Текст книги "Космиты навсегда"
Автор книги: Константин Лишний
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
У входа в корчму сидел официант и демонстративно причитал. Как оказалось, он же являлся и владельцем заведения.
– Люды дорби! Товарыши! Що ш це коеться! Кляти москали гэть увэсю корчму разгромылы! Ой лышенько, яки збыткы! Горилку побылы, йижу змарнувалы, викна геть зломалы, двэри знэслы та клиентив налякалы! Якэ лишенько… За що мэни такэ?
– Твой кабак? – грубо спросил полковник.
– Мий, я його ось цимы рукамы збудував! А москали його гэть зруйнувалы… щоб йим повылазыло!
– Страховка есть?
– Та е… як же ж бэз нейи?
– Значит, пасть закрой, и не изображай из себя кающуюся Марию-Магдалину. А кабак твой разнесли не москали, а немецкие рабы! Но, может, ты хочешь сказать, что это «Беркут»? Может, это мои орлы разнесли твою дурацкую корчму? – сурово спросил полковник.
– Ничого такого я не казав! – испугался хозяин корчмы.
– Смотри мне, козак, заточу в узилище, по типу как за разжигание межнациональной вражды. Понял?
– А як же? Я що? Нэсповна розуму? Чы шо? – Хозяин тут же перестал кривляться, изображая безутешное горе, и шустро смылся с глаз полковника.
– Так-с, – обратился полковник к моим «коллегам», – согласно Уголовному кодексу УССР, рабы, совершившие преступление по приказу хозяев, передаются в государственную собственность сроком на три года. По истечении этого срока вам будет возвращена свобода и предоставлено советское гражданство.
– Кул! Вери гуд! – воскликнул один из рабов. – Зафакал ми зыз крейзи Дьябло! Вива фридом! Сри йирс – шит, фридом – кул!
– Так ваш хозяин Дьябло?! – воскликнул полковник.
– Ес, факин Чикито Эль Дьябло! Ступит, крези сановобич!
– Так что ж вы мне раньше не сказали! – Полковник чертыхнулся и принялся отдавать подчиненным приказания, направленные на усиление мер по поимке скрывшегося хозяина рабов.
– Еще людей и передайте всем постам: огонь на поражение! Мне этот чертов конкистадор нужен в гробу, а не в зале суда!
Вот те на! Тот самый колумбиец Чикито, который, в теории, должен помочь нам встретиться с наркобаронами, только что кровожадно взалкал нашей крови. Что за ерунда? Сика-Пуке придется объясниться, пускай расскажет, любитель розовых рубашек, почему его амиго Дьябло пытался нашпиговать нас свинцом. Что вообще происходит? Тут меня посетила подленькая мыслишка: а может, ну его в зад, этого Ван Ваныча? Может, прямо сейчас попросить этого полковника подкинуть нас с Гердой в ближайшее отделение СМЕРШа? Сика-Пуку слить контрразведке, а в обмен попросить помощи в возвращении домой? Помогут… или в дурку упакуют…
– Фаньючий фарфари! Бидло и грубияни! Менья топтять ботьинок! Крютьить рюки и задьирять мой юбька! Испортить мой причьеска! – пожаловалась Герда.
– Остынь, фашистка, – сказал док, – скажи спасибо, что тебя вообще не пристрелили. Это ж не мильтохи, это «Беркут»! У них работа такая…
– Официрен! – обратилась Герда к полковнику. – Я требофать изфинений и материальний компьенсяций!
– Вот как? – Полковник иронично поглядел на злую Герду. – А личное оружие в установленном для иностранцев порядке вы зарегистрировали? А ваш раб зарегистрировал? Официальное разрешение на въезд в СССР у вас есть? А у раба есть? А покажите мне отчет СМЕРШа о вашем статусе? А отчет КГБ где?
– Менья топтять нохой! – вместо ответа истерично выкрикнула Герда.
– Значит, ничего из вышеперечисленного у вас нет? Так я и знал. Сожалею, фройляйн, но до предъявления документов я не могу ходатайствовать о выплате вам материальной компенсации. Озаботьтесь оформлением документов…
– Думкопф! – крикнула Герда. – Зольдафон!
– Все думкопфы в Третем рейхе! Успокойтесь, фройляйн, – сказал полковник, взял у солдата мегафон и скомандовал: «Минус!»
