Текст книги "Разбитые сердца (ЛП)"

Автор книги: Колин Гувер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Что-то подсказывает мне, что проберусь.

– Почему ты такой скрытный? Твоя семья известна или вроде того?

– Вроде того, – отвечает он.

Он подплывает все ближе, отчего мне кажется, что притяжение может быть взаимным. Мне сложно представить, чтобы такой привлекательный и богатый парень заинтересовался мной.

Я вспоминаю, что чувствовала, когда Дакота впервые меня поцеловал. Поэтому отодвигаюсь от Самсона. Не хочу, чтобы он сказал или сделал что-то, отчего я могу почувствовать себя так, как после первого поцелуя с Дакотой.

Больше никогда не хочу испытывать это чувство, но не могу не задуматься, вдруг с Самсоном все будет иначе. Что бы он сказал после поцелуя? Был бы таким же бессердечным, как Дакота?

Мы отчего-то развернулись в воде, и я оказалась спиной к пляжу. Будто мы движемся, но так медленно, что даже не замечаем этого. На нижней губе Самсона остались капли воды, и я не могу оторвать от них взгляда.

Мы вновь соприкасаемся коленями. На сей раз я не отодвигаюсь, но контакт длиться не дольше секунды. Когда он прекращается, я испытываю огорчение.

Интересно, что чувствует он. Наверное, он не запутался в своих желаниях, как я.

– А какая у тебя причина быть скрытной? – спрашивает он.

Мгновение я размышляю над ответом.

– Наверное, еще не встречала кого-то, кому хотела что-то рассказать.

В его глазах читается понимание.

– То же самое, – говорит он еле слышно. Затем ныряет и скрывается под водой. Я слышу, как спустя пару секунд он выныривает позади меня. Оборачиваюсь, и теперь он оказывается еще ближе. Наши ноги ощутимо соприкасаются, но никто не отодвигается.

Мне кажется, я еще никогда не чувствовала себя так – будто кровь стремительно мчится по венам. Общение с парнями у меня всегда проходило так, что хотелось увеличить разделявшее нас пространство. Мне непривычно желать, чтобы между мной и другим человеком вовсе не было никакого пространства.

– Спроси меня о чем-нибудь, – говорит он. – Я, скорее всего, не отвечу на большинство твоих вопросов, но мне интересно узнать, что хочешь знать обо мне ты.

– Наверно, больше, чем ты расскажешь.

– А ты попробуй.

– Ты единственный ребенок в семье?

Он кивает.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Где ты вырос?

Он мотает головой, отказываясь отвечать.

– Вопрос даже не навязчивый, – говорю я.

– Если бы ты знала ответ, то поняла, что вопрос был навязчивый.

Он прав. Задача будет непростая. Но вряд ли он осознает, какой напористой я могу быть. Я получила полную стипендию в Пенсильванский университет благодаря стремлению к победе.

– Сара сказала, что ты собираешься в Военно-воздушную академию.

– Да.

– Зачем?

– Семейная традиция.

– А, – отвечаю. – Ваша фишка. Значит, твой отец служил в военно-воздушных силах?

– Да. И дед тоже.

– Откуда у твоей семьи деньги? В армии немного платят.

– Некоторые люди идут в армию ради почета, а не ради денег.

– Ты сам хочешь пойти в воздушные силы или делаешь это, потому что от тебя этого ожидают?

– Я сам хочу.

– Хорошо.

Не знаю, в нем ли дело или виной тому течение, но теперь Самсон еще ближе. Моя нога оказалась между его колен, а бедро время от времени касается его бедра. Возможно, я делаю это специально, к большому своему удивлению. Быть может, и он тоже.

– Какое твое любимое животное? – спрашиваю я.

– Кит.

– Любимая еда?

– Морепродукты.

– Любимое занятие?

– Плавание.

– Типичные ответы пляжной крысы, – смеюсь я. – Так я ничего не добьюсь.

– Задавай правильные вопросы, – многозначительно отвечает он.

Еще один вызов. Мы напряженно смотрим друг на друга, пока я обдумываю вопрос, на который очень хочу получить ответ.

– Сара сказала, что ты не заводишь отношения, а встречаешься только с теми девушками, которые приезжают сюда на каникулы. Почему?

Он не отвечает. Видимо, еще один запретный вопрос.

