Текст книги "Бригантина, 69–70"

Автор книги: Константин Паустовский

Соавторы: Еремей Парнов,Василий Песков,Лев Скрягин,Валерий Гуляев,Александр Кузнецов,Аполлон Давидсон,Яков Свет,Ефим Дорош,Анатолий Хазанов,Жан-Альбер Фоэкс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Жан-Альбер ФОЭКС
Огни под водой

Жан-Альбер Фоэкс – известный во Франции специалист подводных исследований и подводного плавания, участник многих экспедиций в Средиземном и Карибском морях, в Атлантике и Индийском океане. Персидском заливе и Тивериадском озере; автор нескольких книг. Сейчас он издает в Париже журнал «Авантюр сумарин» («Подводные приключения»), Публикуемые отрывки взяты из его последней книги – «История людей под водой».

* * *

История человека под водой имеет мало общего с историей человека на море. Погружение и мореплавание надо рассматривать порознь. Герой кругосветного эпоса Улисс, навигаторы глубокой древности – финикийцы, испанцы – открыватели Вест-Индии и обеих Америк, смельчаки, огибавшие мыс Горн, страшились соленой воды. Смертельный вал, грозивший в любой миг ворваться через пробоину в корпусе, неотступно преследовал их. Подводный риф, выдаваемый барашком пены, вселял в них ужас. Морская дорога пугала их.

А погружение в пучину вод, добровольный шаг в чужую стихию, просто не поддавалось воображению.

Голубое и зеленое, зеркально гладкое и сморщенное ветром, ледяное и теплое, спокойное и гибельное – для мореходов древности море было чужим, изменчивым, в лучшем случае равнодушным, в худшем – превращалось в море Мрака; обманчивая поверхность скрывала бездонную преисподнюю, обрекая на муки жажды и медленную смерть.

И первые порты строились больше как цитадели Земли, противостоящие Морю, чем как связующие звенья между водой и сушей.

И потом, мореплавание – коллективный риск, а ныряние почти всегда – одиночная попытка. Чтобы решиться на нее, человеку нужен какой-нибудь мощный толчок, неодолимая тяга или безысходность, на которую обрекают страх, голод и неистовая страсть.

Мечтательные безумцы хотели украсть ключи от садов Амфитриты.[21]21
  В греческой мифологии супруга владыки морей Посейдона. – Прим. пер.


[Закрыть] Корыстолюбцы и влюбленные мечтают о кораллах и жемчугах, какими усеяны лежащие под волнами острова. Однако изначально человека толкает к границам бесплодных земель щемящий голод.

«…Земля же была безвидна и пуста, и дух божий носился над водой… И сказал бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал бог сушу землею, а собрание вод назвал морями… И сказал бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую. И сотворил бог: рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их» («Бытие»).

Первобытный человек еще нетвердо стоит на двух нижних конечностях, он жует горькие водоросли, смотрит в воду и ловит проворных рыб. Гомеровские герои винят в своих злоключениях не вообще водную стихию, где ветер вырывает леденящие кровь пропасти, нет, они упрекают в них «рыбье море». Приходится мириться с жестокостями моря, поскольку оно источник пищи.

Итак, человек отваживается выйти в море, чтобы добыть себе еду. Он вступает в поединок с водой. Чтобы выжить, человек пускается за горизонт, преодолевая все свои страхи. Вооруженный заостренной палкой, он редко настигает добычу. Стреляя в рыб из лука, он теряет стрелы, ибо вода искажает дистанцию. Тогда он входит в воду и, наконец, в первый раз ныряет.

Он открывает в воде глаза, и ему предстает картина фантастического зыбкого мира, сулящего столько же надежд, сколько опасностей.

Доказательства этих незапамятных попыток мы держим в руках: раковины, найденные в доисторических поселениях, губки, выловленные критскими ныряльщиками, коралловые нити, торговля которыми процветала в Египте уже в первой половине III тысячелетия, жемчуг и перламутр с западного берега Индии, появившиеся на рынках Средиземноморья за 1200 лет до н. э. В библии мы читаем: «…за товары твои они платили карбункулами, тканями пурпуровыми, узорчатыми и виссонами, и кораллами…» («Иезекииль», 27, 16–23).

