Текст книги "С тобой моя тревога"
Автор книги: Константин Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Глава четвертая
НЕБОЖИТЕЛИ
…Шаги приближались. Звук их был необычайно гулок в длинном высоком коридоре. Шаги замерли перед дверью. Громко, как пистолетный выстрел, щелкнула пружина замка, и дверь бесшумно и широко распахнулась в полутемный коридор.
– Выходите!
Дурнов, продолжавший лежать на нижних нарах, продекламировал:
– Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня, коня, бабу и все, что причитается по списку, подготовленному А. С. Пушкиным. – И уже будничным, заискивающим тоном закончил: – Дайте закурить, гражданин начальник!
– Не курю, – ответил тот.
Дурнов поднялся, припадая на правую ногу, прошел в угол, подобрал с пола несколько окурков, вылущил из них на ладонь остатки табака вместе с пеплом.
– Значит, закрывают! Тюрьму, говорю, закрывают, а?! – выкрикнул, скручивая цигарку. – А ты куда же подашься, начальник? На завод? К станочку?! Отошла лафа, а?!
– Могу и к станочку. Когда срок службы кончится. А пока охрану нести буду. Вот тебя, чтеца-декламатора, выпустили – значит, надо добро стеречь… Ну, выходите! Парашу захватите! Уборщиков нет!..
– Цыган! Прихвати! – распорядился Дурнов и первый пошел в полутемный коридор, за ним, послушно держа в вытянутых руках зловонный сосуд, Одинцов.
– То, что я вам обязан сказать, вы уже слышали не раз от других начальников тюрем и трудовых колоний… И все равно я повторяю вам это напутствие. – Начальник тюрьмы майор Турсунходжаев поднялся со стула. Встали Лихова, Дурнов и Одинцов, сидевшие напротив. – Так вот, кончайте с преступным прошлым. Перед вами открыта широкая дорога. Я желаю вам честной трудовой жизни и счастья. Вы не знаете многого потому, что сами лишили себя этого многого. Вам незнакомы ни счастье настоящей любви, ни чувство искренней товарищеской дружбы. Вы еще не испытали удовлетворения от усталости после работы. Вы здорово обворовывали прежде всего себя… Вас принимают в свой коллектив хорошие люди. Остальное зависит от вас.
Дурнов стоял, как цапля, на одной ноге, чуть поджав простреленную, и тупо глядел перед собой широко открытыми глазами. Одинцов глядел под ноги, на пол, а Лихова – выше головы начальника, в зарешеченное окно, распахнутое в этот час; там виднелась белая стена и выше – голубой клин неба.
– Это давно поняли многие, – продолжал начальник. – Не случайно закрывается тюрьма. Вы – последние в ней. Но закрыта не последняя тюрьма! Об этом не забывайте. Ну, как говорят русские, с богом! Здесь, между прочим, больницу откроем. Не попадайте сюда даже с температурой! Вопросы ко мне есть?
– Спасибо, гражданин начальник, за науку! Все понятно, – откликнулся Дурнов почтительно. И только в глазах его, загляни в них кто-нибудь, можно было прочесть недобрую усмешку.
– Ну, забирайте… Везите к себе на завод, – поправился бывший начальник бывшей тюрьмы, почувствовав, что слово «забирайте» как-то не подходит к обстановке.
Они взобрались в золотисто-голубой заводской автобус – первым Дурнов, за ним Ольга Лихова и Одинцов. Шофер закрыл за дружинниками дверцу.
Майор стоял на низеньком крылечке, наблюдал за отъезжающими. Он был похож на путника, достигшего цели после долгой дороги: на лице его были написаны и радость, и усталость, и растерянность. Майор был последним начальником этой старой тюрьмы. Ему довелось распахнуть ворота, сваренные из стальных листов, и проводить последних обитателей мрачных камер. Он прослужил в органах четверть века. Все эти годы боролся с преступностью. И вот дождался ликвидации тюрьмы в родном городе, еще одной – в стране.
Автобус скрылся за воротами. Майор как-то обмяк весь, присел на краешек верхней ступеньки крыльца, чего не позволял себе ни разу.