Бойцы забрали рабов и тело погибшего и устремились к вертолетам. Герда преследовала полковника по пятам, сыпала проклятья и угрозы, а полковник отмахивался от нее, словно от назойливой мухи. Когда вертушки начали взлетать, Герда сорвала с ноги туфлю и швырнула ее в вертолет. Сбить, что ли, она его хотела? Ловкий ход. Самого Хрущева переплюнула – тот ботинком долбил трибуну ассамблеи ООН, а Герда на вертолет «Беркута» замахнулась…
– Что это с ней? – спросил док. – Совсем ку-ку? Ей надо меньше курить дури… дольше проживет.
Герда, когда увидела, что вертолет туфлей не одолеть, впала в отчаянье, подобрала свою обувку, расселась на земле и от злости начала стучать туфлей по асфальту. Нет… Хрущев все-таки круче…
Я размышлял, утешить ли мне Герду или пускай сама перебесится, когда зазвонил мой телефон.
– Ян, ты цел? – Это был лейтенант Шило.
– Цел, спасибо за помощь, полковник со своими ребятами сильно помог.
– Всегда пожалуйста.
– А что ты мне пытался сказать во время стрельбы? Я ни черта не расслышал.
– Предупредить хотел, чтоб ты сразу сдавался «Беркуту». Эти парни образованием и хорошими манерами не блещут, у них другое назначение – мышцы и рефлексы.
– Я это уже понял, еще раз спасибо за помощь.
– Не за что, но с тебя бутылка. – Он отключился.
Вообще-то это странновато: полковник «Беркута» спешит на помощь немке с рабом по просьбе участкового лейтенанта. Странно… но может в этом мире это как раз нормально?
Я подошел к Герде, аккуратно взял из ее рук туфлю и нежно надел ее на босую изящную ножку, а потом помог моей расстроенной подруге встать. Герда жалостливо ткнулась носом в мое плечо. Трогательный момент…
– Нам потребуется прачечная, – сказал я.
– И парьикмахерьская, – сказала Герда.
Да здравствует мой Киев!
Мы продолжили наш путь. Похмелини вел машину так, словно и не пил вовсе. Типичный доктор! Чему удивляться? Не берет этого эскулапа ни дурь, ни водка и ни пуля!
Герда, вооружившись аптечкой, заботливо врачевала порез над моей бровью. Обработала перекисью, замазала йодом и деловито взялась за большой рулон бинта. Очень большой рулон. Забинтовать еще одну мумию Тутанхамона хватит в аккурат.
– Остановись, Герда! – Я прервал ее действия. – Зачем столько бинта? Я ж не мертвый фараон и не гротескный, раненый в голову, белорусский партизан. Пластырем обойдемся.
– Корошо, – сказала Герда и заклеила рану пластырем крест на крест.
Ну вот, теперь я совсем похож на типичный карикатурный образ хулигана. Еще только серенькую тряпичную кепчонку на уши натянуть, и можно смело позировать милицейским художникам-сатирикам, пускай потом вывешивают в окне сатиры ДНД.
– Док, далеко еще до Киева?
– Ерунда осталась… Коростень уже давно минули, до Ирпеня рукой подать, а там и Киев, а там и гостиница «Москва».
– По приезду в Киев устроим «экскурсию» по городу! Кутнем!
– Будьем укряинськую с пьерцем пьить? – обреченным тоном спросила Герда. – Длья здёрофия?
– Во-во…
– Тогда ньет! Рашьши ньеобходьим хорьячий дюш, парьикмахерь и прячечная.
– Душ одобряю, я тебе спинку потру, а прачечную – в печку, у меня сика-пуковских денег полно, новые прикиды прикупим, а грязное шмотье в гостинице в стирку отдадим.
– А здьесь мошно купьить мундьир СС?
– Впился тебе этот мундир? Подберем что-нибудь молодежное, шортики там да маечку короткую…
– Почьему корёткую?
– А у тебя дивных контуров потрясающий живот.
– Пряфда? – Герда польщено заулыбалась. – А мой дьифний шифот ти есть мочалькой потьереть?
– И не только мочалкой… и не только дивный живот… Будь спокойна!
– Шальюнишька…
Я взглянул в окно. Вдалеке сияли огни небоскребов вечернего города. Восхитительное зрелище.
– Это уже Киев? – спросил я у доктора.