Могут возразить, конечно, что для того, чтобы ловить рыбу, отдирать с морского дна губки и кораллы, собирать жемчуг, вовсе не обязательно нырять: океан во время отлива оставляет на отмелях часть своих богатств. Верно, поиск даров моря на мелководье предшествует погружению. Люди изготавливают для этого инструменты, крючки и остроги. Сборщики кораллов пользовались деревянным, а затем металлическим крестом, которым разбивали кораллы и ссыпали их в специально подвязанный мешок. Так родилась традиция рыбаков, не умеющих плавать.

Однако человека, кроме голода и нужды, обуревает жажда познания, желание пробиться в таинство морской глуби. Мысль человека мечется, вопрошая, над поверхностью воды.

И наконец, война необычайно рано в Истории заставила людей освоить враждебную стихию. Командующий эскадрой, стратег и историк Фукидид (400 лет до н. э.) описывал действия боевых ныряльщиков в ходе Пелопоннесской войны:

«…Дабы помешать афинянам подвести корабли к берегу, сиракузцы вбили в дно острые столбы. Но сиракузцы напрасно пускали стрелы и метали дротики; афиняне отвечали им с судов, а в это время их ныряльщики пилили под водой сваи. Некоторые столбы, не доходившие до поверхности, были особо опасны, потому что могли разрезать ладью подобно верхушке подводной скалы».

(Эти же ныряльщики, что спиливали сваи, во время боя подбирались под водой к днищу ладьи и протыкали его; таким образом они действовали как прообраз торпеды.)

Однако каковы бы ни были их намерения – воинственные или мирные, – лишь единицы в течение двадцати четырех веков отваживались переступать пенную границу морской поверхности и совершить полет по упругому небосводу.

Нырнув, чтобы сорвать цветок, человек ранил о него руки, ибо цветы оказывались хищными созданиями. Другие существа, которых он принимал за зверей, оказывались прожорливыми растениями. Вернувшись, ныряльщик рассказывал о своей авантюре, и его рассказы вырастали в необъятные легенды, кишащие гигантскими змеями, десятирукими чудищами, раковинами-громадинами, пожирающими несчастных моряков.

Как не поверить на слово космонавтам, вернувшимся с Марса или Венеры? Как не поверить на слово ныряльщикам, вернувшимся с морского дна?

Дерзко вторгаясь в тайны этого нового мира, погибая порой от прикосновения к неведомому, постигая еще одно измерение, где разум был не в силах одержать верх над капризами природы, ныряльщики древности первыми вышли за пределы Земли, стали первопроходцами планеты Море, первыми приняли вызов безмолвия. Они уходили во мрак.

Однако если они и были в состоянии перенести отсутствие солнечного света, то выдержать давление враждебной стихии было не под силу.

Здесь понадобились машины.

Да, чтобы сопротивляться давлению, обезопасить себя и вести наблюдения, нужны были нырятельные машины. И всепокоряющая выдумка Ренессанса, вслед за прогрессом искусств и ремесел, порождает бесконечную цепь механизмов и устройств, подводных колоколов и нырятельных кораблей. Следы их можно отыскать в старинных книгах, оставленных нам ныне забытыми батинавтами.

Сегодня во многих странах проводятся эксперименты с «подводными домами». История покорения моря повторяет историю покорения Земли. Нынешние океанографические базы – преемники фортеций, возведенных конкистадорами и землепроходцами XV и XVI веков. Сменяя друг друга, следовали пещерный, лесной, сельский, городской человек, В наше время к ним прибавился еще и подводный человек.

И между теми, для кого познание глубин стало занятием, работой, страстью, уже родилось подобие братства. Кое-кто даже поспешил окрестить «бегством от общества» их мечту найти ушедшие на дно античные острова. Но дело, очевидно, в том, что в шуме клубящихся толп сегодняшнего мира скоростей лучше слышится зов мира одиночества и глубинного спокойствия.

Кто они, пионеры подводных погружений, чьи свидетельства остались в старинных книгах, рисунках на античных вазах и фресках? Большинство их безвестно. Но отдельные имена, отрывочные истории дошли, до нас.

Под ассирийскими стрелами 840 г. до н. э.

Абибал медленно отковыривал бронзовым ножом кусочки извести между кирпичами. Время от времени он приникал ухом к голой стене. Снаружи слыщен плеск воды. Что, если, пробив брешь, он откроет дорогу смерти? Что, если вода ворвется в застенок? Но будь что будет. Ваал-Дагон, покровитель моряков, может, отведет на сей раз угрозу от трех финикийцев, да утонуть разом лучше, чем гнить в каменном мешке у ассирийцев.

