Текст книги "Космиты навсегда"
Автор книги: Константин Лишний
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Пристрелят вас, комсомольцы хре… – попытался сказать я, но полковник очень профессионально вбил мои слова обратно в глотку, я сплюнул кровью и продолжил сквозь зубы… – и правильно, стукачество никого не красит…
– Мы хотели помочь! – воскликнула Света.
– Идиоты… а вам кто теперь поможет?
Я опять получил по морде.
– Увидите задержанных, – сказал Похмелинский.
– Это двойники, им знаком не я, а мой двойник из этого мира!
– За болванчика меня держишь? Напрасно. Не втюхивай мне свою идиотскую легенду. Несите тиски! – крикнул док. – Сейчас ты все расскажешь.
– Ни черта я вам не расскажу, мне нечего вам сказать…
– Это ты сейчас так говоришь.
– Но ведь ты сам сказал, что легенда идиотская! Настолько, что даже может оказаться правдой! Если бы меня воссоздали по образу здешнего Яна Подопригоры, что, как я понял, не известно, как сделать, то неужели б мои «создатели» не придумали легенды поумнее?
– Может, в этом и был расчет. Сейчас я все узнаю.
– И неужели бы мои мистические создатели позволили бы, чтобы я попался? Где здесь расчет?
– Будем выяснять…
А дальше я очень сильно пожалел, что не застрелился, когда была возможность. В камеру внесли ужасные столярные деревянные тиски, меня отстегнули от стула, сдернули штаны и началось…
Перед тем как «оператор тисков» начал свое черное дело, он незаметно простучал пальцем по моей спине. Это был код Морзе. Я разобрал фразу, он простучал: «Держись, браток».
– Спасибо, – сказал я дрожащим голосом, ни к кому не обращаясь, – если я это переживу, то спою для тебя сопрано…
Следующий час, или два, или десять, или те сто лет, когда меня подвергали «активному следствию», мне до сих пор страшно вспомнить. Я, конечно, орал, как резаный, а подлец Похмелинский все задавал свои вопросы, а я все орал, что я космит, тогда тиски сжимали сильнее. Сколько раз я проваливался в обморок, я не знаю, много, но меня все время чем-то кололи, приводили в сознание и продолжали задавать вопросы и сжимать тиски. Я орал и плакал, как младенец. Наконец настал тот счастливый миг, когда стимуляторы больше не могли выдернуть мое угасающее сознание в удручающую реальность. Меня начал накрывать приятного тона звон…
– Какого хрена! – услышал я чей-то крик сквозь перезвон колокольчиков. – Вы его убьете!
О, да! Твои слова Бог уже услышал. В точку. Пора умирать, это конец, жизненный ресурс исчерпан, летальное перенапряжение нервной системы, это развивается болевой шок, из которого мне уже не выйти. Звон в ушах стал сильнее, и я даже расслышал мелодию, ее я узнал: Рыбников Алексей Львович, финальная тема к киноленте «Буратино», значит, все, конец фильма…
– Идиоты! – орал голос. – Реанимацию! Быстро!
Обладатель этого голоса бил меня по щекам и призывал не умирать… какой знакомый голос, что-то далекое и почти забытое, голос из моего детства. Я вдруг ужаснулся, что сейчас умру и больше не услышу этот голос; я отчаянно захотел жить, но финальная тема к фильму «Буратино» становилась все громче и неминуемо приближалась к концу. Когда отзвучал последний аккорд и стремительно наползла чернота, я улыбнулся… Мой отец гордился бы мной…
Восставший из ада
(hellraiser)
Я открыл глаза и оглядел окружающую действительность: к моему разочарованию это была не Аида, не Нирвана, не Ад, Не Рай, Не Валгалла и не египетский Дуат. Я находился в той же бетонной камере. Я лежал под капельницей на функциональной кровати, а вокруг громоздились зловещего вида медицинские агрегаты. Я распознал аппарат для искусственной вентиляции легких, монитор ЭКГ, аппарат «Электросон», слюноотсос и устройство для электростимуляции мышц, но вся эта техника была отключена…
Железный вбетонированный стул был на месте, на его спинке висел мой лиловый пиджак и брюки, а рядом, на раскладной табуреточке, сидел некто жуткий в белом халате.
– Эй, злой демон, есть ли у меня яйца? – спросил я.
