Текст книги "Черная сакура"
Автор книги: Колин О'Салливан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
19
Она босая. Что случилось с ее ботиночками? Неужели их смыло и они потонули? Она останавливается передохнуть, осматривает волдыри на ступнях, счищает налипший песок и камушки. Убаюканная соловьями, охваченная дремотой, она чувствует себя ближе. Ближе к дому.
Очнувшись, она снова шагает и поет что-то про дно ямы, снова и снова, босая и одинокая, снова и снова, снова и снова…
20
Вверх-вниз, вверх-вниз.
Время от времени я останавливаюсь, смотрю на часы, тяжело охаю и наблюдаю, как капли пота падают со лба мне на бедра. В каждой – целая вселенная. У каждой – своя история.
Еще воды. Когда кажется, будто навидался ее вдоволь, вдруг сознаешь, что нуждаешься именно в ней: хочется пить, и я делаю несколько больших глотков, утоляю жажду. А потом снова качать пресс, тяжело охая.
Боль. Мое тело наполнено болью. Ходить и жить – сплошная боль. Дышать и мыслить – сплошная боль. Но мне нужно быть в хорошей форме. Арбитру нужно быть в хорошей форме. Даже учителю нужно быть в хорошей форме. Когда целый день стоишь у доски, шагаешь туда-сюда, тратишь целые часы на бумажную работу, шея затекает, поясница ноет, мышцы сводит и тянет. Учителю нужно быть в хорошей форме, физической и психической, а если физическая форма хорошая, то и психическая форма хорошая, и наоборот; этому посвящена целая теория, которую мой литературно одаренный отец, пожалуй, сумел бы изложить в виде поэмы, но я всего лишь арбитр и учитель, да, я всего лишь скромный учитель и арбитр.
Мои вздохи становятся все тяжелее, и на этот счет тоже есть теория – когда озвучиваешь боль, то тем самым ее ослабляешь. Поэтому о своих страданиях следует кричать. Пожалуй, в этом вся суть. С самого начала. Кричать о страданиях. И станет легче; вот почему орущие парни и визжащие девицы субботними вечерами на футбольном поле изрыгают проклятия, бранятся, точно буйные матросы, сошедшие на берег, – так они утоляют боль, разгоняют экзистенциальную тревогу, унимают онтологическое замешательство. Это разъясняет еще одна теория, и если…
– Сегодня важная игра?
Мариса входит в комнату и глядит на меня. Наблюдает, как я обливаюсь потом. Слушает, как тяжело я охаю. Видит, как проявляется моя боль.
– Уф-ф.
Раз-два, вверх-вниз, мои брюшные мышцы напряжены – я стараюсь двигаться в ускоренном темпе, пока она смотрит, естественно; пытаюсь произвести впечатление: ведь я мужчина.
Мариса встает на коврик, тренировочный коврик, прямо надо мной, и смотрит сверху вниз; позиция, в которой мы очутились сегодня, весьма любопытна, и я разом забываю про все свои заботы. Мариса отлично выглядит с любого ракурса. Если бы, если бы я когда-нибудь занялся с ней сексом – это всего лишь фантазия, не забывайте – и оказался снизу, то все открылось бы мне именно с этого ракурса. К подобному ракурсу легко привыкнуть. К любому положению вещей можно привыкнуть.
– Будь осторожен, не выбейся из сил до игры. Запыхавшемуся там делать нечего. Прибереги малость рвения на беготню по полю. Хочешь чаю? Я как раз собиралась отнести чашечку Асами, хотя она, скорее всего, пить не станет: да, иногда она пьет, а иногда нет. Но я все равно оставлю у кровати, на всякий случай, на случай если ей захочется глоток. Думаю, попробую сегодня уговорить ее принять ванну. Она сможет. Сможет. Сможет принять ванну. Хочешь чаю? А вообще тебе надо бы поплотнее позавтракать. Подготовиться хорошенько. И душ принять перед уходом, ты весь потный, посмотри на себя. А после игры тоже будешь весь потный, и опять придется топать в душ. Ха-ха. От душа к душу. Наверное, мужчины вроде тебя сильно потеют.
– Угу.
Да. Я потею. Я мужчина, и я потею, пот сочится из каждой поры, с каждым движением все обильнее.