– Ладно, слишком личный вопрос. Придумаю другой.

– Нет, на этот я отвечу, – возражает он. – Просто пытаюсь решить, как именно. – Он опускается в воду по самый подбородок. Я делаю то же самое. Мне нравится, что сейчас мы способны сосредоточиться только на глазах друг друга. Хотя его глаза мало что открывают.

– Мне нелегко довериться людям.

Я не ожидала услышать такой ответ. Думала, он скажет, что ему нравится быть одному, или даст такой же банальный ответ.

– Почему? Тебе разбивали сердце?

Он обдумывает мой вопрос, поджав губы.

– Ага, – ровно отвечает он. – Я был раздавлен. Ее звали Дарья.

Оттого, что он вслух назвал ее имя, я ощущаю неожиданный, крошечный укол ревности. Мне хочется спросить, что произошло, но я не хочу знать ответ.

– Каково это? – спрашиваю я.

– Когда разбивают сердце?

Я киваю.

Он рукой отгоняет от нас плавающий кусок водоросли.

– Ты никогда не влюблялась?

– Нет, – смеюсь я. – Ни капельки. Никогда никого не любила, и никто никогда не любил меня.

– Любил, – возражает он. – Семья тоже считается.

Я вновь мотаю головой, потому что мой ответ останется неизменным, даже если брать в расчет семью. Отец едва меня знает. Мать вообще была не способна меня любить.

Я отворачиваюсь от Самсона и смотрю на водную гладь.

– У меня не такая семья, – тихо говорю я. – Не у многих людей такие матери, как моя. Не помню даже, чтобы она меня обнимала. Хоть раз. – Я встречаюсь с ним взглядом. – Задумавшись об этом, я вообще теперь не уверена, что меня когда-нибудь обнимали.

– Как такое возможно?

– Ну, я обнимала людей в знак приветствия. Быстрые объятья при встрече или на прощанье. Но меня никогда… не знаю, как это назвать.

– Не держали в объятьях?

– Да, – киваю я. – Пожалуй, это более точное описание. Меня никто никогда не держал в объятьях. Не знаю, каково это. И вообще, стараюсь этого избегать. Мне кажется, будет странно.

– Наверное, все зависит от того, кто тебя обнимает.

У меня ком встает в горле. Я сглатываю и согласно киваю, но ничего не говорю.

– Меня удивляют твои сомнения в том, что твой отец тебя любит. Кажется, он хороший парень.

– Он меня не знает. Мы впервые видимся с тех пор, как мне было шестнадцать. И я о тебе знаю больше, чем о нем.

– А это немного.

– Именно, – отвечаю я, вновь поворачиваясь к нему лицом.

Самсон коленом задевает внутреннюю поверхность моего бедра, и на сей раз я рада, что он не видит ничего ниже моего подбородка, потому что все мое тело покрылось мурашками.

– Не думал, что в мире много таких, как я, – говорит он.

– Думаешь, мы похожи? – мне хочется смеяться от такого сравнения, но в выражении его лица нет ни капли смеха.

– Уверен, у нас гораздо больше общего, чем ты думаешь, Бейя.

– Думаешь, ты так же одинок в этом мире, как я?

Он поджимает губы и кивает в ответ, и ничего честнее я в жизни своей не видела. Никогда бы не подумала, что у человека с достатком может быть такая же дерьмовая жизнь, как у меня, но по его взгляду я вижу, что это так. Внезапно все в нем кажется мне знакомым.

Он прав. Мы похожи, но лишь в самых печальных проявлениях.

Когда я заговариваю, мой голос звучит не громче шепота.

– Когда я впервые увидела тебя на пароме, то сразу поняла, что тебе досталось от жизни.

Он склоняет голову вправо, и в его глазах что-то мелькает.

– Думаешь, я сломлен?

– Да.

Он пододвигается еще ближе, хотя между нами и так почти не осталось пространства. Он сделал это намеренно, и теперь наши тела ощутимо соприкасаются.

– Ты права, – тихо говорит он, обхватывая рукой мою левую коленку. – От меня ничего не осталось, лишь чертова горстка обломков. – Он прижимает меня к себе и закидывает мои ноги себе на бедра. Но больше не делает ничего. Не пытается меня поцеловать. Просто соединяет наши тела, будто этого достаточно, а руками мы продолжаем поддерживать себя наплаву.

