводишь! Чего вы там не поделили?
Дорофеев слушал секретаря горкома, отстранив телефонную трубку от уха.
– Хочешь передовым на демонстрации выглядеть, а других топишь, да?! – гремело в трубке.
Дорофеев отнес трубку еще дальше, кивнул на нее Камалу Каюмову, начальнику суперфосфатного цеха, сидевшему нахохлившись в кресле напротив:
– Слышите? Сердится… – Приблизил трубку к уху. – Да-да! Я слушаю, Мурад Гулямыч! Пар отключили. Не дам, пока он мне не достроит парники! Он у вас, наверное, сидит? Я так и знал! Так это не я, а он хорошеньким хочет перед городом выглядеть. Показушник он! Я на бюро был, когда в решении ему записали пустить собственную парокотельную к октябрю. Пустил он ее? Он с парокотельной бригаду снял и бросил на пусковой объект в городе. Я это точно знаю… А позавчера снял монтажников с парников. Видите ли, у него этот объект в титулах не значится! Он же боится достраивать мне парники: пар в теплицы потребуется. Ловкач! Хочет на чужом горбу в рай въехать. А я что товарищам скажу? У меня в колдоговоре парники.
– Нурмухамедов говорит, что не забирал монтажников. Очевидно, начальник сантехмонтажа сам распорядился. Людей не хватает…
– У него не трест, а Тришкин кафтан… Дворец культуры он мне так и не достроил. Молодежь заводская доделывала… Теперь парники!.. Дом двенадцатиквартирный нам в поселке наконец достроил, так четыре квартиры его орлы захватили… А завком уже ордера выдал… Как это называется? Он боится в поселке показаться.
– Напомните Гулямову про грансупер! – вставил Каюмов. – Пусть заставит Нурмухамедова кирпич дать.
– Я прошу, Сергей Петрович, дай пар… От имени горкома! – прогремело в трубке. – Не время выяснять отношения. Праздник приближается.
– Пар я ему дам. До ноября! – уступил Дорофеев. – Но пусть он поможет с кирпичом… Для цеха гранулированного суперфосфата. Вся технологическая нитка может оказаться под осадками. И цемента тонн десять. В счет нарядов.
– Как идет строительство?
– Это же не Нурмухамедов строит! Сами! Приезжайте, посмотрите… И парники покажем…
– Насчет кирпича и цемента сам договаривайся.
Дорофеев даже привскочил со стула:
– Очень интересно получается, товарищ секретарь горкома! Если городу надо – Дорофеев дай! Если заводу надо – проси сам. Я же не особняк себе строю! Дайте Нурмухамедову трубку, я ему скажу пару слов… Талиб Турсунович?! Здравствуй, здравствуй!.. Что же это ты, сосед дорогой, в горком побежал жаловаться? Завод в лужу сажаешь, а сам – в горком! Вызвали? Что же ты на меня валишь? Ты же с заводом за пар не рассчитался. Почему Гулямову об этом не сказал? Мой ультиматум – десять тысяч кирпича и пять тонн цемента. Приезжай с Гулямовым, если согласен на мои условия. Кстати, пожалуемся ему, что химикам и строителям в ОРС холодильников и ковров горторг не дал. А сейчас скажи Гулямову, что даешь кирпич и цемент. Скажи, чтобы я слышал!.. Я тебя знаю не первый день!.. С планом как у меня? Десятимесячный еще в середине октября дали, а октябрьский послезавтра будет. А у тебя? Туго? Нажимай, а то пропарку получишь на бюро. Ну, жду!.
Дорофеев положил трубку, кивнул на телефонный аппарат, с усмешкой обращаясь к Каюмову:
– Видали? Сразу зашевелился!
– Так ведь пар всего на день отключили, на профилактику! К вечеру пустим паровую, – заметил Каюмов.
– Это мы с вами знаем. Я на парокотельной предупредил: будут строители звонить – скажите, я приказал отключить.
Дорофеев хитро подмигнул собеседнику:
– Теперь и за пар заплатит, и материалы даст… С Нурмухамедовым иначе нельзя… Частный подрядчик, а не начальник строительства! Процентовки в Стройбанк небось повышенные представляет, деньги вперед забирает с заказчиков, а долги не платит… Так, на чем мы остановились? – вернулся Дорофеев к разговору, прерванному звонком секретаря горкома. – Вы полагаете, что можно повысить скорость вращения камеры?