Сейчас, когда он уже не начальник тюрьмы и пока еще не сотрудник ОБХСС, куда получил назначение, можно вот так буднично посидеть на согретом осенним солнцем цементном крылечке, как на привале в пути. С кустов «ночной красавицы» осыпались на цементированную дорожку черные горошины семян. Майор ссыпал на ладонь несколько семян – сухих, шершавых, жестких – и бездумно глядел на них.
…Автобус выехал из ворот, свернул вправо на широкую улицу, обсаженную в шесть рядов акациями и карагачами. Проехали высокий беленый забор с вышкой на углу. Трое бывших заключенных проводили вышку неприязненным взглядом. Дурнов, ни к кому не обращаясь, просительно произнес:
– Эх, покурить бы!..
– Не курю, – откликнулся живо и виновато Петя Зайцев.
Стародумов глухо кашлянул в ладонь и машинально, привычным жестом провел ладонями по карданам пиджака и брюк, будто хотел в них что-то найти на ощупь.
– А это что за копилка? – минутой позже поинтересовался Дурнов и похлопал бледной рукой но железному ящику с узкой прорезью на крышке. – Для сбора пожертвований, а?
– Это касса, – с обидой заметил Зайцев. – Ни для каких не пожертвований. Без кондуктора, значит.
– Ну да?! Так и без кондуктора! – усмехнулся Одинцов и подмигнул заговорщицки цыганским глазом. – Это как же так – без кондуктора?
– Очень просто! Едешь – плати! На честность…
– Смехотища! – Одинцов поднялся, держась за спинки сидений, прошел к кассе, наклонился и заглянул в узкую щелку. – Едешь – значит, плати! На честность, значит! – Он недоверчиво дотронулся до маленького замочка, повисшего серьгой сбоку ящика. – Смехота!.. При мне такого из было. Давно все честными стали?
– Подумаешь – честность! Пятак – не деньги! – пренебрежительно откликнулся Дурнов и полез в карман. – Пятак и я заплачу, я не фраер. Могу даже за всех набросать медяков.
– Не надо платить, – откликнулся шофер. – Этот рейс бесплатный. Сверх расписания…
– А я думал, на мопр или на помощь беспризорным, – не унимался Дурнов. – Когда я маленьким был, помню, пионеры ходили с такими умывальничками на пузе, собирали на беспризорных. На крышечке у умывальничка замочек, а в крышке дырочка… И давно вы так катаетесь?.. Ну, без кондуктора?
– Второй год, – сообщил Зайцев с гордостью.
– Отстали мы с тобой, Цыган, от жизни. Ай-яй-яй, как нехорошо получилось! Пока ты парашу таскал да небом в мелкую клетку любовался, на воле без тебя порядка не стало.
– Ты, Мокруха, парашу подольше меня потаскал…
– Это что – без кондуктора! У нас сколько магазинов без продавцов открыли! – сообщил Петя и зарделся от гордости. – У нас столовая самообслуживания! Без официантов!..
– Ха! Без официантов! Удивили Москву блинами! Мы с Цыганом, к примеру, несколько лет без официантов обходились. Тоже на самообслуживании. – Дурнов рассмеялся и презрительно плюнул под ноги. – А про магазины – темнишь?
– Что значит «темнишь»! – обиделся Петя и горячо воскликнул: – Да у нас на заводе рабочие в цехах зарплату получают сами, без кассира, знаете это?!
– Врешь! Как без кассира? – переспросил Одинцов.
– Чего ты им, Зайчик, рассказываешь! Все равно не поверят! Они же с другой планеты, – заметил шофер. – Небожители! Они и газет, наверное, не читали…
– Нам их воспитатель читал. Как в детском садике, – сообщил Цыган. – Нам даже кино показывали!
– Шикарно вы там жили! – заметил шофер. – А насчет без продавцов, так сейчас такой магазин проезжать будем.
– Ты знаешь, куда они нас везут, Цыганок? – привстал на сиденье Дурнов. – Так вот! Они нас этапируют прямо в коммунизм! Без остановок! «Наш паровоз летит вперед!»… А я не хочу! В ресторан хочу! Чтобы меня обслуживали! Чтобы культурненько, с красавицами и официантками!
Дурнов говорил все громче и быстрее. Его лицо, заросшее щетиной, побледнело, в уголках губ выступила пена. Старый вор решил показать «характер». Пусть знают, что хоть и согласился он работать на их заводе, но не все принимает и не со всеми порядками согласен. У него свой характер и свои взгляды на жизнь.
