Текст книги "Амулет мертвеца (СИ)"

Автор книги: Константин Чиганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3. Два Дэ

Солнечный день может стать черным. Это правда.

Они собирались в Грузию, посмотреть на Тбилиси, потом заехать в Армению. Данил уже был в Тбилиси, в Армении нет. Так что впечатления были бы новыми для обоих.

Резные пещеры Гегарда, луч солнца на престоле подземной церкви. Странные звери, переплетающие долгие шеи на рельефах, не то быки, не то олени. И последний языческий солнечный храм Гарни, с темной античной колоннадой среди зеленых гор, и музей Параджанова, странный, диковатый, как сам несчастный художник.

Данил не расстраивался насчет Тбилиси. Говорил, наоборот, очень хорошо, у нее будет личный гид по древнему городу. Где лучшие хинкали, где музеи какие, как подняться в разрушенную крепость на горе. Покажет старые дома с милыми балкончиками. Кривую пьяную башню театра кукол с механическим театриком – жизнью человеческой. От ребенка до могилки. Отведет покататься на речном трамвайчике по Куре под страшно высокими скальными стенами с россыпью смелых домов наверху. Поглядеть снизу на покровителя Грузии, каменного короля Вахтанга, вечно сидящего на коне, охраняя свою столицу.

Могилу Грибоедова и его верной Нины посетить, в пещерке-склепе под церковью на горе, откуда весь сказочный город как на ладонях. Прочитать ее слова о муже, "но зачем пережила тебя любовь моя?" и поплакать немножко. Тбилиси умеет влюблять в себя безоглядно, да, теплый источник любви и доброты. Как сам Данил. Даша разглядывала фотографии в интернете, не удержалась. Представляла, как они гуляют рука об руку. На Данила заглядываются красавицы грузинки и армянки, завидуют, и пусть.

К тому же, почти всерьез говорил Данька, такой шикарной девушке как она, да еще натуральной блондинке, в Тбилиси обязательно нужен телохранитель. Похитят, увезут в горы, бамбия кергуду. Да и просто прохода не дадут, ты уж поверь. Там от красивых блондинок народ местный просто шалеет. Даша улыбалась, пугалась и верила.

Он умел ее убеждать в чем угодно.

Почти убедил поверить в русалок из Обводного канала. Печальные крылатые львы, вечно держащие Банковский мостик, у него по ночам оживали и хлопали крыльями, но улететь не могли, ведь мост упадет. Все душевно здоровые влюбленные гуляют по Дворцовой и по набережным вокруг Петропавловки – Данил тащил ее в проходные дворы Гороховой, сводившие с ума Раскольникова.

Бродить по крышам, ощущая, как прогибается под тонкими резиновыми подошвами ржавая кровельная жесть, теплая от солнца. Сидеть под луной на подстеленном пуховике, прямо на палубе речного трамвайчика, проплывающего под разведенными мостами, и пить ледяное шампанское с конфетами. Лопать горячие пышки на Сенной, а потом пойти встречать дух Кутузова к Казанскому собору в полночь самайна.

Город сумасшедших берег и лелеял парочку полоумных. Черный пес Петербург зорко следил за их глупыми молодыми жизнями. Ни разу с ними ничего плохого не случилось, пока они были вместе. Ни разу.

Их и друзья называли уже "Два Дэ". Даниил и Дарья. Два дурака. Duo dracones.

Питер не виноват. Питер не мог помочь, в тот день Данька… (не надо, не сейчас, выключи, вернись в прошлое, поживи там еще, погрейся).

Они и познакомились как-то дурацки.

Ей надо было писать заметку о Зимнем дворце, а до визита заскочить в пару магазинов. Начало марта, но уже тепло, уже тает снеговая каши, знаменитые сосули не угрожают более головам злосчастных прохожих. Она надела белую короткую шубку и белые сапоги выше колен, шикарные, несколько распутного вида. На этакую фифу с распущенными волосами оборачивались. Ну что, можно и прогуляться пешком, за погляд денег не берем, от Аничкова моста до Дворцовой минут десять. И задрать нос повыше, "с осанкой зулусской королевы", говорила подруга Марина. Вряд ли, правда, их взяли бы фрейлинами к зулусским королевам. Далековато, и в пространстве, и во времени.