– Есть, – успокоил он и отложил книгу, которую читал, – ничего с ними не сталось, уже даже отеки сошли, но если будешь опять отказываться от сотрудничества, тебе в качестве дополнительного мучения покажут видеозапись того допроса. Жуткое зрелище! Ну ты и визжал! Даже меня проняло, а я видов навидался, поверь…
– Охотно верю. Ты тоже стоматолог?
– Нет, я судебный доктор.
– Ну, конечно… как я не догадался, – сказал я и начал слезать с кровати, – мне бы размяться…
– Постой-ка, – некто жуткий подошел ко мне и аккуратно извлек из моей вены пластиковую гибкую иголку с хомутком в виде бабочки, – это уже не нужно, теперь можешь слазить на ковричек.
Я слез. Действительно, прямо у кровати лежал небольшой цветной коврик.
– Послушались умного совета и таки вызвали дизайнера по интерьеру? – спросил я, потянувшись всем телом.
Он не ответил, а я поприседал, выполнил наклоны, прижимая грудь к коленям, размял руки…
– Долго я провалялся в коматозе? – спросил я, продолжая гимнастику.
– Не было у тебя комы, из шока тебя вывели, а те светила академики, которые тебя восстанавливали, обосновано решили, что будет лучше, если ты будешь находиться в состоянии электросна, пока не исчезнут последствия… хм, допроса. Вчера они дали добро на твое пробуждение, всего восемь дней прошло…
– Что-то я подозрительно бодро себя чувствую, чем меня накололи?
– Да уж… это такие штуки, что не каждый член ЦК себе позволит, слишком дорогое удовольствие…
Металлическая дверь раскрылась, и в камеру вошел Похмелинский в накинутом на плечи белом халате, с сеткой апельсинов в одной руке и с гвоздичкой в другой. Лицемер проклятый! Он что же, сволочь, решил больного проведать?! И тут я взбесился!
Я выдернул из флакона толстенную иглу капельницы и прыгнул на полковника, обуреваемый желанием воткнуть эту иглу ему в глаз! Похмелинский каким-то чудом уклонился, и вместо глаза я воткнул иглу ему в грудь, зато по самую канюлю! Стоматолог отлетел к стене, а на меня кинулся некто жуткий в белом халате. Я очень удачно остановил его ударом левого локтя по зубам и добавил правым кулаком в нос, да так, что некто жуткий улетел и врезался головой в зеркало… Полковник, вместо того, чтобы перейти в атаку, сдуру попытался выдернуть из груди иглу, но она не поддалась, – видимо, застряла в ребре, – именно в этот момент я с нечеловеческим звериным криком ударил его что было силы ногой в пах. Стоматолог согнулся; я поймал его шею и зажал левой рукой в «ключ» таким образом, что его голова оказалась за моей спиной, а правое плечо уперлось мне в живот. Я схватил его правой рукой под мышку, подобрался, оттолкнулся и кинулся спиной на пол, увлекая Похмелинского в короткий, но стремительный полет головой о бетонный пол. В реслинге этот трюк называется «Raven effect», но в отличие от бойцовского ринга, здесь нет пружинящего покрытия, – здесь грубо полированный бетон…
Голова полковника гулко стукнулась о пол, Похмелинский крякнул и затрепыхался, но я не разжал захват, а лишь переместил его. Вывернувшись набок, я сдавил его горло, силясь раздавить и размозжить хрящи гортани и трахею… полковник захрипел.
– Убью гада! – в приступе бешенства орал я. – Убью! Я тебе сам яйца откушу! Изверг! Сдохни, дантист!
Набежали какие-то люди, совместными усилиями оторвали меня от заветной глотки противника и отшвырнули в дальний угол камеры. Я присел на корточки, затравленным взором оглядел спасителей Похмелинского и по-обезьяньи запрыгал на корточках, хлопая руками по полу, изображая злобу доминирующего самца стада шимпанзе…
– Буга-буга! Буга-буга! – орал я и скакал вдоль стены, озадаченный вопросом, почему меня не избивают ногами. – Бешеных гамадрилов надо было надежно прикрутить к кровати! Буга-буга! Буга-буга!
– Неплохо, браток, весьма неплохо…
– А… это ты? Бравый оператор тисков. Я обещал тебе песню.