Прислонившись спиной к стене, Гамилькар помогает Боду взобраться себе на плечи. Тот осторожно выглядывает и смотрит на суда, снующие по Тигру, прислушивается к скрипу колес и мычанию быков по дороге в военный лагерь.

– Отплывают? – спрашивает Гамилькар.

– Нет. Везут припасы.

Гамилькара, конечно, снедает та же тревожная мысль, что и Бода. У них только один шанс убежать: если они сумеют добраться до одной из тех посудин, что лежали на берегу Тигра, когда их привезли сюда, – большущие плетеные корзины, обмазанные асфальтом. В одной из них, Гамилькар был уверен, лежали пустые мехи.

Абибал разогнулся, весь облитый потом.

– Готово. Осталось вынуть один кирпич.

Он рассыпает по полу и утрамбовывает в землю вытащенные из отверстия обломки, затем садится, прикрывая его спиной, и запахивает лохмотья, с которых солнце и непогода давно уже стерли прекрасный сиреневый оттенок финикийского пурпура.

Бод прыгает наземь. Скоро тюремщики принесут плошку прогорклой муки и вонючей рыбы. Скоро опустится ночь и настанет время действовать.

Абибал и Гамилькар, похоже, задремали, но сон бежит от Бода, думы одолевают его.

Он был ребенком, когда Ашшурнасирал простер свое иго над царями Тира и Сидона и запряг Финикию в колесницу владычицы Ассирии. Ашшурнасирал повелел записать это на глиняных табличках: «Я обложил данью царей морского берега, людей Тира и людей Сидона, и город Арвад, что лежит посреди моря. Я получил серебро, золото, тридцать пять ваз бронзовых, слоновую кость и морского зверя дельфина…»

Теперь в Ассирии царствует Салманасар III, сын Ашшурнасирала; теперь он обирает Тир и Сидон. Но сидонские моряки не собираются отказываться от своей доли богатств. Финикийцы снаряжают быстроходные тарсусские корабли. На одном из них Бод со своими спутниками пускался тайными морскими путями в страну царицы Савской, страну Офир и загадочное Южное море, по берегам которого живут желтые люди.

Выйдя из Персидского залива, тарсусские корабли обращались на запад своей изогнутой кормой. Мертвые штили, бури, коралловые отмели, ярость чудовищных рыб, выпускавших порой водяные столбы и вздымавших волны вышиной с дворцы Ниневии, плутни и коварство племен, владевших драгоценными камнями и жемчугом, – все превратности судьбы, все опасности умели преодолевать финикийские мореплаватели.

Так было до того утра, когда их судно, подгоняемое дыханием ветра, подошло к Аравии. Здесь, перед самыми Красными островами, море, обезумев от собственного рева, разломало их корабль. Десятки ночей оставшиеся в живых брели, днем прячась от солнца, караванными тропами к Евфрату, пока летучий ассирийский отряд не взял их в плен и не привез в Ниневию; и вот сейчас должна решиться их участь…

Абибал толкает Бода; ему первому лезть в пролом. Он самый худой. Если вода хлынет внутрь их каменного мешка, Бод сможет вылезти назад, а Абибал или Гамилькар, сложением пошире, наверняка застрянут в узкой дыре.

Пленники затаили дыхание. Бронзовое лезвие вгрызается в последний кирпич. И вот ступни Бода исчезают в проломе. Абибал с Гамилькаром лезут следом.

Ночь не так темна, как хотелось бы. Финикийцы, вжавшись в землю, ползут к берегу Тигра, где лежат посудины. Они забираются под одну из перевернутых корзин. Так и есть – под ней сушатся меха. Бод проверяет, целы ли они. Если мех слишком сухой, он может потрескаться или же просто оказаться с дырками.

Гамилькар и Абибал уже в воде, и Бод радуется, видя, что едва различает их. Вслед за ними он стаскивает в воду свой мех, и ленивая волна неспешно уносит троих беглецов. Она проносит их над отмелью, и Абибал первым доплывает до уходящей в воду стены дворца Крылатого быка; во тьме он цепляется за россыпь строительного камня. Настал час молить Астарту о спасении.

Впереди на тысячу локтей река плещется вдоль стен дворца; на террасах всю ночь горит в бронзовых плошках огонь, и его мятущийся отблеск освещает поверхность Тигра.

