Текст книги "Белое на белом"
Автор книги: Константин Костин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
Глава 4
Бранд
Рабочие кварталы Окрестности Бранда. Личный вагон министра земель
16 число месяца Мастера 1855 года
1
Через заснеженные поля, сквозь темные еловые леса и голые березняки, мимо деревень, хмурящихся соломенными и черепичными крышами, мимо маленьких городков, чьи колокольни и ратуши выглядывали над городскими стенами, от самых гор к столице протянулись две сверкающие струны железнодорожных рельсов.
Руководство Объединенной железнодорожной компании, полагающее себя монополистами Белых Земель, было бы крайне удивлено, узнав о существовании этой дороги. Впрочем, руководство находилось в Брумосе и имело мало шансов оказаться посреди промерзших пустошей Шнееланда, а любой другой человек по умолчанию считал, что дорога принадлежит именно ОЖДК и не испытывал желания узнать истинное состояние дел. Часто ли человеку при виде железнодорожного полотна приходит в голову мысль уточнить, на самом ли деле оно принадлежит монополисту или же это некие оставшиеся неизвестными господа построили свою собственную дорогу, с мягкими вагонами, в которых так удобно играть в фейт и отзывчивыми разносчицами кофе и коньяка?
Честно говоря, рабочие компании по производству паровозов «Джордж Уилэм» были бы удивлены не меньше, если бы увидели локомотив, несущийся на всех парах по железной дороге. Нет, ничего особенного в паровозе не было: черный котел, высокая труба, исходящая дымом, колеса, стучащие на стыках, тяжелое дыхание мощной паровой машины… Даже вензель «ДУ» на лобовой части паровоза был точно таким же, как и на всех остальных машинах, когда-либо выходивших из ворот фабрики в Амберленде. Вот только паровозов такой конструкции «Джордж Уилэм» никогда не производил. Нет, на первый – и невнимательный взгляд – паровоз походил на «Револьюшн-2» выпуска 1850 года, но взгляд рабочего быстро заметил бы незначительные, но важные отличия. Чуть больше диаметр поршня машины, чуть иной формы котел, более грубая обработка поверхностей, окна кабины полностью остеклены и прикрыты тяжелыми стальными жалюзями, от тендера отходит труба непонятного механизма… Все это яснее ясного говорило о том, что паровоз никогда не видел амберлендских фабрик, а может быть и самого Брумоса.
Поддельный паровоз тащил по тайной железной дороге вереницу грузовых вагонов и только к самому хвосту был прицеплен пассажирский вагон. А нем, не считая слуг, секретаря и официантки, ехал один-единственный пассажир.
Министр земель Шнееланда Карл айн Шеленберг.
– Ваш чай, господин министр.
Официантка поставила поднос на столик у окна и удалилась, покачивая круглыми бедрами, то ли в такт покачивания вагона, то ли по велению души. Министр проводил девушку взглядом, но его внимание тут же вернулось к подносу.
Стеклянная чашка из дорогого «ледяного» стекла с темно-вишневым чаем. Можно по-разному относится к Брумосу и его жителям, но можно точно сказать одно: идринцы, жители холодной страны низких холмов и торфяников, когда-то захваченной Брумосом, знали толк в выпивке. И чай они пили составленный по следующему рецепту: полкружки крепкого сладкого чая, полкружки – идринского виски.
Путем долгих экспериментов министр айн Шеленберг установил, что ничто так не возвращает его к жизни и не придает ему работоспособное настроение, как чашка чая «по-идрински» и кусок два пирожных «Любовная косточка». Не то, чтобы минситр был сладкоежкой… Хотя нет, все-таки был.
Айн Шеленберг отпил хороший глоток крепкого во всех смыслах чая, откусил сладкое пирожное и задумался, глядя в окно. Вдоль полотна тянулись нити телеграфных проводов, внезапно оборвавшихся. Группа людей в рабочей одежде под руководством офицера в черном мундире устанавливали очередной столб.
«Быстро тянут, – подумал министр, – к лету сообщения из столицы в Штальштадт можно будет посылать по телеграфу. Девятнадцатый век на дворе, а живем как в Дикие века… Главное: объяснить крестьянам, что трогать провода нельзя».