– Эти огни? Нет, это Ирпень.
Я почти не удивился. В моем мире Ирпень – это городок с населением 40 тысяч человек, а самые высокие здания в этом городишке – угрюмые блочные девятиэтажки…
– Если это Ирпень, то какой тогда Киев?
– Большой, – буркнул док, – очень большой.
Наконец мы достигли огромной сварной конструкции, сияющей неоновыми огнями и стилизованной под цветущие каштаны – символ города Киева. Окраина, на которую мы въехали, меня поразила и удивила до глубины души. Такой окраины в моем Киеве отродясь не было и, если повезет, то и не будет никогда.
– Чайна-таун? – воскликнул я. – Док! В Киеве есть Чайна-таун?
– А где его нет?
– Китяйоси! – Герда скорчила презрительную гримасу. – Шайсэ! Как оньи здьесь окасальись? Разфи японизи и Пу И их больши нье контрёлирофать?
– Пу И? Из династии Цин? – спросил я. – Главарь липового государства Маньчжоу Го? Так его ж красные раздолбали давным-давно вместе со всей Квантунской армией…
– Симпатичный дядя был этот Пу И, – сказал док, – а вот квантунский генерал Ямада – мудак и самурай…
– Ньет! Ямада короший геньераль!
– Плохой, – сказал я, – раз его раздолбали, значит, плохой, был бы хороший, то сам бы всех раздолбал….
Мы проезжали домики и здания, ресторанчики, магазинчики и торговые палатки типично китайской архитектуры: все украшено китайским орнаментом, фонарями, львами и драконами; но больше всего меня поразил трехметровый портрет Мао Цзедуна, вывешенный на фасаде какого-то дома. Зачем Мао? Почему не Джеки Чан? Не нравится мне все это!
– Док, а эти китаезы не пытаются провернуть здесь очередной цзэдуновский «большой скачок» или «культурную революцию»?
– Волосатый! – изумился док. – Это ж китайцы! Они работяги, а не самоубийцы! Какая еще революция? Ребята Пронина им быстро контрреволюцию организуют! По типу – всех переловят, яйца в тиски зажмут, и пускай потом катятся на распухших шарах в свой Пекин… Но это если СМЕРШ, а если за дело возьмется КГБ, то редкий китаец до Пекина добежит…
– Как в народной присказке? – спросил я. – По горе бежит в жопу раненый джигит. Далеко не убежит, глубоко кинжал сидит.
– Точно! – сказал док. – Я дубиною машу, сильно выбился из сил, и поэтому меня динозавер укусил!
Мы минули Чайна-таун и я начал узнавать транспортные развязки, видимо, в наших мирах они схожи. Автострада, по которой мы прибыли, похоже, плавно переходила в окружную дорогу, которую я знал, но край города эта дорога явно не ограничивала. По обе стороны светились огнями величественные здания административного типа, высоченные жилые дома, супермаркеты и прочее. Ничего такого в моем мире нет.
Мы вывернули с автострады на мост и выехали на широкий проспект. Проспект освещался стройными рядами фонарей, а по обе стороны дороги и на разделительной полосе были высажены и буйствовали листвой каштаны. Какая красота… Этот проспект я узнал. Прямо картинка из моего детства. Тогда этот проспект хоть и назывался в честь позорного Брест-Литовского мира, но был прекрасен. В 1980 году его переименовали в проспект Победы, и его постигла катастрофа по имени Олимпийские игры в Москве. Каштаны вырубили, выкорчевали и залили асфальтом. Все из-за того, что по проспекту должен был пробежаться какой-то длинноногий хмырь в трусах с олимпийским факелом в руках. Хмырь пробежал и убег дальше, в Москву, завоевывать для советской родины спортивные награды. Зачем родине нужны олимпийские награды я хоть и смутно, но представляю, а вот на черта ради побрякушек-медалек вырубили красивейший проспект – не постигаю…
– Это проспект Победы? – спросил я.
– Какой победы? – удивился док.
– Как какой? Победы над Германией.
– А разве ее победили? Очнись! На себя посмотри, раб германский. – Похмелини укоризненно покачал головой. – Э-э-э… фашисты, вы это… дурь курить завязывайте. Как доктор вам говорю!
Вот ведь прокололся, залюбовался проспектом и совсем забылся. Значит так. Даю себе установку. Германию не победили!
