Текст книги "С тобой моя тревога"

Автор книги: Константин Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятая
В ГОСТЯХ У «МАМОНТА»

…Ей приходилось мыть посуду. В интернате. Когда дежурила на кухне. Это было давно.

Работа не казалась тогда ни тяжелой, ни утомительной, потому, наверное, что сопровождалась шутками и смехом подружек. Потом старшая повариха тетя Тося – толстощекая, пышущая жаром, как электрическая, выложенная белым кафелем широкая, плита, – кормила помощников запеченным в духовке макаронником с мясным фаршем и поила компотом из сухофруктов «от пуза», как говорила веснушчатая рыжая сластена Зойка Яичница.

В огромной заводской столовой мытье посуды было поставлено «на поток», расчленено на ряд операций.

Ей, новенькой, досталась самая «грязная» работа: опорожнять тарелки от остатков борщей, супов, костей, каш. Как ни старайся, как ни смывай под горячим душем, а все равно руки до локтей в жире, томате, еще черте в чем. Ладно. Хоть халат черный и фартук дали…

– Меня Настасьей зовут. А тебя? Ольга… Хорошее имя, – затеяла разговор вторая работница моечной. – Молодая ты. И чего сюда согласилась?

Капли пота висели у нее на белом лбу, румяных щеках и полной шее, руки – огромные, красные от горячей воды, были все время в движении. Она говорила, не переставая ополаскивать тарелки, ни разу не поглядев в сторону собеседницы.

– А сама что? Не старая тоже, как поглядеть!

– Я?.. Я свиней содержу. Трех. Заколю – тысячу и заработаю. За помои и пошла… А так, за харчи одни – нет резону… Ты хлеб, картошку там, что получше, вот в эти ведерочки клади, – и выдвинула ногой два больших оцинкованных ведра. – Колька, старшой, после школы, придет, заберет. – Она поправила распаренными пальцами прядь волос. – Я бы на твоем месте в цех пошла. А здесь одна радость – брюхо набить.

– Не умею я ничего. Зиму проживу как-нибудь и уеду.

– «Не умею»!.. Научишься! Моя мать в голодный двадцать первый сюда из деревни приехала, пошла в прислуги. Так она грамоты не знала… А ты?! И-и-их, – и махнула красной распаренной рукой, отвергая никчемные, на ее взгляд, доводы Ольги…

Сами обедали после того, как закрыли дверь за последним посетителем, перемыли посуду и убрали в зале. Девушки с раздачи поставили посредине сдвинутых столов большую кастрюлю с борщом. Ольга с удовольствием съела бы и вторую тарелку, но постеснялась: «Еще подумают, что из голодного края!» Потом ели кто свинину жареную, кто бараний бок запеченный. И пили «сиропчик» – холодный компот без ягод.

Директорша пришла к общему столу в жакете толстой вязки, на руке маленькие часики на тонкой браслетке. «Золотые, и браслетка тоже… сотни полторы стоят. Богато живет хозяйка-то», – подумала Ольга.

Пока обедали, Соня Аркадьевна, так звали директоршу, успела подписать какие-то бумажки, утвердить меню на следующий день.

– Ну, нравится у нас? – спросила она у Ольги и, когда та кивнула головой, сообщила подчиненным: – Новенькая. В посудомоечной. – И, уже обращаясь к Ольге, закончила: – Красивая ты. Стараться будешь – в зал пошлю, – и подмигнула заговорщицки.

– А я не хочу в зал! – возразила Ольга.

– Не хочешь? Тарелки, ложки мыть нравится? Тебе виднее… Мой посуду, пожалуйста!

Катать от стола к столу тележку и подбирать посуду за посетителями Лиховой казалось унизительным. «Уж этого от меня не ждите!»

Незадолго перед тем, как идти домой, Настасья отправилась на кухню. Вернулась оттуда с двумя свертками. Высыпала из ведра ломти хлеба, положила на дно один из свертков и засыпала ломтями.

