Текст книги "Белое на белом"
Автор книги: Константин Костин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Глава 6
Бранд
Улица Серых Крыс. Королевский дворец. Пивная «Танненбаумбир»
20 число месяца Рыцаря 1855 года
1
Есть мнение, что детство заканчивается по достижению определенного возраста. Это мнение прямолинейно и логично и, как каждое прямолинейное и логичное мнение, оно ошибочно. Вообще, мнений о времени окончания детства существует разве что чуть менее чем вообще людей на свете. Кто-то полагает, что детство заканчивается после первой ночи любви, кто-то – после рождения собственного ребенка, есть кровожадные господа, полагающие, что детство заканчивается с первой смертью и особо кровожадные, считающие, что для перехода в ранг взрослого непременно нужно кого-то убить самому… И всегда найдутся те, кто оспорит любой из этих пунктов примером из жизни.
Скорее всего, человек становится взрослым в тот момент, когда перестает нарушать запреты. Вернее, нарушать их можно, а иногда даже и нужно. Но делать что-то только потому, что тебе это запретили, позволительно только ребенку. Ну, разве что еще Снусмумрику.
Четыре живых доказательства этого тезиса в настоящий момент стояли на высоте второго этажа, на карнизе, который в темноте, на холодном колючем ветру, бросающемся снежинками, уже не кажется таким широким.
«Когда они уже пройдут мимо, холера?» – мысленно ругался распластавшийся по стене Вольф. Перед ним что-то бормотал под нос Цайт, позади молчали Ксавье и Йохан.
Внизу по улице шла развеселая компания, не нашедшая лучшего времени для возвращения с какого-то праздника, как глубокая ночь. Шла медленно, потому что то один то другой останавливался, чтобы приложиться к бутылке, громко захихикать или шикнуть на всех остальных, призывая соблюдать тишину. То ли большая семья, с отцом, сыновьями, дочерьми, женами и мужьями, то ли несколько семей. Впереди скакали две маленькие девочки, не смущаясь ни темноты, ни тишины, звонко распевавших детскую песенку.
– Четыре, четыре, четыре поросенка,
Четыре, четыре, четыре поросенка,
Первый поросенок ругался и кричал
А второй смеялся и весело визжал
Третий поросенок плакал и рыдал
А четвертый тихо и мирно спал!
Четыре, четыре, четыре поросенка,
Четыре, четыре, четыре поросенка…
Компания гуляк скрылась за углом. Можно было продолжать двигаться к крыше соседнего дома. Но Цайт почему-то не трогался с места. Больше того: его начало нешуточно трясти.
– Цайт, – шепнул Вольф, – что с тобой?
– Что случилось? – тихо спросил Ксавье.
– Не знаю. Что-то с Цайтом… Холера чумная!
Оказывается, их «проводник» трясся от сдерживаемого смеха:
– Я… я тут… подумал… если четыре поросенка – это мы, то кто из нас плачущий?
– Ты будешь, – Вольф еле сдержался от того, чтобы не огреть не к месту смешливого товарища, – если немедленно не двинешься вперед. Мы тут окоченели, а он хохочет. Двигай давай!
2
Чердачное окно оказалось открытым, люк с чердака на лестницу – тоже. Дверь на улицу открылась бесшумно – Цайт полил засов запасенным растительным маслом – и четверка искателей приключений благополучна вышла на заснеженную улицу, освещаемую редкими пятнами света от газовых фонарей и тусклым лунным светом. Неудача постигла их в самом конце пути.
Пивная «Гольденшмидтбир» оказалась закрыта. Вольф уже собрался было постучать в дверь чем придется – сапогами, например – но его отговорили. Самовольная отлучка – не то время, чтобы шуметь.
– Я вспомнил, – вдруг сказал Ксавье, когда они все вчетвером задумались над тем, что делать дальше – Распоряжением мэра столицы пивные, которые хотят работать всю ночь, должны платить налог в казну.
Вольф со злостью пнул имевший несчастье оказаться поблизости фонарный столб, ушиб ногу, пнул столб второй ногой и окончательно рассвирипел.
– Нет, – зашипел он, – я сегодня выпью пива. Я что, зря торчал на этом чумном карнизе?!