– Если бы удалось!
Каюмов говорил очень тихо, глядя перед собой в окно, за которым серел квадрат пасмурного неба. Он стиснул зубы, сморщился, как будто проглотил что-то очень горькое, отвернулся к двери, зябко вобрал голову в плечи. Шея у него была замотана шерстяным кашне, из-под которого около уха торчал клок ваты. «Опять ангина», – догадался Дорофеев и строго произнес:
– Ангина? Зачем пришли?!
– Из поликлиники… Ингаляцию сделали… Зашел по пути. – Каюмов виновато улыбнулся, облизнул запекшиеся губы. – На минутку… Хочу взять домой техническую документацию… Почему «Гипрохим» установил такой режим скорости?
– Почитайте… Я скажу, чтобы вам дали документы. Но, помнится, в инструкции говорится о том, что приводить камеру в движение следует стосильным мотором. Так ведь?
– Так… Больше того, стосильный мотор не позволит повысить скорость… Но если поставить мощнее? Например, в двести сил?
– Не выдержит венцовая шестерня, – выразил опасение Дорофеев.
– А если выдержит? – Каюмов исподлобья поглядел на директора. – Венцовые шестерни у нас «летели» и при нормальной нагрузке. Мы до сих пор не знаем, почему они лопаются…
Дорофеев и Каюмов говорили о шестерне – зубчатом колесе, на котором установлена вращающаяся смесительная камера. Шестерня, оборачиваясь вокруг своей оси, заставляет вертеться огромную камеру, в которой идет непрерывный процесс соединения серной кислоты с фосфорной мукой. Технологическое оборудование позволяло после небольшой реконструкции значительно увеличить поступление в камеру и кислоты и муки. Если бы еще заставить печь вращаться быстрее! Например, в полтора раза. Сразу же производственная мощность суперцеха возросла бы наполовину! А если вдвое? Соответственно, в два раза!
– Если выдержит… – как эхо повторил Дорофеев. – Если выдержит, тогда мы суперфосфата горы наварим, мой дорогой!
Дорофеев доброжелательно вглядывался в смуглое худощавое лицо начальника цеха: «Башковитый! Смелый!.. А кто как не смелые двигают вперед науку, технику? Прогресс немыслим без смелости. Вот без таких, как он».
…Камал Каюмов пришел на завод после окончания политехнического, когда еще монтировалось оборудование. Уже тогда не только Дорофеев, но и многие другие понимали, что завод оснащается морально устаревшим оборудованием и технологией, рассчитанными на то, чтобы вырабатывать простой суперфосфат. По проектам, разработанным почти два десятилетия назад.
Простой суперфосфат! Но до того как построили завод, этот элементарный суперфосфат возили в долину за тридевять земель.
Директор, еще когда строил завод, понимал отлично, какую продукцию будет поставлять на хлопковые поля. Простой суперфосфат – это, прежде всего, лишь пятнадцать процентов полезного начала, действующего на вегетацию растений. Иначе говоря, в каждой тонне удобрений – восемьсот пятьдесят килограммов балласта. Простой суперфосфат быстро слеживается и превращается в глыбу, в камень. Сухой приходится дробить, прежде чем засыпать в туковые сеялки, а свежий забивает их. Дорофеев видел в одну из поездок, как на полевом стане колхозники дробили комья суперфосфата молотками и просеивали на решетах… И это в пору, когда на селе знали, что такое гербициды, сложный суперфосфат, аммонизированный суперфосфат и суперфосфат в гранулах…
– Иная простота – хуже воровства! – эту поговорку привел Дорофеев год назад с трибуны партийного актива, рапортуя о достижении проектной мощности. – Простой суперфосфат, который мы вырабатываем, дорог и для государства, и для сельского хозяйства. Дорог и малоэффективен.
Колхозы и совхозы получают все больше машин для одновременного ведения пахоты и внесения удобрений под зябь, совмещения культивации с удобрением почвы. Делать простой суперфосфат – это то же самое, что штамповать кетмени, когда уже есть опыт тракторостроения. Нам нужны сложные удобрения.