Шофер сбавил газ, раз и другой оглянулся, прикрикнул:
– Кончай митинговать!
Ольга Лихова только раз без любопытства посмотрела на Дурнова, перевела взгляд на Одинцова и отвернулась, прижалась лбом к мелко дрожащему прохладному стеклу. Дурнов прокричал ей в спину:
– А ты чего молчишь?! Ты же своя в доску! Скажи! Пойдешь со мной в ресторан?! «Лиловый негр вам подавал манто!»
Она оглянулась, полные губы скривились в брезгливой усмешке, крыльца чуть курносого носа трепетали.
– Заткнись! Тоже мне хахаль нашелся!
– Сама заткнись! – прикрикнул Цыган. – Не видишь, плохо человеку. Свежего воздуха нахлебался без привычки.
– Все равно пусть заткнется! Тебя как звать?
– Цыган…
– Дай ему по морде! Сразу перестанет пузыри пускать.
Мокруха рвал непослушными пальцами и не мог порвать ставший тугим ворот сорочки, а сам сползал с пружинного сиденья.
– Это что же у него, вроде кессонной болезни? – удивленно спросил Зайцев. – Как у водолазов, да?
– Чего? – переспросил Цыган и, хотя вряд ли слыхал об этой болезни, согласился: – Ага! Она самая…
– Останови машину! – закричал Стародумов и, когда автобус встал у обочины дороги, попросил Зайцева: – Воды, быстро!.. Ах ты незадача! – Он не знал, как и чем помочь Дурнову.
«Опять притворился», – понял Одинцов, уже видевший такой «фокус» старого вора в камере. Но раз Мокруха разыгрывает припадочного, значит, это ему нужно. А его долг – поддержать нового приятеля.
– Пусть полежит, – посоветовал Одинцов. – Нервный он до невозможности. А тут еще воздуха наглотался вольного.
Он, не вставая, наклонился над Мокрухой, с трудом просунул палец под воротник и рванул. Пуговицы отлетели, Одинцов ловко расстегнул остальные, обнажил грудь, покрытую редкими седыми волосами, через которые проступала синяя татуировка.
– Пусть полежит, – повторил Цыган. – Где вода?
С угла квартала, от будки с газированной водой, прибежал Розовый Зайчик со стаканом воды.
– Принес, вот, – сказал Петя.
– Плесни. На грудь, – посоветовал Цыган. – Где тут этот твой магазин без продавца? Курева добуду.
– Я провожу, – нерешительно предложил Петя.
– Не бойся! – Цыган подмигнул вороватым глазом, показал в улыбке золотой зуб, позвенел мелочью в кармане. – Я куплю.
Держась за поручень крепкой ладонью, легко спрыгнул на дорогу, пошел, мягко ступая с носков на пятки, в сторону магазина – руки в карманах брюк, подавшись корпусом вперед, напоминая хищного зверя, вышедшего за добычей.
Стародумов взял из рук Пети стакан и, поливая на ладонь, принялся брызгать на лицо, шею и грудь успокоившегося, но не пришедшего в сознание Дурнова.
Вот морщинистые с красными жилками веки дрогнули, Дурнов глубоко вздохнул и открыл глаза. Провел ладонью по мокрому лицу, будто снял остатки недуга. Держась за спинку сиденья, поднялся, сел. Произнес:
– Спектакль окончен. Публика может расходиться.
– Очухался, – заметила Лихова. – Что тебя проняло?
– Артист! – неодобрительно произнес Стародумов и выплеснул остатки воды за окно. – Отнеси стакан, Зайцев…
– Больной я, – вялым голосом сообщил Дурнов.
…Цыган вернулся вместе с Зайцевым. Карманы его топорщились. Из них он извлек с ужимками, как фокусник, пару пачек «Беломора» и одну передал Дурнову, шоколадку «Ванильный» бросил на колени Лиховой: «Жуй, подружка!» Из внутренних карманов вынул две четвертушки «Столичной».