Внезапно она оказывается возле меня на коврике. Там и для одного едва хватает места, но вот она рядом со мной на коврике, нас уже двое. Почему бы нам не оказаться в такой близости, в таком положении? Мы еще ни разу не сближались настолько. Что на нее нашло?
– Не знаю, как ты делаешь все эти упражнения? Ну, подвинься, дай и мне попробовать.
Ракурс, с которого мне открылось бы все. Зрелище, к которому легко пристраститься.
Мариса вытягивается на коврике, а потом пытается приподнять туловище, напрягая брюшные мышцы. Ничего не получается. Она смеется. Устраивается поудобнее и пытается еще раз, охает от натуги, а потом начинает смеяться над собственной неудачей. Быстро же она выдохлась.
– Бесполезно, – ухмыляется она.
Я и сам ухмыляюсь. Забыл, как это тяжело, особенно для нетренированного новичка. Наверное, я привык к подобной физической активности и должен поддерживать себя в форме, чтобы доказать своим ученикам всю важность упражнений, чтобы не выглядеть лицемером, чтобы…
Она пытается еще раз. Я вижу, как колышутся груди у нее под свитером, ее большие тугие…
– Бесполезно. Никуда не годится, – говорит она со сдавленным смешком.
Я пытаюсь подавить надвигающуюся эрекцию. Хочу, чтобы Мариса ушла. Чтобы убралась отсюда сейчас же. Может, я выпью чаю.
– Последний раз, – говорит она, снова делает рывок и, не удержав равновесия, неуклюже валится набок, прямо на меня.
– Извини, дорогой, – говорит она, по-прежнему весело хихикая и с трудом переводя дыхание. Это смех глупой девчонки, подростка в школьном коридоре – я слышу его все время – нервный смех, смех, оповещающий всех, что она наделала ошибок и сама это знает, но ни в коем случае не виновата, всего лишь чересчур увлеклась, так что на самом деле никаких ошибок нет, а просто так сложилось.
Я тоже начинаю смеяться, надеясь, что она не заметила моего возбуждения. И в то же время коварно надеясь, что заметила.
Асами лежит в постели, перевернувшись на спину, с широко раскрытыми глазами и слушает радио. Сигнал еще поступает. Еще доходит до нас. Прием частенько барахлит, возникают помехи, доносятся всякие обрывочные звуки, негритянские песни, репортажи, голоса и музыка, короткие пиканья и фортепианные сонаты. Заслышав снизу смех и оханье, она протягивает тонкую руку и выключает приемник. Рука у нее такого же размера и цвета, как у киношных инопланетян, внеземных существ из какого-нибудь запредельного мирка, исхудалых монстров, чьи движения заторможены и разболтаны, а кожа сухая и дряблая, словно у варана. Выключив приемник, она засовывает руку обратно под одеяло. Пытается сосредоточиться на неведомых звуках, доносящихся снизу. Сконцентрироваться. Не пропустить ничего. Слышит охи, вздохи, хихиканье, а потом смех. Таращится в потолок, потом ее глаза закрываются, и она проваливается в сон, в сон про человека, который целиком вырезает дремлющую деревню.
Я пью чай. Чай хорош. Мариса всегда выбирает лучший чай в пакетиках. Надо не забыть и похвалить ее за это.
Наконец я вымыт (чуть было не добавил «и выжат», но сдержался – иногда нужно останавливаться). Под ложечкой слегка ноет – переусердствовал, пытаясь произвести впечатление; на самом деле я собирался немного размяться, но меня понесло; это выражение часто приходит мне на ум: «Меня понесло». Воображение. В этом я весь.
Яростные гребни волн уносят человеческие жизни, жизни, которые могли бы…
Но это другая история.
Чай хорош. Вполне хорош. Надо не забыть.
За это утро Мариса еще ничего не разбила. Не уронила на пол. В доме чистота, образцовый порядок. Образцовый. Порядок.
Но едва подумаешь о порядке, Вселенная сразу напоминает о своем беспорядке. Таково проклятие арбитра. Ибо едва я выхожу на улицу с сумкой через плечо (в ней бутсы, свистки, ноутбук, красные и желтые карточки), навстречу мне снова попадаются они, те две ученицы. Те две девчонки, что постоянно трутся поблизости. Те самые.