– А это тебе… Да ты не тушуйся!

– Мне?

– Бери! Мясо. Свежее!..

– Что я с ним делать-то буду?

– Чудачка! «Чего делать?» А чего с ём, с мясом, делают? Сварят да съедят. Бери, бери!.. Это наше.

– Да я в жизни его не варила. Не умею. – Ольга встала с Настасьей рядом на деревянную решетку, подставила руки под горячие струи.

– Ну так, может, мне отдашь? – недоверчиво спросила Настасья… – Рупь дам, а?

– Даром возьми. – Ольга видела, как Настасья торопливо ворошила черствые куски хлеба в ведре. Ей вдруг стало тоскливо в наполненной паром от потолка до открытой форточки, пропахшей капустой и хлопковым маслом посудомойке.

…Перед конторой стоял знакомый автобус. Ольга пересекла площадь. Из степи дул сильный холодный ветер. Над ломаной линией темно-фиолетовых гор висели подсвеченные закатившимся солнцем облака из розового перламутра. В розовые тона были окрашены высокая заводская труба, шиферные стены цехов, здание конторы и даже деревья на дороге.

Она подошла к автобусу. От конторы спешил, смешно припадая на ногу, Дурнов. Он помахал рукой, давая понять не то ей, не то шоферу, чтобы подождали. Ольга заглянула в автобус. Еще были свободные места.

– Ух, запыхался, – выдохнул Дурнов. – Ну, здравствуй!

– Ну, здравствуй, если не шутишь. – Она стояла, держась рукой за створку двери.

Дурнов, встретившись глазами с ее вопросительно-насмешливым взглядом, засуетился, поманил пальцем. Ольга, отошла в сторону. Дурнов подмигнул.

– Живешь-то как, ягодка-малина? Фраера еще не нашла, а? – И засмеялся заискивающе. – Или нашла уже?

– Ну, а если нет, предположим?.. Уж не ты ли метишь в любовники?

– А что, послушай-ка. Ублажи, а?! – Он торопливо порылся в карманах длинного брезентового плаща, полез в карманы пиджака. – Выпьем, а? Деньги есть, табак найдется…

– Потеряйся! Я за деньги не люблю.

– Ну не так, так эдак! Смотри, и одежки на тебе нет… Замерзнешь… А я того, согрею, а?

– Садись в машину, – направилась к автобусу Ольга. Дурнов торопливо взобрался по ступенькам. Она постучала в стекло шоферской кабины: – Давай трогай!

– А вы? – шофер высунулся в окно, и Ольга почему-то вспомнила, как он пригрозил Одинцову отходить его бортовкой за розовощекого дружинника, рассмеялась.

– Трогай! Мне не по пути.

– Дело ваше…

Створчатые дверцы задернулись, автобус развернулся на площади и скрылся.

…Ольга шла пешком узким тротуаром, под невысокими карагачами с мохнатыми от пыли листьями.

Она шла быстро, подгоняемая ветром. В том месте, где шоссе полого спускается к мосту, от столба навстречу ей шагнул мужчина, загородил дорогу.

Ольга вздрогнула от неожиданности. Перед ней стоял Дурнов.

– А вот он я! – ухмыльнулся недобро. – Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети… Думала, так я и уехал, да? А я не уехал! Добром не хочешь – силком заставлю!

Он схватил ее за плечи, попытался привлечь к себе, но она оттолкнула его, выкрикнула:

– Силком?! Ты? Меня?! Силком?!. Да я тебя задушу, гад! Силком! – и рассмеялась презрительно. – Уйди с дороги, хромач задрипанный!

Дурнов отстранился, пораженный ее яростью. Но когда Ольга перешагивала с тротуара на шоссе через пологий, засыпанный листьями арык, он набросился на нее сзади. Она успела повернуться к нему лицом, а вырваться не смогла.