Я быстро поддаюсь ему. Не знаю, в каком смысле. Возможно, во всех. Потому что сейчас мне необходимо, чтобы он сделал что-то еще. Что угодно. Вкусил меня. Прикоснулся ко мне. Утащил под воду.

Мы смотрим друг на друга с минуту, и кажется, будто я смотрю в разбитое зеркало. Он неторопливо подается вперед, но не тянется к моим губам. Прижимается губами к моему плечу, так нежно, едва ощутимо.

Я закрываю глаза и вдыхаю.

Никогда не испытывала ничего столь чувственного. Совершенного.

Он опускает одну руку под воду и кладет ее мне на талию. Когда я открываю глаза, его лицо оказывается в паре сантиметров от моего.

Долю секунды мы смотрим на губы друг друга, и вдруг всю мою ногу обжигает словно пламенем.

– Черт!

Меня что-то ужалило.

Что-то обожгло меня до чертиков за миг до поцелуя, и это все моя чертова удача.

– Черт, черт, черт. – Я сжимаю плечи Самсона. – Меня что-то ужалило.

Он трясет головой, будто пытается выйти из транса. Осознает, что только что произошло.

– Медуза, – говорит он. Затем берет меня за руку и тянет к берегу, но нога болит так сильно, что мне трудно идти.

– Боже, как же больно.

– У Сары в уличной душевой есть бутылка уксуса. Он поможет снять жжение.

Поняв, что я едва за ним поспеваю, Самсон наклоняется и подхватывает меня на руки. Мне хочется насладиться тем, что он несет меня на руках, но я сейчас вообще ничем не способна наслаждаться.

– Куда она ужалила? – спрашивает он.

– В правую ногу.

Когда уровень воды оказывается по колено, Самсону удается ускорить шаг. Он проносится мимо костра и спешит к душевой у опорного уровня дома Сары. Я слышу, как она кричит нам вслед.

– Что случилось?

– Медуза! – кричит Самсон через плечо.

В душевой едва хватает места для двоих. Самсон ставит меня на пол, и я, развернувшись, прижимаю ладони к стенке душевой.

– Ужалила в верхнюю часть бедра.

Он начинает опрыскивать ногу уксусом, и я чувствую, будто в свежую рану на бедре вонзаются крошечные ножи. Закрываю глаза и прижимаюсь лбом к деревянной стенке душевой. Стону от боли.

– О боже.

– Бейя, – произносит Самсон напряженным глубоким голосом. – Прошу, не издавай такие звуки.

Мне слишком больно, чтобы задумываться над смыслом его слов. Я чувствую лишь боль в дополнение к боли, которую приносит уксус на коже.

– Самсон, больно. Пожалуйста, хватит.

– Еще нет, – возражает он, разбрызгивая его по ноге, чтобы покрыть все горящие участки. – Через секунду станет легче.

Все он врет, мне хочется умереть.

– Нет, больно. Перестань, пожалуйста.

– Почти закончил.

Внезапно после этих слов он останавливается, но не по своей воле. Во внезапной суматохе Самсон пропадает. Я оборачиваюсь и выглядываю из душевой и в тот же миг вижу, как мой отец бьет Самсона в лицо.

Парень отшатывается назад и падает через бетонный край фундамента.

– Она просила остановиться, сукин ты сын! – кричит на него отец.

Самсон встает на ноги и пятится от моего отца. Выставляет руки вперед для защиты, но отец бросается вперед, чтобы ударить его снова. Я хватаю его за руку, но это слабо смягчает силу второго удара.

– Папа, перестань!

Рядом появляется Сара, и я смотрю на нее, взывая о помощи. Она подбегает к нам и пытается схватить отца за вторую руку, но он уже держит Самсона за горло.

– Он помогал мне! – кричу я. – Отпусти его!

Отец слегка ослабляет хватку на горле парня, но не отпускает его. У Самсона из носа идет кровь. Уверена, что он мог бы дать отпор, но не делает этого. Лишь мотает головой, глядя на моего отца округлившимися глазами.

– Я не… ее ужалила медуза. Я ей помогал.

Отец оглядывается через плечо и ищет меня взглядом. Когда он смотрит мне в глаза, я лихорадочно киваю.

– Он говорит правду. Он брызгал уксусом мне на ногу.