Я поднялся во весь рост, стал в драматическую позу, которая сделала бы честь самому Лучано Паваротти, и истерично запел, имитируя сопрано.
– О соля-я-я! О соля-я ми-я-я! Шкрень шкрать та-а-А-а-пэ-э! Шкредь шкрадь тапэ-э-Э-Э-э-э… Свои обещания я держу, но теперь я тебе ничего не должен.
– Хреново поешь, – сказал он, – заяц из «Ну, погоди!», озвученный Румяновой, пел лучше, а ты никогда петь не умел.
– Кто ты такой? – спросил я. – Я тебя знаю?
– Я тот, благодаря которому у тебя все еще есть яйца, и они не утратили функциональность.
– Не думай, что я поцелую тебя за это в задницу.
В камеру заскочили ужасные люди в белых халатах, подхватили Похмелинского на руки и понесли к выходу…
– Тащите этого козла в морг! – заорал я. – Хотя нет! Прямо в крематорий его! Поджарьте этого урода как курицу-гриль! Смерть стоматологам!
Люди в смершевских очках присоединили к крану пожарный шланг и тот, кто называл меня «братком», взял в руки жерло брандспойта.
– Помывка, – сказал он и обдал меня струей ледяной воды.
До чего хорошо! Вода, хоть и ледяная, но живительная. Грязь последних дней, смытая с меня очистительной струей, устремилась в канализацию… Из воды мы все вышли, и вопреки распространенному мнению, уходим мы тоже в воду, а не в землю, – после смерти мы становимся частью великого круговорота воды в природе, и это делает нас бессмертными… По окончании помывки мне передали банное полотенце, украшенное изображением К. Г. Бутина, и я блаженно растерся.
– Одевайся, – мне кинули брюки и пиджак.
Я с энтузиазмом облачился в нелепого цвета костюм – не то чтобы я страдал комплексом наготы, но одетым я чувствую себя увереннее.
– Ну что ж, – сказал я, – теперь я вымыт и свеж, одет в чистое… к расстрелу полностью готов.
– Ты и так нам уже слишком дорого обошелся, я боюсь, что если в эту смету расходов внести хотя бы еще один патрон, то СМЕРШ будет разорен.
– Это юмор такой? Или ты развязываешь мне руки и поощряешь, например, к безнаказанному нападение на вас, мудаки? Глаз высосать кому-нибудь из вас я не смогу, уж очень у вас капитальные очки, но вот горло перегрызть могу попытаться.
– Иллюзии…
Они кинулись на меня все разом, и не успел я глазом моргнуть, как меня вновь усадили на железный стул и пристегнули к нему наручниками за босые ноги, а руки почему-то оставили свободными…
– А программку сегодняшнего представления с перечнем предстоящих мучений мне дадут? Место в VIP-секторе у меня уже есть! – Я постучал руками по подлокотникам стула. – Теперь я требую программку и бинокль из слоновой кости!
– А попкорна не хочешь?
– Не хочу попкорна, хочу эскарго…
– Ну, хватит! – сказал «браток». – Плохо, что ты вырубил полковника… возись теперь с тобой, а это не мои обязанности, между прочим…
– Вай-вай-вай… наша служба и опасна и трудна.
В камеру вошел еще кто-то, что-то шепнул и все они вышли.
– Куда пошли? На похороны полковника? Идите-идите… пролейте ведро-другое крокодиловых слез на его могилке…
Дверь за ними закрылась, но я не угомонился…
– Хотите, я некролог сочиню? О героическом жизненном пути Похмелинского. Надеюсь, он вам пригодится, – сказал я, обращаясь к микрофонам. – Итак: ушел от нас обалденный парень, редкостный стоматолог, добрейший Похмелинский. Какой дивный был человек, какой необыкновенный! Как ласково и человечно бил он людей по голове, с какой любовью загонял спички под ногти, с какой щедрой душой зажимал яйца в тиски! Эта утрата тяжка и невосполнима. Весь коллектив СМЕРШа жутко тоскует, но знамя, выпавшее из натруженных рук полковника, подхватят молодые бойцы расстрельных батальонов и гордо понесут его в массы, как символ просвещения и человеколюбия…
– Да заткнешься ты, в конце концов, идиотище! – услышал я механически искаженный голос, зазвучавший из скрытых динамиков.