– Украл, – прошептал с отчаянием Петя Зайцев и с ненавистью посмотрел в глаза улыбающегося Одинцова. – Сейчас же…
– Тихо! Тихо! Купил я, понимаешь?! – И, присев рядом с Петей, доверительно прошептал: – Ку-у-пил… Очень хороший магазин! Все кладешь в авоську металлическую и волочишься до выхода. А там кассирша, молоденькая такая, Лелей зовут, сказала, перекрутила все на кассе и – платите деньги! Все тип-топ!
– А откуда у вас деньги? – недоверчиво спросил Зайчик и пошевелил плечами под тяжелой рукой Цыгана.
– Не от сырости… Деньги – не плесень. Советская власть даром не кормит. Даже в тюрьме! Опять же если не работать – с тоски чокнуться можно. В камере-то! – И он растопырил перед Петиным лицом широкую ладонь. – Видишь?! Мне только трудовой стаж не шел. Ну, выпьем и трезвенькие поедем далее, а?
– «А эти руки, руки трудовые», – пропел тенорком оживившийся Дурнов. – Выпьем и поедем вливаться в здоровый коллектив.
– Стакан где-то был тут, – оглядел сиденья Одинцов.
– Отдал я его… Может, не надо… пить, а? – попросил Петя Зайцев. – Нехорошо получается как-то.
– Уж так и нехорошо? – ухмыльнулся Дурнов. – Не то оскверняет, что в уста входит, а то, что из уст… Дай-ка мне ее, голубушку, – протянул он руку к посудинке. – Я ее, милую, уже несколько лет не нюхал.
Но Петя Зайцев успел схватить бутылку раньше и решительно поставил ее под сиденье.
– Отдай! – завопил Дурнов и бросился к юноше.
Его занесенную руку перехватил и заломил за спину Стародумов.
– Помоги, Василий, – попросил он шофера.
Но вмешательства широкоплечего здоровяка не потребовалось.
Иван Одинцов сидел не шелохнувшись, и только губа со шрамом недобро кривилась да пальцы вцепились до посинения в металлическую дужку поручня. Ольга Лихова с интересом наблюдала за происходившим: глаза блестят, ноздри раздуваются, на смуглых щеках – румянец. В наступившей тишине прозвучал голос Василия:
– Зайчика не трожь. Так выхожу бортовкой – запасных частей не найдут, чтобы восстановить, как был. Точно! В моей машине пить не позволяется. Сухой закон!
– Цыганок! Да что же это делается на божьем свете?! Бей их, в мою голову! – выкрикнул Дурнов.
– Заткнись, Мокруха… – посоветовал Одинцов. – Не базарь.
– Зарежьте меня! Жить не хочу! – рвал рубашку Дурнов.
– Зачахни, псих! – крикнула Лихова. – А ты давай поезжай! Нечего толпу собирать. Никто твоего Зайчика не съест.
– Ну и публику бог послал, – покачал головой шофер.
Стародумов выпустил руку Дурнова, сел. Дурнов потер кисть и тоже опустился на сиденье, неожиданно для всех захлюпал носом, заплакал, как маленький, которого обидели зло и незаслуженно. Он всхлипывал и подвывал, слезы стекали по морщинам небритых щек.
Машина выехала за город и мчалась накатанным до металлического блеска шоссе между садами, и виноградниками пригородных колхозов. Через четверть часа автобус въехал в уютный поселок, миновал его, скатился на мост через бурную реку, зажатую меж высоких берегов, промчался дорогой-аллеей с километр и развернулся на небольшой площадке перед двухэтажным кирпичным зданием заводоуправления. На голой, без единого дерева, площадке, перед входом в контору, высился бездействующий фонтан.
– Приехали! – Стародумов застегнул и одернул синий двубортный пиджак с орденскими планками над кармашком.
– Пошли, товарищи. Заполните анкеты.
Стародумов отпер металлическую дверь с табличкой «Отдел кадров» и первый вошел в сумрачную комнату, перегороженную барьером на две неравные части: в первой, большей, находился кабинетный стол со стертой и залитой чернилами крышкой, на котором стояла чернильница-невыливайка и лежало несколько ученических ручек. Во всю длину стены – от угла до двери – стояли массивная, как на железнодорожных станциях, скамья с прямой высокой спинкой и два стула.
– Садитесь, – пригласил Стародумов и, одернув полы пиджака, прошел за барьер, где находился его стол и вдоль стен разместились выкрашенные в серо-свинцовый цвет шкафы, а у окна присел на прочной тумбочке массивный сейф.