– Но я слышал, как ты сказала… – Отец закрывает глаза, осознав, что в самом деле неверно все понял. Делает глубокий выдох. – Черт. – Он отпускает Самсона.

Кровь уже стекает у парня по шее.

Отец упирает руки в бока и несколько секунд пытается совладать с дыханием. Затем жестом велит Самсону идти за ним.

– Пойдем в дом, – бормочет он. – Кажется, я сломал тебе нос.

Глава 12

Самсон стоит, опершись на столик в гостевой ванной, и прижимает к носу полотенце, чтобы остановить кровотечение. Я сижу на грелке в пустой ванне. Дверь в ванную комнату слегка приоткрыта, и нам слышно все, о чем говорят отец с Аланой, хотя они сейчас в дальнем конце коридора.

– Он нас засудит, – говорит отец.

Самсон тихо посмеивается.

– Я не буду подавать на него в суд, – шепотом говорит он.

– Он не будет подавать на нас в суд, – возражает Алана.

– Откуда тебе знать. Мы едва его знаем, а я сломал ему нос, – говорит отец.

Самсон смотрит на меня.

– Нос не сломан. Он ударил не так сильно.

Я смеюсь.

– Ничего не понимаю, – доносится голос Аланы. – Зачем ты его ударил?

– Они были в уличной душевой. Я подумал, что он…

– Мы вас слышим, – кричу я. Не хочу, чтобы он заканчивал эту фразу. Ситуация и так слишком неловкая.

Отец подходит к ванной и распахивает дверь.

– Ты пьешь противозачаточные?

О господи.

Алана пытается вывести его из ванной.

– Не в присутствии мальчика, Брайан.

Самсон убирает полотенце от лица и смотрит на меня, прищурившись.

– Мальчика? – шепотом переспрашивает он.

Во всяком случае, он относится к ситуации с юмором.

– Наверное, тебе лучше уйти, – предлагаю я. – Становится слишком неловко.

Самсон кивает, но отец снова загораживает выход из ванной.

– Я не утверждаю, что тебе нельзя заниматься сексом. Ты почти взрослая. Я лишь хочу, чтобы ты соблюдала меры предосторожности.

– Я уже взрослая. Нет тут никакого «почти», – возражаю я.

Самсон стоит рядом с моим отцом, но тот, разговаривая со мной, преградил весь дверной проем. Он не замечает, как парень пытается протиснуться мимо него и уйти.

– Это единственный выход, – говорит Самсон отцу, указывает ему через плечо. – Выпустите меня, пожалуйста.

Отец понимает, что преградил путь, и отходит в сторону.

– Извини, что разбил нос.

Самсон кивает и уходит. Мне бы тоже очень хотелось сбежать, но уверена, что в ноге еще остались жгутики, поэтому двигаться очень больно.

Отец вновь сосредотачивает внимание на мне.

– Алана может отвести тебя к врачу, чтобы тебе выписали таблетки, если ты их еще не принимаешь.

– Мы не… мы с Самсоном не… забудь. – Я отталкиваюсь от дна ванны и встаю. – Разговор очень напряженный, а у меня так болит бедро, что кажется, будто оно сейчас отвалится. Мы можем поговорить об этом позже?

Оба кивают, но отец идет за мной следом.

– Спроси Сару. Мы открыто обсуждаем такие вопросы, если тебе захочется их обсудить.

– Это я уже поняла. Спасибо, – отвечаю я и спешу наверх в свою комнату.

Ух ты. Вот, значит, каково иметь участливых родителей? Не уверена, что мне это по нраву.

Я иду прямиком к окну спальни и смотрю, как Самсон заходит в свой дом. Включает свет на кухне, упирается локтями в кухонный стол, затем наклоняется и прижимается лбом к гранитной столешнице. Сжимает шею с затылка обеими руками.

Не знаю, что и думать. Это значит, что он жалеет о случившемся? Или просто его переполняют эмоции оттого, что его дважды ударили, а он не дал сдачи? Его реакция вызывает во мне череду вопросов, на которые он вряд ли даст мне ответы. Он как сейф, и мне бы очень хотелось иметь ключ.

Или взрывчатку.

Мне хочется найти повод, чтобы пойти к нему и посмотреть на него поближе, чтобы понять, что именно так сильно его беспокоит. Мне нужно знать, не стало ли причиной то, что он чуть было меня не поцеловал.

