Текст книги "Драгоценность, которая была нашей"
Автор книги: Колин Декстер
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Глава восемнадцатая
В книге о работе полиции возможна существенная доля реализма, но заходить далеко в этом отношении не рекомендуется, чтобы книга не стала такой же скучной, как повседневная работа полицейского.
Джулиан Саймонс. Кровавое убийство
Морс забрал свой «ягуар» только около десяти утра, а в 10.15 уже объявился в Кидлингтонском участке.
– Надеюсь, ты плодотворно поработал вчера вечером, Льюис?
– Не сказал бы.
– Вора еще не арестовал?
Льюис покачал головой. Он уже давно потел над различными показаниями, пытаясь рассортировать их и извлечь хоть какое-то зерно истины, так что не был расположен оценить остроту, произнесенную человеком, который, по всей очевидности, растерял и те крупицы энтузиазма, которые еще наличествовали у него поначалу.
– Ну, так как? – спросил Морс.
– Да никак, в общем. Эти американцы – ничего не скажу, – люди очень приятные. Но ведь многие из них не могли даже вспомнить, где они находились точно. Но что еще можно ждать от них, правда? Раскладывали вещи, пили чай, устраивались и номере, принимали ванну, пытались включить телевизор...
– Надеюсь, изучали пожарную инструкцию.
– Сомневаюсь. Но насколько могу судить, все они говорили правду.
– Кроме одного.
– Простите, сэр?
– Ашенден лгал.
Льюис опешил:
– Откуда вы знаете?
– Ведь он сказал, что осматривал Магдален.
– Ну и что?
– Он рассказал мне о нем все-все, слово в слово по путеводителю.
– Но он и есть гид!
– Страниц сто тридцать, а то и больше из справочника «Оксфорд» Яна Морриса. Почти дословно.
– Вероятно, вызубрил для экскурсии с группой.
– Магдалена нет в числе экскурсий.
– Но разве можно говорить, что он врет, только потому...
– Ашенден – лжец!
Льюис покачал головой – когда Морс в таком настроении, спорить с ним бесполезно, тем не менее он попробовал настоять на своем:
– В конце концов, какое это имеет значение? Почему Ашенден не мог прогуляться вокруг Магдалена?
– Он этого не делал, – спокойно сказал Морс.
– Нет?
– Я позвонил сегодня утром в привратницкую Магдалена. Колледж весь день был закрыт для посетителей, там производят какие-то реставрационные работы и не убраны строительные леса. Вчера, Льюис, вчера в Магдален не пропускали никого, кроме преподавателей, таков был приказ казначея, и его выполняли неукоснительно, и сделано было одно-единственное исключение – для посыльного из магазина, доставившего ящик какой-то особой туалетной бумаги для президента.
– Ах, ты! – Льюис глянул на лежавшие на его столе аккуратно разложенные и тщательно проштудированные бумажки, которые, скорее всего, никому теперь не нужны. Разве что в качестве туалетной бумаги. Одним-единственным телефонным звонком Морс сделал из него посмешище, показав, что все труды сержанта ни черта не стоят.
– Значит, он нас обманывал, – произнес он поблекшим голосом.
– Некоторые из нас проводят большую часть жизни, обманывая, Льюис.
– Вы не хотите, чтобы я доставил его сюда?
– А как ты можешь арестовать человека только за то, что он врун? Наверное, просто поволочился за какой-нибудь юбкой на Холиуелл-стрит. К тому же не исключено, что он там был.
– Сэр?
– Это значит, что он не был в «Рэндольфе» и не охотился за сумочками, так ведь?
– Он мог стянуть ее до того, как вышел на улицу. Миссис Стрэттон одной из первых поднялась наверх, и Ашенден был там минут десять, если не больше...
– Что же он сделал с сумочкой?
– Нужно было обыскать комнаты, сэр.
Морс немного наклонил голову, потом пожал плечами.
– Мы теряем время? – спросил Льюис.
– Что? На сумочку? Ну, конечно. Мы ее никогда не найдем, можешь спокойно поставить на это весь свой банковский счет.
– А мне почти что нечего терять, – пробормотал Льюис, совсем павший духом.
– Макс звонил?
– Нет. А ведь обещал, правда?
– Бездельник! – Морс снял телефонную трубку и набрал номер лаборатории. – Если он будет продолжать твердить, что это сердечный приступ, думаю, я просто оставлю все это дело на твои умелые руки, Льюис, а сам отправлюсь домой.