Он сел за стол и повторил приглашение:
– Садитесь, товарищи! Заполним анкеты и напишем заявленьица, а также автобиографии.
– Я пойду, наверное, Степан Дмитрич? – спросил Петя.
– Да, конечно! – Он протянул Зайцеву три анкетных бланка и несколько листов бумаги: – Передай вот товарищам. – И, обращаясь уже к ним, предупредил: – Сперва внимательно прочтите анкету, потом пишите. Что не ясно – обратитесь ко мне. Ручки возьмите!
Дурнов снял пиджак, повесил на спинку стула, сел, принялся рассматривать анкету, держа ее в вытянутой руке; видно, страдал дальнозоркостью. Лихова осторожно заскрипела пером. Одинцов поглядел, как она выводит буквы, и тоже принялся писать.
– Фамилия… фамилия, – пробормотал под нос Дурнов. – Какую же фамилию писать-то?
Одинцов хохотнул. Подбодренный вниманием приятеля, Дурнов, явно рисуясь, продолжал:
– А ежели их много у меня было, а?
– Пишите ту, которую хотели бы увидеть на собственном памятнике, – оборвал начальник отдела кадров, не склонный потакать болтовне и зубоскальству в служебном кабинете. – Не мешайте другим!
Через несколько минут сосредоточенного внимания, когда был слышен лишь скрип перьев, Дурнов воскликнул, удивленно:
– А вот тут, помню, один пунктик раньше был!.. Насчет избирательных прав. Куда он запропастился? Или эта деталь уже не представляется интересной, а? И про раскулачивание вопроса нет!
– На этот вопрос можете ответить в автобиографии, – заметил Стародумов.
– Какая там у нас автобиография! – усмехнулся бывший рецидивист. – Она покрыта мраком неизвестности и с позиций морального кодекса строителей коммунизма, который я с интересом прочел в вестибюле, не выдерживает критики… Мы – отрыжка, капиталистического прошлого в сознании людей. Граждане без биографии.
«А он довольно-таки любопытный субъект. Для бухгалтера, никогда не работавшего по специальности, даже вообще не служившего, довольно грамотен», – подумал Стародумов.
– Какое у вас образование, Дурнов?
– Сейчас заполню, – рассмеялся тот. – «Мои университеты», одним словом… в тюрьмах библиотеки – все есть! От Аристотеля до Явтушенки. И времени, можете догадаться, для самообразования – вот как! – и шаркнул ладонью по морщинистой шее. – А при заводе есть библиотека?
– Есть.
– Вы меня, гражданин начальник, в библиотеку бы… Здоровье у меня…
– У нас библиотека на общественных началах. Без зарплаты, значит. Хотите?
– Бесплатно? Хэ-хэ!.. Не для меня цвели цветы! Я до общественных начал, мил человек, не созрел ни в идейном, ни в материальном отношении. Личное бытие отстает от общественного сознания. Лучше уж туда, где действует закон социализма. Где не пыльно – и денежно…
– У нас везде пыльно. В масках работают. Химия!
Через полчаса начальник отдела кадров позвонил по заводскому телефону директору, попросил принять.
– Заходите пока один, с делами. Они пусть подождут в приемной!
– Ну что ж, теперь пошли к руководству! – обратился Стародумов к сидящим.
Они поднялись по узкой лестнице с выщербленными ступеньками на второй этаж. Стародумов открыл дверь со стеклянной табличкой «приемная».
– Входите. Садитесь. Подождите здесь, – сам скрылся за обитой коричневым дерматином дверью.
– Сядем, – первым опустился на крайний к двери стул Одинцов и кивнул Лиховой: – Садись, чего стоять-то!
Секретарша приемной сидела за маленьким низеньким столиком, приставленным к большому письменному, печатала, украдкой поглядывая на посетителей, о которых уже была наслышана. Она заметила, как мужчины о чем-то пошептались озабоченно, засмеялись, поглядев на нее. Потом тот, что помоложе, извлек из внутреннего кармана пиджака бутылку и, заговорщицки подмигнув ей, поставил под стул.
– Что это вы там спрятали? – спросила она строго.
– Тс-с-с… – в цыганских глазах парня зажглись веселые огоньки. – Тиха! Атомная бомба замедленного действия. Взрывается от взгляда чудесных женских глаз.