Милая парадная Даша, а не вкурить ли тебе бамбуку? Закон подлости никто еще не смог переломить. Прямо под причиндалами коня Клодта, "где несчастных коней", молния на блистающем белом сапоге щелкнула и разошлась. Полностью. У нее даже выматериться громко, шокируя публику, куража не хватило. Хотелось жалобно взвыть унтер-офицерской вдовой и заплакать. Она отвернулась от проспекта и уставилась на морщинистую серую Фонтанку. Стылый ветер отбрасывал и путал волосы. Расфуфырилась мол.

Негромкий, даже деликатный рык за спиной и молодой мужской голос.

– Сударыня (ненормальный какой-то из бывших графьев) я тронут вашей бедой. Погодите минуту, я вам смогу помочь.

Медленно повернуться с равнодушным ликом.

У тротуара стоял обтекаемый, явно очень быстрый черный с золотом мотоцикл. А рядом плечистый стройный всадник в черной коже. Он снял черный лаковый шлем с золотым драконом. Оказался темноволосым и кареглазым.

И красивым. не слащаво-умильным мальчиком-хипстером из барбершопа. Нормальной мужской привлекательностью. Прямой нос, немного угловатый подбородок, правильные черты и темные густые брови. Но не южанин, бледноват и слишком европеоидный.

– Не волнуйтесь, это катастрофа, но еще не беда! – сказал он, вешая шлем на ручку руля. Как рыцарь повесил бы бацинет на луку седла. Приди в себя, Рапунцель.

Он достал из нагрудного кармана что-то маленькое и блестящее, присел, стал на одно колено. На руках дорогие стильные мотоперчатки без пальцев, руки небольшие, пальцы длинные. Сцена из романа, любовного, слащаво-пошлого, Даша почитывала перед сном иногда. Ловко поймал разошедшееся голенище (ее ногу словно обожгло) и двумя движениями вдел и застегнул английскую булавку. Он что, всегда с собой носит на такой случай?

– Не то чтобы только для прекрасных незнакомок, – читая мысли, сказал он, выпрямляясь, (Даша ощутила жжение на щеках и попыталась разозлиться, безуспешно, увы). – Просто страшно полезная штука. Еще у меня с собой всегда фонарик и мультитул с инструментами. Данил, очень приятно.

Она протянула руку, ну не будешь же стоять мегерой с кислым видом, он быстро и бережно поцеловал тыльную сторону, шикарно-изящным движением. Обжег ее уже второй раз прикосновением.

– Даша. Спасибо. Правда, очень выручили, как скорая помощь (что я несу?)

– Даш, чтоб сапог снова не разошелся, может, вас подбросить? Я вам свой шлем одолжу, не бойтесь.

Она представила, как рассекает по Невскому на черном гоночном мотоцикле, с задранной и без того короткой юбкой, в расстегнутом сапоге и обнимая красивого байкера. Знакомые, увидев, попадают сразу. Эта недотрога. Но соблазн, проклятый соблазн был. Чего скрывать. Он наверняка отлично водит своего прирученного черного дракона. Два дракона, вверху и внизу.

Duo dracones.

– Нет, спасибо, мне тут пять минут до Дворцовой.

– Полюбоваться нашим столпом хотите?

Коренной питерец, не иначе.

– По делу. В Зимний.

– Ну, его вам брать не придется, сам падет к вашим ногам, даже в таком сапоге. Ну давайте я хотя бы запишу ваш номер.

Он извлек из очередного кармана дорогой по виду золотистый смартфон.

Прыткий юноша.

– Я вам помогу с ремонтом амуниции, а вы мне потом вернете мою булавку. В "Шоколаднице" например, тут совсем рядом с Дворцовой.

– Я знаю. Я тут второй год. (и зачем разболтала, сорока?)