– Это проспект имени Ярослава Мудрого, – поучительно разъяснил док.
– Ето кто такой? – спросила Герда.
– Великий князь киевский, мудрец офигенный.
– Умник еще тот, – сказал я, – но он поумнел настолько, чтоб величаться Мудрым только тогда, когда получил в морду. Интересная история, этот тип только и делал, что убивал своих братьев. Святослава, Глеба и Бориса замочил, во всем обвинил Святополка. Святополк разобиделся и на Мудрого войной пошел, но все просадил, в 1019 сгинул, а Ярослав сразу на брата Мстислава накинулся, но получил по означенной выше морде, угомонился и переметнулся в продвинутые просветители. А вот был другой дядя, некий Владимир Великий. Этот чувак всю жизнь боролся с врагами внешними, успешно боролся, а братьям в глотки не впивался. Понимаешь, Герда, что отсюда следует?
– Ньет.
– Вывод прост: хочешь быть великим – бей врагов, хочешь прослыть мудрым – режь своих!
– Майн фюрер и фельикий и мюдрий ф одьин и тот ше фремья! – гордо заявила Герда.
– Только в нашем мире труп великого мудреца Гитлера поджарили, а кусок его челюсти, по которой произвели опознание, хранится в Москве, – прошептал я на ухо Герде.
Герда сникла – не беда, я ей спинку потру – взбодрится.
Величие! Мудрость! Чепуха. В той Украине, из которой я пришел, национальная валюта – гривна. На банкноте в одну гривну изображен как раз Владимир Великий, а на банкноте в две гривны – Ярослав Мудрый. Потомки оценили величие Владимира в гривну, а мудрость Ярослава – в две, мудрость чуть дороже. Смешно. На гривну можно купить пачку самых дерьмовых сигарет, на две – бутылку пива. Вот и вся цена величия и мудрости. А теперь скажите мне кто-нибудь: стоит ли вообще сеять разумное, доброе, вечное? Зачем? Чтобы потомки на доброе купили сигарет, на разумное – пива, а на сдачу, на вечное – «Чупа-чупсов»?
Мы минули цирк и универмаг «Украина». Универмаг стоял на том же месте, что и в моем мире, но был росточком повыше – небоскреб почище пресловутого Импаер Стейт Билдинг. Чем ближе к центру мы подъезжали, тем узнаваемей становился город. Здешние киевляне заботливо сохранили и отреставрировали здания старой постройки.
– А этот бульвар как называется? – спросил я, когда мы ехали по почти точной копии того, что в моем мире именуется бульваром Шевченко.
– Бульвар Кирило-Мефодиевского общества.
– А это кому памятник? – Вместо привычного памятника Щорсу посреди бульвара на коне восседал кто-то другой.
– Нестор Иванович Махно.
– А он разве не контрик? – удивился я.
– Сам ты контрик, это украинский анархист Гуляй Поле, светлая память о черных временах…
Мы выехали на центральную улицу, на Крещатик. Это был почти мой Крещатик, – те же закоулочки и проулочки, – но какой-то странноватый. Архитектуру многих зданий я почти не узнавал. Сика-Пука говорил, что в этом мире немцы «Барбароссу» продули, может, Киев и не был захвачен? Может, красные не взрывали Киев, чтобы немцам достались лишь руины? Может, немцы, уходя, не довершили разрушение? Может, это еще довоенные постройки?
– Док, я смотрю ты спец по Киеву?
– А то! Я тут в свое время с веселыми девчонками все кабаки и кустики излазил! Я ж Киевский медицинский закончил, славные были деньки! Если б не пары, было б совсем замечательно!
– А Крещатик… когда это все выстроили? Не в курсе?
– Не знаю, давно, но с сорок седьмого по пятьдесят четвертый Крещатик подвергли реконструкции…
– А центральная площадь как называется?
– С восемьдесят седьмого года – имени Ивана Миколайчука.
– Козак Васыль? Тот, что в киношке «Пропала грамота» играл?
– Он самый. Ну, вот и приехали! Гостиница «Москва».