Он двинулся к запертой двери с твердым намереньем ее выломать. Ну или по крайней мере, сорвать злость.
– Танненбаумбир, – вдруг произнес Йохан.
Все повернулись к нему:
– И?
– Она работает ночью.
– Откуда ты знаешь? – начал успокаиваться Вольф.
– Когда мы там были, я слышал, как хозяин жаловался на то, что трудно найти подавальщиц на ночное время.
Цайт потер ладони – тонкие кожаные перчатки от холода не очень помогали – и развернулся в сторону «Танненбаумбира» как стрелка компаса – в сторону магнита.
– Чего мы ждем?
Облака наконец рассеялись, Старшая луна освещала целеустремленную четверку, идущую по улице. Черные мундиры, черные плащи с алой подкладкой, черные кепи офицеров… Сосредоточенные лица, случайный прохожий, взглянув на них, мог бы подумать, что молодые офицеры отправились на чрезвычайно важное и ответственное задание. А вовсе не сбежали по-мальчишески из школы, чтобы выпить пива.
«Четыре, четыре, четыре поросенка…»
3
Канцлер Айзеншен тоже не спал. Он сидел в Шахматной комнате дворца, хотя играть в шахматы не любил. Просто именно здесь, за шахматным столиком «Нахрихтендист», ему почему-то думалось особенно легко.
«Шахматы… – думал канцлер, поглаживая бородку – Все просто: здесь твои фигуры, из белого мрамора, там – вражеские, красного гранита. Все просто и понятно, каждый знает свою роль и свои возможности… К сожалению, жизнь – не шахматы».
В жизни тот, кто стоит рядом с тобой в едином строю – не всегда друг.
«Вот солдаты, – кардинал провел пальцем по круглым каскам фигурок и по одной двинул их вперед. В игре они послушны и отважны до геройства, если тебе необходимо пожертвовать одной или двумя – солдат всегда отдаст свою жизнь. В жизни этих мерзавцев нужно кормить, им нужно платить и далеко не истина, что количество солдат у тебя и у противника совпадет… Общее только одно: от солдат ничего не зависит».
Канцлер думал о грядущей войне. Постоянно. Не мог не думать.
«Ради чего ведутся войны? Ради мира? Ради счастья? Ради свободы? Чушь. Войны всегда ведутся только из-за одного. Из-за денег. Даже не из-за земель, как думают глупцы. Сама по себе территория ничего не дает, ценна она только одним: возможностью получения прибыли. Если бы были нужны, вон, Стеклянные острова на севере, забирай, не хочу. Ан почему-то никто не хочет. Не видит никто прибыли во владении промерзшими, обледеневшими скалами.
Война – всего лишь бизнес.
Какой отсюда следует вывод? Очень простой. Никто не начинает бизнес, если с самого начала видно, что он будет убыточным. Никто не начнет войну, если в результате ее получит меньше, чем затратит.
Нужно собрать такую армию, чтобы любой взглянувший на нее, сразу же понял: ЗДЕСЬ ты прибыли не получишь. Ты можешь победить, но за победу заплатишь слишком дорого.
Идеи насчет объединения земель и тем более насчет боевых паровых машин – это красиво, но испокон веков сила армии зависела исключительно от количества солдат, от того, у кого первого кончатся солдаты. Людей в Шнееланде не хватит, даже если сгрести всех мальчишек, стариков и калек, значит, людей, любых, в армию нужно будет покупать у соседей, пусть противник, если он посмеет напасть, увязнет в каше бывших крестьян, одетых в отрепья и вооруженных дедовскими фузеями. Вот только нужно решить две трудности.
Легкая: где взять деньги?
И тяжелая: как убедить короля?
Насколько было бы легче, сиди на троне его старший брат…»
Канцлер вздохнул. Принц Никлас тоже не блистал особым умом, его хватало разве что на балы, охоту и юбки фрейлин, но, по крайней мере, он был послушным. Сиди на троне он – и никакие кардиналы, маршалы и мэры не смогли бы оспорить решения его, канцлера Айзеншена. Принц Никлас с детства жил во дворце и ежедневно общался с канцлером, тогда еще министром двора. Он с детства привык к мысли, что дядюшка Генрих всегда прав. Это Леопольд в юности отправился странствовать по заграничью, не вылезая из ресторанов и кухонь, поэтому не привык к послушанию. Ему бы быть поваром, а не королем. Ах, если бы не тот глупый несчастный случай на охоте…
Канцлер опять взглянул на доску.