– Уверен, вы запрыгаете от радости, если он скажет, что ее убили.
Но Морс уже дозвонился:
– Макс? Морс. Приготовил домашнее задание?
– Острая сердечная недостаточность.
– Точно?
В трубке послышался только возмущенный выдох – и никакого ответа.
– А не могло это произойти из-за того, что она увидела, как этот тип крутит в руках ее пудреницу?
– Ничего не могу сказать по этому поводу.
– Нигде никаких следов телесных повреждений?
– Нет.
– Ты всюду посмотрел?
– Я всегда смотрю всюду.
– Не очень-то ты мне помог.
– Как раз наоборот. Я сказал тебе точно, какова причина смерти. Точно так же, как добрый доктор Суейн.
Но Морс его уже не слушал. Повесив трубку, он уже через минуту ехал в северный Оксфорд.
Что касается Льюиса, то он остался в офисе и провел там все утро, разбирая кучу текущих бумаг. В 12.00, решив, что у него не получится подражать не терпящему возражений тону, с которым Морс обычно обращался со швейцарами, он сел на автобус номер 21 до Сент-Джилса, где сошел у памятника Мученикам и быстро зашагал по направлению к «Рэндольфу». В этот момент в поле его зрения попала Шейла Уильямс, торопящаяся вдоль левого крыла Сент-Джилса; она повернула за угол, после чего растворилась в толпе. Когда же сержант вышел на Бомон-стрит и прямо перед ним возник парусиновый навес над главным входом в «Рэндольф», он снова остановился. По ступенькам гостиницы спускался, бросая назад короткие взгляды, какой-то человек, он повернул налево и быстрой походкой двинулся в сторону колледжа Вустер. Там он еще раз повернул налево, пересек улицу на зеленый свет светофора и вошел в заведение под неоновой вывеской «Британские железные дороги». В обычных обстоятельствах такое внешне невинное событие вряд ли бы заслуживало того, чтобы обращать на него внимание. Но обстоятельства не были обычными, а человек, который только что вышел из «Рэндольфа», да еще с такой поспешностью, был не кто иной, как Эдди Стрэттон.
Льюис неуверенно продолжил свой путь.
Именно в это время, как позже выяснили Морс с Льюисом, между часом и двумя дня, было окончательно подготовлено убийство.
В 15.20 Седрик Даунс разглагольствовал перед аудиторией, оказавшейся несколько меньше по сравнению с ожидавшейся, расписывая несравненные достоинства витражей цветного стекла в университетской часовне, особенно витража, изображающего сады Эдема, где яблоки на деревьях горели, как гигантские золотые апельсины. В 15.30 Шейла Уильямс распиналась перед столь же поредевшей аудиторией в архивном зале библиотеки имени Бодлея, пытаясь пробудить в слушателях восторг по поводу фотографий Генри Тонта, сделанных им в 1880-е годы. Но вот слайдам, отобранным доктором Теодором Кемпом, чтобы проиллюстрировать развитие ювелирного искусства в Британии до завоевания ее норманнами, суждено было в этот солнечный осенний день остаться в коробках, стоявших в одной из комнат музея.
Глава девятнадцати
В Оксфорде любили, а иногда позволяют себе и сейчас, купаться нагишом, что приводит к взаимному замешательству, когда мимо проплывают в лодках леди.
Мерилин Йордан. Оксфорд: город и университет
К 21.30 университетский парк был уже давно закрыт, в сущности, с самого захода солнца. Тем не менее подобное обстоятельство редко останавливает решительно настроенных влюбленных и прочих, у кого не совсем в порядке голова, и они успешно изыскивают пути проникновения через заборы и живую изгородь, чтобы попасть в эти знаменитые пределы, место, как будто специально созданное для бесчисленных копуляций, происходящих здесь с тех времен, когда на этих акрах во время гражданской войны расположилась роялистская артиллерия.