Ярко освещенная гостиница, как и в моем Киеве, вздымалась над центральной площадью, по улице Институтской 4, но вид имела завершенный и величественный, а в моем мире она какая-то недоделанная и куцая. Все потому, что в процесс строительства и в чертежи сунул свой дурацкий нос прямо-таки величайший зодчий всех времен и народов – Хрущев. Возомнил себя Херсифроном из Кноса и замечательный проект тупо изуродовал. Ну и чувак! В ООН его пусти – так он туфлей мебель ценную истрощит, в чисто поле выйдет – все кукурузой засадит не пойми за каким хреном, в международную политику всунется – на тебе! Карибский кризис и прямая угроза ядерного уничтожения планеты. А уж архитектором он был и вовсе знатным…
Мы сняли два номера, в один убрел Похмелини, а мы с Гердой устремились в ванную комнату другого – тереть мочалкой потрясающий живот дивных контуров…
Покуда над прической вымытой по полного блеска Герды трудился вызванный парикмахер, я чистил наши пистолеты и листал книгу по истории СССР. Был ли оккупирован Киев, я не разобрался – слишком толстая книга, сидеть еще за ней и сидеть. Зато я выяснил, что в этом мире Вторая мировая война началась первого сентября 1939 года нападением Германии на Польшу, а закончилась 9 мая 1945 года полным разгромом англо-американских войск.
Крушению плана «Барбаросса» в этой книге отводилось слишком много места, и я решил, что полистаю это попозже, а пока я открыл алфавитный указатель и поискал там Хрущева. Нашел – в этом мире он был обвинен и расстрелян в тридцать седьмом в одной связке с Тухачевским, Якиром, Корком, Эйдейманом, Уборевичем, Путной, Примаковым и Фельдманом. В моем мире этих зверюг обвинили в участии в «антисоветской троцкистской военной организации» и состряпали так называемое «дело военных». По приговору суда в заждавшийся их ад отправились все восемь. В этом мире к этим «жертвам» девятым номером пристегнули еще одного палача – Хрущева. И правильно! Прямая выгода в виде прекрасной и не испохабленной гостиницы «Москва» – налицо…
Когда парикмахер закончил свое дело, мы вышли из номера, выманили Похмелини и отправились гулять по вечернему городу.
– Веди нас, док, в ближайший магазин готовой одежды, – сказал я.
Похмелини, уже переодетый в парадную военную форму, вроде той, в которой Муссолини заключал в 1939 году с Гитлером «Стальной пакт», с готовностью кивнул.
Мы неспешно шли по Крещатику в сторону Пассажа. Красивая улица, даже краше, чем в моем Киеве. И люди здесь, по большей части, другие – высокие, красивые, сильные и приветливые, прямо как древние славяне, не то, что в моем мире. Там люди помельче – хилые потомки могучих предков, потому как весь генофонд разбазарили по расстрельным ямам да по полям сражений Второй мировой.
В Пассаже док привел нас в магазин внушительных размеров, уставленный многочисленными стеллажами и вешалками с мужской и женской одеждой и обувью самых разнообразных фасонов. К нам тут же подскочили симпатичные продавщицы.
– Рады приветствовать вас в нашем магазине! Чем мы можем вам помочь?
– Ми есть попасть ф перьестрелька, нам ньеобходьим нофий обмундирофаний.
– Вы пришли куда нужно! Просим…
Я шепнул на ухо продавщице свои соображения по поводу «обмундирования» для Герды, продавщица удивилась, но заулыбалась, кивнула и увела мою «хозяйку» вглубь магазина. Я от сопровождения отказался и прохаживался среди одежды самостоятельно. Каких только нарядов здесь не было! Все, что душе угодно. Я размышлял над проблемой выбора, когда мне на глаза попалось именно то, что нужно…
– О! Святой отец! – приветствовал меня, переодетого в черную тройку с белым воротничком, Похмелини, сидящий в кресле с чашечкой кофе в руках. – Отпустите мне грехи, падре, ибо грешен я безмерно! Ну ты, капеллан, совсем того... – Дока покрутил пальцем у виска.
– Сын мой, нет стоматологам прощения ни на земле, ни на небеси! Ибо черти они с рогами, укрывшиеся личиной эскулапа.
– А где твоя Библия, отче?
– Вот она. – Я извлек из-за пояса пистолет. – Семь заупокойных молитв калибра 50АЕ.
– Страсти господни! Святая инквизиция!
Я сунул пистолет обратно и отдал свои старые вещи продавщице с просьбой их запаковать и отправить в гостиницу «Москва» в стирку и чистку. Продавщица с энтузиазмом взялась за дело, а мне принесли чашечку кофе, и я уселся рядом с Похмелини.