«Король. Самая важная фигура. И самая слабая. Сам по себе он ничего не значит. Короля играет окружение».
В центр доски встала фигурка короля. Рядом поместилась вторая.
«Канцлер. Самая сильная фигура. Единственная, в которой я уверен. Тот, кто на самом деле управляет этой страной. Может делать все, что хочет, но сильно зависит от короля».
Пальцы передвигали фигурки по доске.
«Епископ и офицер. Ловкие и пронырливые. Один всегда ходит по черным полям, другой – по белым. Внешне они союзники, но на самом деле… На самом деле… Один, – офицер скользнул вперед и оказался рядом с линией темных солдат, – вовсе не союзник, второй же – фигура, чей цвет неясен, то ли друг, то ли не друг…»
Епископ встал рядом с канцлером, но в некотором отдалении.
«Рыцари. Их два. Непредсказуемые, никогда не знаешь, где окажутся и что сделают. Мэр и казначей. Первый – неизвестно с кем, но точно не на стороне канцлера. Зато второй – союзник, пусть и вынужденный…»
Рыцарь-мэр присоединился к офицеру в стане врагов, рыцарь-казначей – к канцлеру.
«Остаются два латника. Прямолинейные, но мощные. Министр земель, который зависит от канцлера, так как подчиняется ему, а также потому что именно канцлер рекомендовал его королю. И командир Черной сотни, до глупости преданный королю».
Одна фигурка перешла в разряд союзников, вторая – встала рядом с королем.
«Значит, необходимо перетянуть на свою сторону кардинала и убрать маршала со столичным мэром. Только бы удалось убедить короля взять на их места нужных людей. Проклятый Леопольд, чума ему под корону, как же тяжело с тобой. Как я устал от этих интриг… Или…»
Канцлер замер, обдумывая пришедшую в голову мысль. Если вспомнить, как переводится название шахмат с древнеунгарского…
4
«Танненбаумбир» нисколько не изменился за неделю. Да и в принципе, за последние триста лет он не сильно менялся. Все те же сводчатые потолки из грубого камня, черные, закопченные дымом из трубок тысяч посетителей, все те же огромные столы, из темного вечного дуба, те же огромные пивные кружки в руках шустрых подавальщиц… Даже подавальщицы, казалось, не менялись с течением времени, все такие же шустрые румяные девахи, с крепкими ягодицами и крепкими подзатыльниками для тех, кто хотел убедиться в первом.
Разве что сегодня в пивной чуть тише чем обычно. Не слышны развеселые песни о королях и королевах, не гремят споры о том, кто же на самом деле управляет королевством, а также о том, от кого же королева Амалия родила двух сыновей и дочку. Разве что изредка неожиданно громко провозглашается здравица его величеству Леопольду Седьмому, да живет он сто лет.
В столице Шнееланда все слышали о страшной тайной полиции, которая наводнила страну шпионами и наушниками. Каждый может назвать фамилии людей, пропавших после того, как опрометчиво упомянули о любовниках королевы, или, тем паче, о любовниках короля. Не смолкают разговоры о том, что столица парализована страхом перед ночным стуком в дверь – карой за неосторожные слова. Но, что самое страшное – никто не знает, кто же служит в тайной полиции. Ходили упорные слухи, что на самом деле таинственный Немо, всемогущий глава тайной полиции – это чернокожий старший сотник, жуткий, уже из-за своей нездешности, рассылающий для ареста неосторожных своих черных офицеров.
Таких, как те, что сидели за одним из столов.
Ребята не обращали внимания на атмосферу напряженности и неловкости в пивной. Особенно после третьей кружки. Рассказывал анекдоты и пытался ущипнуть увертливых подавальщиц Цайт, вспыхивал и тут же успокаивался Вольф, которому казалось, что смеются над ним, вставлял пару слов Ксавье, молча хрустел претцелями Йохан. Острой приправой, придающей особый вкус пиву, было ощущение того, что они нарушают запрет.