Парочка таких любовников наших дней, Майкл Вудз (в возрасте семнадцати лет) и Карен Джонс (двумя годами старше), оба из деревни Олд-Марстон, находящейся к востоку от парка, медленно прошествовала по горбатому Радужному мостику над Черуэллом, потом прошла к местечку, называемому «Месопотамией», где тропинка пролегает между двумя протоками реки, и здесь юный Майкл, ободряемый тем фактом, что ладонь его правой руки заняла прочную позицию на правой ягодице Карен, впрочем не проявлявшей явных признаков сопротивления, исподволь, но ловко направил нимфетку в укромное местечко, известное как Радость Пастора. Эта всем известная и пользующаяся дурной репутацией купальня находится как раз там, где Черуэлл совершает изящный поворот и образует чудесно вписывающуюся в окружающий пейзаж лагуну. Здесь купается масса людей, и по берегу рассыпаны незамысловатые, но вполне отвечающие своему назначению будки, позволяющие любителям купания сбросить одежду и натянуть или не натянуть не себя купальные принадлежности. Радость Пастора отгорожена листами рифленого железа, и в летние месяцы ведущая за ограду дверка ревностно охраняется, когда же вода становится слишком холодной даже для наиболее стойких купальщиков обоего пола, на дверку вешают увесистый замок. Однако в тот вечер то ли по причине вандализма, то ли из-за не по сезону налетевшего урагана одна из секций ограды беспризорно валялась на земле, и наша юная пара очень скоро устроилась, прижавшись друг к другу, в одной из будочек. Невзирая на старшинство в годах, Карен слыла одной из самых больших недотрог в деревне, а в данной ситуации явно из них двоих проявляла наибольшую осторожность в том, что касается развития их куртуазных отношений. Это было тем более оправданно, что, как могло бы засвидетельствовать несколько деревенских девиц, Майкл являлся завзятым членом «общества блудливых рук». После ряда разведывательных проходов по левому бедру его пальцы вдруг переменили тактику и начали упорное продвижение в сторону переда блузки, что возвещало о совершенно новом характер наступления, но именно в этот момент она решила отойти на заранее подготовленные позиции:
– Майк! Давай уйдем отсюда, ну, пожалуйста! Я начинаю замерзать...
– Я скоро-скоро позабочусь об этом, дорогая!
– И тут так жутко. Мне здесь не нравится, Майк.
Он так и думал, еще тогда, когда они в половине девятого пролезли в парк через заросли живой изгороди, когда целовал ее, замедлив шаг на Радужном мостике, над бурлящим стремительным потоком, прикидывая, достаточно ли тепло, чтобы продолжать проникновение под верхнее платье девушки, которая в этот не слишком холодный вечер оделась словно для антарктической экспедиции. Теперь он встал и (как ей показалось) поразительно галантным, даже почти ласковым жестом застегнул ту единственную пуговицу на ее блузке, которую ему удалось за это время расстегнуть.
– Ага! Становится прохладно, правда? – соврал он.
Когда они вышли из калитки, на поверхности воды сверкала яркая луна, и у Карен зашевелились сомнения, уж не обидела ли она этого веселого, живого паренька, но тут ее глаза остановились на каком-то предмете, лежащем прямо перед ними поперек бетонного водосброса.
– А-а-а-а-а!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава двадцатая
Телефон зазвонил совершенно не вовремя, именно тогда, когда, вслушиваясь в медленные звуки дворжаковского «Американского квартета», Морс мучительно колебался, не зная, не стоит ли поставить эту восхитительную вещь восьмой в своих записях вместо «In Paradisum» из «Реквиема» Форé. Телефон звонил уже второй раз за этот вечер. Несколько раньше Льюис усталым голосом сообщил Морсу, что мистер Эдди Стрэттон сразу же после обеда куда-то уехал – с железнодорожного вокзала – и до сих пор не вернулся в «Рэндольф». Естественно, такое долгое отсутствие беспокоило сержанта, особенно если учесть... хм... некоторые обстоятельства, да, и еще в Кидлингтон несколько минут назад звонил разнервничавшийся Ашенден и спрашивал, не знает ли об этом чего-нибудь полиция. Поэтому Льюис подумал, что, наверное, стоит доложить перед уходом домой... Тот, первый звонок Морс выслушал, если можно так выразиться, вполуха, но второй звонок пробудил у него несомненный интерес.
Когда на место происшествия приехал Морс, там уже находились Льюис с Максом, и медэксперт (совсем не к месту одетый в смокинг) тут же ввел главного инспектора в курс дела, причем весьма возбужденно и цветисто:
– Мертвец лежал там, Морс. – Он махнул рукой в сторону залитой лунным светом водной поверхности у водосброса. – «Что-то беловатое, длинное, непонятное», как выразилась юная леди. Неплохо сказано, а? Кто-то сплавил его сюда по воде, подталкивая лодочным шестом, и, когда я приехал, его тело, его нагое, похожее на губку мокрое тело, было прибито течением к самому берегу – вот здесь, – как раз перед кабинками для раздевании, лицом вниз, на голове ни следа крови, все смыто водой, кровищи же, я думаю, Морс, было мною, а волосы колыхались, вверх-вниз, вверх-вниз...