– Кетмени тоже нужны! – крикнул кто-то из зала.
– Пока! – отпарировал Дорофеев. – Скоро последний кетмень вы поместите в своем колхозном музее рядом с деревянной сохой! А химическая промышленность ставит своей задачей давать сельскому хозяйству высокоэффективные удобрения и ядохимикаты для борьбы с вредителями полей, садов и огородов! И наш суперфосфатный – не исключение! Мы обязаны производить высокоэффективные удобрения. Аммонизированные, нейтрализованные, в гранулах!
Дорофееву аплодировали и президиум, и зал, когда он покидал трибуну.
На следующий день после партийно-хозяйственного актива Дорофеева пригласили к первому секретарю горкома партии Гулямову. Мурада Гулямова избрали секретарем на последней конференции, и Дорофеев еще был с ним мало знаком.
– По какому вопросу? – спросил он у секретаря приемной. – Может, захватить какие сведения?
– Возьмите, на всякий случай… Товарищ Гулямов вас примет в пять часов.
Секретарь горкома принял тогда Дорофеева ровно в пять не в кабинете, а в малом зале, где обычно проходили бюро.
Гулямов сидел за длинным столом один. Перед ним две записные книжки: в одной он что-то писал, часто и привычно терпеливо поправляя прядь смолисто-черных волос, упрямо падающих на глаза. Чуть сбоку, у правого локтя, лежала кожаная папка, на ней очки.
– Я сейчас, садитесь… Поближе! – предложил Гулямов и, кончив писать, спрятал блокноты в боковые карманы просторного пиджака.
Они встретились взглядами – Гулямов чуть щурил карие глаза под густыми, почти сросшимися над маленьким прямым носом бровями. Казалось, что глаза смеялись. Это никак не вязалось с выражением лица – плотно сомкнутыми, резко очерченными губами и жесткими глубокими морщинами, пролегшими от крыльев носа до квадратного подбородка.
– Мне понравилось ваше выступление, – произнес секретарь горкома, не отрывая взгляда от лица Дорофеева. – Хотя оно было неожиданным… Несколько неожиданным… – Он говорил медленно, иногда делая паузы между словами и потирая большим пальцем согнутый указательный. Так трут между пальцами монету, чтобы вернуть ей первоначальный блеск. Гулямов вроде проверял на ощупь и чистил слова, прежде чем произнести их. От этого они становились значимее, убедительнее. – Для меня… Лично!
– Почему? – настороженно спросил Дорофеев.
– Об этом потом. Скажите, это ваша идея была – строить сернокислотный цех на открытом воздухе? Без крыши и без стен.
– Идея была коллективная, – ответил, помедлив, Дорофеев.
– А выговор от главка вы получили один? Кажется, по ходатайству хозяина проекта, за нарушение его! Вы получили, а ваш главный инженер не получил. Какой же это коллективизм?! – Карие глаза под густыми бровями щурились. – Горком добился отмены этого приказа. Правильно помог!
Нет, ничего не забыл секретарь горкома. Так все и было! Его, Дорофеева, была идея. Это был первый опыт монтажа оборудования подобных цехов на открытом воздухе. Он, этот опыт, уже многим пригодился. Не только в условиях жаркого и сухого климата Средней Азии, но и в России.
– Ладно. Это – прошлое… Поговорим о будущем! Что нужно для того, чтобы ваш завод скорее стал делать гранулированные удобрения? И аммонизированные! Чтобы мы с вами не выглядели простаками, которые не умеют считать? И сколько времени на это нужно? Вы, так мне показалось, об этом думали. Ведь верно? Думали?!
– Многое нужно. Прежде всего – средства. На оборудование. На строительство… На разработку технологии… Заводская лаборатория с этой задачей не справится, это не ее функции.
– А кто сможет помочь?
– Академия наук. Ее Институт химии.
– Ну что ж! Я думаю, что решить такие задачи – в наших силах. Сколько времени вам нужно, чтобы подготовить докладную записку? Обсудим ее на бюро. И сколько на то, чтобы завод начал давать гранулированный суперфосфат? Примерно, конечно.
– Дней десять, – ответил Дорофеев. – А на строительство – год или около того.