Должен признаться, я чуть не повернул назад: понятия не имею, зачем они здесь, – и на мгновение у меня просто челюсть отвисла, слова застряли в горле – и это у учителя, который целыми днями только и делает, что говорит и кричит.
Когда, наконец, нужные слова находятся, я лезу в карман за ключами от машины.
– Что это вы здесь делаете? Чего-то хотите?
Они не отвечают, только пялятся на меня, таращат глаза, будто лазером светят. Моя кожа начинает зудеть, словно по ней ползают насекомые.
– Ну что? Чего-то хотите? Это мой дом!
Я почти готов произнести их имена, почти готов выкрикнуть их имена, но вдруг понимаю, что вряд ли их помню. Которая повыше – Такеяма… что-то такое… А которая пониже… забыл. На площадке я назову всех учеников, но когда уроки заканчиваются, сразу выкидываю их из головы. Тут моя частная жизнь, а эти две в нее вторгаются. Совсем от рук отбились.
– Ну что?
По-прежнему нет ответа. Стоят, точно зомби из старинного фильма категории «Б»: отрешенный взгляд и полная невозмутимость.
А потом их рты открываются. Безупречный унисон, призрачные голоса:
– Вы – тот самый. Вы – тот самый.
Словно в трансе, монотонно, тяжело.
И опять.
– Вы – тот самый! Вы – тот самый!
Даже не знаю, испугаться мне, возмутиться, преисполниться отвращения или просто рассмеяться над фарсом, что разыгрывается передо мной.
– Вы – тот самый! Вы – тот самый! Вы – тот самый!
Оборачиваюсь, чтобы понять, не видит ли эту сцену кто-нибудь. Мариса. Мариса подгладывает из-за занавески в гостиной на первом этаже. Тоже в ужасе или испытывает смущение?
– Вы – тот самый! Вы – тот самый! Вы – тот самый!
Я решаю, что с меня хватит, и быстро забираюсь в машину – не время для глупостей; какую бы игру ни затеяли эти девицы, им придется подождать, сегодня я арбитр на футбольном матче и уже опаздываю. Я арбитр, и…
– Вы – тот самый! Вы – тот самый! Вы – тот самый!
Надо двигать. Нечего время терять.
– Вы – тот самый! Вы – тот самый! Вы – тот самый!
Они твердят свое заклинание, стоя возле моей машины, пока я задаю настройки; отъезжая от дома, я вижу, как открываются их рты.
– Вы – тот самый! Вы – тот самый! Вы – тот самый!
В зеркалах заднего вида – мои глаза, их сплетенные руки, их беззвучная мольба, моя надменность. У меня во рту кисловатый привкус. Я не тот самый.
– Думаешь, сработало? – вопрошает Ноготь.
– Думаю, да, – отвечает Зуб. – Он целый день будет думать про нас. Только про нас. Мы теперь у него в голове. Мы прекрасны. Мы своего достигли.
Ноготь улыбается, и ее острые зубы сверкают на солнце. На зубах и деснах у нее оскомина – очевидно, от всех поглощенных ею сладостей.
Сегодня вечером полнолуние, и уже чувствуется, как волчьи стаи копошатся в зарослях, готовясь поднять свой отвратительный вой.
Мариса решает открыто поговорить с непрошеными гостьями. Хочет узнать, чего им нужно, что они здесь делают. Зачем-то берет с собой метлу (держит в руке, она всегда держит в руке какой-нибудь инвентарь для уборки, старается для мужа своей сестры). Их нужно прогнать, как загулявших кошек, шумных и неугомонных, пугающих и докучливых.
– Глянь-ка на эту ведьму, – говорит Зуб. – В полет собираешься?
Ноготь обнажает зубы, похожие на волчьи; ее отвислые губы шлепают и сочатся слюной – жуткое зрелище.
– Сегодня не Хэллоуин, – говорит Зуб, она зубами не сверкает, только сжимает губы в деланной ухмылке.
Мариса встает перед ними, держа метлу на изготовку, будто ружье.
Так в ком больше дьявольщины? В злобнолицей ведьме с метлой наперевес? Или в двух предвестницах рока, в этих полудницах[20]20
В славянской мифологии – духи полудня.