Крестьяне, живущие в окрестностях железной дороги, похоже, искренне считали телеграфные столбы чем-то вроде особого рода деревьев, срезать провода с которых – не кража, а сбор урожая. Как с этим не боролись власти, провода продолжали исчезать с завидной регулярностью. Пойманные разводили руками с детской наивностью во взгляде: мол, а чего они висят без дела? А у меня обручей для бочек (варианты: гвоздей для забора, привязи для коровы, ремней на брюки) не хватает.
Министр отпил еще чаю и посмотрел на лежащие перед ним кожаные папки с бумагами.
2
Штальштадт. Стальной город. Для всех – сталелитейные заводы. На самом деле – спрятанный в приграничных горах огромный – уже огромный – комплекс заводов по производству… да всего. Всех технических новинок, которые только можно сделать, используя производственные возможности Шнееланда. Не такие малые, как казалось со стороны, но и не такие уж большие, даже смешные, если сравнивать их с возможностями Трех империй. Даже с любой из них по отдельности.
– Не выдавайте себя, говорит он, – проворчал министр, – Пусть они как можно дольше не понимают, что мы можем, говорит он…
Слишком многие страны пытаются производить все то же, что и Брумос. Дело даже не в стремлении к самостоятельности, не в национальной гордости, мол, и мы можем, просто брумосцы, чувствуя себя монополистами, задирают цены на свои механизмы просто до неприличия. Кто ж откажется получить тройную цену за свой товар? Да еще и брумосское правительство, желая поиметь свою выгоду, устанавливает вывозные пошлины на машины, на станки, на паровозы, на оружие, на все мало-мальски сложное, преследуя этим две цели: пополнение собственной казны и лишение других стран возможности развивать собственное производство. Большая станков и вовсе запрещена к вывозу из Брумоса.
Конечно, никуда не исчезли контрабандисты и продажные чиновники, светлые головы и золотые руки, которые могут повторить брумосские достижения в механике, в других странах тоже строятся заводы и фабрики, где выпускают те же – а то и лучшие – станки, паровые машины, паровозы, пароходы, автоматы, револьверы… Выпускают? Собираются выпускать. Слишком часто такие заводы горят и взрываются, слишком часто всплывают факты вредительства и саботажа на таких заводах, слишком часто ученые и изобретатели гибнут в несчастных случаях, тонут в ваннах, травятся мышьяком или просто исчезают безвестно. О, разумеется, никто не обвиняет Брумос. Не может же быть такого, что брумосцы решили, что проще уничтожать конкурентов до того, как те станут представлять серьезную опасность. Нет, разумеется, брумосцы сначала дождутся, пока конкурент вырастет, окрепнет, и только потом станут вести с ним честную борьбу строго в рамках законов и приличий. Разумеется. Только так.
Вот так они и появляются. Паровозы с эмблемой уилэмских заводов, пистолеты с клеймом «Лама», торговые автоматы с табличкой «Made in Brumos»… Нет, не все они, далеко не все сделаны в Штальштадте, в конце концов многие мастерские, заводы, фабрики, даже отдельные мастеровые ставят брумосские клейма на свои изделия. В конце концов, слишком уж многие полагают, что воздух Брумоса в два раза увеличивает качество – и цену – товара. Сколько людей, которые не купят шнееландский револьвер, потому что он, по их мнению, «хуже сделан». Да почему хуже-то?! Материал? Половина стали, из которой брумосцы мастерят свои товары, выплавлена в Белых землях. Качество? Шнееландские рабочие с лихвой искупают недостаток мастерства истинно белоземельским упорством и аккуратностью. Так почему брумосские товары – лучше?