– Не нравится – застрелись! – сказал я, обрадованный тем, что хоть кого-то вывел из себя. – И вообще! Все претензии – к руководству, подай запрос о моем переводе в комнату такой-то матери и такого-то ребенка, или сдай меня к проктологам в клинику «Как-ни-как», или в центр поддержки навязчивых идей, или в клуб читателей Эдгара По-фигу, или на курсы черной бухгалтерии, или на концерт Боба В Марле, а то – давай ко мне в компаньоны и организуем общество с неограниченной безответственностью, сбацаем на двоих порнолыжный курорт…
– Псих! Тебя лечить надо!
– Правильно! Разве в здоровую голову приходят такие стихи? Вот послушай:
Я утомился, сел на пень,
Был день,
Внезапно развернул пакет,
Оттуда выпал табурет,
Глазурью ровною блестит,
Красиво чемодан,
Не бойтесь! Это мой предмет,
Уж много лет!
Голос в динамиках молчал, но теперь я знал, что меня слышат.
– А вот про Похмелинского! Стишок, его можно эпиграфом к некрологу запустить:
Служивший в СМЕРШе Похмелини,
Отнюдь не подорвался на мине,
Терзал врагов народа и кричал: «Ура!»
Разбил ему голову Ян Подоригора…
– Вы слышите? Подайте мне премию имени Сталина! За вклад в современную поэзию! Я только что увековечил в своих строках имя полковника, ваши дети еще будут учить эти строки в школе! На уроках изящной словесности.
– Я тебе не премию! Я тебе в рожу поднесу! – сказал голос, но мне показалось, что это было сказано без злобы.
– Тю-ю… После тисков мне уже ничего не страшно…
– Что правда, то правда, – весело ответил голос.
– А почему изменилось отношение ко мне? – быстро спросил я, ловя момент, пока мой собеседник весел. – Почему меня не бьют?
– Приказ сверху, но ты не расслабляйся, мало ли…
– Сверху? Сам Абакумов?
– Я не уполномочен, все сам узнаешь, вот… к тебе уже идут…
В камеру вошел «браток».
– Значит так, – сказал он, – я понимаю, что ты паяц, теоретически так и должно быть, но я прошу тебя отнестись к разговору, который сейчас произойдет, с максимальной серьезностью, потому что от этого зависит твоя жизнь.
– Да? Я могу избежать расстрельного подвала? Меня не расстреляют, а еще живым кинут в чан с серной кислотой?
– Не сменишь отношения к происходящему, тогда так и случится.
– Ладно, давай будем беседовать; как говорил Буратино: я буду умненьким и благоразумненьким.
– Говорить придется не со мной, – сказал он, – лично я для себя уже все решил, но последнее слово остается за Прониным, готовься…
Скажу честно: до меня не сразу дошло…
– Как с Прониным?! С каким Прониным?! Генерал-майора Алексея Пронина я пристрелил…
– Ну, ты! – Он не то нервно, не то злобно покрутил пальцем у виска. – Ты! Ты просто ПРИДУРОК какой-то! Невероятно, неужели ты думаешь, что СМЕРШ может позволить себе размениваться такими фигурами, как Пронин?!
– Я вообще не желаю думать! Я отказываюсь думать! Навсегда! – взвился я. – В этом мире меня выставляют идиотом все, кому не лень! Хватит! Почему тогда Похмелинский мне сказал, да и по радио и телевизору говорили…
– Так было нужно! Вдумайся, так было нужно…
– К черту! Не желаю думать! Слишком запутанно. Как по мне – то смерть ревизионистам и дело в шляпе, а эти все ваши игрища – в задницу…
– Успокойся! – гаркнул он. – И настройся на серьезный лад.
– Не хочу! Пристрели меня, это перебор, меня никогда так не позорили. Все. Пошел ты к черту! И Пронин пускай проваливает. Не хочу я больше сюрпризов. Зови расстрельную команду! Хватит с меня… хочу расстрел, настоящий и честный, без скрытого смысла!
Он подскочил ко мне и влепил сильнейшую отрезвляющую пощечину. Помогло. Закипающая во мне истерика остыла, но я все еще чувствовал себя полным дураком.
– Запомни, – сказал он, направляясь к выходу, – от этого зависит твоя жизнь.