– Хорошо. Последний вопрос, товарищ директор… Кто будет осуществлять эти очень нужные замыслы?
– Коллектив, конечно.
– Вместе с директором, разумеется, – подхватил секретарь горкома. – Не так ли? Я должен вас поставить в известность о том, что вас хотят забрать от нас. Есть письмо министра. – Гулямов испытующе поглядел на директора.
– Ну и что? – спросил тот. – Что вы решили?
– Горком считает, что ваш выезд в настоящее время нецелесообразен. И по вашему мнению, и по нашему мнению, на заводе еще далеко не все сделано. Верно?
– Верно.
– И без вас многое будет доделываться не столь успешно. Так?
– Может быть… Я ведь не ходатайствовал о переводе!
Гулямов прервал Дорофеева:
– Мы подумали, прежде чем решить этот вопрос… Посоветовались. Суперфосфатный у нас один! И у нас нет человека, который бы в настоящее время мог вас заменить. Кто лучше вас знает производство, коллектив? На заводе вам верят. Обком и горком тоже вам верят. – Он оседлал маленький нос массивными очками, вынул из кожаной папки бумагу. Прочел молча, карандашом подчеркнул какие-то строки. – Конечно, вас прислали сюда построить завод. Вы с этой задачей справились. На это ссылается министр. Вы много сделали, чтобы уже к пуску завод стал совершеннее, лучше, чем был запроектирован. И об этом есть в письме. Не кто-нибудь, а прежде всего вы позаботились, чтобы позавчерашние колхозники научились делать кислоту и варить суперфосфат. – Гулямов помолчал, перечитал какую-то фразу и, положив бумаги в папку, встал.
– Ходатайство об откомандировании вас мотивируется тем, что вы были посланы построить завод. И задание выполнили. Но эта правота имеет чисто формальную сторону. Вот именно! Формальную! Я рад, что вы тоже считаете свой выезд преждевременным. Еще с год вам надо поработать на заводе. Мы объясним товарищу из министерства причину, заставившую отстаивать вас. Вы заварили хороший плов: пожарили мясо, запустили рис, налили воду. Этот плов ждет вся область. А товарищ хочет, чтобы другой доваривал и открывал казан! Другого мы к казану не пустим…
– Да, с год потребуется на то, чтобы хоть в какой-то мере превратить завод в современное предприятие, вырабатывающее дешевые и эффективные удобрения. Предстоит многое механизировать, ввести автоматику, дистанционное управление… Многое можно и нужно еще сделать.
– Вот и хорошо! Делайте!
Секретарь горкома проводил директора завода до двери.
– Скажите, Сергей Петрович, а жену вашу не огорчит то, что вы отказались от возможного выезда? Она как у вас, акклиматизировалась?
Дорофеев поглядел в ставшие лукавыми глаза секретаря и рассмеялся:
– Вы же не будете меня выдавать, Мурад Гулямович?! Я тоже не проговорюсь.
Об этой встрече с секретарем горкома вспомнил Сергей Петрович, глядя на Каюмова, ждавшего ответа.
Что ж, после той встречи прошел год. Цех почти построен. За год, как писал в многотиражке легкий на перо редактор Владимир Кудреватый, «рос завод, росли и люди». Через неделю предстоит отправлять на производственную практику большую группу будущих рабочих и мастеров нового цеха. Отправили бы сегодня, но через четыре дня – годовщина Октября, не стоит лишать людей возможности пробыть праздничные дни дома.
Он, Дорофеев, и этот год был не просто директором – он оставался мозговиком, инициатором многих реконструктивных мероприятий и всегда живо поддерживал любую разумную инициативу. Дорофеев шел не только на смелые эксперименты, но и на производственный риск. Шел! Он всегда был уверен в том, что производственник имеет право на риск и даже на неудачный поиск, который может и не дать эффекта, но обогатит опытом. Все это Дорофеев отстаивал не раз. Это было его принципом. Сергей Петрович поймал себя на том, что боится разрешить Каюмову этот рискованный, но исключительно выигрышный, – оправдайся он, – эксперимент. Неудача – это авария. Это – остановка одной из двух технологических линий. Что из того, что вторая на заводе – всегда резервная, на случай профилактических остановок или поломки первой. Если бы хоть имелась запасная венцовая шестерня!