Цайт резко повернулся, собираясь ухватить за попку проходившую мимо девушку. В этот раз получилось бы, если б его руку не перехватил Ксавье.
– Ты чего?
– Цайт, это не подавальщица.
Девушка действительно не походила на девах: тихая, скромно опустившая глаза, в серой накидке. Она молча прошла к стойке.
– Ух ты… – проводил девушку взглядом Цайт, – Что если это – дворянка, скрывающаяся от строгих родителей? Или сбежавшая от постылого мужа принцесса?
– Или дочка хозяина, – скептически заметил Ксавье.
– Это еще почему? – вспыхнул Вольф, который, видимо, тоже успел предположить нечто подобное, только не озвучил свои мысли.
– Ну, например, потому, что она зовет его папой, а также целует в щеку, – хмыкнул Ксавье, откидывая прядь черных волос со лба. Кто вообще придумал эту дворянскую моду с длинными волосами? Вон Вольф носит короткую стрижку и не мучается…
Девушка в самом деле чмокнула старика-хозяина, помахала рукой громиле, который лениво дремал на стуле, присматривая за порядком и скрылась в двери, которая вела во внутренние помещения. Да, на самом деле дочка…
– Может, это молодая жена, – не унимался Цайт, – которой скучно в холодной постели с холодным мужем… Йохан, ты куда?
– Я вдруг вспомнил об одном деле, – Йохан целеустремленно выбирался из-за стола, – Мне срочно нужно… попасть… в одно место.
– Это туда, – Цайт указал в сторону низкой неприметной двери.
– Мне не это нужно, – обычно флегматичный Йохан почему-то торопился, – Я потом расскажу. Встретимся утром. Я сам приду, меня не ждите…
Он схватил кепи со стола, сдернул плащ с вешалки и выскочил из пивной на улицу.
– Куда это он? – посмотрели друг на друга Вольф и Цайт. Потом перевели взгляд на Ксавье.
– А я что, – развел руками тот – гадалка? Утром придет – расскажет.
– А если не придет?
– Тогда его прибьем сначала мы, потом Зепп, а потом – старший сотник.
Парни дружно вскочили с места.
– Эй, эй, а деньги? – бросился к ним хозяин.
Пока они расплачивались, пока выбежали на улицу…
Йохан исчез.
– Может, вон в том переулке?
Переулок, не переулок – узкая щель между домами. Ксавье стиснул рукоять трости, с которой не расставался никогда.
– Идем, посмотрим.
Они втроем шагнули в темноту.
– Ищете кого, ребя?
Прислонившись плечами к стене, в переулке стоял человек. Высокий, широкоплечий, лица в темноте не видно.
– Может и ищем.
– Уж не меня ли, невзначай? – блеснула улыбка.
– Мы ищем своего товарища, – Ксавье прижал попытавшегося вырваться вперед Вольфа, – Невысокий, крепкий, светлые волосы, в форме Черной сотни. Видел такого?
– Как не видать, видал. Ваши товарищи частенько по городу бродят, видал я и такого…
– Сейчас ты такого человека видел?
– Неа, сейчас не видал. Видать, куда-то еще ваш приятель укатился.
– А ты не врешь? – вылез-таки Вольф.
– А чего мне врать?
Незнакомец шагнул вперед, не переставая улыбаться. Светлые взъерошенные волосы, чуть припорошенные снегом, лохматые бакенбарды, круглое плоское лицо, перечеркнутое черной повязкой, единственный глаз горит яростной желтизной.
– Запомните, ребя, – прошипел он, – Северин Пильц никогда не врет. Коли сказал, что не видал, значитца – не видал. Ищите своего дружка где-то еще, а меня не колыхайте.
В пальцах незнакомца блеснул нож.
Ксавье выхватил шпагу.
– Ах, боюсь, – одноглазый наигранно прижал руки в груди, отступил назад в темноту и как будто растворился в ней.
Ребята бросились вперед, с одной шпагой на троих, но переулок, заканчивающийся высокой глухой стеной, был пуст, как барабан.
5
– Какая интересная комбинация.