Министр грустно усмехнулся, вспомнив как один раз, из любопытства, показал знакомому генералу два револьвера, оба сделанные на станках Штальштадта. На одном стояло клеймо «Сделано в Шнееланде», на другом – волшебные слова «Made in Brumos». Так генерал подробно и обстоятельно, используя два револьвера как пример, объяснил айн Шеленбергу, что шнееландское оружие никогда не встанет вровень с брумосским. «Вот здесь, видите, сверление не по центру, почти незаметно, но бросается в глаза… Обработка металла груба, брумосский револьвер, видите? Он сам льнет к руке. А шнееландский, такое чувство, висит, как гиря. Да и общий вид… Помните сказку про короля и нищего, похожих друг на друга? Так вот это – генерал потряс „брумосским“ револьвером – король, а вот это – он брезгливо поднял за скобу шнееландский – нищий. И спутать их невозможно, поверьте мне, как знатоку».
Министр залпом допил чай и, чуть сморщившись, доел пирожное.
Вот и приходится продавать «брумосские» товары по цене Брумоса. Одно радует: разница между себестоимостью и ценой продаже пойдет в карманы не жадным монополистам, а… В другой карман. В карман тех, кто сумеет правильно распорядиться этими деньгами. Ну и министру, разумеется, тоже.
Айн Шеленберг вздохнул и отложил бумаги в сторону. Мысли о грядущей войне, к которой необходимо подготовится, всегда портили ему настроение. По его расчетам – а в расчетах министр земель никогда не ошибался – как раз через два года заводы Штальштадта могли выйти на необходимый для полноценной конкуренции уровень производства. И можно было бы, наконец, выйти из тени подделок и прямо ставить свое клеймо «Сделано в Шнееланде». Проклятая война…
Где можно быстро и без огласки сделать достаточное количество оружия для грядущей войны? Разумеется, в Штальштадте. Где можно осуществить подготовку к тайным операциям, требующим особого оборудования и сугубой секретности? Только в Штальштадте, где же еще?
Производство в лихорадочном темпе свертывается – особенно жалко министру было новенькой фабрики по производству пишущих машинок «Юбервальд» – спешно организуются новые линии по изготовлению ружей и револьверов, пушек и снарядов, бомб и гранат. И еще кое-что.
Штальштадт, и без того имевший двойной слой, после перехода на военное производство стал трехслойным – сталелитейни, под ними – производство механизмов, под ним – подготовка к войне. А под всем этим – четвертый слой.
Проект Первого Маршала. «Рыцарь».
Проект мэра Бранда. «Червь».
И самый-самый тайный проект, об истинном значении которого знают только пять человек в мире. «Полюс».
Министр невольно оглянулся. Овальное окно вагона, за которым мелькают деревья, стены, обитые травянисто-зеленой тканью, мягкий ворс темно-бордового ковра, кожаное кресло, столик, на котором расположились папки с бумагами и еле слышно позвякивает пустая кружка на блюдце.
«А ты что ожидал увидеть? Подкрадывающихся шпионов, с аппаратами для чтения мыслей?»
Бред… Встряхнув головой, министр, чтобы успокоиться, взял одну из газет, лежавших на столе.
3
«Ротеворт». Крикливый листок, специализирующийся на скандальных новостях. Ничего нет лучше, чтобы успокоиться…
«Известный авантюрист Джонни „Кинжал“ Питт вернулся из очередного путешествия! Поиски Монтедоро не увенчались успехом!»
Еще бы… Не там ищете, господа авантюристы, совсем не там…
«Грабитель банка „Бегумиум“ так до сих пор и не найден! Полиция в недоумении!»
Еще бы… Сейф вскрыли, как консервную банку, сорок тысяч талеров пропали без следа. Пятьсот фунтов серебра, между прочим, чтоб у этих грабителей грыжа выросла до колена! Среди похищенного были и деньги, заработанные Штальштадтом…
Спокойно, Карл, спокойно…
«Капитан Северус объявил о подготовке к новой попытке покорения Северного полюса! Предыдущие три оказались безуспешными!»
Знаем. Знаем и о капитане и о его новой попытке. Все знаем. Только об этом даже думать лишний раз не стоит…
«Профессор Реллим исключен из Ученого совета Флебского университета за эфирическую ересь!»
Интересно. Очень интересно. Фамилия была министру незнакома, но это не означало, что профессор – шарлатан и мошенник.
Айн Шеленберг сделал короткую запись в маленьком блокнотике с серебряной обложкой.
«Бесстрашный исследователь лорд Маунт снова пропал без вести в джунглях Трансморании!»