[Закрыть]?
Мариса вспоминает, как бабушка рассказывала ей сказки про дзикининки, нечистых духов, выходцев из загробного мира, алчных, голодных и озлобленных. Бабушка говорила, что они обчищают трупы, проникают в гробницы и крадут все ценное, что попадется: обручальные кольца, ожерелья, золотые часы; а еще считалось, будто они пожирают разлагающуюся плоть, грызут и гложут безжизненные кости, набивают утробу всякой гнилью. Разумеется, от этого им становится плохо, объясняла бабушка, но плохо не физически, нет, плохо от отвращения к самим себе, они сознают, как низко пали и покрыли себя позором, из-за этого они страдают, эти дзикининки. А хуже всего, что они принимают человеческий облик, живут среди нас, как будто они и впрямь одни из нас, их нельзя узнать с первого взгляда, они вполне могут оказаться твоими знакомыми! Твоими друзьями, твоей семьей! Если вычислишь одного из них, говорила она, не смотри ему в глаза, или тебя парализует страх; не думай о них, лежа в постели. Но зачем было забивать юную девичью голову всей этой жутью?
– Зачем вы пришли?
– Мы пришли повидать нашего учителя. Он мог бы нам помочь.
– Помочь вам? Учебная неделя закончилась. Сейчас выходные. Он имеет право на свободное время.
– Он – тот самый. Тот самый, кто нам нужен.
– Для чего?
– Для нас.
– Для чего?
– Тебе не понять, ведьма.
Мариса снова заносит метлу, готовясь к нападению.
– Ты не посмеешь нас ударить.
– Еще как посмею. Что, по-вашему, произойдет? Полиция нагрянет? Это, по-вашему, произойдет?
Девочки безмолвствуют. Они знают, что никаких властей больше не существует. На улицах нет постовых. Полицейские будки смыло волнами. Самих полицейских тоже. Только их фуражки всплыли на поверхность. Всему конец.
– Мы разорвем тебя на части, на мелкие клочки.
– Вы? – смеется Мариса. – Я крыс встречала покрупнее, чем вы.
Ноготь сверкает острыми резцами. Ее спина выгнута, как у кошки. Волосы черные и лоснящиеся, будто у пантеры. Она шипит. Есть ли животное, на которое она не похожа?
Зуб достает из рюкзака ножницы и вертит в руке, готовясь пустить в ход.
– Вам нужно оружие посолиднее, чем это, – опять смеется Мариса.
– Мы заберем нашего мужчину и выжмем из него все, – говорит Зуб; глазки узкие, лицо напряженное. – Он наш. По крайней мере… будет наш.
– Убирайтесь отсюда сейчас же, а то не поздоровится.
Девочки на мгновение умолкают и смотрят на сгущающиеся тучи.
– Грозные бури, – говорит Зуб.
– Бушующий хаос, – говорит Ноготь.
– Суровое небо, – говорит Зуб.
Плохой день для футбола.
Просто плохой день.
Девочки бредут прочь, задумчиво и медленно, держатся за руки, чувствуя волнение в чреслах, чувствуя трепет, который нельзя оставить без внимания, который нужно утолить – это возбуждение, возбуждение, одержавшее над ними верх. Они пойдут домой, в розовую спальню со скрипучими дверями, и наведаются в Коробочку Гадостей. Вернутся в свой штаб и станут прикидывать, куда бы им податься. В такие времена молодым людям и девушкам не обойтись без хобби. В селении почти нечем заняться. Полселения сгинуло. До больших городов слишком далеко. Или города тоже сгинули? Некоторые – да. Но большинство еще сильны и процветают, это о селениях позабыли, страна не хочет беспокоиться из-за мелочей. Поэтому приходится выдумывать себе развлечения. Хобби. Возможно, им недолго осталось, до следующего природного бедствия. Только бы выдержать еще год или два, и тогда у них, пожалуй, будет достаточно умений, чтобы выбраться, выбраться из этого селения, перебраться в другое место, которое не уходит на дно. А сейчас – думать, думать, как заполучить своего мужчину, выработать новый план, заманить, затащить; голова идет кругом, нужно облегчение.