– Озолочу, дурища! Ну! – выдыхал он и все сильнее сжимал ее в объятиях.

Одна рука у Ольги была свободна. Чтобы не упасть, она обхватила шершавый ствол дерева. Перекошенное лицо Дурнова, его дикие блуждающие глаза были совсем рядом от ее лица. Ольга отпустила ствол и двумя пальцами – средним и указательным, как ее когда-то научили, ткнула в вытаращенные глаза Дурнова. Раздался истошный вопль. Дурнов волчком вертелся в мелком, сухом арыке, уткнув лицо в ладони, и по-звериному ревел от боли…

Ольга не видела ярких фар машины, вынырнувшей со стороны моста, не слышала, как автобус остановился рядом на дороге.

– Что здесь происходит?! – шофер заводского автобуса подбежал к Ольге.

– Ничего не происходит! Ты чего сюда прискакал? Сами разберемся!

– Ну и публика! Так он что, нарочно слез здесь, чтобы вас встретить?

– Выходит…

– В штаб дружины его…

– Не надо в штаб… Это – наше дело, штаба не касается. Штаб пусть за порядком следит!

– Довези до общежития… – взмолился Дурнов.

– Тебя? Дотопаешь самостоятельно. Садитесь в машину, Лихова. Вас к общежитию?

– Мне все равно.

– А вы отчаянная!

– Будешь отчаянной… Грозит еще, гадина! – Нервное напряжение постепенно стало спадать. Ольга зябко поежилась, обхватила ладонями плечи. – Поехали, что ли.

– Озябли? Садитесь вот сюда, – он кивнул на сиденье у двери. – Печку включу, согреетесь…

Ольга послушно села. В решетку около ног потянуло жаром. Она подставила озябшие руки под горячие струи воздуха.

– Зовут-то как? – поинтересовался шофер.

– Ольга…

– А меня Василием. Василий Александрович Грисс. Будем знакомы…

– А ты чего вернулся-то? – спросила уже почти совсем успокоенная Ольга.

– Вернулся?.. А догадался, подумал, что неспроста он из машины вылез у моста. Я ведь видел, как вы о чем-то возбужденно беседовали. Вот и вернулся. – Василий на секунду повернул к Ольге лицо: – Согрелись? Так куда вас все же отвезти?

– Водки бы выпить. Угостишь?! Своди в ресторан, а? Сто лет не была…

– Допустим… А дальше что?

– Что «дальше»? – Она деланно засмеялась. – Посмотрим на ваше поведение…

– Я не об этом. И бросьте разыгрывать из себя дешевку. Ни вам, ни мне это ни к чему!.. – Машина свернула на центральную улицу. Грисс заглушил мотор.

– Опаздывать в общежитие не стоит. Порядки там строгие.

– Сам-то где живешь? Тоже в общежитии?

– Нет… Жил раньше. Недавно секцию дали. Однокомнатную.

– Что больше не дали? Не заслужил?

– А мне одному больше и не надо.

– Аль холостяк? – Ольга недоверчиво усмехнулась. – Все вы холостяки до первого раза. А потом – в кусты. Все на одну колодку!

Грисс повернулся к ней всем туловищем, даже ноги снял с педалей, включил по всему автобусу освещение и резко произнес:

– Во-первых, не кажитесь хуже, чем есть. А насчет мужчин, – так вам просто хорошие не встречались! Как говорится, крупно не везло в жизни.

– Ты, что ли, хороший? – с вызовом бросила она и откинулась на спинку сиденья, чтобы лучше разглядеть, – глаза прищурены, от них к вискам легли мелкие морщинки, уголки пухлых губ опустились в усмешке. – Ну, где они, хорошие, а?