Уже третий раз за год, между прочим…
«Жители Шнееланда собираются в Патриотическую партию!»
Это еще что такое?
«В рабочих кварталах Бранда угнетенные рабочие готовят восстание против поработителей!»
Проклятье! Успокоился, называется!
Министр аккуратно вырвал страницу с раздражающей заметкой и аккуратно разорвал ее на мелкие клочки.
Не дай бог, эта зараза доберется до Штальштадта! Злая музыка на оружейном производстве – это практически верный мятеж. В преддверии войны – лучшего подарка Трем империям и не придумаешь.
Чем занимается Немо? Почему зачинщики до сих пор не казнены? Кто они такие вообще?
4
Чем занимаются рабочие после работы? После изнурительного двенадцатичасового труда среди кусков раскаленного металла, грохочущих станков, свистящих приводных ремней, после труда, выпивающего все силы из человека, делающего двадцатилетнего юношу – сорокалетним, а тридцатилетнего – глубоким стариком?
Спят? Нет.
Усталость бывает такой сильной, что не дает даже заснуть. Нет ничего лучше, для того, чтобы отдохнуть, чем кружка доброго шнееландского шнапса.
В кабаке «Молот», притаившемся в подвале одного из почерневших домов в окрестностях портовых складов, было многолюдно. Но сказать, что здесь было шумно – нельзя. После грохочущего дня никому из работников, потягивающих свою выпивку за деревянными столами, изрезанными ножами, не хотелось шума. Хотелось тишины и покоя, компании старых друзей и неспешного разговора. А то и просто понимающего молчания.
Здесь были кузнецы, широкоплечие ребята, по силе с ними могли сравниться только грузчики, привычные к многопудовым мешкам на плечах, ткачи с вечно синими от краски руками, тихий, всего боящийся шляпник, попеременно давящиеся кашлем столяр и стеклодув, сгорбленные сапожники и подслеповато щурящиеся портные…
Здесь не было только пьяниц.
Рабочие, несмотря на то, что каждый вечер приходили в «Молот» за своей кружкой, никогда не спивались. Не успевали.
Поэтому пьяных выкриков, песен невпопад, глупых задираний в стиле «Ты меня уважаешь?» в кабаке не слышали. Здесь было тихо.
Человек, вошедший глубокой ночью в кабак – такой глубокой, что она уже подумывала, не стать ли ей утром – ничем не отличался от остальных посетителей кабака: грубые сапоги, в меру стоптанные, мешковатые штаны, теплая куртка с глубокими карманами, под которой виднелся шерстяной свитер грубой вязки, потертая кепка. Из образа выбивалась разве что зажатая под мышкой трость, с полированным стальным шариком-набалдашником.
Но трость не могла быть причиной для того, чтобы обратить на вошедшего внимание. Он не хлопнул дверью, он ничего не выкрикнул, но вовсе никак не проявил себя. И, тем не менее, как только он вошел, все замолчали и взглянули на вошедшего.
Незнакомец с тростью, не смущаясь всеобщим вниманием, подошел к стойке, за которой протирал кружки кабатчик Хельмут.
– Шнапс, – по стойке покатилась серебряная монета.
Хельмут невозмутимо открыл кран бочонка, мутная жидкость полилась в глиняную кружку со щербатым краем.
Незнакомец поднес выпивку ко рту, но отхлебнуть не успел. На плечо опустилась огромная рука.
– Приятель, – прогудело за спиной, – Ты кто такой?
Кружка опустилась обратно на стойку, незнакомец неторопливо обернулся и приподнял концом трости козырек своей кепки, взглянув на обратившегося к нему.
Мясник Бернард взглянул на нахального пришельца с высоты своих семи футов. Он был силен как бык, даже еще сильнее, что часто узнавали за миг до собственной смерти настоящие быки, схваченные за рог и брошенные на землю.
– Я? Дирижер, – улыбнулся человек.
– Ди-ри-жер? – пробасил Бернард. Он вовсе не был таким тупым, каким казался, но любил прикинуться великаном-людоедом из детской сказки, – Это которые палкой шик-шик-шик и музыка брым-брым-брым?