Дорофеев старался не встретиться взглядом с Каюмовым, когда уверенным голосом произнес:
– Документы возьмите. Но этого опыта я не разрешу. Слишком рискованно!
Тонкие, как шнурки, вразлет брови у Каюмова взметнулись.
– Как не разрешите? Сергей Петрович! Вы же всегда первый…
– Не всегда, – поправил тот, угадав, что хочет сказать собеседник, – В пределах разумного риска.
– Вы имеете в виду безопасный риск? – Каюмов невесело усмехнулся, покачал головой: – Безопасного риска не бывает. Вы сами мне это внушали, Сергей Петрович! Вы, как говорят у нас в народе, вывернули халат наизнанку. Зачем отказываетесь от своих слов? Зачем одно говорите, другое делаете? Вы уже как Медведовский. Он даже кроссворды в «Огоньке» решать боится! Вдруг ошибка получится?! Прихожу – сидит. Ящик стола открыт, в ящик смотрит. В руке карандаш держит. Подхожу ближе – он ящик задвинул. В ящике держит журнал с кроссвордом. Я понимаю, он на пенсию завтра уйдет, а уже пенсионером давно себя считает – от всех дел руки за спину. А вы?!
– Не мне вам объяснять, что каждая машина рассчитана на определенный заданный режим эксплуатации. Если на трактор или автомобиль поставить авиационный мотор…
– Не надо! – прервал директора начальник суперфосфатного цеха. – Не надо утрировать! Я хочу переключить скорость. Для этого нужен сильнее мотор.
«Задира! – подумал Дорофеев о молодом инженере. – Но что бы то ни было, пусть у него не пропадет до старости эта драчливость».
– Хорошо, посоветуйтесь с металлургами: каков запас прочности у венцовой… Ну, поправляйтесь…
– Простите, Сергей Петрович, если…
– Ничего, – директор похлопал по плечу Каюмова. – Не болейте… Пойду на территорию.
Он вышел вместе с инженером, предупредив свою секретаршу:
– Я – по цехам. Приедет Нурмухамедов – найдите меня.
Со стороны города дул ровный напористый ветер. Он почти всегда – и зимой и летом – дует с той стороны. Это было учтено еще при выборе участка под строительство завода, чтобы вредные газы не погубили зеленый наряд города. Ветер сдувал огарок – легкую оранжевую пыль – с печей ВХЗ. Пыль тянулась низко над двором в сторону двухэтажного домика центральной лаборатории, через круглый газон, на котором, как ни бились комсомольцы, не могло прижиться ни одно деревце – губили газы и вот этот чертов огарок. К гофрированной – из шиферных листов – стене сырьевого склада жались товарные вагоны. Двое рабочих – кто именно, Дорофеев не мог узнать издали – подтягивали на веревках натянутое на раму красное полотнище с лозунгом-призывом ЦК к химикам. Ветер раскачивал и надувал парусом полотнище, а Дорофеев с тревогой подумал: «Как бы не сдуло их… там и укрепиться не на чем».
Он торопливо пересек двор. «Есть же на Винницком, кажется, или на Воскресенском заводе печь кипящего слоя! – думал он, вытирая лицо и шею пестрым, в крупную клетку, носовым платком, от которого еще пахло утюгом. – Живут же люди! Газом окрестности не травят и премии получают. Кто же это говорил мне о печах КС? Или где прочел?.. Надо написать тамошним директорам, пусть поделятся… А то черт знает что получается: построили завод, на котором у печей ручной труд составляет до семидесяти процентов… И серы при обжиге теряем до пяти процентов… Сами себя грабим! И это в условиях, когда во многих смежных областях производства печи кипящего слоя давно на вооружении. А все этот Гипрохим. И когда – в век химии! Эх, если бы убрать эти ВХЗ да поставить уютненькие КС!.. Да механизировать бы выгрузку муки из крытых вагонов прямо в склад, без перевалки! Сколько будут стоять вот эти вагоны перед складом? И Каюмов еще вчера со своей идеей… Больной ведь притащился».
Дорофеев шел в сторону суперфосфатного. Слух привычно ловил шумы цеха. Он пересек железнодорожное полотно, вошел в помещение, где находились смесительные камеры.