– Уберите сейчас же! – потребовала хозяйка приемной.
– Без паники! Я пошутил. Это всего-навсего водочка… Не могу же я идти с ней к директору!
– Не поймет, осудит, – поддержал второй. – И вытурит.
Раздались короткие звонки. Секретарша поднялась, приоткрыла дверь кабинета директора.
– Хорошо! – услышали в приемной, после чего она предложила этим троим в мятых костюмах: – Заходите!
– Мадам! – галантно произнес старший, прохромав мимо ее столика.
Молодой, цыганистый, проходя, наклонился и, сверкнув золотыми зубами, поинтересовался:
– Что делаем вечером?
Их спутница – в стоптанных коричневых туфлях, надетых не по сезону, без чулок, в старенькой серой юбке и черном хлопчатобумажном свитере, туго обтянувшем узкие плечи и грудь, – прошла, закусив белыми ровными зубами нижнюю губу, зыркнула диковатыми глазами.
Они вошли, остановились у двери рядом с круглой металлической вешалкой, сверкающей в лучах солнца, бившего в окна. Огляделись. От двери до массивного стола – широкая красная дорожка, слева вдоль четырех окон длинный стол, крытый зеленым сукном, обставленный стульями с зелеными спинками. Вдоль другой стены стояли красные и бордовые знамена – шелковые и бархатные, с гербами, золотыми и серебряными надписями. На стене в рамках под стеклом висели дипломы и грамоты.
Дорофеев встретил вошедших суровым, но доброжелательным взглядом.
– Проходите ближе. Садитесь, товарищи… Ближе, ближе!..
Они сели рядком, тесно друг к другу, и Дорофеев заметил, как женщина спрятала под стул ноги в стареньких нечищеных туфлях, а молодой, смуглый и глазастый – Одинцов – отвалился к спинке и глядел не на него, директора, а в окно, напряженно, будто перед объективом фотоаппарата, старший же – Дурнов, – закинув ногу на ногу, обхватил колено сцепленными пальцами и глядел в пол.
– Ну, здравствуйте, – сказал Дорофеев.
– Здравия желаем! – ответил за всех Дурнов и пошевелил ногой. Лихова и Одинцов поднялись, привычно держа руки по швам.
Дорофеев вышел из-за стола – в ладно сидящем сером костюме, черной рубашке, чисто выбритый, остановился перед сидящими.
– У меня есть друг… тоже директор такого же завода, как и мой. Сосед, можно сказать… Лет двадцать назад он построил свой завод и с тех пор руководит им. Он уже стар, этот человек. – Дорофеев ушел к окну, поглядел сквозь стекла, вернулся, выдвинул стул, сел. – Стар. На пенсию мог бы. И ушел бы, может, но работает: на заводе никто не хочет, чтобы он оставил директорство. Я о нем говорю вот почему. Он – бывший вор. Вор, можно сказать, с дореволюционным стажем. Он еще при царе столько лет тюрьмы заработал, что отсидеть – жизни не хватит. Ловкий, видать, был…
– Фартовый! – воскликнул одобрительно Дурнов. – Я тоже встречал такого. Гипнотизировать мог, все ему нипочем… А этот как выкрутился, кореш ваш?
– Рассказывал он об этом так. Сижу, – говорит, – «по-новой», так, кажется, сказал, «по-новой».
– Срок новый, значит, получил, – откликнулась Лихова.
– Сижу, рассказывал, и грусть меня взяла. Только и жизни, что от сроков бегать, а отсиживать все – невозможно. Я же, – говорит, – не вечный… А что, думаю, если попросить у власти прощения. Может, она, народная, учтет? И при первой возможности опять убежал, чтобы письмо написать, значит. Хотел прямиком к Михаилу Ивановичу махнуть, да поостерегся, что не допустят, а арестуют сразу.
– Это точно, попутали бы враз, – согласился Одинцов. – Письмо надо…
– Он и написал письмо. И адрес обратный указал. Писал, что хочет вернуться к человеческой жизни, а если все сроки отсиживать – то выйдет он из камеры ногами вперед. «Адрес, – говорит, – написал точный, товарищ Калинин, потому что все обдумал, и если нет мне прощения и придут по вашему приказу меня арестовать – застрелюсь».