Канцлер вздрогнул. Задумавшись, он не заметил появления в Шахматной комнате еще одного человека. Хотя королевского шута обычно замечали сразу.
Сегодня Ник Фасбиндер был одет в простойный черный костюм, с черным цилиндром. Вот только размеры цилиндра позволяли предположить, что шут снял его с какого-то великана-щеголя. Создавалось впечатление, что на голове Ника – огромное черное ведро.
– Я смотрю, – указал он на лежавшую на боку фигурку короля, – черные выиграли.
– Да нет, – канцлер сгреб фигурки с доски, – это я размышлял. О разном.
– Ах это вы размышляли… А я как раз было начал прикидывать, как можно выиграть при таком построении фигур.
Несмотря на вечное паясничанье и кривляние, шут отлично играл в шахматы, на почве чего сдружился с кардиналом.
«Да, вот этой фигуры в моем раскладе нет…».
В одном канцлер был на сто процентов прав: жизнь – не шахматы.
6
Мэр Бранда Ханс айн Грайфогель тоже не спал. Он вообще спал мало, не считая необходимым тратить драгоценное время на то, чтобы лежать без движения с закрытыми глазами, ни о чем не думая. Мэр столицы думал постоянно. Сейчас – о грядущей войне.
Лучшая война, по мнению айн Грайфогеля – та, которая не начиналась. По глубокому убеждению мэра, в любой войне один из участников – всегда дурак. Либо тот, кто напал, либо тот, кто позволил на себя напасть.
Сейчас мэр – хотя он был всего лишь мэром столицы – думал за всю страну. Ибо проигрыш в войне начинается тогда, когда люди начинают делить свои обязанности на «отсюда» и «досюда».
Айн Грайфогель побарабанил кончиками пальцев сложенных перед лицом рук. Три империи он видел в виде трех собак, собирающихся наброситься на беззащитный – будем честными – Шнееланд. Пусть есть два года, за которые можно подготовиться, но не нужно полагать противника идиотом. Начнешь подготавливаться ты – начнет подготавливаться и он.
Нужно или хранить свою подготовку в глубокой тайне или отвлечь врага на что-то другое. Что-то более заманчивое…
Нужно бросить трем псам большой кусок мяса.
Мэр не улыбнулся – он делал это только в случае необходимости – но движение нервных импульсов его лицевых мышц можно было бы признать за улыбку.
Гольденберг.
Да, пожалуй, сработает.
7
Голубые глаза Катрин, дочки хозяина «Танненбаумбира» были широко распахнуты и наполнены слезами. Ротик жадно раскрывался, грудь судорожно вздымалась, пытаясь вдохнуть хоть глоток воздуха.
Бесполезно.
Горло девушки перехватывал черный шнурок, сплетенный из кожи. Сильные руки затягивали его все туже и туже. Еще несколько рывков обреченного тела – и мертвая девушка опустилась на затоптанный снег, возле задней двери пивной.
Убийца смотал шнурок отработанным движением и, не оглядываясь, зашагал прочь. От него падала двойная тень: Младшая луна уже взошла.
Душитель прибыл в столицу.
Глава 7
Бранд
Королевский дворец. Пивная «Танненбаумбир». Улица королевы Бригиты 21 число месяца Рыцаря 1855 года
1
Искусство отравления известно давно. Со времен Диких веков оно достигло небывалых высот тончайшего мастерства. Существовали умельцы – и некоторое из них были известны канцлеру – которые одним пузырьком бесцветной жидкости могли отравить целый город. Существовали мастера, которые могли сделать яд, действующий только на рыжих или только на мужчин. Самые же искусные считали, что убивать человека для достижения своих целей – слишком грубо. Вот отравить стыдливость и сделать из застенчивой девушки разнузданную шлюху, отравить страх и сделать воина из труса…
Отравление было искусством, а искусство канцлер не любил.
Секреты ядов, бережно хранимые и преумножаемые, были хорошо известны, к примеру, кардиналу Трауму, с которым канцлер поостерегся бы не только обедать, но даже стоять рядом. И что? Как минимум один случай, когда яды кардинала не сработали, был канцлеру совершенно точно известен.