Первый, кого он увидел, был Каюмов. Начальник цеха стоял почти под смесителями, задрав голову, засунув руки в карманы. Вот он отошел, пятясь назад, будто для разбега, и примеряясь, как ловчее вскочить на вершину огромного, запорошенного пылью цилиндра. Пятился, пока не наткнулся на Дорофеева.
– А-а, это вы, Сергей Петрович!
Надо очень долго, несколько минут, пристально вглядываться в любой из зубцов венцовой шестерни, чтобы поверить в то, что шестерня вертится. Кажется, солнце быстрее совершает свой извечный путь по небосводу.
Но шестерня движется. И вместе с ней вращается камера. В камере гудит, свистит, и вся она мелко подрагивает от внутреннего напряжения.
С того места, где они остановились, видна была запасная камера. К камере и выше вели ажурные лесенки, узкие, едва пройти одному, переходы с поручнями, белыми от муки, тянулись к дверям в аппаратную, к пультам управления и на склад готовой продукции, где «дозревали» заданный срок удобрения.
Дорофеев рассердился:
– Любуетесь! – Голос его был строг, как у учителя, заставшего ученика за недозволенным занятием. – Вам для этого бюллетень дали? Чтобы вы разгуливали но заводу?!
Каюмов не обратил внимания на взыскательный тон Дорофеева, доверительно взял его под локоть.
– А ведь и вы тоже пришли поглядеть, Сергей Петрович!
– Но я здоров! – Дорофеев сердито высвободил руку. – Я не на постельном режиме! И вообще…
– А все-таки она должна закрутиться быстрее, – улыбнулся Каюмов. – Мы ее заставим!
– Я натравлю на вас врачей медсанчасти и агентов соцстраха! – возмутился Дорофеев. – Попрошу привязать к больничной койке, молодой человек! Ишь «заставим!». В постель марш, дорогой мой.
– Вы же знаете, что ангина у меня не проходит. Это мое нормальное состояние…
– Так же, как нормальное положение больного – горизонтальное! Сейчас же домой! Я же еще вчера вам сказал, чтобы вы не выходили на работу. Лучше бы согласились на операцию, чем торчать на сквозняке с температурой!
– Сейчас пойду… Как, по-вашему, Сергей Петрович, центробежная сила есть при такой скорости вращения? Не может повлиять, а?
Дорофеев пожал плечами, всем видом говоря, что разговаривать с одержимым – дело бесполезное. Пригрозил ему:
– Предупрежу на проходкой, чтобы не пропускали на территорию. А за вами пришлю дружинников. Все!
Дорофеев ушел. К Каюмову подошел молодой рабочий, руки за спиной под полами пиджака, золотым зубом прикушена папироса, глаза смешливые, веселые. На губе – рубец шрама.
– Что за шум, а драки нет? Чего начальник расшумелся? – спросил он у Каюмова.
Каюмов сморщился, сделал глотательное движение – в горле, как раскаленные шарики в подшипнике, туго, один к другому, сидели и мозжили нарывы. Хотелось пить, лоб горел, во рту было сухо, как в тандыре.
– Ваше какое дело? – ответил он сквозь зубы, чтобы не открывать рта. – Кто вы такой?
– Я-то? – тот усмехнулся весело, вынул папиросу изо рта. – Рядовой великой армии труда… начинающий. А вы – кто?
– Начальник цеха… Где работаете?
– Извините, я так, – смутился рабочий. – Сварщик я. В ремонтно-механическом…
– Фамилия? – строго спросил Каюмов.
– Моя-то? Ну, Одинцов… Иван Платонович Одинцов.
– Что здесь делаете? Почему не на рабочем месте?
– Да вот, значит, пришел помочь забрать чего-то а ремонт. Дядя Яша придет сейчас, бригадир…
Каюмов запрокинул голову, насколько позволял тугой компресс и шарф на шее, и вдруг почувствовал себя плохо. Глаза начала застилать черная пелена, ноги ослабли. Пока сознание не оставило его, он пытался напрячь волю и вернуть способность видеть. На секунду-другую ему это удалось: как сквозь частую сетку увидел покачнувшуюся и начавшую опрокидываться смесительную башню и догадался, что это он сам падает, что теряет сознание. Он не чувствовал, как Одинцов поднял его с цементного пола и понес, сперва на вытянутых руках, а потом, устав, на плече.