– Да понял, понял… – пробурчал я, махнув рукой, – хотя в целесообразности своего дальнейшего существования я сомневаюсь…
Когда в камеру вошел Пронин, я сидел и пялился в бетонный пол, я не поднял взгляд, я как раз составлял витиеватый некролог, посвященный моему угасшему интеллекту. Дескать, на пике формы был поражен клиническим идиотизмом и скудоумием, был сражен ахинеей и утратил полезную способность к абстрактному мышлению; от этого хозяин раненого интеллекта был многократно примитивно выставлен дураком и пришел к очевидному выводу, что следовало раздавить тисками не его яйца, а его голову… было бы больше пользы для всех…
– Ну, здравствуй, – сказал Пронин.
Мой взгляд замер и сердце екнуло. Это тот самый голос, который остановил пытку, тот самый… из моего детства… я сидел недвижимо, боясь вспугнуть то странное чувство, которое всколыхнул во мне этот голос… Я медленно-медленно, очень осторожно поднял взгляд и заглянул в его глаза… я узнал эти глаза… конечно же, я узнал… он заметно постарел… но ведь прошло уже много лет… много долгих лет…
– Отец, – прошептал я…
Никакого разнообразия во вселенной
Сколько мы сидели, глядя друг другу в глаза, я не могу сказать… время остановилось… но этот тяжелый взгляд я выдержал…
Немую сцену нарушил Пронин.
– Лови, – сказал он, швырнув в меня канцелярскую папку.
Я поймал папку и без лишних слов ее раскрыл. Это было личное дело. На первой странице была приклеена моя фотография тринадцатилетней давности и прописаны краткие данные.
– Ян Алексеевич Пронин. Годы жизни 1973—1992, найден застреленным в своей квартире 7 марта 1992 года, обстоятельства смерти не выяснены… – прочитал я. – Но это именно тебя убили в этот день! И почему Пронин, почему не Подопригора?
– Хм… к этому мы еще вернемся, если в этом будет необходимость… Но теперь ты понимаешь, насколько я был взбешен, узнав, что по стране разгуливает точная копия моего покойного сына! – с явной злобой в голосе сказал он. – Моего застреленного сына! Чьи мозги я самолично соскребал со стены!
– А я не копия, – ответил я не менее злобным тоном, – я уже устал повторять: это не мой мир, а ты – не мой отец, ты двойник, и ты вернешь меня домой!
– Ты пытаешься мне указывать?!
– Да! – гаркнул я. – Ты вернешь меня домой! Свое дело я сделал, в балагане с твоим убийством я поучаствовал; вы получили, что хотели – всплеск социальной активности и прочее тру-ля-ля… А теперь, кто бы я ни был, вы – мои должники, и ваша гребаная контора обязана меня вернуть… и не только меня, вы и Герду найдете…
– А ну, хватит! – он хлопнул ладонью по столу. – Ты не в том положении, чтобы диктовать условия!
– Плевать! Не нравится – возьми пистолет и выбей мои мозги на стену, полюбуешься на мой труп, освежишь воспоминания девяносто второго года…
Он поджал губы так, что они аж побелели. Знакомый жест – это значит, что он взбешен, но пытается унять свой гнев. Вот… не прошло и минуты, а мы уже поругались; вообще-то это совершенно нормально, именно такие отношения были у меня с отцом – непрерывная грызня…
Мы сидели молча, прожигая друг-друга злыми взглядами, – цирк да и только; на самом деле я был чертовски рад вновь его видеть, – меня даже радовала его злость, – но своих чувств я не выдал…
– Давай начнем сначала, – нарушил молчание отец.
– Давай. У меня есть вопросы – почему, как и какого хрена?
– Начнем по порядку. Мы проверяли тебя всеми возможными способами, мы не обошли вниманием и твою странную легенду. Как только тебя задержали, мы передали компоненты смеси колумбийцам на анализ, и они сразу дали предварительный ответ. Они сказали: «Очень может быть». Сейчас они проводят полевые испытания, один их человек уже исчез, его нигде нет. Теперь мы ждем его возвращения и подробного отчета, хотя колумбийцы уже убеждены, что ты – чужак. Но пока отчета нет, твой статус не определен… в то же время до получения отчета к тебе не будут применены методы активного следствия…
– А давить меня тисками было обязательно?