Подняв глаза, трое финикийцев смотрят на тревожные силуэты ассирийских часовых. Пленникам нечего мечтать проплыть под водой тысячу локтей, от силы одолеют двести-триста. Остается плыть по поверхности, надеясь, что боги подольше отведут от них внимание стоящих на страже лучников. Ну, а когда только поднимется тревога, придется нырять. Чтобы облегчить задачу, каждый выпускает на две трети воздух из своего меха и набивает пояс и полы хитонов камнями.

«Помоги нам, Астарта, богиня жизни, помоги сынам Сидона. А ты, Ваал-Дагон, покрой нас своим щитом…»

Стоя возле священной ограды Крылатого быка, ассирийский часовой увидел вначале, как ему показалось, какую-то падаль, которую нес поток. Но рука опытного стрелка опередила уставшее сознание. Тугой лук выпускает стрелу в тот же миг, когда часовой поднимает тревогу.

Рабы со всех ног устремляются к широкой стене первого пояса и выливают смолу в бронзовые плошки. Пламя, завихряясь, поднимается высоко к небу. Теперь река осветилась во всю свою ширь.

Абибал, пронзенный стрелой, уходит под воду. Бод поддерживает умирающего Гамилькара. Первая же стрела вонзилась ему в шею, и бронзовый наконечник вышел под подбородком. Бод так крепко сжимает в отчаянии тело товарища, что сам ощущает удар второй стрелы, вонзившейся в умирающего Гамилькара. Тот испускает дух, и тут же новая стрела вонзается в мех Бода. Он перехватывает мех, выпавший из рук Гамилькара, набирает в легкие воздуха и глубоко ныряет. Ему трудно опускаться, мех слишком раздут. Широко раскрыв глаза, Бод видит над собой мятущийся отблеск пламени, но холодная тишина уже обволакивает моряка; он выталкивает воздух, распиравший ему грудь, и делает под водой живительный вдох из меха. Глоток воздуха обновляет силы. К тому же теперь, уменьшившись в объеме, мех не стесняет погружениями скоро надежная толща воды укрывает его от ассирийских стрел. Бод еще раз приникает к горловине меха, делает последний глоток, ждет, пока выдерживают легкие, и всплывает. Спасен!

Опасен, ибо огни дворца Крылатого быка остаются в ночи за спиной; река убыстряет бег…

Александр Великий спускается в бездну

Уставшая от тягот и невзгод, армия Александра стала лагерем в Гуадаре, на берегу Персидского залива. С тех пор как в 334 году до н. э. его армии пересекли Геллеспонт, Александр освободил греческие города в Малой Азии, покорил дикую Фригию, завладел Тиром и Газой, захватил владения Дария на берегах Средиземноморья.

Неутомимые, неподвластные отчаянию, непобедимые в бою, не поддающиеся ударам судьбы и немилостям фортуны, его солдаты прошли границы империи персов. Армии Александра стали лагерем на берегу Каспия, заняли Самарканд (Мараканда), раскинули шатры в Кашмире, у подножья Гималаев.

Переправившись через Тигр и Евфрат, македонцы научились строить «куффы», осмоленные посудины в форме круглых корзин из ветвей тамариска, и плоты из настланных на кожаные мешки с воздухом досок. С помощью этих средств отряды «бурдючников» в составе авангарда обследовали Оке (великую реку Туркестана Амударью) и верховья Ганга.

Неарк, командующий флотом и близкий друг царя, во главе армады из бирем и трирем[22]22
  Галеры с двумя и тремя рядами весел. – Прим. пер.


[Закрыть] исследовал дельту Инда, выходящую в Оманское море и Индийский океан, и, пройдя вдоль берега, бросил якорь в Персидском заливе. Расставшиеся на время этой кампании Александр и Неарк вновь встретились в Гуадаре.

Александр, Неарк

Неарк. О государь! Твой облик повергает меня в смятение! Пурпурная туника фаланги, конечно же, уместна на плечах сына Филиппа Македонского, но что стало с изысканными тканями, которые привезли в Паталу индийские купцы?