Иван вышел из цеха, миновал коридор, постоял минуту, оглянулся и осторожно двинулся на звук голосов. Он внес Каюмова в маленькую, ярко освещенную комнату. Сидевшие вокруг стола парни и девушки – все в черных халатах – вскочили на ноги.
– Что такое? Что случилось? – всполошились они.
– Куда бы его… поместить, – переводя дыхание, произнес Одинцов. В тесной комнате не было дивана, лишь вдоль стен – под окном и сбоку – стояли две длинные узкие скамейки. – Да сдвиньте же, черти, скамьи!.. Не на стол же…
Ему помогли уложить начальника цеха на составленные скамейки, кто-то подложил под голову больного скомканный халат.
– Коммутатор! Коммутатор?! Срочно поликлинику! Поликлиника? «Скорую помощь»! Скорее, Каюмову плохо. В цехе он!
В комнату уже набились те, кто видел, что кого-то несли на плече. Кто-то рассудительно посоветовал дать понюхать нашатырного спирта и ослабить бинт.
– Стоял, стоял – вроде ничего было. Со мной говорил. А потом вдруг начал валиться… Ну и с копытков, значит, – рассказывал Одинцов. – Перед этим директор права с него качал, велел домой уходить и сам первый смылся. Сердитый!
– Ты на директора не пыли, – миролюбиво произнес голубоглазый парнишка. Одинцов узнал в нем того, кто приезжал за ним в тюрьму. Петю Зайчика.
Можно бы и уйти Одинцову. Он вспомнил, зачем пришел в цех, но покидать тесную комнатку не торопился. Он слышал любопытный шепот тех, кто пришел позднее, и сдержанные ответы очевидцев:
– Вот этот, чубатый… На руках принес Каюмова. Еле отдышался.
На него обращали внимание. Одинцову было приятно. «Почему не покрасоваться? Не с чужим бумажником застукали, на добром деле». Он улыбался, под разбитой верхней губой добродушно блестел золотой зуб…
Под окном остановилась желтая машина с красными крестами. В комнату вбежали молоденькая медицинская сестра с зеленым чемоданчиком на длинном ремне, перекинутом через плечо, и врач – тоже молоденький, с маленькими черными усиками, похожими на пуговицу.
– Выйдите! Все! – предложил строго врач.
Одинцов вышел последним, сознавая свою особую, по сравнению с остальными, причастность к происходящим событиям. Было немножко обидно, что первоначальный интерес окружающих к его персоне иссяк и вокруг кареты «Скорой помощи» говорили только о Каюмове. Не бережет, мол, себя человек, ходит на работу с температурой…
Стремительно прошел через толпу директор завода. Вскоре в дверях показалась медсестра, за ней бочком вышли врач, державший Каюмова под левую руку, и директор, поддерживавший больного под локоть правой.
– Не домой, а в больницу! – говорил Дорофеев. – И не выпускать! Под вашу ответственность, Ашот Аракелыч!
В обеденный перерыв Одинцов встретился в столовой с Дурновым. Сели за один столик. На Дурнове был длинный, не по росту, серый прорезиненный плащ, рукава плаща завернуты. Брезентовый портфельчик он положил на свободный стул и, когда к столику подходили, отвечал:
– Занято! А ты, значит, в героях сегодня, Цыганок! Молодец, так и надо! Себя хорошо зарекомендовать – дело нужное, – покровительственно говорил он. – Хорошая ширма! Доверия больше!
– Чего ж делать-то было? Скрутила его болезнь и прямо под ноги ко мне швырнула.
– А, он… – Дурнов выругался. – Черт с ним! Главное – ты на месте оказался! – Он поднял указательный палец: – Так сказать, протянул руку помощи! У начальства на примете будешь… Во!
Когда они вышли из столовой, Одинцов поинтересовался:
– Ну, как работается-то, Мокруха?