«И вправду, что это я, вместо того чтобы поставить машину в гараж и идти домой, поехал за ней? Среди нашего брата – шоферни – через одного такого тертого не найдешь. Красивая? Подумаешь, невидаль! Красивых-то в поселке, пожалуй, больше, чем некрасивых… К черту все!» – думал про себя Грисс. Но тут же, неожиданно для себя, предложил:

– Хотите, я вам настоящего человека покажу? У него и выпьем, раз уж так хочется.

– Где это?

– Неподалеку… Только заедем, узнаю, дома дед? Потом машину на прикол – и вернемся.

Ольга, может, и не согласилась бы пойти с Василием В гости к какому-то деду, будь тот хоть распрекрасным человеком. Но ей хотелось как можно дольше оттянуть свое появление в общежитии, где не уйти от любопытных взоров, от расспросов и от необходимости отвечать. Этот шофер уже тем хорош, что не задает дурацких вопросов. И она сказала, тряхнув головой, будто отбросила сомнения:

– Рули!.. Поехали, что ли!

Около одного из приземистых зданий Грисс остановил машину.

– Я мигом.

Он отсутствовал минут десять. Ольга заинтересованно оглядывала редких прохожих, освещенные окна: за шторами и занавесками были видны разноцветные абажуры, платяные шкафы, цветы. Доносилась откуда-то музыка.

– Все в порядке, – сообщил Василий. – Может, отведу вас к нему, а в гараж один поеду, а?

– Нет… Вместе поедем. Чего я одна-то…

Грисс загнал автобус в гараж. По дороге забежал в магазин, купил бутылку водки, колбасы, банку консервов, торт «Сказку» в узкой коробке.

– Это школа, – руки у Василия были заняты, и он кивком показал на двухэтажное здание в глубине двора за штакетником. – А вон там в конце улицы, на горке, – это наш дворец.

Весь в огнях, дворец был похож на большой корабль, плывущий над поселком.

– Красивый? Дворец, говорю, красивый?

– А? А-а-а, да, да…

– О чем думаете? – Он заглянул ей в лицо, но в обманчивом свете качающихся на ветру фонарей не уловил его выражения. – Вот и пришли…

– А кто он? – спросила Лихова.

– Кто? К кому идем-то?.. Это такой человек, знаете! Вроде живого мамонта. Он видел и делал то, о чем мы только по книжкам узнаем. Он Смольный брал. Участвовал в работе одиннадцатого и двенадцатого съездов партии. Таких, как наш дед, может, тридцать, может, пятьдесят человек живых сохранилось… На всю страну. – И как самое важное, с уважением и завистью произнес: – Он Владимира Ильича видел вот так, как я вас, к Примеру! Речь его, Ленина, последнюю на партийном съезде слушал. У него запись той речи сохранилась…

– В музей сдать надо, – рассмеялась Лихова.

– Что в музей? Запись?

– Нет, деда твоего! За деньги показывать.

– Ты тише! Не болтай чепуху! – Василий впервые сказал ей «ты». – Этим не шутят!

– Уж не партийный ли ты?

– Партийный… Но все равно с этим не шутят!

Она смерила его недоверчивым взглядом.

– А чего же ты, партийный, с воровкой водку пить идешь?

Василий рассмеялся:

– Мы же в гости идем! Водку выдумали не только для беспартийных. Устав не запрещает!

– За мной, говорю, чего шьешься? – продолжала она с издевкой. – Коммунист… Порядочных не хватает в поселке? Может, думаешь, что со мной проще, да?

– Не задавайте так много вопросов. Чего злитесь? Не хотите идти – вернемся.

– А чего ты ему про меня сказал?

– Сказал, что приду с приезжей, новой работницей завода.

– Темнишь? Поди, сказал, кто я.

– Не вру. А про себя, если захотите, сами расскажете. Я ведь о вас тоже ничего не знаю.

– Много будешь знать – скоро состаришься… А он точно Ленина видел?