– Ты что, Макс, выучил все что наизусть и репетировал?
– Я пил, мой мальчик, пил... волосы колыхались, изгибаясь вверх-вниз, словно выбившаяся из сил медуза.
– Очень красиво!
– Я это вычитал, про волосы, не помню где. Жалко не воспользоваться, правда?
– Ты хочешь сказать, что он давно не стригся?
– У тебя совсем не поэтическая душа.
– Ну а сегодня какой еще был прием?
– В управлении здравоохранения Оксфордшира. Приглашен не как-нибудь, а в качестве почетного лектора!
Макс оттянул свой галстук-бабочку указательным пальцем правой руки, отпустил ее, она щелкнула резинкой, и потом тем же пальцем показал на фигуру человека, покрытую пластиковой простыней и лежащую на мокрой траве у самого края плеса.
– Кто это? – негромко спросил Морс.
– А я-то думал, ты мне скажешь. Ведь ты детектив, Морс. Догадайся!
– Семидесятилетний калифорниец, у которого вчера умерла жена, согласно мнению самых компетентных медицинских экспертов, в результате самых естественных осложнений со здоровьем.
– А он отчего умер?
– Он? Покончил с собой, утопился, часа три или четыре назад, когда начало смеркаться. А когда труп несло течением, голова ударилась о торчащую ветку дерева. Хочешь еще что-нибудь узнать?
– Двойка тебе, Морс! Я не уверен, что он не американец и что совсем недавно был разлучен с женой. Но в том, что ему нет семидесяти, даю голову на отсечение! Скорее, лет за сорок, можешь поставить свою пенсию, что за сорок.
– Я намереваюсь сохранить пенсию, спасибо.
– Ну, смотри, как хочешь.
Макс сдернул простыню с трупа, и даже Льюис второй раз за этот вечер непроизвольно передернулся. Морс же смотрел только одну или две секунды, потом глубоко вдохнул и на мгновение наклонил голову, как будто у него случился позыв к рвоте, и тут же отвернулся. Ему стало сразу ясно, что, как сказал Макс, крови было много, что тело принадлежало сравнительно молодому человеку и что это тело человека, которого не так давно допрашивал (и к тому же с такой неприязнью) Морс, человека, у которого отняли волверкотскую реликвию, а теперь отняли и жизнь.
Это был доктор Теодор Кемп.
Макс укладывал свой саквояж в багажник машины, когда к нему неторопливой походкой подошел Морс.
– Ты, Макс, приехал сюда рано?
– Так я был буквально за углом, мой дорогой мальчик. Школа патологии Уильяма Данна. Знаешь?
– Как он умер?
– Кровь, возможно, свернулась до того, как он попал в воду.
– Ты не шутишь? Никогда раньше не слышал, чтобы ты заявлял с такой определенностью!
– Я это знаю, Морс. Извини. Это от выпитого.
– Но завтра будешь знать наверняка?
– «Ах, завтра, ах, завтра, завтра».[10]10
Слова популярной песенки.
[Закрыть]
– Значит, это не самоубийство?
– О нет, Морс. Это ты так решил.
– Категорически?
– Но ведь я всего-навсего патологоанатом.
– Сколько времени он пробыл в воде?
– Трудно сказать.
– Примерно?
– Восемь, семь, шесть, пять, четыре часа... Примерно, так ты сказал?
– Очень тебе признателен.
Макс подошел к передней дверце машины.
– Да, кстати, я разговаривал с доктором Суейном сегодня вечером. Он будет жаловаться на тебя начальнику полиции.
– Спокойной ночи, Макс.
– И тебе тоже, Морс.
Когда врач уехал, Морс с неожиданной злостью обрушился на своего злополучного сержанта:
– Льюис, ты сказал мне, что мистер Эдди, как его, черт побери, Стрэттон при совершенно подозрительных обстоятельствах пропал начиная с послеобеденного времени и что совсем наложивший в штаны Ашенден звонил тебе...
– Не говорил я этого! Ничего я не говорил!
– Тогда чего ты мне говорил?
– Я, значит, сказал, что Стрэттон отправился в самоволку. И еще сказал, что доктор Кемп так и не появился на вокзале, когда за ним прислали такси, чтобы отвезти в гостиницу.
– Во сколько это было?
– В три часа, сэр.