Канцлер Айзеншен всегда считал, что лучший яд – это тот, что носят на поясе, а противоядия от пары футов стали в животе еще не придумали. Поэтому в своих мыслях о, скажем так, смене короля, он рассчитывал на надежных людей, а не на ненадежные капли и порошки.
Впрочем, надежные люди – понятие расплывчатое. Никакая личная преданность – и уж тем более услужливость – не заменит профессионализма. Возьмем, к примеру, ресских брави…
2
История ресских наемных убийц до Диких веков не дотягивала, но вплотную к ним примыкала. Люди, которые могли убить того, кто мешает тебе жить и наслаждаться каждым прожитым днем, появились тогда, когда личное прекращение чужой жизни стало считаться дурным тоном. Первоначально брави были шайками бывших солдат-наемников, в начале одиннадцатого века, в краткий промежуток без войн, получивший название Тихой дюжины, бродивших по городу и задиравших всех тех, кто казался им недостаточно мужественным и достаточно слабым. Бесконечными драками с горожанами, городской стражей, небогатыми дворянами, опять городской стражей, солдаты пытались восполнить то ощущение кипящей крови, которого так не хватало им после окончания войны. Кем был тот, кто заплатил одной из шаек за то, чтобы следующим убитым оказался нужный – а вернее, совершенно ему не нужный – человек, так и осталось неизвестным. Нанимающие убийц крайне редко заботятся о том, чтобы их имена остались в анналах истории.
Когда Тихая дюжина закончилась большая часть брави вернулась к битвам и сражениям, а меньшая… А меньшая решила, что убивать и воевать – разные вещи. Убивать проще. И безопаснее.
В настоящее время брави уже не были теми отчаянными задирами. Различные команды – хотя они предпочитали, чтобы их называли «школами» – специализировались на различных способах «приобщения к большинству». «Капуччи бьянко» предпочитали дистанционный способ: луки, стрелы, арбалеты… Огнестрельное оружие они считали слишком громким и потому почти не пользовались им, хотя, говорят, они заплатят огромные деньги тому, кто создаст бесшумное ружье. «Квартеросетте» были мастерами несчастных случаев: падение с лошади с переломом шеи, утопление во время катания на лодке… «Гли оччи верде» сменили шпагу и звон клинков на острый стилет и тишину скрытного проникновения, из-за чего всегда ссорились с по большей части состоящими из фаранов членами «Лионе неро», которые обожали взрывы и пожары. Фараны в Рессе были вне закона, поэтому заниматься своим обычным ремеслом – подделкой и мошенничеством – им было крайне трудно.
Пока канцлер не выбрал, от какой именно хвори умрет король, но точно знал, что жить его величеству осталось недолго. Канцлер желал своему государству исключительно блага, король, возможно – тоже, но их мнение о благе несколько расходились.
3
Узкий пустой переулок. Несколько снежинок плавно слетает вниз на припорошенную землю. Три курсанта школы черносотнецев. И никого больше. Особенно одноглазого, которому некуда было деться и который просто исчез.
Цайт посмотрел вверх, хотя шансов на то, что незнакомец улетел, было мало. Птицы таких размеров обычно не летают. Страусы там, дрофы…
Вольф тоже посмотрел наверх. Оттуда на них глядела Младшая луна, как бы говоря…
– Мы идиоты.
Ксавье, в отличие от своих товарищей, не выпил ни капли, соблюдая свое воздержание, поэтому он взгляд опустил. На земле переулка лежал тонкий слой свежевыпавшего снега. На котором четко чернели отпечатки сапог одноглазого. Они шли по переулку, доходили до стены и… И все.
– По стене поднялся? – Цайт недоверчиво прищурился. В возможность обычного человека в несколько секунд вскарабкаться по стене, самое низкое окно которой – на уровне второго этажа – верилось слабо. Но в призраков проходящих сквозь стены Цайт не верил совсем.
– Идиоты мы не поэтому. Почему мы сразу же не посмотрели на следы Йохана? – Ксавье со щелчком вогнал шпагу обратно в трость.
Вольф бросился обратно, к выходу из пивной, первым.
Снег у крыльца уже был основательно истоптан, с десяток черных цепочек следов тянулись вдоль по улице.