Александр. Девять лет мы одерживали победы, и теперь, когда мое царство простирается от Нила до Инда, у меня не осталось ни одеяний, ни доспехов. Этот поход тяжко мне достался. Я умирал от жажды. А чтобы не умереть с голода, мои солдаты ели коней, разламывали повозки на костры; сундуки мои остались в ущельях Тальских гор. Но это не суть важно. Ты видел когда-нибудь, как слоны пересекают водную преграду? И помнишь, что писал мой учитель Аристотель о загадках морской пучины?

Неарк. Я видел, как слоны побежденного Дария переходили через озера и болота Вавилона. И я не забыл поучений Аристотеля… Но твои вопросы беспокоят меня. Я знаю, что, кроме подвигов воителя, Александр славен знанием. Ты позаботился взять в поход ученых спутников, и они измеряли дистанции, изучали новую фауну и флору, рисовали стадиазмы.[23]23
  Стадиазмы – морские карты древних греков. – Прим. авт.


[Закрыть] Что ты замыслил сейчас?

Александр улыбается и запускает пальцы в светло-рыжую копну волос. Потом идет к сваленным в глубине палатки подушкам и вытягивается на них.

Александр. Ты только что узрел индийские воды и Ерифрейское море.[24]24
  Ерифрейское море – часть Индийского океана к востоку от берегов Аравии до западного побережья Индии. – Прим. авт.


[Закрыть] Что поразило там тебя?

Неарк. Я потерял два корабля и множество людей из экипажа. В плавании нам пришлось тяжелей, чем в битве, но я согласился бы на еще большие муки, лишь бы вновь увидеть то, что явили нам боги в тех местах.

Что же видел Неарк в океане между устьем Инда и берегами Персидского залива? Он видел морских чудищ, которые острозубой пастью разбивали в щепы весла его галер, черепах, таких огромных, что дикари Кармании делали из их панцирей крыши для своих хижин, скользких змей, чья шкура была толщиной со стенку амфоры и которые пожирали ныряльщиков за жемчугом.

– Возле Кизы мы видели на востоке, как вода столбом поднималась из моря, будто поднятая ураганом. Моряки спросили лоцманов, что это, и те ответили, – это киты выпускают вверх морскую воду; и весла выпали у них из рук от страха. Моряки кричали во всю силу своего голоса и трубили в трубы. И тогда киты у самого носа кораблей ныряли в страхе в глубь моря и выныривали уже за кормой и вновь выпускали в небо водяные столбы.

Александр. Я созвал стратегов, чтобы подготовить поход на Персеполь и Сузы; вернусь лишь к ночи. Оставляю тебя приветствовать Аристотеля и хорошо принять его.

II

Аристотель, Диогнет, Неарк, Александр, ныряльщики – индус и араб.

Аристотель. С каким умыслом вызвал меня Александр из моего уединения, не знаешь ли, Неарк?

Неарк. Я знаю лишь, что у царя есть тайная причина радоваться приезду твоему и Диогнета.

Диогнет. Эта причина не составляет тайны для меня. Царь жаждет видеть не мой лик, а машину, что я привез с собой. Немало пришлось мне затратить в Тире хитрости, чтобы исполнить замысел царя. Он дал мне план машины, похожей на деревянный осмоленный сундук, в которых мы на кораблях держим питьевую воду. И вот мы сделали этот громадный ящик из казимийского дуба, оковали его бронзовыми полосами и сделали в боках круглые отверстия. А сидонские умельцы вставили в них прозрачные стекла.[25]25
  Матовые стекла знали уже древние египтяне, но лишь финикийцы освоили прозрачное стекло. – Прим. авт.


[Закрыть] Здесь машину покроют еще несколькими слоями прочной смолы…

Александр. Что я слышу, Диогнет? Ты сеешь на площади государственные тайны?

Александр вошел в палатку в сопровождении солдат-факельщиков. За ними следом двое людей; один очень худой, с благородной осанкой и смуглой, почти черного цвета, кожей, другой – бритоголовый, геркулесова сложения. Оба они отошли в сторону и сели на корточки в затемненном углу.

Александр. Диогнет, теперь уж не молчи и продолжай свои речи.

Диогнет. Все готово, государь. Рабы начнут с рассветом мазать смолой корпус судна – самого странного, что доводилось когда-либо видеть Посейдону. Гераклит назвал его скафеандром.[26]26
  Скафе – судно; андрос – человек. Этимология слова «скафандр». – Прим. авт.