– Говорю…

– Знаешь, Василий, давай не будем у него пить. Посидим немного и смоемся… Я только посмотрю на него, на мамонта… как ты сказал, да погреюсь чуток.

– Почему же не будем? Он и сам выпить любит.

…Их встретил высокий старик в темно-сером двубортном костюме; поверх пиджака передником подвязано полосатое полотенце. У старика было удлиненное сухощавое лицо с тонкими губами и резкими, как подковы, складками вокруг рта. Из-под кустистых седых бровей добро смотрели на нее светлые глаза.

– Заходите, заходите!.. Раздевайтесь… – Он повел большим с горбинкой носом, засуетился, всплеснул руками. – Я на кухню. Да не разувайтесь!

Старик прошлепал стоптанными комнатными туфлями по намытым до блеска половицам в глубь квартиры, откуда доносились шипение и вкусные, домашние, незнакомые Ольге запахи.

Ольга успела заметить, что у старика большая голова с высоким лбом; на гладкой розовой коже лысой совсем головы веселыми зайчиками отразился свет коридорной электрической лампочки.

Она сбросила с ног стоптанные туфли. Василий тоже разулся. Ольга стояла босиком на холодном блестящем полу.

– Быстро, быстро! Направо, в столовую. – Василий со свертками и коробкой в руках легонько подтолкнул ее плечом, кивнул на ближнюю дверь. – Сюда! Садитесь на диван, – посоветовал Василий. – С ногами, теплее будет.

Она не осмелилась подобрать под себя ноги и села поглубже, прижимаясь спиной к холодной дерматиновой спинке. Огляделась. Комната как комната: посредине стол, покрытый белой скатертью, этажерка с книгами, на верхней полке какие-то фотографии, флаконы, фотоаппарат на длинном ремешке висит. На стене под стеклом в рамках несколько фотографий, самая большая – молодой женщины в белом платье с высоким воротничком и высокой прической. В углу, около большого окна с тюлевой шторой до пола, на табуретке – радиоприемник с проигрывателем. В другом углу, на табуретке же – деревянная четырехугольная кадка с пальмой.

«А небогато живет», – подумала Ольга.

Василий отнес свертки на кухню, поставил бутылку на стол, присел.

– Ну как? Осваиваетесь? – улыбнулся он Ольге.

– Вася, – донеслось из кухни, – включи музыку.

Василий взял с подоконника стопку пластинок, принес на диван.

– Выбирайте, на ваш вкус.

– Сам выбери, – попросила она. – А как его зовут-то?..

– Андрей Михайлович.

– Ребята! – донесся голос хозяина. – Ну-ка, идите помогите!

– Сидите, я сам, – сказал Василий.

Вернулся он со стопкой тарелок, на которой катались и тоненько подзынькивали рюмки. Зашел Андрей Михайлович, уже не подпоясанный полотенцем, неся тарелки с колбасой, салатом и пучок зеленого лука. Под мышкой зажаты шерстяные носки. Поставил тарелки на стол, а носки бросил Ольге на колени.

– Ну-ка! Так и воспаление легких схватить можно в два счета. Надевайте, надевайте! Ничего, что велики. Других нет, зато теплые. К столу, к столу! – И потер большие белые ладони одна о другую. – Не топят, черти! Зовут-то как, красавица?

– Ольга… Ольга Лихова… – Она послушно натянула огромные носки, предварительно вытерев ладонью подошвы ног. Носки были колючие и теплые. И Ольга подумала с благодарностью: «А ты ничего, дед. Только бы с расспросами не приставал…»

Они сели за стол: хозяин посредине, спиной к двери, Ольга – по правую руку, Василий – по левую. Андрей Михайлович взял тарелку Ольги и щедро накидал кружочков колбасы, рядом мелких грибков, пару ломтиков сыра. Из глиняной посудины зачерпнул ложку красной икры.

– Я сама, – смутилась Ольга, протянула руку, чтобы взять тарелку.