Попытается ли он сделать это снова, если я дам ему такую возможность?

И мне хочется ее дать. Я хочу этот поцелуй почти так же сильно, как не хочу, чтобы он состоялся.

У меня осталась его карта памяти. Можно вернуть ее ему. Хотя я еще не посмотрела фотографии. А мне очень хочется сперва их увидеть.

В спальне Сары есть компьютер, и, достав карту из рюкзака, я иду в ее комнату.

Несколько минут жду, пока загрузятся снимки. Их много. На первых загрузившихся фотографиях запечатлена природа. Все то, что он, по его словам, и фотографирует. Бесчисленные рассветы и закаты. Снимки пейзажа. Фотографии не всегда приятные. Они успокаивающе печальные. На большинстве снимков фокус наведен на случайные объекты вроде мусора, плавающего на поверхности воды, или выброшенной на берег водоросли.

Любопытно. Он будто бы специально делает акцент на самых печальных объектах пейзажа, попавших в объектив, но картинка все равно остается целостной и прекрасной.

Фотографии, на которых он запечатлел меня, начинают загружаться. Их больше, чем я думала, и он явно начал фотографировать меня еще до того, как я вышла на переднюю палубу парома.

На большинстве кадров я в одиночестве наблюдаю закат с боковой палубы парома. На всех снимках он сосредоточил фокус камеры на мне. Больше ни на чем. И судя по другим его фотографиям, видимо, это означает, что он счел меня самым печальным элементом кадра.

Один снимок производит на меня особенное впечатление. Камера приближена и сфокусирована на маленькой дырочке на спине моего платья, о существовании которой я даже не знала. Но даже с таким печальным центральным объектом в виде моего платья, кадр все равно потрясающий. Мое лицо вне фокуса, и будь на фотографии кто-то другой, я бы сказала, что это прекрасное произведение искусства.

Но я испытываю одно лишь смущение оттого, что он так пристально рассматривал меня, когда я еще не успела его заметить.

Я просматриваю все фотографии со мной и замечаю, что нет ни одного снимка, на котором я ем хлеб. Задумываюсь, почему он не стал это фотографировать.

Это многое говорит о нем. Я жалею, что так отреагировала, когда он в тот день дал мне денег на пароме. По всей вероятности, Самсон порядочный человек, и снимки на его карте это доказывают.

Я вынимаю карту памяти из компьютера. Мне все еще больно и хочется забраться в кровать и заснуть, но я спускаюсь вниз, выхожу из дома и иду через двор. Самсон всегда пользуется черным ходом, и я иду в его направлении. Поднимаюсь по ступенькам и стучу.

Жду какое-то время, но не слышу его шагов, и кухню мне отсюда не видно. Но слышу, что сзади меня кто-то есть. Оборачиваюсь, и вижу, что наверху лестницы сидит ПиДжей и смотрит на меня. Слегка улыбаюсь. Мне нравится, что он по-прежнему рядом.

Наконец, Самсон открывает дверь. С того момента, как я наблюдала за ним из окна своей комнаты, он успел переодеться. Теперь на нем одна из футболок Маркоса с надписью «ИсПаника», кроме которых он, похоже, ничего не носит. Мне нравится, что он поддерживает идеи Маркоса. Их дружба вызывает умиление.

Самсон стоит босиком, и я сама не знаю, почему пялюсь на его ноги. Затем поднимаю взгляд к его лицу.

– Возвращаю твою карту памяти. – Я протягиваю карту ему.

– Спасибо.

– Я ничего не удаляла.

Самсон улыбается уголком рта.

– Я и не думал, что удалишь.

Он отходит в сторону и жестом приглашает меня войти. Я протискиваюсь между ним и дверным косяком и прохожу в темное пространство дома. Он зажигает свет, и я пытаюсь подавить вскрик изумления, потому что изнутри дом еще больше, чем выглядит снаружи.

Все кругом белое и бесцветное. Стены, шкафчики, отделка. Пол из темного, почти черного дерева. Я поворачиваюсь кругом, любуясь им и вместе с тем понимая, насколько это место не похоже на дом. В нем нет ни капли души.

– Он такой… стерильный. – Я тут же жалею о сказанном. Он не спрашивал моего мнения о доме, но сложно не заметить, каким необжитым он выглядит.