[Закрыть]

Аристотель. Александр, всем сердцем хочу предостеречь тебя. Ты потомок ахейцев, коему предначертано было стать владыкой мира. Страсть толкает тебя переступить границы человеческого. Бойся, как бы построенная машина не унесла тебя в могилу. Эреб[27]27
  Эреб (греч.) – царство мрака. – Прим. авт.


[Закрыть] ведь простирается и под морями!

Александр. Я велел привести этих людей, чтобы вы услышали о том, как ежедневно они уходят нагими под воду и по-прежнему живы. То, что я собираюсь сделать, они совершили множество раз, более того, это сделала даже женщина! Напомни нам, Неарк.

Неарк. Статуя этой женщины сейчас находится в храме Аполлона в Дельфах, а историю ее поведал Геродот. Девушку звали Циана, а ее отца – Сциллий. Он не знал себе равных в нырянии, никто не мог так ловко извлекать сокровища из затонувших греческих и персидских кораблей. Сциллий обучил своему искусству Циану, и та преуспела в нем. Однажды ночью, когда на море бушевала буря и в клочья рвала паруса, отец с дочерью подплыли к кораблям Ксеркса, обрезали под водой пеньковые веревки, державшие якоря, и корабли персов выбросило на камни.

Александр. Ты видишь, Неарк, морская глубь не так страшна. Циана не дрогнула перед ней. Когда город Тир отказался открыть мне ворота, я решил перекрыть морской рукав, отделявший Тир от континента. Тирские лучники обстреливали наших плотников, и тогда ныряльщики под водой поставили сваи. Я наблюдал, как подручные спускали в море одного ныряльщика-киприота; голова и грудь его были спрятаны в перевернутый кверху дном долиум.[28]28
  Долиум – большой пузатый кувшин, использовавшийся для хранения зерна. – Прим. авт.


[Закрыть] Вначале я думал, что его просто укрывают от вражеских стрел. Но оказалось, они прибегали к системе, которой учил Аристотель…

Аристотель. Действительно, когда ныряльщиков опускают в воду в перевернутой дном кверху вазе, это позволяет им дышать. Ваза не заполняется водой, но сохраняет внутри себя воздух. Чтобы погрузить ее в воду, требуется немалая сила, ибо ваза должна стоять прямо, так как, едва ее наклоняет, вода тут же устремляется внутрь.[29]29
  Аристотель, Problemata, раздел XXXII.


[Закрыть]

Александр. Ныряльщик-киприот вдыхал заключенный в долиуме воздух и подолгу оставался под водой, укрепляя на дне сваи. Мне пришла в голову идея создать машину для исследования моря. Ты, Аристотель, подтверждаешь, что прицеп машины верен; ты, Диогнет, следил за ее постройкой, а ты, Неарк, займешь в ней место рядом со мной.

III

Несмотря на жару и усталость, три дня и три ночи командующий флотом не сходил с палубы финикийской тридцативесельной галеры «Мелкарта». Спал он тут же, завернувшись в плащ, на скамейке гребцов.

Построенная тирскими плотниками нырятельная машина имела форму огурца. Там, где бронзовые полосы не покрывали дубовых досок, конструкция была склепана гвоздями. Густые слои смолы покрывали ее целиком; были оставлены лишь круглые отверстия, заделанные бесцветными стеклышками, а также широкий вход снизу. Внутри машины была укреплена скамья.

Машина для ныряния была восьми локтей[30]30
  Локоть – греческая мера длины, равная 0,46 метра. – Прим. авт.


[Закрыть] в длину и пяти локтей в высоту. Фаламиты[31]31
  Фаламиты – гребцы верхнего ряда весел. – Прим. авт.


[Закрыть] связали кожаными ремнями в пучки несколько длинных весел и установили их перпендикулярно борту судна в виде полки. Затем эту «полку» осторожно втащили внутрь через весельные проемы, и машина осталась висеть на прочных веревках. Медленно ее опустили до самой поверхности, и так же медленно она погрузилась в воду. Веревки не давали ей крениться в стороны.

Двое ныряльщиков Александра – индус и араб – во главе отряда кипрских пловцов взялись за дело; им предстояло сквозь нижнее отверстие, находившееся уже под водой, занести внутрь тяжелые бронзовые бруски и камни.

Аристотель объяснил Неарку, что эта тяжесть не сможет увлечь машину в глубины моря. Она будет полезна в основном для устойчивости. Главный груз будет крепиться с внешней стороны. Для этой цели на круглых боках машины приделали крюки, а на них навесили мешки с камнями и медными слитками.