– Нет, всего лишь простейший способ узнать у мужчины все его сокровенные тайны, причем в кратчайшие сроки. Пока нет отчета, подобное не повторится, и твое пребывание здесь будет вполне сносным.
– Прекрасно! – радостно воскликнул я. – Тогда бери на карандашик: я желаю мяса и птицы, горячего мяса! Еще – салат, картофель фри, зеленого лука, поджаристые до хрустящей корочки тосты и полный кофейник кофе. Еще – бутылку коньяка «Арарат», на худой конец «Белый аист», блок сигарет и распутную девку… для интеллектуальной беседы. Я голоден! И физически, и морально!
– Зачем тебе девка? – хитро блеснул глазами отец. – Мы тебе можем Герду отдать…
– Вы их взяли! – Я аж подпрыгнул. – Что с ней? Что вы с ней сделали? Уроды!
– Ничего с ней не случилось… ее судьба тоже зависит от отчета, а пока она лишь наш гость…
– Вашего «гостеприимства» я уже нахлебался досыта…
– Мы все-таки СМЕРШ, а не пятизвездочный отель.
– А почему СМЕРШ? Почему ты не в КГБ? В моем мире ты служил в Комитете.
– Не знаю, наверное, по той же причине, по которой тебе не знаком Похмелинский.
– А я должен его знать?
– Конечно, ведь он твой крестный.
– Твой кум?! Какой заботливый у меня крестный! – Меня передернуло от воспоминаний о допросе. – Надеюсь, что он сдох уже.
– С ним порядок, всего-то легкое сотрясение мозга, но зря ты так с ним…
– А тебе когда-нибудь зажимали яйца в тиски? Вот и молчи… Я не понимаю, в чем смысл этого разговора? Приходи после отчета, а пока его нет, отведите меня к Герде и пришлите нам обед – мало ли какой будет отчет…
– Вот именно, – строго сказал отец, – отчет может быть не в твою пользу, поэтому я хотел составить мнение о тебе ДО отчета, прежде чем я получу его, я хотел принять предварительное решение.
– Принял? А теперь проваливай, зануда…
В камеру вошел «браток», улыбающийся во все 32 зуба, передал Пронину папку и ушел. Отец раскрыл папку, выложил ее содержимое на стол и зашуршал листками, вчитываясь в текст.
– Интересно... – пробурчал он, потом подошел ко мне и показал маленькую бирочку с надписью от руки «Осторожно! Не кокаин!», – тебе знаком этот почерк?
– Знаком, но я не помню, кому он принадлежит.
– Здесь у меня отчет колумбийцев, там указано, что эксперимент увенчался успехом, что их агент посетила ТВОЙ мир: она попала в 1984 год твоего мира и нашла сведения о тебе; это ее почерк, она утверждает, что ее двойник тебе знаком, здесь указано почему. Фотография агента прилагается…
Он взял со стола фотографию и показал мне…
– О, Господи! – воскликнул я, отшатнувшись. – Это же Ландо Жанна Васильевна! Учительница первая моя! Она ж психованная садистка! Ей не детей учить надо, а в тюряге зеков надзирать! Убери это от меня!
– Вижу, у тебя о ней теплые воспоминания.
– Теплее некуда!
– Все сходится, возможность перемещения в другой мир доказана, однако технологию придется доработать, 1984 год – это несколько не то…
– А колумбийцы тебя не напарили?
– Ты точно – чужак, – усмехнулся он, – будь ты здешним, ты б таких дурацих вопросов не задавал.
Пронин подпер подбородок рукой и внимательно посмотрел на меня.
– Хорошо, – сказал он, – биологически ты хоть и пришелец, но мой сын. Я этот факт принимаю, но хочу проверить, насколько ты мой сын с психологической точки зрения. Я задам тебе несколько вопросов. Я отдаю себе отчет, что наши воспоминания могут быть различны, поэтому меня интересуют не они, а твой индивидуальный склад личности, твои мотивации и отношение к окружающей действительности.
– Хреновые мои мотивации и плевать я хотел на окружающую действительность. Отстегнул бы ты меня от стула…
– Ну что ж, ответ вполне в духе моего сына, 1:0 в твою пользу, но стулом займемся после счета 3:0. Теперь скажи мне: почему крокодилы плачут, когда хватают жертву?