Мне мой выбор даже очень понравился. Новые туфли, черная тройка и белый воротничок католического священника, в сочетании с распущенными волосами отлично превращали меня не то в падре, не то в иеромонаха, не то в телепроповедника.
Из-за рядов вешалок выскочила радостная Герда и, раскинув руки в стороны, приняла цирковую позу:
– Вуалья!
У меня челюсть отвисла от восхищения. Герда вырядилась в могучие черные берцы, дурацкие полосатые гольфы выше колен, короткую расклешенную клетчатую юбку и топик с надписью «СССР» и логотипом «серп и молот». Со своей форменной пилоткой она не пожелала расстаться, но так даже лучше…
– Господи! – сказал я, сложив ладони у груди. – Эта гауптштурмфюрер СС – твое лучшее творение! Верую, господи! Верую!
Герда засветилась счастьем, а я подмигнул продавщице, слишком уж буквально исполнившей мою просьбу, и был одарен в ответ хитрой улыбкой.
– Живот действительно дивных контуров, – сказал док, – но вы вовсе не фашисты. Вы придурки! Настоящие фашисты так себя не ведут!
– А ми дисьиденьти! – сказала Герда и показала доку язык. Знай наших. – Пряфда, сфьятёй отьець?
– Аминь!
Пока я расплачивался за покупки, Герда решала проблему, куда ей приткнуть свой Парабеллум – этот предмет гардероба отчаянно не вписывался в композицию. Вопрос разрешил док – он взял у Герды ремень с кобурой и швырнул его поверх ее мундира.
– Все в гостиницу, – сказал док продавщицам, – вместе с вещами самозванца иезуита…
– Отмьетим? – спросила Герда, когда мы вышли из магазина. – Укряинськую с пьерцем?
– Ясное дело! Док, веди нас в гастроном! Именем господа…
Док поначалу упирался и рвался в ресторан, но я отстоял идею распития на свежем воздухе. По пути в гастроном в ларечке мы прикупили для разогрева местного концентрированного гастрита, нагло выдаваемого производителями за софт-дринк «Бренди-Кола». Обычная отрава, точно такая же, как и в моем мире, но и в голову бьет изрядно. Классная штука, даром что яд для человеческого организма.
Возле гастронома стоял какой-то тип и раздавал прохожим газетные листки. Прохожие реагировали на это неоднозначно, по большей части швыряли листы на землю, но некоторые внимательно их читали. Я подумал, что это очередная раздача рекламных проспектов, но ошибся. Этот человек протянул нам по листку.
– Читайте правду о трагедии тридцать седьмого года, – сказал он.
Я посмотрел на листок. Вот те на! Газета «Искра». Я такую в детстве в музее Ленина видел. Слоган «Из искры возгорится пламя» – на месте, под слоганом – статья с фотографиями под названием «Истребление ленинской гвардии». Пробежав глазами статью, я понял, что автор статьи глубоко сожалеет о гибели лучших из лучших и все такое. Я бросил листок на тротуар – в гостинице я обнаружил длинный рулон мягчайшей туалетной бумаги, поэтому этот газетный таблоид мне ни к чему.
Я собирался уже войти в гастроном, но увидел, что доктор Похмелини с совершенно зверской рожей вчитывается в текст. Ясно, что доктор взбешен, но кому адресована эта ярость – убийцам ленинской банды или автору статьи – я не понял. Доктор дочитал статью.
– Ах ты ж ревизионист хренов! – прорычал док утробным рыком в сторону типка с газетами.
Тип побледнел и сделал шаг назад; в следующий момент доктор с невероятной прытью засветил несчастному ногой в пах, тип согнулся пополам и рухнул на колени, а газеты разлетелись по тротуару. Расправа на этом не закончилась; док схватил бедолагу за волосы и мощно приложил ему коленом в голову. Совсем разошелся стоматолог проклятый! Он избил упавшего распространителя ногами, а потом начал хватать с тротуара листки и впихивать их в рот бедолаги. Поучительное зрелище. Тут мне пришло в голову, что надо спросить у доктора, прислали ли ему из горздрава половину протокола и если да, то как это пережила Галя? Судя по тому, с каким смаком док натолкал несчастному полный рот макулатуры, то и Гале мало не показалось.
– Шьто он дьеляет? – с живым интересом спросила Герда.