Наконец, на четыре наконечника толстого якоря, висевшего под днищем машины, надели большие, набитые каменьями и брусками кожаные мешки.

Закончив эти приготовления, Аристотель послал ныряльщика зажечь внутри машины лампу с двумя фитилями. Когда же и это было исполнено, Аристотель решил поднять машину над поверхностью, ибо счел, что воздух внутри ее уже испорчен дыханием пловцов, складывавших там балласт. На ночь машина осталась висеть над морем, и воздух внутри обновился.

Аристотель распорядился поудобнее разместить в машине все то, что Александр и Неарк возжелали взять с собой – вино, жареную бычью ногу, хлеб, свежие огурцы, масляные лампы, сухие туники.

Едва забрезжил свет, ныряльщики отправились на куффе обследовать то место, куда должна была спуститься машина. Привязав камень к веревке, они вымерили дно. Камень перестал Натягивать веревку, после того как пловцы насчитали четырнадцать оргий.[32]32
  Оргия – греческая мера, равная 1,85 метра. – Прим. авт.


[Закрыть]

По приказу келеуста[33]33
  Келеуст – офицер, командующий гребцами. – Прим. авт.


[Закрыть] гребцы медленно выводят корабль к избранному месту. На палубе Александр и Неарк дают последние наказы Диогнету, остающемуся командовать. Ничто, похоже, не собирается нарушить спокойствие моря, тем не менее Диогнет решает бросить четыре якоря, буде налетит неожиданный шквал.

Солнце уже высоко в небе. Александр и Неарк снимают одежды, выходят за борт, ступая по выставленным веслам, и, взявшись за веревки, спускаются в море и исчезают в машине.

Диогнет поднимает правую руку. Плотники начинают постепенно опускать веревки, а смазчики лишний раз намазывают их жиром. Волна накрывает машину, она превращается в темное пятно, которое расплывается и понемногу теряет свою форму, а натянутые веревки все скользят и скользят вдоль борта.

Впервые в истории двое людей дышат под водой.

IV

Аристотель установил на палубе халдейский гномон,[34]34
  Гномон (греч.) – солнечные часы с вертикальной стрел кой. – Прим. пер.


[Закрыть] подарок Александра. Стрелка гномона отбрасывает тонкую тень, показывающую прохождение времени. Теперь Хронос[35]35
  Хронос – в греческой мифологии олицетворение времени – Прим. пер.


[Закрыть] один следит за дерзновениями Александра.

Светлое прозрачное Ерифрейское море, так восхитившее нимфу Калипсо, не вызывает тревоги. Александр взял с собой глиняные таблички, и регулярно по сигналу тонкой бечевы матросы поднимают его послания на поверхность. Пока все идет нормально в глубине стихии.

Неожиданно индус, сидевший в лодке, крикнул Диогнету, что он видит множество пузырьков и различает возле машины бурное волнение. Диогнет тотчас приказал ему немедля нырнуть к машине. Кажется, все успокоилось. Послание Александра, поднятое на борт вскоре после этого, тоже не содержит ничего тревожного.

Вечернее солнце осенило пламенем море. В седьмом часу беспокойство и страх охватили экипаж «Мелкарты». Люди готовы были к мысли о самом ужасном, но тут на поверхность всплыла сломанная табличка: сигнал к немедленному подъему машины.

Гребцы и плотники дружно взялись за веревки, и машина в облаке пузырей появилась на поверхности. Почти тотчас же выплыл Александр, стряхивая воду с волос, крайне бледный, будто пораженный страшным зрелищем. Кивком головы он указал на машину. Подручные, нырнув, вытащили из нее потерявшего сознание Неарка.

Аристотель накидывает на плечи Александру плащ верблюжьей шерсти, а Диогнет и келеуст массируют неподвижного, безгласного Неарка. Фаламиты, взбивая веслами пену, мчат галеру к берегу.

На рейде Гуадара судно бросает якорь. Его встречает на берегу стража с факелами в руках. Рабы переносят Неарка в палатку и кладут на постель. Неарк, лежа под козьими и овечьими шкурами, медленно приходит в себя.

В стадии[36]36
  Стадия (греч.) – мера длины, равная 125 шагам. – Прим. пер.