– Это не то, – Ксавье, низко склонившись, рассматривал следы, – эти идут в пивную. И эти… И эти… А эти из пивной, но это не след Йохана… И этот… А это опять в пивную… Вот! Вот его след!
Кончик трости указал на следы, пересекавшие улицу наискосок.
– Откуда ты знаешь? – скептически спросил Цайт. Вольф, уже рванувшийся было по следу, приостановился.
– Это сапог Черной сотни, по рисунку подошву видно, и размер ноги Йохана. Разве что где-то здесь еще есть курсанты.
Троица отправилась по следу пропавшего товарища. След шел прямо, как будто человек точно знал, куда направляется. Или как будто ему было все равно куда идти.
– Не ожидал такого мастерства следопыта от аристократа, – Цайт поравнялся с Ксавье.
– С чего ты взял, что я – из аристократов?
– Ты бы видел себя в первый день. Выражение лица человека, который привык, чтобы ему и чай подавали не меньше трех слуг и в туалет он ходит исключительно в сопровождение фанфар…
– У нас был такой большой замок, что пока найдешь герольда – до туалета добежать уже не успеваешь. Вот и пришлось учиться искать слуг по следу…
– А ты откуда?
Ксавье быстро глянул на Цайта: не мог тот забыть о том, что их прошлого больше не существует.
– Из Драккена, – коротко ответил он.
– Ух ты. А у вас там правда живут вампиры?
– Нет.
Ходили слухи, что герцоги Драккен – вампиры все, поголовно.
– А…
– Нет.
– Что «нет»?
– Все слухи о драккенцах – нет. Неправда.
След пересек широкую улицу, освещенную газовыми фонарями. Здесь его затоптали с десяток ног, но он шел прямо и продолжился на примыкавшей улице особняков. Здесь фонарей было меньше, но рассмотреть происходящее они позволяли, да и свет двух лун делал возможным рассмотреть детали. Например, сейчас на улице не происходило абсолютно ничего.
– Все-все? – не отставал от Ксавье досужий Цайт.
– Все-все.
– И…
– Этот тоже.
– А…
– И этот тоже.
– Ксавье, ты шутишь?
– Тихо! – шикнул резко остановившийся Вольф.
Сейчас он и впрямь напоминал почуявшего добычу волка: напряженный, устремившийся вперед, в сторону узкого прохода между двумя особняками. След Йохана, внезапно закружившийся по улице, сворачивал именно туда. И именно оттуда два человека вытаскивали безжизненное тело в черной одежде. Носки сапог тела волочились по земле, чертя две полосы поперек цепочки следов, в светлых волосах белел снег…
Йохан!
– Прошу прощения, господа… – трое курсантов подошли к двум «грузчикам». Шпаг не было ни у кого, кроме Ксавье, поэтому перевес был на стороне Черной сотни.
«Грузчики» опустили тело на землю и выпрямились.
– Сегодня прекрасная двулунная ночь, юноши. Почему бы вам не насладиться ею в другом месте? – произнес один из них.
– Мы бы с удовольствием, – вышел чуть вперед Ксавье, – но, к сожалению, нам нужен наш товарищ, которого вы так неаккуратно транспортируете…
Незнакомцы не стали спорить или доказывать, что парни обознались. Они просто мгновенно поменяли расклад сил.
Правый выхватил нож, в руке левого появился пистолет.
Капсюльный пистолет «Лам». Шесть зарядов. Ровно в два раза больше, чем нужно.
На мгновенье ситуация замерла. А потом взорвалась.
4
Пистолет не предназначен для того, чтобы им пугать. Если человек не испугался подойти ночью на улице к незнакомому человеку, то и пистолета он, скорее всего, не испугается.
Пистолет должен стрелять. Или лежать в шкафу.
Незнакомец об этом прекрасно знал, поэтому стрелять начал почти тут же. А вот сноровки в обращении с этим оружием у него явно не было. Потому что первым же выстрелом он промахнулся.
Ксавье, в которого, собственно, и промахнулись, бросил свою трость Вольфу и прыгнул сквозь облако порохового дыма на стрелявшего и выхватил у того пистолет. Попытался выхватить. Получил удар под ребра, и вдвоем со стрелявшим покатился по земле. Пистолет отлетел далеко в сторону.