– Хм. Значит, если вдруг окажется, что на голове у него здоровая дырка... и если эту дырку ему сделали, а не он сам благоприобрел ее... скажем, семь часов назад... Говоришь, Льюис, доктор Кемп опять объявился в Оксфорде в три часа?
– В том-то и дело, что не объявился в Оксфорде, сэр.
Сколько света – желтого от фонарей вдоль берега реки, белого от вспышек фотоаппаратов, с которыми работают полицейские эксперты, синего от огней полицейских машин, все еще не уехавших с места происшествия. Но никакого просветления в голове у Морса. Можно было бы, конечно, часок-другой поболтаться здесь, прикидываясь, будто тебе все известно и что не приходится гадать, где и что ему или кому-нибудь другому следует искать. Или можно было бы поехать и участок и придумать несколько направлений расследования для сотрудников, которые по мере приближения рассвета будут выглядеть все более неумытыми, помятыми и неумелыми.
Но был еще одни вариант. Можно поехать в «Рэндольф» и разобраться с этим вралем Ашенденом! Бар еще открыт, так ведь? По крайней мере, для проживающих в гостинице. Ну, конечно, ведь в пятизвездочном отеле бар никогда не закрывается? Разве не за это платишь? Да! Временами, как сегодня, случается, что удовольствие и долг самым приятным образом совпадают. Проинструктировав должным образом Льюиса не торчать здесь больше двух часов, Морс покинул Радость Пастора.
Через двадцать пять минут после отъезда Морса Льюис нашел первую серьезную улику: лист желтой бумаги с расписанием «Тура по историческим городам Англии», последняя строчка расписания на этот день решительно вычеркнута шариковой ручкой, и на листке теперь значилось: «7.10 – 8.00 вечера – ужин».
Глава двадцать первая
Сгущалась тьма, но ты – ты не являлась.
Беззвучная простерлась пустота.
Неумолимо Время надвигалось,
И немота сомкнула мне уста.
Томас Харди. Несбывшаяся встреча
Стоянки машин по обе стороны Сент-Джилса оказались практически пустыми, и Морс поставил «ягуар» у Сент-Джона. В «Чаптерс-бар» он вошел в две минуты первого и увидел там с дюжину полуночников, не расстававшихся со своими стаканами и с удовольствием оставлявших автографы на счетах за выпитое. И Ашенден среди них.
– Инспектор! Можно пригласить вас?
После того как «немного солода» было с достаточной степенью точности расшифровано Мишель, барменшей в белой блузке и синей юбке, и материализовалось в большую кружку «Гленливета», Морс присел за стол Ашендена.
– Говард и Ширли Браун, инспектор. А это Фил, Фил Олдрич.
Морс поздоровался со всеми за руку, одобрительно отметив про себя, что у Говарда Брауна твердое рукопожатие и сухая прохладная ладонь и такие же твердые и холодные глаза. Ашенден пояснил, что повод для такого позднего застолья очень простой: Эдди Стрэттон. Он не появлялся с тех пор, как его сразу после обеда видели выходящим из гостиницы – видела миссис Роско (ну кто же еще?), а также, как было известно Морсу, его видел сам Льюис. Куда он подевался, не знал никто, всех это сильно тревожило, и больше всех, судя по ее виду, Ширли Браун: ради Бога, что может делать человек так поздно ночью? Ну и что такого, подумал Морс, может быть, он сосет «Гленливет» или лежит с миленькой девочкой под свежевыстиранной простынкой, и вообще он хочет сказать им, что еще слишком рано начинать сильно беспокоиться, – и тут подошел ночной портье и спросил главного инспектора Морса, не он ли главный инспектор Морс?
– Как, черт побери, ты, Льюис, узнал, что я здесь?
– Вы сказали, что дома не будете.
– Ну и что?..
– Я позвонил, никто не ответил.
– Но как?..
– Я же детектив, сэр.
– Чего тебе надо от меня?
Незадолго до полуночи в полицейский участок Сент-Олдейта позвонили, содержание звонка тут же передали на место происшествия в Радость Пастора: миссис Марион Кемп из Черуэлл-Лодж, 6, сообщила, что ее супруг, уехавший в Лондон рано утром, до сих пор не вернулся домой, чего раньше с ним не случалось, и что она начинает (давно уже начала) немного (не то слово) беспокоиться о нем. Она калека, нуждается в постоянном уходе, и муж каждый вечер ухаживает за ней. О его расписании на этот день она кое-что знает, но не все, она звонила в «Рэндольф» без четверти одиннадцать вечера и от руководителя тура узнала, что муж так и не появился там, чтобы выполнить взятые на себя обязательства, что само по себе совсем на него не похоже. Она весь вечер промаялась и вот теперь, когда ждать стало невмоготу, решила позвонить в полицию.