– Никто не давал настолько краткого и точного определения моей деятельности.
– Чего?!
– Любезный, я ведь никому не мешаю. Пришел вот, – Дирижер поднял кружку со шнапсом, – выпить немного…
– Пей и проваливай.
– Но…
– Пей. Проваливай.
– Могу ли я узнать почему мне так не рады?
– Здесь собираются только старые друзья. Всяким дирижерам тут не место, даже если они вырядились как мы.
Дирижер понимающе кивнул:
– Вы приняли меня за скучающего аристократа?
Действительно, сынки старинных знатных родов, умирая от скуки и безделья, иногда переодевались в «простую одежду» – как они ее понимали – и отправлялись в рабочие кварталы на поиски приключений. Иногда не возвращаясь.
– Поверьте, мой друг…
– Ты мне не друг! – рявкнул в лицо наглому Дирижеру Бернард.
– Возможно, я смогу им стать?
– Сможешь, – мясник выпрямился и кровожадно заулыбался, – Победишь меня на кулаках – станем лучшими друзьями.
Тут уже заулыбались и все остальные. В кулачных боях, которые проводили по праздникам на задворках складов, Бернарду не было равных. Побить его не мог еще никто.
– Побить? – задумчиво произнес Дирижер, – Прямо здесь? Или мы выйдем на улицу?
– Давай, – мясник отступил на шаг и приглашающее взмахнул ладонью, – Прямо здесь.
– Давай, – произнес один из кузнецов и хлопнул ладонью по столу.
– Давай, – ударил кружкой скорняк.
– Давай.
– Давай!
– Давай!
Грубый ритм заставил столы подпрыгивать и грохотать. Ладони, кружки, сапоги выбивали грозную мелодию, которая заставляла холодеть спину.
– Давай! Давай! Давай!
Копившиеся столько дней, недель, месяцев злость, гнев, возмущение требовали выхода. Появление незнакомца стало тем штопором, который вырвал пробку, сдерживающую их.
– Давай! Давай! Давай!
Как ни странно, но Дирижера, казалось, нисколько не испугали ни грохот рук и ног, ни угроза Бернарда. Он как будто наслаждался происходящим.
– Давай, не трусь! – выкрикнул мясник.
Сверкающий набалдашник трости нарисовал в пелене табачного дыма тускло сверкнувший круг, Дирижер повернулся к Бернарду…
Никто не понял, что произошло дальше. Вот мясник стоит напротив Дирижера – и в следующее мгновенье он уже лежит, скорчившись от сильнейшей боли в животе, пытаясь вздохнуть.
– Вот это удар! – прохрипел Бернард, когда сумел подняться. Он протянул Дирижеру руку, тот крепко ее пожал. Еще несколько человек поднялись и подошли протянуть руку, хлопнуть по плечу человеку, победившему Бернарда.
– Шнапса моему другу! Откуда столько силы?
– Камни, – односложно ответил Дирижер и опустил нос в кружку.
Те, кто стоял рядом, бросили быстрый взгляд на запястья. Следов от кандалов там не было, но, если человек не хочет говорить о том, как он прожил жизнь…
Про свою жизнь Дирижер не хотел рассказывать, но поговорить он был не против:
– Друзья! – громко произнес он.
Новоиспеченные друзья приветственно подняли кружки.
– Друзья! – воззвал Дирижер, – Я вижу перед собой отличных парней, сильных и крепких, тех, чьим трудом живет наша земля, тех, кто несет на своей спине свою страну. Но я вижу и кое-что еще! На ваших спинах едут и те, кто не имеет никакого отношения к вашему труду: короли, попы, дворяне, те, кто никогда в жизни не держал в руках ничего кроме шпаги или мешка с золотом. Почему? Почему эти люди живут во дворцах, едят разносолы и пьют вина, а вы, вы, те, кто работает с утра до утра, живет в грязных трущобах, едите что придется и пьете дешевое пойло, потому что ни на что другое у вас нет денег? Почему?…
Дирижера слушали. Слушали внимательно. Точных слов никто не запомнил, но, после его ухода, все сразу поняли, ЧТО нужно сделать для того, чтобы исправить ситуацию. Нет, не выбегать немедленно на улицу, выхватывая булыжники из мостовой. Ждать. Ждать и готовиться. Бернард-мясник, Гуго-кузнец и Отто-носильщик ушли вместе с Дирижером и все, кто остался в кабаке точно знал: однажды – и очень скоро – эти трое скажут, что делать. Вот тогда и нужно будет выходить на улицы. Чтобы смести, смыть, сжечь уродливые бородавки на теле народа. Бородавки, почему-то считающие себя главными органами народного тела.