– Учитесь? Пиар или журналистика? (дьявол проницательный) Первый курс?

– Журналистика. Второй. В общем, я и иду по делу.

– Тогда да, подкатывать к Зимнему на мотоцикле было бы несолидно, – его теплые карие глаза смеялись, – так скажите ваш номер. Не хотите "Шоколадницу", можно "Хард-рок", но это уже вечером. Познакомлю вас с рокерами. Знавали Шевчука и Бутусова, между прочим. А кое-кто из олдов и Цоя с Науменко помнит.

Она, как загипнотизированная, продиктовала номер. Змей-искуситель удовлетворенно кивнул и сказал:

– Я позвоню часа в четыре, хорошо? Удачной работы, Даша. Звучит как "удачной охоты", да?

Надел шлем и одним движением завел мотоцикл. Секунда – и нет его, как призрака. Только сапог больше не просит бесстыдно каши.

Он позвонил в четыре двадцать две. Змей. Она уже устала надеяться. Дуреха. Романтическая идиотка в одном сапоге.

Потом он говорил, что все равно бы ее нашел. Даже наври она номер. Обыскал бы все журфаки города. Такие девушки бесследно не пропадают. И нашел бы. Уж упорства Данилу было не занимать. Мальчик-мажор. Байкер отмороженный.

Он купил ей шлем, почти рыцарский, но с прозрачным забралом, как у гонщиков формулы. В магазинчике его друзей она долго выбирала цвет и рисунок. Остановилась на белом с черно-серебряной пантерой.

Дикий кайф, обняв его сильный торс, прорезать потоки черно-серых машин, кометой проноситься по виадукам и мостам. Чао бомбино, пока, дурачье!

Шлем остался в его гараже.

Теперь она стала бояться мотоциклов. Просто физически трясло при виде согнутой фигуры над парой колес, ничего не могла поделать.

Ты придешь ко мне ровно в полночь, разбудишь мой спящий звонок.

Ты скажешь мне: "Какая чудесная ночь! " Я отвечу: "Да, но я одинок".

И я заварю тебе свежий чай и достану из бара вино

И выключу свой телевизор, не успев досмотреть кино.

Они сидели в ее квартирке на Васильевском, "уединенный домик, какой заслужили", шутил Данил. Пили Твиши, настоящее, тбилисское, ему привозили друзья, и он обнимал ее, напевая Науменко. Еще один, улетевший в небо слишком рано. Что он ощутил в последнем полете? Что ты ощутил в последнем полете, Данька?

Твоя плоть – как хлеб, твоя кровь – как вино

И листки твоих писем – как жесть,

Твои сны – как молитвы, глаза – как стекло

И твои оскорбленья – как лесть, но…

Продать душу дьяволу за его? Ни минуты не задумываясь. И он бы сделал для нее то же. Какого дьявола дьявол бродит только по книжным страницам и кинокадрам? Где ты, черт тебя возьми, когда так нужен, Воланд? И гори оно адским огнем, блаженное посмертие, с рукописями вместе. Если за него надо платить вечной разлукой.

Солнечный летний день может стать черным. Это правда.

Несправедливо, может, так думать, но те, от кого любимые уходят постепенно, от болезней или даже алкоголя-наркоты, им больно, конечно, но душа успевает притерпеться к этой боли, смириться с потерей, может, еще неосознанно, но явственно понять – все, финита.

А когда уже куплены билеты, и через неделю из Пулково в аэропорт Шота Руставели. В небеса и обратно, бизнес-классом. Имеют они право, в конце концов? И вещи почти собраны, только уложить в синий дорожный чемодан на колесах. Ручку чемодана Данька, конечно, у нее отберет. Покатит рядом, играючи, сам с рюкзаком за спиной, привык в своих путешествиях. И фонарик с мультитулом у него с собой. Все свое ношу с собой, да, Даш? Его улыбка как проблеск молнии.