Вот что рассказал ему Льюис, придержав известие о своей исключительно важной находке, но согласившись заехать за Морсом через десять минут.
– Что-нибудь новенькое? Об Эдди? – нетерпеливо поинтересовался Фил Олдрич, когда нахмурившийся Морс вернулся в бар.
Морс покачал головой:
– Мы, сэр, в полиции получаем бездну новостей, бывает, хороших, но по большей части плохих, конечно. Но, к сожалению, ничего о мистере Стрэттоне. Но я бы не стал так тревожиться о нем...
(Последние слова он пробормотал себе под нос.)
Он не знал, сказать ли этим четверым о смерти доктора Кемпа или не стоит, ведь они все равно скоро будут знать. Однако решил, что у них и так голова идет кругом, и, залпом допив «Гленливет», встал и в задумчивости двинулся к выходу, размышляя еще кое о чем: не явилось бы сообщение о смерти – об убийстве Кемпа – слишком неожиданным для одного из троих, все еще остававшихся за столом в «Чаптерс-баре».
Времени развить эту очаровательную, но, по всей вероятности, бесплодную мысль у него не оказалось, потому что, пока он стоял на мостовой у входа в гостиницу, подъехало такси, из него с помощью шофера выкарабкался человек с бессмысленным выражением лица и, ничего не видя перед собой, направился к освещенному вестибюлю. Обычно Морс весьма терпимо относился к близким ему по духу любителям приложиться к рюмочке и даже порой получал удовольствие от компании подвыпивших людей, но вид этого типа, тупо уставившегося перед собой и непослушными руками пытавшегося извлечь бумажник из внутреннего кармана, а потом выудившего три банкноты по десять фунтов и подавшего их шоферу, наполнил даже Морса чувством легкой гадливости. Но, может быть, это было что-то вроде чувства облегчения, кто знает?
Потому что этим человеком был Эдди Стрэттон!
Ясно, что допрашивать его тут же на месте было по меньшей мере бесперспективно, к тому же его подхватила с одного бока, заботливо (укоризненно) покачивая головой, миссис Браун, миссис Ширли Браун, а с другого – с деловитым видом и без намека на улыбку мистер Говард Браун. Они повели блудного сына к гостевому лифту. Нет! Стрэттон может подождать. Если повезет, утром он все еще будет здесь.
А вот шофер – нет.
Морс схватил его за руку, когда тот проходил мимо, спускаясь по лестнице из вестибюля.
– Наверное, привез его черт-те знает откуда?
– Ты чего?
– Тридцать фунтов? Наверное... из Бенбери, так?
– А тебе какое дело? Я тебя не знаю и знать не хочу.
– Ну? – проговорил Морс, вытащив свой значок.
– Это другое дело. А что случилось?
– Где вы его подобрали?
– В северном Оксфорде.
– Дорогая поездочка!
– А я и не просил...
– Вы же взяли.
– Фунтом больше, фунтом меньше, у этих янки не убудет...
– Отчего же, я люблю янки.
– И я тоже.
– Вон там банка, – Морс показал на вестибюль, – Фонда борьбы с лейкемией. Похоже, в ней еще есть место.
– Сколько?
– Двадцать.
Передернув плечами, таксист подал Морсу две бумажки по десять фунтов.
– А где в северном Оксфорде? Какой адрес?
– Не помню.
– Тогда пусть будет двадцать пять.
– Где-то в конце Гамильтон-роуд, наверное, девяносто семь.
– Фамилия?
– Такая же, как у меня. Вот совпадение.
– Мне всегда нравились совпадении.
– Она позвонила и говорит, знаете, как они говорят: отвези этого типа в «Рэндольф».
– Хорошо! Спасибо! Всего хорошего в таком случае, мистер... мистер...
– Уильямс. Джек Уильямс.
Льюис подъехал и встал позади такси, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Морс медленно – без особого желания? – засовывал две десятифунтовые бумажки и банку для сбора пожертвований. Льюис довольно улыбнулся. У Морса водились денежки – он это знал, но шеф никогда не демонстрировал щедрость на публике и уж конечно не в пабах. Увериться в неожиданной широте натуры главного инспектора было очень и очень утешительно. Так что Льюис понаблюдал за шефом, но ничего не сказал.