Лица Дирижера почему-то никто не запомнил.
5
«И».
Щелк.
«Я»
Щелк.
Пробел.
Щелк.
«П»
Щелк.
«А»
Щелк.
«Р».
Щелк.
«О».
Щелк.
Уф…
Вольф с ненавистью посмотрел на орудие пыток, стоявшее перед ним на столе. Реферат на тему «Конструкция паровых катеров» был бы не так уж и сложен, если бы не… Вот это вот!
Пишущая машинка. Конструкция, которая напоминала Вольфу механического паука своим переплетением множества рычажков, клавиш, пружин… ладно бы еще буквы стояли в правильном порядке, так ведь нет! Прежде чем напечатать одну букву, ее, эту самую букву нужно найти на клавиатуре, а тот, кто делал машинку, несомненно, происходил из старинной династии палачей, потому что понять логику размещения букв было невозможно.
Но рассказывать о своих затруднениях Вольф никому не собирался. Во-первых, потому что ни сержанту Зеппу, ни сотнику Симону глубоко неинтересны трудности курсантов в обучении.
– Если вы не можете справиться с какой-то машинкой, – проворчал Вольф, стуча по клавишам, – то как вы собираетесь справляться с противником?
Вообще-то, этих слов ему никто не говорил, но на месте сержанту Вольф произнес бы именно их, если бы к нему подошел кто-то с подобной жалобой.
Во-вторых, юноша уже давно понял, что офицерами они будут очень и очень непростыми…
Двести лет назад в Ренче – тогда еще не империи, а всего лишь королевстве – существовал отряд королевских карабинеров, отчаянных сорвиголов, выполняющих самые деликатные приказы короля – а вернее, королевы, потому как тогдашний король, если и проявлял интерес к чему-либо, то, как правило, это касалось исключительно женского пола. Доставить секретное письмо или не допустить, чтобы оно добралось до назначения, защитить крепость или же захватить ее, выследить шпиона или самому добыть необходимые сведения – эти парни могли все. Очень похоже, что и их готовят к подобной службе.
Вольф, не прекращая выискивать нужную букву, слегка приосанился. Айнштайн граничило с Ренчем, поэтому все дети играли в королевских карабинеров. «Я – капитан Ла Гвардиа!» «А я – граф ле Верди, защищайтесь, сударь!» Стать похожим на одного из героев седой старины – что может быть лучше?
Правда, в карабинеры набирали исключительно дворян, и отрекаться от собственной фамилии их никто не заставлял, но так это в Ренче. Здесь – Белые Земли, здесь – Шнееланд, здесь все по другому…
А все-таки, холера меня забери, приятно думать о том, что лет так через двести-триста дети станут играть в Черную сотню, а кто-то, может быть, и выберет себе роль сотника Вольфа…
Это сейчас он наказан за ту глупую дуэль, и сидит в пустой комнате, обложенный книгами, выстукивая реферат, пока товарищи развлекаются. Цайт, правда, сидит в библиотеке, глотает книжную пыль, но так ведь не по приказу – по собственному желанию. Самые скучные вещи интересны, если их делаешь собственной волей, и самые интересные вещи скучны, если тебя заставили их делать… Ксавье, между прочим, уже доверили выполнение первого задания, а Йохан и вовсе не свидание отправился.
Вольф опустил голову и опять защелкал по клавишам.
Третьей и последней причиной, по которой Вольф не стал бы жаловаться на то, что его заставляют печатать на машинке было то, что он вообще никогда и никому не жаловался.
Не то воспитание.
Щелк.
Щелк.
Щелк.
6
Бух!