– Ну-н-ну! – «Мамонт» рассмеялся добродушно. – Ухаживать за женщинами – это, пожалуй, единственное, чего я еще не разучился. Вы уж, Олюшка, не мешайте!

– А икра откуда, Андрей Михайлович? – удивленно протянул Василий. – Сто лет не видел…

– Из Питера… Юрик раздобыл где-то. А грибы сам собирал. – И объяснил Ольге: – Юрка – сын мой.

– Ну, за знакомство! Будьте здоровы! – Андрей Михайлович поднял за тонкую ножку рюмку. Рука его мелко дрожала, и водка пролилась на сухие длинные пальцы с коротко остриженными ногтями.

– Будьте тоже, – сказала Ольга, осторожно чокнулась с дедом.

Ей стало почему-то очень жалко этого старого человека, который видел самого Ленина, а сейчас оказался один-одинешенек в большой и чистой квартире и, похоже, рад каждому, кто забредет к нему на огонек, и вот рад даже ей… И еще ее тронуло, что впервые в жизни сидит она за красивым столом, уставленным всякой вкусной закуской, не в ресторане, а в квартире, сидит на среди воров, а с честными людьми. И тут ей стало жаль уж себя. Так жаль, что хоть разревись.

От грустных мыслей ее отвлек вопрос Андрея Михайловича:

– Как здоровье Найды? Лучше?

«Какая там еще Найда?» – подумала Ольга и настороженно взглянула на старика, потом на Василия. Василий положил вилку с наколотым грибом на тарелку.

– Плоха… Сдохнет, наверное. – И объяснил Ольге: – Собака у меня. Овчарка. Грузовик ее сбил. Ноги вроде зажили, встает, а есть – не ест… Жалко, хорошая собака…

– Бульон-то варишь ей? – продолжал старик.

– Варю… А что толку? Сам и съедаю… Сдохнет, наверное.

– А доктор что говорит, ветеринар?

– Укол, говорит… Чтобы не мучилась… Ну, давайте выпьем!

– Разлей, Вася! А я еще грибков принесу. – Андрей Михайлович поднялся, ушел на кухню.

Ольга привалилась грудью к столу, сплела пальцы на коленях, положила подбородок на белую скатерть. Снизу посмотрела внимательно на Василия.

– А меня ты… тоже, как собаку, подобрал, да? Калечную! Пожалел, да? К себе поведешь… бульонами поить, да?

На кухне что-то загремело, – видно, выскользнуло из непослушных рук Андрея Михайловича.

– Пойду посмотрю. – Василий поспешил на помощь.

Андрей Михайлович ложкой доставал из баллона грибы.

– Послушай, Вася, она ведь совсем плохо одета… Даже чулок, заметил, нет… Тс-с-с! – он прижал палец к губам. – Замерзнет девчонка.

– Да… Вижу.

– Помочь ей надо. Гонорар я получил… Не очень много, но все же… Как бы это потактичнее сделать?..

– Может, и надо… Не знаю… Не возьмет… У меня – точно не возьмет!

– Что, субтильная девушка, да? Попробую я. Со старика какой спрос?..

– Попробуйте. – Василий достал из заднего кармана брюк кошелек, вынул все деньги, кроме мелочи. – Я в долю. Предложите. Только не говорите, что и я дал.

– Завтра воскресенье. Вот и пусть оденется. Тс-с-с! На, неси грибы. А я чайник поставлю… Да, послушай-ка… Скажи, чем она тебя заинтересовала?

Василий зачем-то поставил грибы на кухонный столик, вытер ладони о грудь клетчатой ковбойки, смешался.

– Сам не знаю. Не надо только ей, по-моему, с этими двумя встречаться. Ну, с которыми из тюрьмы на завод попала. Не будет видеться – не будет влияния плохого, уверен – человеком станет. Она какая-то не как другие, мне кажется.

– С чего ей быть как другие! Ну, смотри.