Мариса смахивает пот, скопившийся на висках. Она переутомилась. Она не умеет качать пресс, она еще никогда вот так не потрясала метлой (и никаким другим оружием), стиснув ладонями рукоятку – о чем она думала? Но она может отбиться от посягателей, может защитить дом. Может. Может.
Она поднимается наверх (тихонько, тихонечко), проверить, слышала ли Асами всю эту свару (работало ли радио?), но глаза сестры смежил спокойный сон, вид у нее умиротворенный, она наверняка не уловила ни звука. Мариса надеется, что она слышала (работало ли радио?) только фортепианные сонаты, оперные арии, негритянские песни из дальних стран, короткие пиканья и невнятное бормотание, прогнозы погоды, биржевые новости, несвязные отголоски и официальные обращения, жужжание, помехи и шипение. Работало ли радио – этакий амниотический пузырь? Приятно, наверное, столько спать и грезить? Ведь радио убаюкивает, словно морской прибой? Что происходит в этих сновидениях? Что? Там, в этих сновидениях? Что происходит?
II
Безысходно, безнадежно
Ты – пророк. Ты – пророк, идущий на зов. Пророк, идущий на зов в селение. Но подожди. Прежде всего тебе нужно имя. Твое имя – Наи. Отрицательная форма. Что означает: тебя не существует. Возможно, так оно и есть. Возможно, изначально тебя звали Осанаи и твое имя сократили. Кто сократил? Не знаю. Все. Наверное. Все. Кто знает? Придумай сам. Сам придумай. Кому еще придумывать? Начнем с беззаботного детства. Беззаботного. Скоротечного. Ты подбирал на дороге монеты и покупал маленькие кексики, которые поедал в одиночестве – ты часто оставался в одиночестве – ловил для развлечения гекконов и ящериц, как-то раз наткнулся на дохлого оленя и снял с него рога, твоя мать ругалась и… Впрочем, какая разница? Ты много чего нашел: нашел Бога, нашел себя, сошел с ума, о чем никто в точности не знал – ты и сам в точности не знаешь – и вообще, все это, возможно, одно и то же. Ты слышал голоса? А сейчас? Голоса. Или сейчас ты слышишь только один голос, лишь один? Вид у тебя помятый, потрепанный, ты похож на бродягу, на скитальца, на скитальца, идущего на зов; спина у тебя горбатая – да, говорят, ты горбун. Кто? Кто говорит? Все. Наверное. Все. Или только один. Ты пытаешься двигаться вверх. Почему эти слова приходят к тебе снова и снова? Двигаться вверх. Иди своей дорогой. Куда ты идешь? Пытаешься двигаться вверх. Транспорта нет. Какой сейчас год? Идти приходится на своих двоих. У тебя волдыри от этой ходьбы, от этого напряжения, но тебя ничто не остановит. Ничто не остановит тебя теперь. Ты – человек, выполняющий миссию. Ничто не преградит твой путь. Гнусный человек, выполняющий гнусную миссию. Безобразный? Да, да, сгорбленный, в бородавках, бесконечно омерзительный. Больной напрочь. Вот так. Но не огорчайся. В этом смысле ты не одинок. Кожная сыпь в придачу. Все эти злосчастные недуги. Бедный ты, бедный. Но ты можешь ходить и говорить. Немного. Говорить много ты не можешь. Нет. Остановись. Как насчет помолчать? Согласись на это. Вот, ты молчишь. Ты всегда только бурчал какие-то слова. Даже не слова, просто гортанные звуки. Никто тебя не понимает. Бедолага. Никто не знает о тебе ничего, только твой создатель. Но у тебя есть миссия. Так начинай же. Подожди. Что это за шум? Что-то внизу. Не радио. Радио выключено. Иногда радио работает без всякой необходимости. Это какой-то другой шум. Смех. Смех? Смех. На каком-то экране в какой-то комнате этого дома идет сериал? Неужели? Этот дом еще стоит? Как вышло, что этот дом еще стоит? Все остальное рушится. Но теперь все равно. Что ушло, то ушло, что сделано, то сделано. Итак, миссия. Ты совершишь все, что угодно. Ты вышел в путь. Что ты видишь? Что ты видишь в этой дыре? Что именно? Ты видишь… иди