Цайт потер нос, но все же не выдержал и чихнул от облака пыли, взметнувшегося в воздух из захлопнутой книги. Судя по всему, читали ее нечасто. Кому из молодых и азартных курсантов придет в голову листать справочник «Дворянские роды Драккена»? Только не в меру любопытному… кхм…
Юноша оглянулся, как будто кто-то мог прочитать его мысли.
«Забудь. Забудь о том, кто ты такой. Ты – курсант Черной сотни. И прошлого у тебя НЕТ. Нет, понятно тебе, нет!»
В ушах зазвучали рев пламени и крики сгорающих заживо родных. Цайт замотал головой, отгоняя страшные воспоминания.
«Здесь – Шнееланд. Здесь тебя не объявят виновным только на том основании, что ты родился. Забудь!»
Он обхватил голову руками, пальцы вцепились в золотистые волосы, такие же фальшивые, как и сам юноша.
«Забудь! Забудь! Забудь!»
Взгляд впился в вытисненные на обложке буквы заглавия. Воля отчаянно переключала мозг на другую загадку.
Загадку соседа по комнате.
Ксавье.
На белой аристократической лопатке Ксавье синела татуировка.
Татуировка. У аристократа.
Татуировки с порохом, втираемым в проколотые отверстия на коже, делали солдаты, матросы, в общем люди, которые имели основания опасаться того, что их мертвое тело не опознают и закопают вместе с неопознанными трупами, так и не сообщив родным о том, где упокоился их муж-сын-отец, а то и обвинив их в пособничестве дезертиру. Но это нужно только людям бедным и незнатным, уж никак не знатному дворянину. Хотя Цайт слышал о татуировках, кои накалывают своим детям еще в младенчестве особо подозрительные дворяне, чтобы их дитя не перепутали и не подменили. Зверство, конечно… Как будто татуировку подделать нельзя…
Поймав однажды взгляд, брошенный на его спину, Ксавье спокойно заметил, что это – его родовой герб. Ага, герб.
Оскаленная клыкастая морда волка.
Ни один из дворянских родов Драккена не носил на гербе волка.
Хотя… Было, конечно, одно исключение…
Сами герцоги Драккен. Правители своей страны. Те самые, которые, по слухам, поголовно являлись вампирами, ночными кровососущими тварями.
Но, во-первых, волк на гербе герцогов выглядел иначе: он был повернут анфас и вид имел несколько пришибленный и удивленный. Как подозревал Цайт, художник рисовал герб не с натуры, а с чучельной головы, висящей на стене.
Во-вторых же, как юноша помнил из рассказов на лекциях, нынешний герцог Драккена был молод, почти что ровесник самого Ксавье, так что заполучить такого взрослого сына не успел бы ни при каких условиях.
Цайт побарабанил пальцами по столу, чувствуя, как его грызет неутолимое любопытство, бросающее людей в разнообразные авантюры, вроде путешествий на Северный полюс или в джунгли Трансморании.
«Ксавье, кто же ты такой?»
Наверное, если бы сейчас в библиотеку вошел Ксавье и честно рассказал бы о том, кто он такой, Цайт был бы разочарован.
Любую загадку интереснее разгадать самому…
7
Ксавье не любил разгадывать загадки. Вернее, любил, когда это чистая игра ума и у тебя есть время на размышление, а самое большее, что тебе грозит за то, что ты не угадал – нехорошая оценка преподавателя.
А вот в жизни, когда время ограничено, и рискуешь ты получить не плохую оцену, а сталь под ребро или свинец в спину…
Нет, Ксавье не любил загадки.
Тем более что в жизни у них могло не оказаться ответа. Не только правильного, а вообще никакого.
Но сейчас приходилось решать…
По улице, твердо ступая по мокрым от тающего снега булыжникам – Госпожа Зима сдавала свои позиции Деве Весне – шагал, пристукивая элегантной тросточкой, уверенный в себе человек, одно лицо которого говорило о том, что в череде его предков насчитывается никак не меньше двадцати колен.
Во внутреннем кармане уверенного господина лежал плотный коричневый конверт, запечатанный двумя красными сургучными печатями.
До того, как господин дойдет до нужного ему места, Ксавье должен был добыть этот конверт и принести его сержанту.