– Что такое? Хочешь иметь заранее подготовленный ответ, если журналисты спросят, почему ты истекал крокодиловыми слезами в момент кусания за горло и поедания какого-нибудь зазевавшегося кегебиста?
– Продолжай, но помни: вопрос я задал вполне конкретный…
– За правильный ответ должно Нобеля отстегивать. Я по нильским крокодилам не спец… но ответ скомпилировать могу. Слезы – это секрет слезных желез, предназначенный для предотвращения пересыхания глаз; желез много и они расположены вокруг глазных яблок, а сила смыкания крокодиловых челюстей в момент захвата жертвы чудовищна – 250 килограмм на квадратный сантиметр, – в этот момент челюстные мышцы сокращаются и резко увеличиваются в объеме, следовательно, резко увеличивается давление внутри прилегающих тканей, у крокодила «глаза на лоб лезут» от натуги, и из слезных желез тупо выдавливается остаточный секрет… Все, Нобеля на бочку!
– 2:0. Мой сын выдвигал такую же версию…
– Интересовался крокодилами? Зачем? Настоящие крокодилы ходят на двух ногах и ловко притворяются homo sapiens, но попытки пошить из их шкуры фасонные сапоги почему-то не одобряются милицией…
– Продолжим, паяц, расскажи мне загадку про Кавасаки.
– Ха! – воскликнул я. – 3:0! Эту загадку я помню, хоть и придумал ее давным-давно!
– Рассказывай.
– Легко: под гору Фудзияма, где цветет сакура, на «Тойотах» приехали самураи в компании гейш, перепились саке, зарубили гейш катанами, а потом дружно сделали себе харакири. Внимание, вопрос! Что такое Кавасаки?
– И что же это такое?
– Ответ: город на острове Хансю, хотя первое, что приходит в голову – это японский мотоцикл.
– И какой в этой загадке смысл?
– Да это не загадка вовсе, это метафора! На самом деле описывалась метода работы заангажированных масс-медиа: мишура, лапша, промывание мозгов, много шума, много вони, истинное значение события похоронено под отвалом ложных предпосылок, хотя сама истина весьма проста… 3:0?
– 3:0. Я помню эти рассуждения, подобные нагромождения чепухи приходили в голову только моему сыну…
– Про Кавасаки – это уже неактуально, составлением сложных метафор я больше не интересуюсь, теперь я маюсь креативом, вот послушай свежайший! – гордо сказал я. – Представь себе капитальную бронзовую вывеску над центральным входом в здание Кабинета Министров следующего содержания: «Миром правят старые пердуны, именно поэтому кругом вонища…»
– Ну, ты и болтун, – улыбнулся Пронин? – Болтуном ты был, болтуном и остался, сынок…
Пронин подошел ко мне и потрепал по волосам.
– Рад видеть тебя снова… Медики! – рявкнул он, и в кабинет заскочил некто жуткий в белом халате с ватными тампонами, заткнутыми в разбитый нос. – Заканчивайте реабилитацию и обеспечьте все условия.
– Так точно.
– Мы с тобой потом поговорим, – сказал Пронин и покинул камеру.
Вот! Узнаю своего отца! Он не переменился. Мы тринадцать лет не виделись, я, можно сказать, восстал из ада, а он – «потом поговорим»! Даже от стула меня не отстегнул, я уже не говорю о коньяке, который он мог бы и предложить… за встречу.
Жуткий тип в белом халате вооружился ключом от наручников и с опаской приблизился, но в камеру заскочил «браток» с кедами в руках и ключ у него отобрал.
– Уйди, неудачник, я сам…
Он снял наручники с моих ног и поставил рядом кеды.
– Одевай и пойдем, здесь тебе делать больше нечего.
– Но товарищ Пронин велел закончить реабилитацию! – возмутился судебный доктор.
– Правильно, но я знаю метод эффективнее, чем медицинский. Пойдем! – он подхватил меня под руку.
– Я никуда не пойду! – Я отдернул свою руку. – Где Герда? Где Додик?
– Пойдем-пойдем, – сказал он и потянул меня за рукав к выходу, – они тебя ждут, я обо всем позаботился, имею право – в отсутствие Похмелинского я курирую его проект.
– Какой проект? – спросил я, когда мы вышли из камеры и направились к лифту, находящемуся в дальнем конце коридора.