Самсон пожимает плечами, будто его не волнует мое мнение.

– Это дом под аренду. Они все так выглядят. Очень однотипно.

– Здесь так чисто.

– Иногда люди арендуют в последнюю минуту. Мне проще держать дома в таком состоянии, чтобы их можно было сдать в любой момент. – Самсон подходит к холодильнику, открывает его и указывает рукой внутрь. В нем почти пусто, если не считать нескольких соусов на дверце. – В холодильнике ничего. В кладовой тоже. – Он закрывает дверцу.

– Где ты хранишь еду?

Парень жестом указывает на шкаф возле лестницы на второй этаж.

– В этом шкафу мы храним все, что хотим спрятать от арендаторов. В нем есть небольшой холодильник. – Затем он указывает на стоящий возле двери рюкзак. – А все остальные свои вещи я храню в этом рюкзаке. Чем меньше вещей, тем проще переезжать из дома в дом.

Пару раз я видела его с рюкзаком, но не заострила на этом внимания. Довольно иронично, что, несмотря на огромную разницу в нашем финансовом благосостоянии, мы оба таскаем свою жизнь в рюкзаке.

Я смотрю фотографию, висящую на стене возле двери. Единственный в доме предмет с характером. Подхожу к ней. На снимке маленький мальчик лет девяти гуляет по пляжу. Позади него в белом развевающемся платье идет женщина. Она улыбается автору снимка.

– Это твоя мать? – Снимок напоминает мне об идеальных образцах фотографий, которые кладут под рамку до покупки.

Самсон кивает.

– А это ты? В детстве?

Он кивает снова.

На фотографии у него светлые, почти белые волосы. С тех пор они потемнели, но все равно я считаю их белокурыми. Но не уверена, что зимой они такие же светлые. Похоже, его волосы меняют цвет в зависимости от времени года.

Мне любопытно, как выглядит отец Самсона, но здесь нет ни одной его фотографии. А это единственные снимки в этой части дома.

Я рассматриваю фотографию, и меня переполняют вопросы. Его мать выглядит счастливой. И он выглядит счастливым. Интересно, что же произошло, раз он стал таким замкнутым и отрешенным. Его мать умерла? Сомневаюсь, что он мне что-то расскажет, если я спрошу.

Самсон включает больше света и облокачивается на кухонный стол. Не пойму, как он может вести себя так непринужденно, тогда как у меня все мышцы сводит от напряжения.

– Как твоя нога, лучше? – спрашивает он.

Очевидно, что он не хочет говорить ни о фотографии, ни о своей матери, ни о чем-то еще, что лежит глубже под еще одним слоем. Я прохожу на кухню, встаю напротив него и опираюсь о центральный кухонный островок. Тот самый островок, на котором несколько ночей назад сидела Каденс, когда я наблюдала, как он ее целует.

Я прогоняю эту мысль из головы.

– Уже лучше. Но сомневаюсь, что опять полезу в воду.

– Все будет нормально, – говорит он. – Такое редко случается.

– Ага, так ты мне и сказал, а потом это случилось.

Он улыбается.

Мне тотчас хочется вернуть тот наш с ним момент. Хочу снова ощутить то, что ощутила, когда он прижал меня к себе и поцеловал в плечо. Но не знаю, как к этому подойти. Здесь так ярко горит свет. Атмосфера совсем не такая, как была в тот миг, когда мы были в воде.

Думаю, мне не нравится этот дом.

– Как твое лицо? – спрашиваю я.

Он проводит ладонью вдоль челюсти.

– Челюсть болит сильнее, чем нос. – Он убирает руку и хватается за стол. – Это было мило со стороны твоего отца.

– Мило, что он на тебя набросился?

– Нет. Мило, как он за тебя заступился.

Я об этом даже не подумала. Отец даже не задумался, услышав, как я прошу прекратить. Но сомневаюсь, что он сделал это исключительно из-за меня. Уверена, он бы заступился за кого угодно в такой ситуации.

– Куда ты уезжаешь, когда этот дом берут в аренду? – спрашиваю я, уводя тему разговора от обсуждения моего отца.

– Мы одновременно сдаем только четыре дома, так что всегда остается один, в котором можно остановиться. Этот самый дорогой, поэтому его арендуют в последнюю очередь. Я живу в нем большую часть времени.