– Избивает ревизиониста… вроде бы.
Тут кто-то закричал, что, дескать, помогите, убивают, зовите милицию, спасите, помогите, люди добрые… Док прекратил избиение, но все еще скрипел зубами от злости, а я поглядел на слабо трепыхающееся тело.
– Воистину! Из искры возгорится пламя и больно обожжет вам жопы, – сказал я и, следуя моему новому образу, театрально перекрестил жертву расправы.
Прибежал милиционер, огляделся, вызвал скорую, и вежливо поинтересовался у злобного доктора, какого черта он буянит на ночь глядя. Доктор вместо ответа поднял с земли газетку и грубо сунул ее милиционеру. Милиционер исследовал листок и козырнул.
– Товарищ, благодарю за помощь в задержании подозреваемого в незаконной агитации. – Милиционер перевернул избитого лицом вниз и защелкнул наручники на его руках. Зачем он щелкал наручниками, я не понял – этому пострадавшему не наручники нужны, а опытный гробовщик…
– Ну? – спросил я доктора. – Теперь мы можем идти в гастроном, или поищем еще какого-нибудь агитатора? Ты изобьешь его ногами и накормишь газетами, я отпущу ему грехи, а Герда исполнит танец смерти. Все будут довольны и при деле, так и будем развлекаться всю ночь…
– Подонки ревизионисты, – злобно буркнул док. В этот момент он был больше похож на Берию, чем на Муссолини. – Это все кегебистские штучки, сильно этим гадам перестройка понравилась, опять воду мутят…
– Какая завидная социальная активность! – съязвил я.
– Эх, падре… Не бывал ты в Союзе в перестройку! Ваш Аушвиц – и тот показался бы тебе местом более приветливым…
– Аушвиц? Концлагерь у польского городка Освенцим, что ли? Освенцим? Там, где на воротах надпись «Arbeit macht frei»?
– Именно, а в перестройку арбайтен-не арбайтен – ни свободы, ни денег, а одни лишь дебильные газетенки типа «Искры»! Для самокруток и подтирки, потому что и сигареты, и бумага туалетная пропали разом… и сивушный самогон-первак вместо водки.
– Какой кошмар! Док, давай-ка, пока вновь не грянула очередная перестройка, и вся водка не иссякла…
– Да тьфу на тебя, архимандрит! Не дай бог такое счастье снова пережить! – Док аж побледнел от ужаса.
– … в гастроном зайдем и водки купим, – закончил я прерванную фразу.
– Укряинськой с пьерцем, – радостно подытожила Герда. – Очьень короший…
Мы вошли в гастроном, который на самом деле оказался фундаментальных размеров продуктовым супермаркетом с поражающим воображение изобильным выбором съестных припасов и алкоголя.
Похмелини убрел за закуской, Герда носилась по магазину вдоль бесконечно длинного ряда водки в поисках «Украинской с перцем», а я неспешно прогуливался позади нее и предавался досужим размышлениям.
«Arbeit macht frei» – «работа делает свободным». Отличный слоган для фирмы, занимающейся трудоустройством, особенно хорошо бы он подошел для крупнейшей в этой области конторы, которая когда-либо существовала на Земле – НКВД СССР. Куда там Гитлеру браться до размаха ГУЛАГа! По сравнению с ним все эти Освенцимы, Бухенвальды, Майданеки, Заксенхаузены, Треблинки и прочие – ничто, пшик, детская шалость плохого мальчика Федьки Шикльгрубера.
– О чем задумался, храмовник? – спросил док, подкативший ко мне тележку, забитую снедью.
– Веду подсчеты. Ты говоришь, что Освенцим все еще существует. Насколько я помню, минимум два миллиона человек были там убиты всего за пять лет. С 1940 по 1945, в среднем по 1095 человеку в день… Интересно, значит теперь этому концлагерю 65 лет. Чем может концлагерь заниматься 65 лет?! Это что же? С тех пор, как в сороковом году в торжественной обстановке перерезали алую ленточку на воротах, украшенных слоганом «Arbeit macht frei», в этом милом местечке не прекращается мясорубка? По 1095 несчастному в день? За 65 лет это будет... э-э-э... 25 978 875. Ни черта себе! А если предположить что помимо Освенцима сохранились еще всякие там «немецкие химчистки нации» типа Бухенвальда, то что тогда? Такого быть не может! Такими темпами большой затейник Гитлер уже давно бы сотворил свое «окончательное решение», даже включив в число евреев всех чукчей, удмуртов, эстонцев, литовцев и латвийцев, народы бемба и тонга, тиндалов и чамалалов, всех папуасов Новой Гвинеи, всех индейцев, угнетенных негров ЮАР и всех посетителей МакДональдса в придачу…
Похмелини посмотрел по сторонам, убедился, что нас никто не подслушивает и тихонько проговорил:
– Я давно тебя хотел спросить: кто ты такой на самом деле?