Вольф выхватил шпагу и человек с ножом лишился последнего шанса. Два быстрых выпада – и он мешком опустился на землю, роняя нож и кашляя кровью.
На родине Вольфа, в Айнштайне, полицейских не было, каждый при встрече с грабителем выкручивался, как мог. Грабителей, кстати, тоже почти не было. Разве что разбойничьи шайки.
Противник Ксавье попытался что-то крикнуть, но тут же захрипел, схватившись за разбитое ударом горло.
Все произошло за какой-то десяток секунд.
Цайт наклонился и поднял нож:
– А мне никого не досталось, – без особого сожаления отметил он.
Он подошел к лежащему телу Йохана и перевернул его.
Это был не Йохан.
5
Парни столпились над телом. Нет, некоторое сходство – которое их и обмануло – было. Тоже высокий, широкоплечий, светловолосый. Но не в форме сотника, а в обычной гражданской одежде, разве что тоже черной, да и возраст убитого приближался к сорока.
Да, убитого. Рубашка под расстегнутым сюртуком была даже не красной: черной от запекшейся крови. Судя по всему, человека зарезали тем самым ножом, который держал в руках Цайт.
– Кто это? И где Йохан?
– Они приняли нас за товарищей убитого, – проговорил Ксавье, – Поэтому и напали.
– Это не отвечает на мои вопросы, – буркнул Вольф.
Ксавье опустился на колено и сноровисто обыскал зарезанного:
– Ничего, – выпрямился он, – совершенно пусто.
– Кто ходит без вещей? – Цайта начинало потихоньку трясти, в отличие от двух товарищей, ему не удалось выплеснуть напряжение в схватке и теперь оно медленно перегорало в страх.
– Тот, – Ксавье перешел к телам двух нападавших, – кому недавно вывернули карманы.
После обыска этих двоих улов оказался богаче. На пальто, снятом с заколотого Вольфом, легли несколько кошельков, двое часов, складной нож, моток черной веревки, трубка и кисет, коробок спичек, черная шелковая маска, полностью скрывавшая лицо, а сейчас скомканная и лежащая в кармане.
– А это что такое? – Ксавье повертел в руках странный предмет.
Плоская серебряная пластинка в виде геральдического щита. С одной стороны – ряд выгравированных цифр, с другой – окруженной серебряной рамкой черное эмалевое поле.
Цайт внезапно начал бледнеть. Обычно загорелый, он побелел так, что чуть не начал светиться в свете двух лун.
– Я знаю, что это такое, – прошептал он, – Это знак тайной полиции Шнееланда. И маска тоже их. Тайная полиция никогда не появляется перед людьми без маски.
6
Освещенная лунами улица, три мертвеца, один из которых – член тайной полиции, которая тебя под землей найдет и даже не станет утруждаться выкапыванием… И три курсанта, которые хотели всего лишь выпить пива.
Вольф уже начал подумывать о том, чтобы сбежать из города. Из-под земли – пустяк, ты из отцовского замка попробуй достань…
– Ерунда, – сказал Ксавье, – это не полицейские.
– Ты уверен? – мгновенно успокоился Цайт, – Думаешь, подделка?
– Может и настоящий, – Ксавье подкинул значок на ладони, – да вот только он один на двоих. Я так полагаю, из тайной полиции – тот, которого мы приняли за Йохана.
Все трое посмотрели на покойника.
– Зачем они его убили? – поинтересовался не в меру любопытный Цайт.
– Возьми да спроси. Ксавье, что теперь с трупами делать будем?
Вопрос. Дома Ксавье и не задумался бы: закопали где-нибудь в горах или… Или, если бы мертвецы оказались незнакомыми, оттащили бы отцу, чтобы вместе понять, кто это такие, откуда взялись и что теперь делать.
Дома жизнь была опасной. Да и здесь, как оказалось, неспокойной…
Скрип шагов по снегу. Ксавье поднял руку вверх:
– Тихо. Сюда идут.
Из того самого узкого переулочка, откуда тащили убитого полицейского, слышались шаги, неуверенные, как будто шагавший был серьезно ранен.