– Ну и что Калинин? Ответил? – спросил Дурнов.
– Ответил… Я сам читал постановление ВЦИК о помиловании. За подписью Калинина. Вторым пунктом было записано: помочь в трудоустройстве, а при желании – в учебе. Он и сейчас этот документ вместе с орденскими книжками бережет…
– А к чему вы эту байку нам стравили? – ехидно сощурился Дурнов. – Агитация, да?
– Да! – согласился Дорофеев – Я это вспомнил не только для вас, но и для себя, чтобы больше поверить в то, что не зря согласился принять вас на работу, Я ведь знаю, на что иду сам и на что идет коллектив. Ведь наша задача – минеральные удобрения делать. Что мы это умеем, доказательства – знамена, под которыми сидите. Они нам навечно отданы на хранение. Вот это – от правительства республики, а это – тоже, а это – от министерства и профсоюза, это – от города… Вас перевоспитать – задача попутная. Если мы с ней не справимся – вашей вины в том будет больше. Я вас принимаю на работу не потому, что без вас завод остановится…
– Это уж точно! – согласился Одинцов.
– Точно!.. Не потому, а потому что хочу помочь вам. Если вам не понравится наш коллектив или работа не по душе будет – часа не задержу. Этот вопрос для меня принципиальный. Вы не под стражей. Мы делаем удобрения. Хотите делать их вместе с нами – пожалуйста! Научим. Работайте! Нет, – он кивнул на дверь, – скатертью дорога. А теперь кем вы бы хотели работать? Вот вы, например, товарищ, Лихова ваша фамилия?
Директор раскрыл «скоросшиватель» с ее делом, просмотрел анкету:
– Трудовая биография у вас только начинается. Это – серьезно, может, на всю жизнь.
– А я откуда знаю? Начальником!.. Кто куда пошлет, – и рассмеялась с вызовом: вот, мол, я какая отчаянная. – В столовку меня. Посуду мыть. Прохарчусь!.
– Можно и в столовую, – согласился директор. – Как, Стародумов?
– Пройдет медкомиссию. Рабочих на кухне вечно не хватает.
– Решено! А вы, Дурнов? Что вы можете? – Дорофеев взял его анкету. В графе «профессия» значилось «бухгалтер». Образование: шесть классов и курсы счетных работников. Страница для перечисления мест работы была решительно перечеркнута буквой зет.
– Уроженец Ульяновской области, Сергей Евдокимович Дурнов кончал курсы в Сибири в тридцать первом.
– Из раскулаченных? – поинтересовался директор и встретился впервые со взглядом Дурнова – колючим, через прищур синеватых с красными прожилками век.
– Вроде… Головокружение от успеха. Читали?
– И что же, никогда не служили? Почему?
Дурнов усмехнулся:
– Личные потребности всегда опережали рост заработной платы. Диалектика, одним словом, едри ее в корень!
Стародумов пожал плечами: «Что, мол, с него взять?..»
– Кем хотите работать… философ?
– В контору бы! Потеплее чтоб. Здоровьем я слаб. Нога мозжит на холоду.
– Нога мозжит?.. Что с ней?
– А ничего! С воза в детстве упал.
– Экспедитором! В цех готовой продукции, – распорядился директор и написал что-то на заявлении. – А вы, Одинцов?
– Лес валить могу… На распиловке работал малость.
– Здесь не пригодится… Еще что?
– Сколько слесаря получают?
– Сдельно, – ответил Стародумов.
– А газосварщики?
– Тоже.
– Как потопаешь, так полопаешь, – ввернул Дурнов.
– В ремонтный цех. Пойдете? Работа сдельная. По тарифу. Пройдете квалификационную комиссию. Договорились?
– Лады.
Дорофеев с облегчением написал на заявлении резолюцию.
– Оформляйтесь! Со всеми вопросами – в отдел кадров, а на рабочем месте – к бригадирам и начальникам цехов. В общежитии места выделены. Все! До свидания…
– Теперь ко мне, закончим оформление. – Стародумов направился к выходу.
Уже на лестнице Одинцов заметил:
– Подкрепиться бы. Со вчерашнего дня не емши… – Он хлопнул себя по карманам: – Вот черт, забыл второпях!.. Я мигом!