Я озираюсь по сторонам в поисках какого-нибудь предмета вроде фотографии, который дал бы мне подсказку о его прошлом. Ничего нет.

– Немного иронично, – замечаю я. – Владеешь пятью зданиями, но ни одно из них не назовешь твоим домом. Твой холодильник пуст. Живешь с рюкзаком, как на чемоданах. Наши жизни на удивление похожи.

Он ничего не говорит в ответ. Просто смотрит на меня. Он часто так делает, и мне это нравится. Меня даже не волнует, о чем он думает, когда так смотрит на меня. Мне просто нравится, что он считает меня достаточно интересной, чтобы внимательно рассматривать, даже если мысли его при этом не всегда позитивны. Это значит, что он видит меня. Я не привыкла, чтобы меня видели.

– Какая у тебя фамилия? – интересуюсь я.

Вид у него изумленный.

– Ты задаешь много вопросов.

– Я предупреждала.

– Думаю, теперь моя очередь.

– Но я ничего еще толком не узнала. Ты ужасно отвечаешь на мои вопросы.

Он не возражает, но и на мой вопрос ответа не дает. Уголки его глаз морщатся, пока он обдумывает вопрос.

– Какие у тебя планы на жизнь, Бейя?

– Пространный вопрос. Говоришь, как школьный психолог.

Он отвечает тихим смешком, который отзывается у меня в животе.

– Какие у тебя планы после окончания лета? – уточняет он.

Я размышляю над его вопросом. Стоит ли быть с ним честной? Может быть, если я буду искренней с ним, он сам больше мне откроется.

– Я расскажу тебе, но об этом никому нельзя говорить.

– Это секрет?

– Да, – киваю я.

– Я никому не скажу.

Я верю ему. Не знаю, почему, ведь я никому не верю. То ли дело в том, что я такая дура, то ли в том, что так сильно к нему неравнодушна, но меня не устраивает ни один из этих вариантов.

– Я получила полную стипендию в Пенсильванский университет. Уезжаю в общежитие третьего августа.

Он едва заметно приподнимает брови.

– Ты получила стипендию?

– Ага.

– По какому направлению?

– Волейбол.

Он неторопливо проводит взглядом по моему телу. В его глазах нет никакого соблазна, только любопытство.

– Заметно. – Когда мы вновь встречаемся взглядом, он уточняет: – Что из этого секрет?

– Все. Я никому не говорила. Даже отцу.

– Родной отец не знает, что ты получила стипендию?

– Неа.

– Почему ты ему не рассказала?

– Потому что тогда он решит, что поступил правильно. А мне пришлось пахать на эту стипендию, потому что он только и делал, что неправильно поступал.

Самсон кивает, будто сопереживает мне. Я на миг отвожу взгляд, потому что все мое тело начинает пылать, когда я смотрю на него слишком долго. Боюсь, это заметно.

– Волейбол – твоя страсть?

Его вопрос заставляет меня задуматься. Никто раньше не спрашивал меня об этом.

– Нет. Честно говоря, я не получаю от этого особого удовольствия.

– Почему?

– Я упорно трудилась, потому что понимала, что это мой единственный шанс выбраться из города, в котором я выросла. Но никто никогда не приходил посмотреть, как я играю, поэтому сама игра начала повергать меня в уныние. Всех моих товарищей по команде каждый матч поддерживали родители. Ко мне никто не приходил и, наверное, это обстоятельство помешало мне полюбить волейбол в полной мере. – Я вздыхаю и озвучиваю еще больше своих мыслей. – Порой я сомневаюсь, что правильно поступаю, подписываясь на еще четыре года игры. Находясь в команде с людьми, чьи жизни так непохожи на мою, я порой чувствую себя еще более одинокой, чем вне команды.

– Тебе не хочется ехать?

Я пожимаю плечами.

– Я горжусь собой за то, что получила стипендию. И мне хотелось поскорее уехать из Кентукки. Но оказавшись здесь, я впервые за много лет отдыхаю от волейбола и совсем не скучаю по нему. Я начинаю думать, что, возможно, стоит просто остаться здесь и найти работу. Может, возьму академический отпуск. – Последние слова я произношу с долей иронии, но такой вариант начинает казаться мне очень привлекательным. Последние несколько лет я пахала как проклятая, чтобы выбраться из Кентукки. А выбравшись, я чувствую, что мне нужно взять передышку. Пересмотреть свою жизнь.