– Она сейчас вот сказала мне: ты, говорит, как эту собаку меня подобрал? Пожалел?

– А ты что? – Андрей Михайлович пожевал тонкую губу.

– Ничего… Вы меня как раз и позвали… «К себе, – спросила, – поведешь? Бульоном поить будешь?»

– М-да-а! Дела! Ну, пошли…

Они выпили еще по рюмке. Василий приглядывался к Ольге: щеки у нее разрозовелись, глаза под удивленно вскинутыми бровями то распахивались широко, то щурились, будто пытаясь разглядеть что-то очень далеко?.. И молчит. Все время молчит. «Чего она еще может выкинуть? Какой фортель?» – думал Василий.

Старик поставил долгоиграющую пластинку, вернулся, сел, оперся высоким лбом о ладонь.

– Андрей Михайлович! – нарушила молчание Ольга. – Вы, правда, Ленина видали? Живого?.. Он мне сказал, – кивнула на Василия.

– Видел…

– Близко-близко?!

– Ну, как близко? Он на трибуне был, а я в зале, в шестом или седьмом ряду. Не знал, что в последний раз… Глаз бы не сводил. А я речь его записывал, старался ни слова не пропустить. Я с Кавказа на съезд был послан. Надо было товарищам все точно передать. Особенно речь вождя… А он уже совсем больной был, Владимир Ильич-то наш.

– Значит, не соврал Василий. Сперва не поверила… А я даже в Мавзолее не была. Только кино видела «Ленин в Октябре».

– Какие ваши годы, Оленька…

Ольга сосредоточенно глядела перед собой, о чем-то думала. Потом тряхнула головой.

– Нет! К нему мне никак нельзя! Вот вы Ленина видали! А меня в дом пустили, угощаете, музыку завели… А знаете вы, кто я такая? Что из тюрьмы – знаете?

Она ушла к окну, неловко откинула за спину широкий тюль, прижалась лбом к стеклу.

– Это хорошо, что сказала. А что пришли – спасибо. Я-то вам, молодым, может, и не нужен, а мне без людей скучно, Оленька. Днем еще брожу, а вечерами – только радио… А что из тюрьмы, это меня не пугает. Сейчас для тебя самое важное – правильный путь в жизни выбрать. Чтоб не попадать туда больше. Получится у тебя это – и я буду рад. Но главное – тебе это нужно. И людям… Сидеть в тюрьме за кражу – не доблесть. Это ты и сама понимаешь. А что навестили – спасибо, – подтвердил Андрей Михайлович.

Андрей Михайлович говорил неправду, что вечерами домоседничает. Дома застать его было трудно даже вечерами. Василий об этом знал. Ему приходилось частенько возить участника революционных событий то на заводы, в рабочие клубы, то на Совет ветеранов, то в Клуб революционной славы… Возил и удивлялся подвижности и любознательности немного суетливого – это уже по-стариковски – Андрея Михайловича.

– Чайку, а? Чай у меня, молодые люди!! Ксюша Бахтадзе прислала. Из Чаквы. Новый сорт вывела… Василий, ты помоложе меня, а ну принеси чашки, заодно и варенье прихватишь…

– Я мигом, Андрей Михайлович.

Ольга продолжала стоять у окна. Из-под тюлевой шторы, чуть не достающей до пола, были видны ее ноги в черных шерстяных носках. Носки она натянула почти до колен, и пятки их – жесткие, двойной вязки – коробились на икрах. И эта в общем-то незначительная деталь растрогала и умилила старика.

– Послушай меня, Оленька. Иди-ка сюда, ближе… – И, когда она выбралась из-за шторы, прошла и села не к столу, а на диван, тихо, чтобы не слышно было на кухне их разговора, спросил: – А где твои родители, Оля?

– Нет у меня родителей…

– Война, да?..