8
В ресторане «Шен Катарин» любили встречаться и посидеть за столиками влюбленные парочки. Здесь можно было войти в отдельный уютный уголок, задернуть плотные шторы и представить, что в целом свете нет никого, кроме вас двоих. Даже официант не нарушит ваше уединение, а когда будут готовы блюда – деликатно позвонит в колокольчик, висящий над входом, предупреждая о своем появлении.
Во многих ресторанах звучала музыка. Не разухабистое пиликанье скрипок, как в придорожных трактирах или гудение дудок, как в пивных для рабочего сброда. Здесь плыли над посетителями чарующие волны фортепианной музыки, которую не гнушались играть даже знаменитые маэстро. Единственным недостатком было то, что нельзя выбрать мелодию на свой вкус, или попросить прекратить, если она наскучила.
Но «Катарин» был особым рестораном. И музыка здесь была особая.
Йохан покрутил рукоять музыкальной шкатулки, заводя пружину.
– Что выбрать? – спросил он свою спутницу.
Та мило улыбнулась:
– На ваш выбор.
Пальцы курсанты сдвинули рычаг вниз, определяя, что будет играть шкатулка, встроенная в стену.
Помедлив, рычаг остановился у медной таблички с выгравированным названием мелодии. Тихо прозвенел механизм, начали вращаться зубчатые колеса, зазвенели колокольчики, по которым простучали крохотные молоточки, запели струны…
Из нависающего над головой раструба в виде волшебного цветка зазвучала музыка.
В светлых глазах Каролины айн Зоммер засветилась улыбка:
– «Королева фей» Питера Сигала. Вы льстец, господин курсант.
Йохан улыбнулся в ответ, с удивлением чувствуя, что эта улыбка – не вымучена. Впервые за последнее время он может разговаривать с девушкой и не видеть за ее словами, за ее поступками, за ее душой…
Ложь. Мерзость. Коварство.
– Вы о чем-то задумались? – ангельские глаза смотрели обеспокоенно и тревожно, – Ваше лицо стало таким… Таким старым. Как будто вы заглянули в преисподнюю, а не в глаза девушке.
«Иногда, прекрасная Каролина, в глазах девушки можно увидеть преисподнюю…»
– О, нет, – улыбка снова заиграла на лице Йохана, – мне просто стали интересны ваши серьги. Очень необычные.
– Вам нравится? – Каролина коснулась тонкими пальчиками тяжелой серьги, мимолетом поправив выбившуюся из-за розового ушка прядь золотых волос, – В Брумосе сейчас стиль «механикус» вошел в моду.
В ушке покачивался золотой листок, только вместо ожидаемых капелек бриллиантов или цветных искорок других драгоценных камней серьга была украшена крохотными зубчатыми колесиками. Они тихонько вращались, цепляясь друг за друга и притягивая взгляд.
– Необычные. Как и вы сами.
Комплимент был тяжеловесен и неуклюж, но Каролина звонко засмеялась:
– Нет обычных людей. Каждый человек уникален. Но, господин курсант, вам не прискучило ли общение на «вы»? Мне казалось, что мы друзья.
– Друзья, – кивнул Йохан, чувствуя легкую дрожь во всем теле, – Вы знаете старинный обычай Зонненталя?
– А вы из Зоннеталя?
– Нет, я из Орстона, – юноша мысленно выбранил себя за невнимательность, – но мне известен этот обычай. Приобщение к застольному братству.
– Но я не хочу, чтобы вы стали мне… – Каролина лукаво взглянула, чуть наклонив голову – братом.
– А я вам расскажу. Приобщение к застольному братству имеет три ступени…
Йохан поднял бокал с красным искрящимся вином:
– Первая. Двое держатся левыми руками, правыми они одновременно выпивают бокалы, ударяют ими о стол и произносят «Друг». Вторая. Двое обнимают друг друга за плечи, одновременно выпивают бокалы, ставят их на стол, смотрят друг на друга и произносят «Брат».
– А третья?
Похоже, Каролина все-таки слышала об этом обычае, уж очень хитро она прищурилась. Кончик розового язычка пробежал по самому краешку губ.