Раньше она боялась звонков с незнакомых номеров. Глупо. До того как познакомилась с Данилом. Потом, с ним, словно разучилась бояться чего-либо вовсе. За него? Но с ними ничего не может случиться. Они неуязвимы. Их закрывает невидимая броня, пока они вместе. Два Дэ. И друзья скоро стали их так называть.

Ей позвонила Маринка. Та самая, зулусская королева.

Странным сухим голосом сказала:

– Даш, ты… слышала про Данила?

– Он что-то отчебучил? – она еще пошутить хотела, но уже сжалась внутри холодная пружинка.

– Он… нет, – Маринка в слезах? Гордая стальная ведьма? – Я тебе ссылку сброшу. Ты только ничего не делай, ладно, ты обещаешь сейчас ничего не делать? Если надо, мы приедем с Пашей! Обещаешь? Не ходи никуда, ладно? Просто сиди дома.

– Обещаю я ничего не делать. Что вы все, с глузда (данькино выражение) съехали что ли?

– Перезвони мне если хочешь, в любое время, хорошо? Прости меня, пожалуйста, Дашунь. Ты все равно узнаешь, я тебя поддержу, мы все, все что можем.

Чирикнуло канарейкой сообщение. Ссылка. Новости. Последние. Дорожная обстановка.

В семидесяти километрах от городской черты. На трассе Петербург-Минск. Произошло дорожно-транспортное… (у нее зарябило и потемнело в глазах). Вот фото… и, кажется, даже видео. Мотоциклист не справился с управлением… да что за враки? Кто не справился?

Белый большой внедорожник, стоит наискось, с виду целый… чуть поодаль бело-синий полицейский Форд с гербом Питера на дверце. Газель скорой помощи, мельком, с краю кадра. Черные с золотом обломки по серому асфальту, оторванное колесо мотоцикла с толстой покрышкой. Она, горе-журналистка, не сразу поняла – почему часть дороги заблюрена и там что-то черно-красное. Потом поняла. Не могло…

Погибший, Данил Максимович, двадцати восьми лет… и фамилия.

Погибший – то есть совсем, никакой надежды? Но если совпадение, ведь может быть и фамилия, пусть редкая, и… (какие молитвы она вспомнит сейчас? Хоть что-то?)

Камера крупно, внимание к деталям, детали крайне важны, учили их на первом курсе, берет на асфальте, твердом и смертоносном, черный расколотый мотошлем с золотым драконом.

Бог, делай со мной что хочешь, но верни его, сейчас, вот прямо… если ты есть, я проклинаю тебя, слышишь?

Данила хоронили на Волковском, не так уж и далеко от могилы его кумира. Но далеко от литераторских мостков. И в счастливые времена на Дашу произвел бы гнетущее впечатление этот бермудский треугольник мертвых, между непонятным зданием фабричного вида, стальной сдвоенной гарротой трамвайной линии и церковью святого Иова многострадального, похожей почему-то на просроченный торт в горьком пожелтелом креме. Под низкими тучами, роняющими иногда слезинку-другую, скупо, всех вас не оплачешь, мелкие твари.

Всей отвратительной похоронной трихомундией, этими бюро стильной вивисекции покойников, занимались данькины родители. Даша, наверное, должна была подойти, выразить соболезнования. Данька один единственный раз привел ее в гости в роскошно и вычурно обставленную квартиру "в четвертом этаже" на Литейном. Отец ничего, спокойный, сильно седеющий и похожий на Данила, молчал и болтал в чае золоченой ложечкой, похоже, он и сам не так уж одобрял приличное общество. Матушка, высокая, все еще красивая брюнетка в персидском халате, была очень вежлива, аккуратно выспросила все подробности дашиной греховной жизни, и про родителей в Иркутске (ну да, смазливая сибирская хищница возмечтала захомутать коренного петербуржца из графской фамилии, Бастет милостивица, какой смех), и про учебу ("нервная профессия, морально тяжелая" – да скажи прямо, вторая древнейшая, а вы, милочка, просто Мессалина Нероновна, еще и маленькое черное платье в обтяжку надели, гнусная модистка). О чем они потом беседовали с Данилом, он так и не сказал. Но больше не водил ее туда никогда.