– Не знаю… Наверное. Я себя с детского дома хорошо помню. А до этого все как туман. Потом уже рассказывала воспитательница, Валентина Ивановна зовут, что истощена я была, думали, что концы отдам, помру, значит… А я выжила, вот, – она виновато улыбнулась. – Вот так и живу. Еще что спросить хотите, может? Говорите, отвечу.

– Да нет, что спрашивать-то… Фамилия-то у тебя своя?

– Нет. В детдоме придумали. Хлебнули они со мной лиха, пока отстояли, вот и назвали Лиховой. А на Ольгу, сказывали, я откликнулась. Все имена девчачьи на мне перепробовали, пока я свое признала. Ну, а отчество сама выбрала, когда уже паспорт получала. Директор в интернате был как отец всем нам…

– М-да-а. – Андрей Михайлович погладил белыми ладонями край стола. – Все война проклятая… Ты, я вижу, совсем легко одета. Зима идет.

– Идет, – согласилась Ольга. – Чего там Василий захлопотался?

– Сейчас придет… Пока его нет, спросить хочу, – он прижал палец к тонким губам. – Денег-то нет, поди?

Она кивнула, не зная еще, зачем старик спрашивает о деньгах.

– Одеться тебе надо… Зима близится. Кончится октябрь, а там и снег. У меня сейчас есть кое-какие деньги. Скопились незаметно, да еще за статью прислали. Шикарно на них не оденешься, а на пальтишко, туфли хватит. Возьми! Заработаешь – отдашь. Ну! – Он, водрузив на нос очки в массивной оправе, подошел к тумбочке, выдвинул ящик, нашел деньги, отсчитал несколько бумажек. Затем освободил от посуды край стола и неторопливо положил деньги перед Ольгой. – Бери. Я старик одинокий. Много не трачу. Пока они мне не нужны.

– А если я сбегу? – спросила с вызовом, зло. – Сбегу и не отдам, тогда что?

– Да ничего!.. Значит, плакали мои денежки… Убежишь-то здоровая, одетая, и то ладно.

– Я ведь воровка, Андрей Михайлович! Пропадут деньги-то, а?

– Если пропадут – жалко будет, конечно. Но я потеряю не только деньги. Я еще кое-чего, что дороже, лишусь. А это будет грустно…

– Чего же?

– Веры в то, что научился за шесть десятков лет разбираться в людях… И пожалею, что в тебя поверил. Этого за деньги не приобретешь, девочка милая.

– Уж так вы и поверили в меня, – усомнилась Ольга. – Что вы обо мне знаете?

Андрей Михайлович долго вглядывался в лицо молодой женщины, с которого медленно исчезало задорное выражение.

– Знаю? Да ничего, почитай, не знаю. Показалось мне, что ты человек гордый, волевой. А гордый человек – человек сильный, такому можно не только несколько десятков рублей доверить.

– Так подумали, да? Что гордая?

– Да, такой я вас понимаю, Оленька. У вас сейчас трудная пора началась. Это временно. Я подразумеваю ваши материальные затруднения. Именно сейчас вы нуждаетесь в поддержке. Вот я…

– Что гордая – верно, – перебила она горячо. – Возьму я их. В долг! Нуждаюсь я – это вы точно заметили. Пусть мне счастья в жизни не будет, если не отдам! Верите? – Она хотела поклясться какой-нибудь страшной клятвой, но не решилась, постеснялась.

– Ну, вот и отлично! – искренне обрадовался он.

Ольга держала деньги в руках, не зная, куда их положить, куда спрятать понадежнее.

– Карманов даже нет, – сказала она и впервые улыбнулась открыто и радостно. – Нету карманов, чертовщина какая! Прошу вас, не говорите только Василию, что деньги взяла, стыдно.

Старик в знак согласия кивнул головой:

– Тайна останется между вами.

Вошел Василий с чайником и чашками.

Ольга зажала деньги в кулак, чтобы он не заметил…