дальше. Что там? Грязная дорога. Ты идешь по грязной дороге, всегда мокрой от дождей и наводнений. Слева – живая изгородь. Справа – живая изгородь, весьма потрепанная. Повсюду развалины. После стольких бедствий. Неужели этот дом устоял? Да. Здесь еще сохранились некоторые дома. Наведайся в какой-нибудь. Отлично. Ты входишь в ворота первого дома. Петли заржавели. Скрипят. Створки шатаются. Почти отваливаются. От воды все заржавело. Но ты не останавливаешься. Ты сейчас настоящий преступник. Горбатый и мерзкий. И твои чувства оживают в предвкушении того, что ты собираешься совершить. Давай. Входи. Вперед. Дверь открыта. Именно так все должно происходить. Подожди. Что это за шум? Остановись на минуточку. Стой. Кто там ходит? Уф-ф. Уф-ф. Там. Слышишь? Что… это? Что за звук? Откуда он? Снизу. Это… кто? Опять смех. Да, так называется этот звук. Уф-ф. Уф-ф. И еще усилие. Напряжение. Все требует усилий. Напряжения. Да что же это такое? Неважно. Радио выключено. Да? Радио выключено? Продолжай. Ты уже перед дверью, Наи. Твой долг. Все селение. Всех до единого. И ты это сделаешь. Никто не услышит твоих шагов по полу. Ты разуваешься. В дырявых носках по деревянным половицам. В дырявых носках. Наверное, мыши прогрызли, искали пропитания. Они лакомились твоим потом, когда ты спал, щекотно, объедали грибок со стоп. Еще остались мыши? Нынче совсем некуда, совсем некуда податься. Кругом запустение. Ты входишь в дом. Внутрь. Подожди. Храп. Слышишь? Бурчание. Беспрерывное бурчание. В животе. Нисхождение на землю. Аденоиды. Сплошной храп, и странный дом скрипит, странный дом бормочет, чуть вздыхает – он не хочет, чтобы ты входил; нет, никто не рад тебя видеть, тебя, ангела смерти; вот ты кто, Наи – ангел, Наи, смерти, Наи, выполняющий свою миссию; Наи, иди вперед и делай свое дело. Покончи со всем этим. Какого черта ты мешкаешь? Это поможет скоротать время. Вся эта жестокость. Жестокость помогает скоротать время. Им ведь все равно. Они ведь спят, не желают больше ничего предпринимать в своей жизни. Не желают. Лучше проспят ее всю. Пока не умрут посреди сна про мороженое или подсолнуховые поля. Они не желают просыпаться. Давай. Ты окажешь им услугу. Нет. Наверх пока не ходи. Сначала кухня. Надо выбрать оружие. Нож вполне сгодится. Только выбери самый острый. Вот. Этот подойдет. Он блестит в лунном свете. Ты знаешь, что наверху всего две живые души. Давай. Вперед. Он и она. Он и она в одной постели. Две головы рядом. Старые традиции сохраняются. Так ли? Не так ли? Как насчет тел? Даже в одной постели души отрываются друг от друга? Это как старую рубашку разодрать на тряпки. Кому-то не удалось остаться вместе. Вообще не удалось. Подожди. Смех умолк. Смех прекратился. «Уф-ф, уф-ф» прекратилось. Дверь закрывается. Машина заводится. Машина пердит от натуги, такая она старая, такая старая, что теряешься в догадках, как она вообще ездит. Пройдись, прислушайся. Звон и лязг, это ножи и вилки раскладывают по ящикам в правильном порядке или старое привидение бренчит цепями в бездетных коридорах? Избавь их от мучений, и себя самого тоже, но себя не теперь, а когда наступит время. Время наступает. Незачем ждать, пока в очередной раз нахлынут волны. А это произойдет довольно скоро. Какой сейчас год? Какой месяц? Все равно. Давай. У тебя есть острый нож. Блестит в лунном свете, а ты медленно и беззвучно шагаешь по полу в беззвучной ночи. Давай. Слышно лишь, как храпят он и она, он и она, лежащие перед тобой. Разрушение. Созидание. Не взглянуть ли напоследок в их лица? Нет, нет. Тебе другое нужно. Самое важное. Назовем их Сирото. Персонажам полагается давать имена. Он и она. Он красивый. И что с того? Она совсем непривлекательная, но какая разница? Чтобы