[Закрыть] от палатки македонцев в ночи багровеет костер. Александр приказывает подложить в него дров, и к небу поднимаются черные клубы дыма в гирляндах искр. По приказу царя были зарезаны три козы и туши их брошены в огонь. Повелитель, утвердивший свою власть на земле и под водой, благодарит богов.

К жертвоприношению он добавляет необычную дань: горсть жемчужин. И некоторое время в задумчивости смотрит на пламя.

Затем, похоже, успокоившись, он плотно запахивает вокруг тела плащ и быстрым шагом уходит в свою палатку.

V

Александр, Аристотель

Аристотель. Ты дрожишь, Александр? Наверное, все еще переживаешь злоключения в океане?

Александр. Нет, Аристотель, спокойствие вернулось ко мне, и я хочу рассказать тебе то, что ты один сможешь принять как правду.

…Когда я с авангардом подошел к Гидаспу, ночь едва кончалась; река катила свои стеклянные воды, а над ней поднимался туман, заволакивая противоположный берег. Внезапно солнце разогнало пар, и нам предстали далекие горы, покрытые снегами, дивные цветы, удивительные звери и яркие птицы нового мира. Так же было, когда мы погрузились в море. Гомер говорил о бесплодии моря! Нечестивые речи! Мореплаватели, Аристотель, доныне видели только пену и волны, они сидели лишь на крышке сундука с сокровищами. Кладовые моря ломятся от живых сокровищ, куда более удивительных, чем тысяча сокровищ Сузы.

Уверен будь, Аристотель, что однажды люди непременно спустятся за богатствами моря. Над полями водорослей там пасутся стада рыб. Дно усыпано раковинами и тварями, что кажутся цветами. Кажется, там все вершится по капризу страшных богов. Передо мной являлись демоны в сверкающих доспехах, вооруженные копьями, мечами и стрелами, а рядом плыли страшилища, которых мне не с чем и сравнить, а значит, ты не сможешь их представить. Я видел восьмиглавых змей, мерзких гидр, покрытых чешуей, собак-дельфинов и гигантских ламий.[37]37
  Ламия – в греческой мифологии чудовище с красивой женской головой и туловищем змеи, обольщавшее юношей. – Прим. пер.


[Закрыть] Одна из ламий, что могла проглотить самого большого из моих гвардейцев, набросилась на нашу машину; она качнулась, словно бочка, и вода вошла внутрь, изгнав часть воздуха…

Аристотель. Мы видели это. Ныряльщики подняли тревогу.

Александр. Я думал уже, что навсегда отрезан от мира живых. Пораженный страхом, я принужден был протянуть руку над пламенем фитиля, чтобы ожог огня напомнил мне, что я еще не тень среди теней. Затем ночь завладела морем. Мне хотелось бы остаться, чтобы преодолеть страх, не дать дрогнуть сердцу, но Неарк, пораженный душой и телом, не подавал признаков жизни. Тогда я дал сигнал к возвращению в мир, наверх…

Слушай же мои слова, Аристотель, повтори и запиши для будущего: чудища в морской толще будут спорить за свое царство со смертными, когда те последуют по пути, который я проложил. Пусть люди будут готовы…

Фантастический парад 1583–1896 гг.

Эзра Ли покачал рукоять нагнетательной помпы и подвел свою карманную субмарину к поверхности, затем открыл верхний люк и сделал несколько глубоких вдохов. Тошнотворный запах горелого масла и гнилой пробки внутри аппарата стал более терпимым. Ли приник к смотровому окошку. Качаясь на легкой волне, впереди то возникали, то пропадали корабли английского флота. Их огни отражались в черной речной воде Делавэра. Сержант задраил воздушный клапан, погрузился и начал крутить рукой винт. Через полчаса он был под килем «Мейдстоуна». Немедля Эзра Ли начал буравить корпус судна специальным сверлом, торчавшим из подводной лодки, а затем движением рычага прицепил к сверлу мину со ста тридцатью фунтами взрывчатки. Ровно через тридцать минут должен был произойти взрыв.

Теперь сержанту Эзре Ли оставалось как можно быстрей удалиться прочь. Он начал быстро вращать винт глубины, чтобы опуститься вниз. И тут винт захватил проволоку, крепившую мину к бураву, оторвал ее от корпуса «Мейдстоуна» и прижал к подводной лодке. Часовой механизм адской машины безжалостно отстукивал время, отпущенное подводнику.