Он вбежал по ступенькам наверх и догнал остальных на улице.
– Водяру, говорю, забыл, – ухмыльнувшись, погладил карман, в котором угадывалась посудина. – Спрыснем это дело!
…В заводской столовой, расположенной напротив конторы, они уселись в уголке.
– Обслужи, Цыганок! – распорядился Дурнов. – Я не ходок с тарелками…
Иван быстро сориентировался в порядках столовой и через пару минут поставил на стол поднос. На подносе тарелки с флотским борщом, свиные отбивные.
– Ешьте досыта. Сейчас еще винегрет и кефир принесу.
– Сколько все это стоит? – широко раскрыла глаза Лихова. – Деньги далеко запрятаны.
– Давай я достану, – рассмеялся Дурнов.
– Потеряйся, дед, – беззлобно отшутилась она.
Одинцов направился к окну выдачи.
– Стаканчики прихвати, – крикнул ему вслед Дурнов.
– Разлей-ка, Цыган, – продолжал командовать старший, когда Одинцов уселся за стол. – Челюсти сводит, как хочется! – Он густо намазал горчицу на ломоть хлеба, круто посыпал крупной, как стеклянная крошка, влажной солью. – Вечность не ел черного. А ведь копейки стоит…
Одинцов разлил водку по стаканам – всем поровну.
– Ну, будем здоровы!..
– Так как? Остаемся здесь? – Одинцов запил водку кефиром. – Прокантуемся до весны, а? А ты как решила? Звать-то как?
– Ольга… Посмотрю, может, останусь. Мои еще баланду травят. Одна я вышла…
– Держись за нас, – посоветовал Дурнов, с аппетитом хлебая жирные щи. – Нам вместе быть – лучше.
– Чтобы быстрее новый срок схлопотать, – заметил Одинцов…
Они сосредоточенно жевали. Покрытые серебристыми волосами острые уши Дурнова шевелились в такт челюстям. Он поглядывал заинтересованно на Лихову.
– Чего пялишься? – беззлобно заметила она, принимаясь за второе.
– Баб давно не видел. – Он подмигнул. – А ты ничего, ягодка-малинка… Оскоромиться бы с тобой…
– Оскомину набьешь.
Одинцов хмыкнул одобрительно.
– Выйду. Голова что-то закружилась, – сказала Ольга. – Отвыкла, что ли…
Когда Лихова шла к двери, Дурнов проводил ее жадным взглядом, подмигнул приятелю:
– Хороша! Ее бы обарахлить! Упругий стан, шелками охваченный, и в кольцах узкая рука… Ца-ца-ца!.. Ладно, пошли в ночлежный дом определимся. То бишь в общежитие холостяков и вдовцов… Потом угол себе подыщу… Не терплю, чтобы рядом кто был!
– А как же в тюрьме?
– Дурак! В одиночной таракана или муху увидишь – радуешься. – И, подождав, пока проходила вестибюлем навстречу толпа рабочих, закончил: – Нам по отдельности жить сподручней. Не на виду. И за тобой, и за мной доглядывать будут. За каждым шагом. Не с руки это… Ежели надыбаю дело – только меня здесь и видели.
– Возьмешь в дело, Мокруха?
– Возьму. Пофартило тебе – сварочное дело знаешь. Железки пилить опять же. Инструмент мне кое-какой понадобится… Сможешь?
– Смогу, если не шибко мудреный. Мне щипачить надоело около касс да в автобусах. – Иван, поиграв пальцами, показал, как тянут кошелек из кармана.
– Возьму… Ты мне нравишься, – покровительственно пообещал Дурнов…
– А где, мамочка, можно водку пить? – Одинцов попытался шутя обнять коменданта общежития за плечи, та гневно стряхнула руку, показала рукой на окно:
– На речку иди, там можно. В ресторане – можно. Здесь нельзя – директору доложу.
– Вот попали! Монастырь! – рассмеялся Одинцов.
…Директор завода, а может, и не он, а комендант общежития Халилова, будто угадали желание Дурнова: их поселили не только в разных комнатах, но даже в разных корпусах.
– А пошто не вместе? Кореша мы, – поинтересовался Дурнов.
– И так пришлось других потеснить. Мест нет, – объяснила комендант. – Постельное белье меняем раз в декаду.