– Проект «Сика-Пука».
– Он тоже работает на вас?!
– Нет, он настоящий агент ЦРУ, но для нас он мощный канал дезинформации и экономическая выгода: мы его не арестовываем, укрываем его от ГБ и докладываем в Центр, что Сика-Пука офигенно неуловимый опаснейший шпион… иначе нашей шараге урежут финансирование, – радостным тоном сообщил «браток».
– Странный у вас внутриведомственный юмор…
– Ближайшая наша задача – подстроить Додику побег, но он должен думать, что он вырвался на свободу сам… этот проект мы сворачиваем, переводим его в другое русло – создание условий для склонения Додика на нашу сторону…
– А почему… кто ты такой?
– Меня зовут Константин. – Мы вошли в лифт, и он снял свои очки.
Я рассмотрел его лицо. Знакомое лицо… где-то я его уже видел, может в зеркале? Уж очень он похож на меня самого.
– Я так и знал, – сказал он, – ты меня не знаешь, меж тем я – твой брат, я младше тебя всего на три года.
Еще один сюрприз. Мой брат. У меня действительно мог быть брат, но он так и не родился… моя мать умерла… мне было тогда как раз три года…
– Что-то я совсем запутался. Нет ли у тебя хоть глоточка коньяка? Прочистить мысли.
– Есть! И не глоточек…
Мы вышли из лифта на каком-то заоблачно высоком этаже, из окна которого открывалась величественная панорама Киева, прошли по коридору, обшитому красным деревом, и вошли в жилое помещение, у дверей которого стояла охрана.
– Х-ха! – радостно воскликнул я, глядя на Герду и Додика, задумчиво сидящих за столом, изобилующим блюдами и бутылками. – Мои дорогие убийцы! Я уж не надеялся увидеть вас снова!
– Видишь, все готово к интенсивной реабилитации! – сказал Константин…
Вот такой метод восстановления после перенесенной травмы я очень понимаю и с энтузиазмом приветствую. Праздник удался на славу… Мой брательник, как выяснилось, имеющий звание майора, оказался тоже не дураком коньяка хряпнуть…
***
…Через три часа я с блаженной блуждающей улыбкой сидел на диване и в сотый раз рассказывал Герде страшную историю о деревянных тисках, а она в сотый раз ужасалась и ощупывала меня, выясняя, все ли осталось на месте, и в сотый раз сообщала мне, что на вид все в порядке, но для окончательного заключения по этому вопросу срочно необходимо провести «практические испытания»…
Константин и Сика-Пука о чем-то горячо спорили, непрерывно подливая друг другу коньяк; у них нашлось о чем поговорить: Ирак, СМЕРШ, ЦРУ, методы активного следствия, агентурные выходы, легализация, каналы и методы дезинформации, вербовочные базы, обеспечение операций… Шпионы, что с них взять… алкоголики к тому же… свои ребята, о чем речь!
Время от времени комнату наполняли официанты, шустро убирали опустевшую посуду и ставили на стол новые блюда и бутылки… Видимо, неплохо быть майором СМЕРШа, обеспечение пьянки налицо…
Когда наше с Гердой стремление провести «практические испытания» достигло апогея, Константин все понял, выразил убеждение, что у нас еще будет время познакомиться поближе, потом подхватил пьяного в зюзю Ивановича, взвалил его на плечи и покинул номер… Интересно, куда он потащил американца? Наверное, устраивать ему «побег» – почему нет? Пока он в отрубе, сунуть его в истребитель и отвезти, например, во Владивосток. А там подкинуть в номер какого-нибудь захудалого мотеля. Когда придет в себя, пускай думает, как он туда попал, может, придет к мысли, что он совершил побег…
А практические испытания прошли успешно…
***
Половину следующего дня мы с Гердой просидели, разглядывая Киев. Специально для этого мы перетащили диван к панорамному окну и установили рядом столик с закусками. Обвернувшись простынями, мы пялились на город. Что-то там происходило… что-то нездоровое…
Здание, где мы находились, располагалось недалеко от центра города, и нам было видно, как из многих мест валит густой черный дым, как по улицам передвигаются солдаты и бронетехника, как в воздухе кружат боевые вертолеты… Картина малодинамичная, но завораживающая.