скоротать время, ты думаешь лишь о своей непосредственной задаче. Ты должен всех их прикончить. По очереди. Быстро и незаметно, под покровом ночи. Рядом больше никого. Здесь и сейчас. Спальня. Шум усиливается. Оба храпят. Ты отнимешь дыхание у обоих. Отнимешь. Отберешь. Ты их спасаешь. Ты спаситель. Для этого ты и призван. Поэтому ты должен продолжать. Нож занесен. Ты стоишь, занеся нож над его сердцем. Над сердцем мужчины. Сначала его. Такова тактика. Сначала уничтожать более сильных. На случай, если другой проснется и окажет сопротивление. Но на какое сопротивление они способны? Хотя проснуться могут, так что на всякий случай… Таково бремя этого селения. Просыпаться. Лучше бы им всем не просыпаться. Лучше спать, спать. Сны про мороженое и подсолнуховые поля. Лучше умереть, умереть. Итак, лунный свет, нож, нож занесен над сердцем мужчины, а потом… подожди. Подожди. Подожди. Что за шум доносится из окна? Девичьи голоса. Кто они? Что за слова они произносят? «Ведьма» – вот это слово. «Ведьма». Ведьма? Что за незваные гости? Смех прекратился. Раздается крик. Нет. Раздается песнопение. Что это? «Полетать собралась?» Чей-то голос произносит. Девичий голос произносит: «Полетать собралась? Сегодня не Хэллоуин». Девичьи голоса. Что происходит? Что нарушило порядок? Когда нужно было лишь чуточку тишины и спокойствия. Радио работает? Да? Работает? Или выключено. Иногда оно включено, и тогда – фортепианные сонаты, оперные арии, негритянские песни из дальних стран, короткие пиканья и невнятное бормотание, а иногда выключено, но звуки проникают в дом снаружи. Дом еще стоит, но вскоре должен разделить общую судьбу. «Ты не посмеешь нас ударить», – раздается следом. А потом: «На мелкие клочки». Что? Что это? Неважно. Не обращай внимания. Давай, Наи. Для этого ты избран. Избавить их всех. Отнять их бесполезное дыхание. Они все равно ничего не делают, только плачут целыми днями, жители этого селения. Да и любого другого. Какой толк плакать целыми днями? Нож занесен. Давай, Наи. Только храп да быстрый стук твоего сердца. Ты впервые совершаешь подобное дело. Поневоле будешь нервничать. Естественно. Давай! Давай! Давай! Давай! Нож проникает, быстро и резко, в грудь красивого мужчины, а тот вскакивает от удара, выпучив глаза от внезапного испуга, и не успевает ощутить боль, как жизнь выпархивает из него. Судороги длятся считаные секунды, вскоре затихают, и остается лишь бренная оболочка. Все происходит быстрее, чем ты думал. Ты угодил в самое сердце, угодил точно в цель, ни секунды ему не оставил. Просто сделал это! На другом краю кровати – легкое шевеление. Навряд ли она что-нибудь ощутила в ночной тишине. Продолжает храпеть. Понятия не имеет, даже не догадывается, что ее мужа, который был рядом с ней, был рядом с ней, скажем, лет двадцать, теперь больше нет, так-то вот, был – и вдруг нет. Двигайся, Наи, скорее, Наи, на другой край кровати и опять заноси нож. Занеси повыше и опусти, погрузи вглубь, быстро и смертоносно, как в первый раз. Какой ты могучий, какой отважный и меткий. Именно такой герой нам здесь и нужен. Положи конец им всем и их мучениям. Их так много. Мучений. Всякой стране нужен герой. Тебе предстоит принять это звание. Пророк. Нет, мессия. Спаситель. Нет, иди дальше. У тебя еще осталась работенка. Все селение. Дело нешуточное. Но тебе по силам. По силам. Ты справишься. А как быть с женщиной в постели? Как быть…
Можешь ли ты проникнуть в мрачную постель и тем же самым ножом?..
Можешь ли ты, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Погаси свет.
Избавь от мучений, избавь от…
Можешь ли ты… Пожалуйста, сделай это, просто сделай это, просто сделай это!..
Пожалуйста, ну пожалуйста, можешь ли ты просто сделать…