– Я… я за последние четыре дня столько выпил, что уже и сам не помню… впору вступать в религиозную секту Трезвенников-анисимовцев, потому что твезвость у славян возможна только в результате сектанства, – попытался отшутиться я. – Подозреваю, что я завидный клиент для ЛТП.
– Давай без шуток. Твоя Герда, она хоть и с придурью, но обычная фашистка, это сразу видно, а вот кто ты… Ведешь себя странно, то, о чем знает любой немецкий раб, ты без понятия, зато болтаешь о вещах, которым рабов не учат за ненадобностью, а судя по тому, что я не слышал, чтобы ты говорил с Гердой по-немецки, я подозреваю, что немецким языком ты вообще не владеешь. Но это мелочи, твой прокол вот в чем: я до сих пор не встречал никого, кто бы называл Аушвиц на русский манер Освенцимом, и не знал, что он уже давным-давно перестроен в обычную тюрьму для уголовников. Ты кто? Уж очень интересно, где ты прошел такую хреновую подготовку. Явно, не в рейхе и не в Америке, там такой брак не штампуют…
– Я приехал из другого измерения на Колумбийском метро… Я космит, – сказал я, твердо зная, что эту правду док примет за ложь.
– Ага, – кивнул док, – в таком случае я – гинеколог…
– Послушай, спроси об этом Ван Иваныча, захочет – расскажет, не захочет – буду оставаться космитом. Ты, между прочим, сам на доктора не очень-то похож, но я к тебе с вопросами, типа: в каком кругу ада тебя обучали, не лезу.
– Я Киевский мед закончил! Клянусь Апполоном-врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей... – начал декламировать классический текст клятвы Гиппократа доктор.
– Панакеей и всеми богами и богинями, – продолжил я, – так клялся Гиппократ, а тебе больше бы подошло клясться адским огнем, сковородками, смолой и левым яйцом Бенито Муссолини. У тебя на приеме я был… По ощущениям ты не в Киеве учился врачеванию, а в Аушвице… с сорокового по сорок пятый год.
Нашу беседу прервала Герда. Она подбежала к нам со счастливой улыбкой, сжимая в руках бутылку «Украинской с перцем».
– Фот пьерец! – сказала она, указывая на нарисованный на этикетке красный перчик. – Укряинськая с пьерцем. Натюр-р-рлих! И мальенький пьерчик фнутри пляфает! Зер гут!
***
Мы решили расположиться для распития у цепных оград на краю холма у Исторического музея и отправились в путь. Поднялись наверх, миновали памятник Богдану Хмельницкому, пересекли на Большую Житомирскую, направились к Андреевскому Спуску и подошли к Историческому музею.
К моему величайшему удивлению на площади у музея высилась церковь! В моем мире на этом самом месте нет никакой церкви, есть лишь выложенные камнями контуры фундамента.
– Это что? Десятинная церковь?! – воскликнул я.
– Она, – сказал док, – а чему ты так удивился?
– Да так…
Легендарная Десятинная церковь, та самая! Именно в ней в 1240 году, когда Киев захватили монголо-татары, укрылись и погибли последние защитники Киева. Церковь обрушилась под ударами стенобитных орудий и погребла под обломками всех до одного… Но киевляне церковь отстроили, и стала она даже краше прежней, но потом, через столетия, Киев поглотили красные революционные вандалы выделки семнадцатого года, – гораздо более страшные, чем орды хана Батыя. Обезумевшие пролетарии нашпиговали церковь динамитом и подорвали! Варвары! Сволочи! Быдло! Все видела древняя церковь, все пережила, все стихии и потрясения… Лишь коммунистическая чума ее уничтожила… И жаль не утраченного символа веры, а жаль взорванной истории… В этом мире Десятинная церковь устояла, еще один плюс в его пользу…