– Ты думаешь отказаться от стипендии в отличном колледже лишь потому, что занятие спортом, которое принесло тебе эту стипендию, порой заставляет чувствовать себя одинокой?

– Мои чувства на этот счет сложнее, чем звучат с твоих слов, – говорю я.

– Хочешь знать, что я думаю?

– Что?

– Я думаю, тебе надо вставлять затычки в уши во время игры и делать вид, будто собравшиеся люди подбадривают тебя.

Я смеюсь.

– Я думала, ты озвучишь глубокую мысль.

– Я думал, эта мысль и была глубокой, – отвечает Самсон с улыбкой. Когда он улыбается, я замечаю, что на его челюсти начинает проявляться синяк. Но улыбка Самсона меркнет, и он слегка склоняет голову. – Почему ты плакала на балконе той ночью, когда приехала сюда?

Я напрягаюсь от его вопроса. Очень резкий переход от разговоров о волейболе. Я не знаю, как отвечать. Особенно в такой ярко освещенной комнате. Возможно, я бы смогла немного расслабиться, если бы не чувствовала себя здесь как в комнате для допросов.

– Можешь немного приглушить свет? – прошу я.

Похоже, его озадачивает моя просьба.

– Здесь слишком светло. Мне не комфортно.

Самсон подходит к переключателю и выключает все клавиши, кроме одной. Остается только подсветка у кухонных шкафов, в помещении становится ощутимо темнее, и я тотчас расслабляюсь. Понимаю, почему он не зажигает в доме свет. От яркого света и обилия белых поверхностей ощущаешь себя как в психиатрической лечебнице.

Он встает на прежнее место возле стола.

– Так лучше?

Я киваю.

– Почему ты плакала?

Я резко выдыхаю и резко выпаливаю ответ, пока не передумала и не решила ему солгать:

– Моя мать умерла за день до моего переезда.

Самсон никак не реагирует на мое признание. Мне начинает казаться, что, возможно, отсутствие реакции и есть его реакция.

– Это тоже тайна, – добавляю я. – Даже отцу об этом еще не рассказывала.

У него мрачное выражение лица.

– Как она умерла?

– От передоза. Я обнаружила ее, когда пришла домой.

– Сочувствую, – искренне говорит он. – Ты в порядке?

Я неуверенно дергаю плечом и сразу чувствую, будто все те эмоции, из-за которых я разрыдалась на балконе, вновь стремятся вырваться наружу. Я была не готова к этому разговору. И, честно говоря, не хочу об этом говорить. Несправедливо, что я гадаю, как отвечать на его вопросы, а он ни капли мне не открывается.

Рядом с ним я чувствую себя, как водопад, расплескивая всю себя и свои тайны.

Самсон замечает, что мои глаза наполняются слезами, и на его лице отражается сострадание.

Он отталкивается от стола и идет ко мне, но я тут же выпрямляюсь и качаю головой. Упираюсь рукой ему в грудь, чтобы он не прикасался ко мне.

– Не надо. Не обнимай меня. Теперь ты знаешь, что меня никогда так не обнимали, и будет казаться, что это жест снисхождения.

Самсон слегка мотает головой и пристально смотрит на меня.

– Я не собирался обнимать тебя, Бейя, – тихо говорит он. Его лицо так близко, что дыхание касается моей щеки, когда он говорит. Чувствую, будто сейчас сползу на пол и хватаюсь за стоящий позади меня стол.

Он наклоняется, пока его губы не захватывают мои в поцелуе. Они движутся так мягко, будто приносят извинения, и я принимаю их.

Он языком размыкает мои губы, и я впускаю его, сжимая его волосы обеими руками и притягивая еще ближе. Его грудь прижимается к моей груди, наши языки ласкают друг друга в теплых, мягких и влажных прикосновениях.

Я хочу этот поцелуй, даже если он произошел лишь потому, что Самсона манит печаль.

Парень тянет меня от стола ближе к себе и одним быстрым движением приподнимает, и вот я уже сижу на краю стола, а он стоит между моих ног. Левой рукой он проводит вдоль моего бедра, пока не касается пальцами его внутренней стороны.