Дурнов подмигнул:
– Вагончики переписываю в журнальчик, накладные заполняю… Беготни все же много! Три раза на товарной станции бывал да раз – на контейнерной. На вокзале недолго потолкался. Как раз скорый стоял… Наскреб на стопача, выпил, и так меня потянуло уехать! Ну, просто сил нет. Да вот вернулся… Гроши есть у тебя? Съездить бы в город после гудка, проветриться, а?
– Денег нет. Разве что на пол-литра. Поедем, что ли?
Дурнов поднес к носу пальцы, сложенные щепотью, понюхал их, брезгливо сморщил нос и губы.
– Пол-литра, это как кот чихнул. Тебе одному на зуб! Ну да поедем! На остановке встретимся… Там что-нибудь придумаем… Ты, вижу, фартовый! А то здесь дисквалифицируешься… Как это? – он поиграл указательным и средним пальцами. – И лопатничек[1]1
Лопатник – бумажник, портмоне.
[Закрыть] – тю-тю!.. Хе-хе!
– На отначку встанешь? – спросил Одинцов. – Сможешь перенять?
– Пренепременно, Цыганок! Не сдрейфлю!..
Они вышли из автобуса на перекрестке главных улиц, напротив гостиницы. Направо тянулись кварталы магазинов: с угла – готового платья, потом «Детский мир», «Ювелирный», маленький хлебный магазинчик с высоким крыльцом, напротив – гастрономический и дальше – все магазины, магазины. В конце улицы – ресторан «Космос», со звездами, нарисованными на стеклах широких окон и на стенах зала. Оттуда доносилась музыка.
Они потолкались в очередях около обуви и готового платья. Одинцов оценивающим взглядом скользил по дамским сумочкам, авоськам и кошелкам, по карманам мужчин. За ним, чуть поодаль, двигался Дурнов. Он должен был принять у Одинцова украденное и отойти, не вызвав подозрения у окружающих. Одинцов мог остаться рядом с жертвой, не боясь быть уличенным в краже, – даже обыск ничего бы не доказал ни потерпевшему, ни милиции.
Его внимание привлекла молодая женщина в модном красном шелковом плащике и такой же косыночке, кокетливо затянутой под подбородком. Он незаметно и неотступно стал следовать за нею.
На локте у женщины висела на ремешке хозяйственная голубая сумка с белым самолетом и надписью «Аэрофлот». Проходя мимо большого зеркала, она остановилась, поправила русый завиток на лбу, одернула плащик под поясом. На вид ей было года двадцать два. Цыган прошел у нее за спиной и бросил взгляд на зеркало, увидел симпатичное, с маленьким подбородком лицо. У зеркала женщина вынула из кармана кошелечек-«подковку» и пересчитала деньги. Одинцов успел разглядеть красные десятирублевки. И еще пятерки. Она вложила деньги обратно в кошелечек, а кошелечек – в сумку. Критически оглядев свои стройные ножки, обутые в уже поношенные туфли, молодая женщина перевела взгляд на полки, где стояли белые и коричневые сапожки, подбитые мехом, на тонких каблучках, только входившие в моду туфли на «гвоздиках». Она еще секунду-другую колебалась. Только когда из толпы вышла женщина, ну точь-в-точь в таком же, как у нее, плащике, с белыми сапожками в руках, она решительно встала в очередь.
Одинцов встал следом за ней. Единственную трешницу зажал в кулаке так, чтобы все видели ее уголок. Впереди, около двух кресел, поставленных одно против другого для примерки, не прекращался водоворот покупателей.
Одинцов ждал, когда очередь тесно сомкнётся вокруг него и жертвы. Он достал из правого кармана пиджака лезвие безопасной бритвы, встретился взглядом с Дурновым. Тот неторопливо приблизился к женщине в красном плащике, навалился ей на плечо, даже стал на цыпочки, пытаясь будто бы разглядеть обувь на нижней полке. Женщина пошевелила плечом, потом бросила негодующий взгляд на немолодого мужчину, пытавшегося протиснуться без очереди, и решительно отстранила его локтем. А он все пытался заглянуть через плечо, только пропустил ее немного вперед. Теперь Одинцов мог спокойно разрезать сумку. Со стороны ничего не было заметно подозрительного. Дурнов немного повернул голову, заметил в пальцах приятеля кошелек и встал боком так, чтобы тому было удобно опустить краденое в его, Мокрухи, карман.