Нет, она не станет к ним подходить. Слез не было. Все это время. Даша вечно хлюпала носом из-за ерунды, драмы в книжке, фото больного котенка, Данька посмеивался, дразнил ее "моя водоразборная колоночка", но тут слез не было. Камень в груди иногда ворочался, вот он был, холодный, с острыми гранитными гранями.

Гроб утопал в живых цветах и муаровых лентах, шикарный, темно-синего лака, с не из натурального ли серебра ручками и замками. Крышка из двух половин, по заокеанской моде. Опять мода. Данька терпеть не мог букеты, "убитые ради идиотских украшений" растения. Его пунктик, никаким веганом он не был, и мясо ел, и меховую одежду носил, но вот бессмысленные, на его взгляд, убийства, вроде охоты ради сувениров, рогов и клыков, его приводили в бешенство. И с цветами. Даше он никогда их не дарил, "лучше принесу вино и конфеты, хорошие, в твоем вкусе, ладно, Дашунь?"

Поп в богатом золоченом облачении, в фиолетовой камилавке, рыжебородый, румяный и пышущий здравием, прочитал по книжке положенное, помахал еле дымящим, плохо раздутым кадилом. Ну да, Данька любил стебануться над попами, многогрешник. Смешил ее малоприличными историями. Что теперь, в пекло его, а, Боженька, милостивец ты наш? Не смог оставить нас в покое, ревнитель и мститель, небесный сатрап? Решил разорвать его на части, иначе оторвать нас друг от друга не выходило?

Она стояла поодаль. Не подошла, когда бледный распорядитель в черном костюме и галстуке, сказал профессиональным, отрепетированно скорбным тоном: "желающие, подходите прощаться!"

Нет, косметологи мертвых, наверное, поработали отлично. Фигура в гробу, в чернильно-синем блестящем костюме с бабочкой, какой живой Данил не надел бы под страхом бормашины в зубной нерв, вполне походила на целого человека, умершего непостыдно и мирно. А не разорванного стальным драконом почти на куски.

Прощаться с этой куклой, целовать манекен, где не было, не было больше Даньки, и никогда не будет, Дашу не заставят. Это поганый сон, или, как говорят темные личности, дурной приход, но не он сам. Впрочем, никто на нее внимания не обращал. Их общим друзьям она не сообщила специально.

Кроме соседства с гением, еще одно Данил бы одобрил в умилительно-гнусном шоу. Когда крышку закрыли, и дюжие ребята в черном стали опускать гроб в могилу, на обыденных белых грузовых лентах, несколько скромно одетых людей немного в стороне достали из сумок и кофров инструменты, гитары, флейту и сакс, и заиграли. Науменко, Кобейн, Мановар, вечный "город золотой" БГ, и играли, пока забрасывали бурой влажной землей Дашину жизнь, пока негромко, чинно беседуя, расходились модно и дорого одетые гости. Там, за оградой, их ждали неброско-дорогие машины с теплыми роскошными салонами. Дашу не ждал никто.

Она слушала последнее прощание настоящих Даниловых друзей, хотела плакать, очень хотела, но не могла. Глубоко тебя зарыли, до свиданья, милый, милый[13]13
  [1] Агата Кристи «Трансильвания»


[Закрыть]. Ей захотелось хохотать, вот это и все? Вот этим пикником для тех, у кого золотые ложки во рту, так мы и закончили, Данька? Ты слышишь? Ты ведь тоже ржешь как конь ретивый, просто я не слышу, я стала теперь глухая. Я стала слепая и каменная баба, твое второе Дэ, девочка, играющая со спичками. Трижды плюну на могилу, до свиданья, милый, милый. Эту песню они не сыграли, нет, но последней мелодией была «Полковнику никто не пишет». Потом музыканты сложились и неспешно, о чем-то переговариваясь, ушли. Кое-кто из них поглядывал на блондинку у могилы вопросительно, но беспокоить не стали. Мало ли.

Даша еще стояла, стояла, пока не замерзли до ледышек ноги в сапогах, глядела на большущий дубовый, полированный крест с датами, с прибитым портретом. Данька вышел как живой, в мотокуртке, с несмелой улыбкой, с растрепанными волосами, у него вечно торчал этот темный хохолок, если не пригладить… чертов мотоцикл и шлем просто не вошли в кадр.

Она пошла, почти побежала прочь, словно кто-то гнался. Кто-то, внимательно наблюдающий сверху или снизу, запоминающий все-все. И чего-то ждущий. Рева трубы и воскрешения мертвых?

В экспедицию ее устроила Маринка. Убедила. Тяжелая физическая работа как лекарство. Не сидеть с каменным лицом у окна. Косить-косить-не спать. Даш, ну пожалуйста, ради меня и Пашки. Она поехала. Почему нет, все равно.

Правда, тяжелая ежедневная работа стесала царапающий камень внутри. Даша стала иногда улыбаться шуткам, удавалось даже забыть на полчаса, а то и на час. Это проклятое кладбище и заблюренное пятно на асфальте. Лоботомию ведь давно не делают, такая беда. Не идут навстречу населению. Приходится самой, все самой. Леша вот, милый, недотепистый и преданный, как щенок, готовый услужить и развлечь. Прости меня, подлую суку, пусть у тебя все будет хорошо, и хорошая добрая девочка найдется. Не старуха в двадцать с небольшим лет.

Иногда так накатывало, выть хотелось, все так же без слез, ах если бы пореветь как следует. Как это, "слезный дар", как попы говорят? Дар. После того как оторвал половину души, подло, в спину сунул ножом, дай мне свой дар, Боженька, слава Тебе за все, ага. В душу, в мать.

Ее звали поехать в Петербург на день города. Искренне, от души звали развеяться, милую златовласку-Несмеяну. Посмотреть на корабли в Неве, по улицам погулять в разодетой с походно-полевым шиком компании гробокопателей. Там, где они гуляли с Данилом, по тем же улицам, где он не появится. Не мелькнет черный с золотом рычащий зверь. Зачем улицы нужны тогда? Она отказалась, сославшись на головную боль, о это вечное спасение всех женщин.

Перед отъездом из экспедиции в суматохе все собирали вещи, обменивались адресами и номерами телефонов, обсуждали поход в Эрмитаж перед автобусом в аэропорт для тех, кто прибыл издалека. Хоть по Питеру погулять еще, подышать сырым балтийским небом августа.

Было так нетрудно заглянуть в комнату парней и подменить странный, тяжелый и холодный предмет в сумочке найденной у крыльца железкой подходящего размера. Вряд ли Лешка хватится проверять раньше приезда домой, в свой Новгород. Если догадается, простит? Прости, Леша. Я не могла иначе, ну никак.

От дьявола? Да пусть от комитета объединенных чертей. Может, хоть от вас будет толк. Лягушонок в спирту. Шевелил лапками как живой. КАК или совсем живой? Последнюю неделю перед отъездом, перед сном, ощущая, как ноют руки и вечно согнутые в раскопе ноги, она открывала в телефоне читалку, "Клатбище домашних животных" его величества Кинга. Книга, странное дело, утишала душевную боль.

Прекрасная работа, мэтр. Если бы герой посоветовался с женой… послушал дочку. Или вообще, ушел за просветлением в себя. Его ведь предупреждали. Снова и снова, хоть кол на голове. И с котом неладно получилось. С самого начала ясно, не кот ты, подлая тварь, скверная имитация. Правда, клатбище было бы вечным соблазном. Его ведь не бросишь обратно в Волхов, как эту нелепую штуковину. Тут-то все просто. И не нужны безумные идеи и планы.

Она засыпала, надеясь увидеть Даньку, но он не пришел ни разу. Даже тут ей повезло больше книжного героя, в сущности. Хорошая была попытка, доктор Крид. Но мы ее потеряли. Гуд найт, диар док, не поминайте лихом. Вы-то смогли бы понять и простить.